"Колдунья" - читать интересную книгу автора (Бушков Александр Александрович)

Александр Бушков Колдунья

Пролог

Они бежали — женщина со свертком в руках впереди, мужчина — отставая на несколько шагов не из-за того, что он выбился из сил, а потому, что неосознанно пытался заслонить. Время от времени оба, не удержавшись, напрягались — и отчаянным рывком преодолевали пространство дюжины в две обычных человеческих шагов, прыжком-полетом, взмывая порой выше кустов. И тут же сдавленно хрипели друг другу:

— Побереги… Побереги…

И оба, опомнившись, старались бежать только ногами. Ветки хлестали по лицу, с протестующим писком кидалась врассыпную зверячья мелочь. Здесь, как оказалось, стояла поздняя осень, ноги то и дело утопали в ворохах жестких листьев, а кое-где лужи оказались подернуты тончайшей корочкой первого ледка.

Мужчина не смотрел назад — он и так видел орду несущихся следом силуэтов: проворных, вертких, то почти похожих на людей, то враскорячку прыгавших совершенно по-звериному, да и видом не отличавшихся от зверей — на то они и мерцающие, сами не способны постоянно пребывать в каком-то одном качестве. Но этот их недостаток — если это недостаток — с лихвой одолевается кучей достоинств, из-за которых они и незаменимы как погоня кое для кого…

Азартный, радостный рев и визг он уже слышал и ушами. Думать было не то что некогда, но как-то не хотелось: он понимал, что все кончено, но не пытался ни осознавать это, ни тешиться надеждами на чудо.

Под ногами звонко лопался ледок и шуршали листья. Женщина поскользнулась, рухнула на одно колено, пискнул потревоженный младенец. Не замедляя бега, мужчина рывком поднял ее за откинутый на спину капюшон, толкнул вперед. Обернулся к темным проворным силуэтам, с невероятной скоростью вившимся меж деревьями совсем рядом, выбросил руку и разжал пальцы.

Охапка ослепительно-синих, остроконечных лучиков ударила навстречу погоне: визг, вой, кувырком летят сбитые посреди бега темные фигуры, неописуемый, не человеческий и не звериный рев боли…

Не останавливаясь, женщина простонала отчаянно:

— Побереги, ей же не хватит… Береги!

Он не послушался: пламя больше в преследователей не швырял, но, ускоряя бег, напрягся и, как уж мог, полуобессилевший, омахнул лес на далекое расстояние вокруг, не менее пяти полетов арбалетной стрелы…

И это было не зря: примерно на половине доступного ему радиуса мужчина увидел нескольких всадников, судя по нарядам, не последних людей здесь. Очень много собак, и оружие, и витые трубы, совершенно не похожие на охотничьи рожки, из которых трубят там. Охота. Это не бедняки. Охота…

И он, уже не обращая внимания на умоляющие крики женщины, призывавшей поберечь жалкие крохи того, что у них осталось, метнул мысль. Уже не мог позволить себе посмотреть, что из этого вышло: темные проворные тела заходили с боков, пока еще не опередили и не взяли в кольцо, но неслись уже вровень.

— Все! — крикнул он. — Все! Бесполезно!

Она остановилась почти моментально — она была решительна и умна. А еще она была красива, как она была красива даже сейчас, растрепанная, запыхавшаяся и выбившаяся из сил, с разметавшимися золотистыми волосами: нежный профиль в полуобороте, глаза сверкают яростью и надеждой…

Это была его последняя внятная мысль, потому что думать и испытывать эмоции стало некогда: впереди, с воем и гомоном, рассыпаясь навстречу полумесяцем, высыпала меж деревьев еще одна стая мерцающих. Засада. Что-то новое, раньше такого не бывало. В сплошное кольцо их возьмут через несколько мгновений.

Вот теперь времени не было совсем. Каждый миг на счету. Он рванул с шеи плоский овальный медальон, цепочка порвалась, конечно, но это ни на что не влияло и ничему не вредило. Сунул медальон под синее покрывало ребенка, поглубже, чтобы не выпал.

Все, что у них оставалось, одним выплеском обрушилось на завернутую в синее атласное покрывало малышку — и женщина сильным рывком подбросила ее в воздух, но синий сверток, конечно же, не упал, а поплыл над землей, закутываясь дымчато-полупрозрачной сферой, покрытой пульсирующими звездами. Потом только стал медленно опускаться в листву, к протянувшемуся по земле темному могучему корню. Мужчина дернулся было, но тут же вспомнил, что здесь деревья неподвижны и корни ухватить не могут…

Вырывая из ножен клинок, сверкнувший ослепительно, золотисто-алым, он успел еще заметить, как далеко за спинами налетающего скопища то мохнатых, то гладкокожих тел замаячил ловчий: черный конь, гораздо более плоский, худой и высокий, чем кони здесь, из-под надвинутой на глаза высокой шляпы виден только крючковатый нос, маленький брюзгливый рот, острый подбородок…

Мужчина увидел герб на плоской сумке всадника, но осознать увиденное уже не успел. Темная воющая лавина навалилась на них, разъединила, сбила с ног, поволокла в разные стороны. Он заметил сквозь переплетение гибких тел острый промельк ее пылающего клинка — и заработал своим, со всей возможной быстротой нанося удары и полосуя, рыча и ухая, не обращая внимания на рвущие его тело когти и зубы, на боль и тоску…

И ничего уже не видел, кроме темных тел вокруг, слившихся в одну упругую массу, заслонившую солнечный свет. Ниже затылка рвануло так, что он все-таки крикнул — и ощутил, как уходит из-под ног земля.

А потом в происходящее ворвался медный рев охотничьего рожка. И все изменилось, схлынули темные тела мерцающих, очень далеко отсюда мелькнул повернувший ловчий, трещоткой созывавший стаю полузверей, уводивший за собой…

Под щекой грудились сухие листья, и не удавалось пошевелиться, ни за что. Рука не чувствовала эфеса, тело не ощущало холода начавшей подмерзать земли. Зато ни малейшей боли не ощущалось, было удивительно спокойно и, быть может, даже приятно, никуда не надо бежать, не надо больше драться, остается только лежать и умирать, и лучше бы поскорее, потому что он видел совсем неподалеку мертвое, неподвижное лицо своей женщины со щекой, обезображенной ударом когтистой лапы, — и лучше бы совсем не умирать, потому что малышка остается одна, а он еще не изучил толком здесь и ничего предсказать не может…

В глазах туманилось. Гончие остановились над ним, шумно дыша, в растерянности вертя головами — перед ними был человек, и еще один, но то, что во множестве лежало вокруг них…

Одна из собак, уставясь на то, что лежало вокруг людей и не находя этому объяснения в прежнем опыте, жалобно завизжала и, поджимая хвост, стала отступать. Это он еще различил — и увидел, как вокруг лежащей у корня малышки истаивает дымчато-полупрозрачная сфера, как становятся все меньше сияющие звездочки: жалкие крохи защиты, все, что у них оставалось, подошло к концу, к концу, к концу…

И ничего не стало.

Верховые медленно приближались, кое-кто из них засовывал за кушак пистолеты. Стояла тишина, пахло кровью и еще чем-то совершенно непонятным. Кто-то громко охнул:

— Х-хосподи Иисусе…

И забыл от удивления перекреститься.

— Ваше сиятельство…

— Дите, ей-богу, дите! Светится!

— Собак на сворки, живо!

— Живо, живо, дармоеды!

— Ваше сиятельство, это что ж…

— Ох ты! Тает все!

— А дите-то, дите?

— Подберите ребенка, растяпы, кому говорю! Что пялитесь?

— Сию минуту, ваше сия…

Уже не было ни полупрозрачно-дымчатого сияния, ни золотистых звезд. Только захныкавший в своем атласном покрывале младенец. Отчаянно, с недоумением и тоской, завыла гончая. Верховые оторопело спешивались.