"И.Забелин. Загадки Хаирхана" - читать интересную книгу автора

поблизости моря или озера. Потом она круто взмывает вверх и уносится на
юго-восток. Мы тоже могли бы взмыть вверх и улететь на юго-восток, в
Марково, но и мне, и Березкину кажется, что хроноскоп еще может
пригодиться нам здесь, в долине, и что вообще мы используем его мало и
неумело. Пилот и штурман не согласны с нами: хроноскопия заржавленного
ножа и порезанных дневников потрясла их. Но мы с Березкиным настроены
более скептически, мы все еще не до конца верим хроноскопу и стремимся
контролировать его показания другими способами.
- Между прочим, еще не доказано, что хроноскоп правильно раскрыл
историю с этим человеком,-говорит Березкин, имея в виду погибшего в
поварне, и смотрит то на штурмана, то на пилота.- Вернее, он вовсе не
раскрыл ее.
Штурман и пилот протестуют, а Березкина охватывает приступ
самобичевания:
упрямо склонив крупную тяжелую голову, он перечисляет и действительные
и выдуманные недостатки хроноскопа. Меня это раздражает, но потом я
начинаю понимать, что Березкин устал. Я тоже устал. Вот уже несколько
месяцев мы идем по следам экспедиции, ищем, сопоставляем, думаем. Мысли об
экспедиции не покидают нас ни днем, ни ночью. Раскрытие тайн ее уже давно
перестало быть для нас работой в обычном смысле слова, но сделалось
моральным долгом, требованием нашей собственной совести... Я знал-не
раскроем мы тайну Жильцова, Зальцмана, Черкешина,-и не будет нам покоя,
останемся мы в вечном долгу перед ними и никогда не простим себе этого...
И вот теперь, когда мы близки к цели, наступила вызванная утомлением
реакция. Надо бы отвлечься, поговорить о чем-нибудь постороннем или
побродить с ружьем по горам, но говорить о постороннем - язык не
поворачивался, а бродить по горам - значило бродить там, где за сорок лет
до нас прошли участники полярной экспедиции Жильцова... Томясь и не находя
себе места, я решил было побриться, взял зеркало. На меня подозрительно
уставилось обросшее щетиной длинноносое существо с большими и некрасивыми,
как вопросительные знаки, ушами. В юности "вопросительные уши" доставляли
мне немало огорчений, а походы в парикмахерскую были сущим мучением-уши
увеличивались, когда выстригали волосы... А сегодня мне вообще не хотелось
сидеть лицом к лицу с этим большеухим, уставшим и раздражительным
существом.

Я вышел из палатки. Ветер усиливался, снежная крупа секла лицо. Тополя
натужно гудели, вершины их упруго клонились к земле, а каждый листик
рвался вверх, стремился улететь, но улететь удавалось лишь немногим, и те
падали неподалеку-либо в реку, либо на сухие россыпи щебня, где уже
скапливались белые линзы снежной крупы. Заблудший лемминг-маленький,
бурый-с тоненьким писком шмыгнул у меня под ногами и юркнул в норку. А мне
вдруг захотелось найти место, где Зальцман спрятал какую-то тетрадь.
Находки в поварне на некоторое время отвлекли нас от Зальцмана, но теперь
мои мысли вновь и вновь возвращались к нему. Почему он так странно вел
себя? Ведь часть экспедиционных материалов была сознательно оставлена в
поварне. Почему же он спрятал свою тетрадь? Я перебрался через реку к
поварне, встал лицом на северо-запад и, отсчитывая шаги, пошел навстречу
ветру. Перейдя реку, я углубился в леваду и, когда количество шагов
приблизилось к ста сорока, подошел к старому поваленному дереву. Ствол