"Марина Забродина. Рисуя круги в небесах " - читать интересную книгу автора

уже и дом ладный, и детки растут..." - Сычиха умолкла, подперев лицо
ладонью. Глаза ее были сухими, даже слишком сухими, будто слезы кончились
уже давно...
"А потом беда стряслась. Заболел мой Клим. Плохо ему стало. Не ест, не
пьет, не ходит. Крутит его, корежит. А после - и вовсе: шерсть полезла.
Послали за колдуном - дедом твоим. А батюшка твой и говорит, мол, болеет
Хорь, не встает. Сам пришел, батюшка-то твой. Посмотрел он, посмотрел,
черней тучи стал: "Проклятье на нем. Очень сильное. Не справлюсь я. А отец
мой уже не жилец. Но помогать буду. В зверя не превратится - подсоблю, но и
человеческой жизни ему уж не видать. Знать только ты должна, Маргарита, что
будет он страдать. Он теперь все время на грани: между зверем и человеком.
Зверь его в свою суть тянуть будет, а человек - в свою. А ежели я помогать
не буду, так он навсегда в зверя превратится. Такое проклятье, Маргарита.
Очень мне жаль...". Сказал, чем поить-кормить его надо, что будет все время
наблюдать за нами и нашей бедой, и ушел. Уж как я, деточка, твоему отцу
благодарна... хотя иногда думаю, а не лучше ли было ему, Климу, поддаться
проклятью - может и не страдал бы так..."
Я сидела напротив Сычихи, кружка моя с чаем уж остыла. А Сычиху,
оказывается, Маргаритой зовут. Имя красивое... И сама она, наверное,
красивая была. Вот ведь доля какая досталась...
- Кто это сделал? - наконец спросила я.
- Не знаю, - ответила задумчиво Сычиха, - не знаю. Никому он зла не
делал. Был он добрым всегда и со всеми. ...Разве только родители Ядвиги?
Была у меня такая мысль...
- А Ядвига-то не выдержала беды такой - повесилась, ну, ты знаешь...
Никто так и не прознал, почему - они ж тайком встречались... И никто не
знал, что она уже дитя под сердцем носила... А семья ее дом заколотила и
уехала отсюда навсегда.
- Маргарита, - медленно произнесла я ее имя, будто пробуя, - я никому
не скажу об этом, клянусь. Но скажи, неужели совсем ничего нельзя изменить?
Сколько он так проживет? Ведь и ты уже стара.
Она молчала долго. Потом сказала:
- Может, кто и сможет что изменить. Мне не ведомо. Знаю только, что
моей любви не хватает, чтобы спасти его от нечеловеческой тоски, в которой
он тонет вот уже десять лет...

На следующий день, проснувшись, я почувствовала, что время утратило
однообразие своего течения. Как будто в мою жизнь проник порыв свежего
стылого воздуха. Я вдруг заметила все мелочи, окружающие меня, словно я
прозрела.
Матушка дала мне свежее белье, чтобы я застелила наши с Ханной постели:
я услышала душистый запах жасмина, который матушка кладет в чистое белье,
почувствовала теплоту ее родных рук. "Я люблю тебя, мамочка" - сказала я
неожиданно для себя. Моя матушка, растрогавшись, прижала меня к себе и
поцеловала в глаза: "Детка моя, я тоже тебя очень люблю!"
За завтраком я вгляделась в лицо отца и заметила, как он постарел. Мне
захотелось порадовать его чем-нибудь, но чем? Я знаю, главное для него,
чтобы мы были здоровы, сыты, одеты-обуты, чтобы нам было интересно то, чему
он пытается нас научить.
- Грета, ты какая-то задумчивая сегодня. Еще больше, чем обычно. У тебя