"Мятежный дом" - читать интересную книгу автора (Чигиринская Ольга)

Глава 10
Маскарад

Город Шоран, столица клана Сога, трепетал над черными водами залива, как белое знамя. Когда «Вертихвостка», обогнув барьерный риф, ворвалась в залив на подводных крыльях, Дик даже слегка «поплыл» от этой красоты, от белизны на фоне изжелта-серых, латунных небес.

Правда, когда «Вертихвостку» вынесло в мелкие воды, стало ясно, что вовсе они не черны – напротив, прозрачны до головокружения, потому что даже отголоски шторма сюда, за риф, не доносились. А чёрен песок, покрывающий дно и берег.

Полотнище купола, покрывающего город, тоже оказалось не таким безупречно белым, каким издалека мстилось. И сам город был иным, чем представлял себе Дик. Начиная с того, что в нем было не тепло даже – жарко. Казалось бы, ну как может эта тонкая тряпочка защитить от беспощадных зимних штормов – пусть даже зимы Анат и в субэкваториальной зоне? А вот ведь, оказалось, может. Всё дело в термальных водах, великодушно объяснил лейтенант Лун. Город стоит на тёплых ключах, так что снаружи хоть Долгая Зима, а внутри – вечное лето. Сверхпрочная ткань натянута на сверхлёгкие несущие конструкции, и в ураган все это, конечно, ходит ходуном, да и сейчас, как видишь, поматывается – но на памяти Луна еще ни разу эта конструкция не завалилась. А «на памяти Луна», прикинул Дик – это на протяжении сорока с лишним лет…

Почему здесь устроили город под куполом, а не закопались в пещеры, как на Судзаку, и не настроили приземистых, черепахообразных домин, вроде поместья Нейгала, Дик понял сразу же, как только под ногами качнулась земля. В первый миг он подумал, что ещё не совсем пришёл в себя после перехода на «Вертихвостке» (маленькую амфибию подбрасывало даже на такой волне, которой на борту «Фаэтона» Дик просто не замечал). Но тут же понял, что ощущения не обманывают – на улице немедленно начало останавливаться все движение, люди присели, кто на колени, кто опираясь руками о тротуар, и команда «Вертихвостки» не была исключением – впрочем, господин Ройе, даже опустившись на одно колено, возвышался как стоячий. Совсем рядом с Диком покачнулся и упал уличный лоток – юноша подобрал и передал продавцу несколько яблок, которые тот с благодарностью сложил в свою шапку. Через полминуты земля снова замерла.

– Здесь часто такое? – спросил Дик, когда они продолжили путь.

– Постоянно, – ответила сержант Камилла Сильвестри. – Зато тепло.

Дика это нисколько не радовало. Все прочие спутники Ройе побросали своё барахло в штаб-квартире экологической полиции и ходили по городу налегке, а Дик не мог бросить рюкзака с самыми необходимыми вещами и термозащитной накидки – случись что, и ему придется смываться из Шорана в чём есть и с чем есть. Так что он, выходя в город, потел и злился – а поэтому старался выходить как можно меньше. Тем более, в городской резиденции Ройе, где глава экологической полиции оборудовал штаб-квартиру, был славный внутренний дворик с бассейном для принятия горячих ванн – и Дик мог не бояться, что там его увидят посторонние.

Кроме того, в этом дворике было очень много зелени. Дик впервые видел на Картаго столько зелени. Правда, он и бывал только в Пещерах и в Лагаше – как знать, может, где-то здесь есть и настоящие джунгли…

В доме Ройе не приходилось скучать – здесь было много книг и записей, и Дик с тоской обнаружил, что не хочет никуда отсюда уходить как можно дольше, и даже не потому что дом понравился – а потому что он устал. Он не хотел идти искать здешних гемов. Он вообще никуда не хотел идти – даже туда, куда собирался вести его Ройе…

Дик спросил об этом в первый же день пребывания на «Вертихвостке»: зачем Ройе потребовал его и что он намерен делать дальше.

– Мне нужно, чтобы ты сделал то, что у тебя получается, говорят, лучше всего: сказал проповедь.

– Гемам? – изумился Дик. – На Биакко?

– На Биакко. Но не гемам, а человеку. Одному человеку. Если тебя интересуют гемы – можешь заняться и ими. Можешь начать прямо сейчас, с наших морлоков. Но мне важно, чтобы ты попробовал с тем человеком.

– Что за человек?

– Узнаешь в свое время.

Дик немного подумал.

– Мне нужно увидеться с Этаном Леевом, – сказал он наконец. – Если я прочитаю эту проповедь – вы устроите мне встречу?

– Сделка? – Ройе протянул руку.

– Сделка, – юноша хлопнул по его руке ладонью.

– Тогда давай начистоту. Леев, на которого ты так рассчитываешь, в этом деле тебе не помощник. Но если твоя проповедь будет удачной – тот человек сам тебя сведёт с кем надо. А если нет… поверь, ни на Леева, ни на старперов из «Бессмертных» полагаться нельзя.

– Почему?

– Потому что кланом Сога от имени своей сопливой доченьки правит госпожа Джемма Син Огата, а при ней состоят в консортах Мишель Нуарэ и Люсьен Дормье. Но эти имена тебе ничего не говорят, да?

– Нуарэ – глава службы безопасности клана Сога, это я знаю, – сказал Дик. – А муж госпожи Огата, прежний глава клана Сога, погиб при взрыве батарей катера, в котором обвиняют клан Сэйта. Это я тоже знаю. Но ведь ничего ещё не доказано. Это ведь мог быть несчастный случай, и… – юноша осёкся, встретив насмешливый взгляд Детонатора.

– Какой же ты всё-таки… молодой, – (спасибо, что не «тупой», подумал Дик). – Если бы это был несчастный случай… или даже дело рук Сэйта… твои шансы заключить мир между кланами были бы в десять раз выше.

Дик почувствовал, как кожа от затылка до копчика покрывается «мурашками». Раньше такое было при воспоминании о Моро, сейчас – когда до его сознания вдруг доходила очередная подлость.

– А у вас есть какие-то доказательства? – спросил он.

– Да что ты. Откуда, – усмехнулся Ройе. – За надёжного свидетеля, который дал бы показания перед тайсёгуном, за неопровержимую улику – я готов правую руку себе отрезать… Ну, левую.

– Тогда почему вы обвиняете так легко? – вспыхнул Дик. – Сударь, я… я провел тут немного времени, но успел кое-что понять… то, что вы говорите, может оказаться правдой. А может и не оказаться. Почему я должен верить вам?

– Ты мне ничего не должен, боя. Я просто объясняю расклад. А уж играть или нет, и как играть – тебе решать. Можешь сам сунуться к Лееву и к «Бессмертным» – на этом мы потеряем время. А оно дорого.

– Извините, сеу Ройе. Я внимательно слушаю.

Ройе крутнул руль (они вдвоем находились в это время на мостике) и, сверившись с курсом, снова включил автопилот.

– Ветер сильней, чем я думал. Сносит, – пояснил он и без всякого перехода продолжил: – Начинается это почти как сказка: жили-были король с королевой, и было у них трое детей… Правда, не король с королевой, а, скажем, граф с графиней… И дети были не совсем у них. У них был только старший сын, Северин Огата. Средний родился не у графа с графиней, а у графини с… будущим королем, назовем его так.

– С тайсёгуном? – удивился Дик. – Шнайдером?

– Нет, Боном. Госпожа Джемма сошлась с Боном, и от этого родился второй сын, Ринальдо Огата. Господин Рем Огата был очень недоволен таким поворотом событий, и Бон был доволен ничуть не больше. Поэтому второго сына, когда пришел срок, отдали в синоби…

Дик за спиной сжал пальцы в кулак.

– Господин Рем Огата начал поговаривать о разводе… Клан Барка, из которого он взял жену, был уже надежно привязан союзом, старый Амилкаре не одобрял поведения дочери – словом, дело было на мази, и тут бабах! – когда господин Огата собрался куда-то лететь, в его катере взорвались батареи. Виноваты в этом были, конечно же, наемники Сэйта, кто ж ещё, механиков нашли уже изрядно мёртвыми, след оборвался… И власть в клане перешла к старшему, Северину… Только вот в чем сложность – парень в тот момент работал в гражданской администрации на планете Сунагиси.

– Оро… – пробормотал Дик.

– Да, вот так вот… Именно туда, к слову, его отец собирался по делам, когда катер взорвали – потому что как раз Сога занимались поставками биомассы на станцию Сунагиси, когда мы перебрасывали через нее войска.

Что у меня такое на лице, что он так смотрит? – подумал Дик. Постарался расслабить лицо.

– На предложение вернуться и вступить в наследство парень ответил категорическим отказом.

– Наверное, у него там была очень интересная работа, – собственный голос показался Дику каким-то кряканьем.

– Может быть, – подал плечами Ройе. – Не знаю. Знаю, что у него была там красивая жена и славный друг. Ты мог слышать о нём. Райан Маэда.

– Райан Маэда? – все усилия Дика по сохранению бесстрастия пошли прахом. Райан Маэда был другом чиновника из клана Сога? Другом того, кто обирал планету до нитки, обрекая людей на голод?! – Не может быть!

– Отчего вдруг? Повстанцами не рождаются, ими становятся, боя. Было время, когда Маэда считал, что добрым словом можно добиться большего, чем пистолетом. А уж с администраторами из наших он дружил напропалую – иначе как, по-твоему, он сумел протащить на планету столько оружия в обход наших таможенных служб?

– Да, – Дик улыбнулся. – Да, конечно. Я и не подумал, бакамоно…

– Неважно, – Ройе продолжал смотреть раздражающе пристально. – Речь не о Маэде. А об Огате, который не спешил домой и, ужас-то какой, связался с планетницей. Пока весь клан Сога гудел от этого вопиющего безобразия, госпожа Джемма Син возьми да и сообрази третьего ребенка.

– От кого? – изумился Дик.

– От покойного мужа, само собой. В виду сомнительности ее положения ей нужен был законный ребенок, такой, что не подкопаешься. У неё был где-то припасен оплодотворенный эмбрион, который оказался девичьим, и поэтому его инициацию и рождение отложили на потом. Ну вот он и пригодился. Через положенный срок у госпожи Огата родилась дочь Элинор, а сама госпожа Огата продолжала управлять кланом Сога от имени своего отсутствующего сына, который на тот момент уже устал от дел на Сунагиси и потребовал перевода в действующую армию. На Картаго, заметь, так и не появился.

– А его жена с Сунагиси?

– Жену он отправил. Госпожа Огата приняла её, мягко говоря, прохладно. Какое-то время спустя эта девушка родила ребенка, а потом потребовала развода с Северином и покинула дворец.

– Сначала полетела на планету своего мужа, а потом потребовала развода?

– Только на этом условии госпожа Огата обещала ей защиту. Ей помогли сменить имя и позволили… ххммм… открыть своё дело. Госпожа Огата очень великодушна – кто сделал бы большее для двоюродной сестры Райана Маэды? Да еще и в разгар восстания?

– Ребенок? – спросил Дик, костенея от бешенства. Спокойно! – кричал он сам на себя глубоко внутри. Это всё ещё нужно проверять и перепроверять, потому что Ройе что-то нужно от него, как нужно было Исии, и как Исия, он соврет – недорого возьмёт, потому что он вавилонянин. Рано беситься. Спокойно.

– Ребенок остался с бабушкой и ровесницей-тётей. Он сейчас живет во дворце и статус у него довольно туманный. Госпожа Джемма не говорит до сих пор, кто из них унаследует пост главы клана. С одной стороны, юный Анибале родился черт-те от кого, с другой – он парень. Сделав главой клана женщину, можно упустить выгодный брачный союз – сам понимаешь, глава другого клана в приймаки не пойдет. С другой стороны, происхождение Элинор безупречно, и у нее сторонников тоже хватает.

– Но ведь Северин Огата не погиб. Я не видел сообщений о его смерти.

– Сначала думали, что он погиб – но через два года доминион Отрани перекупил его у Синдэна и предложил к обмену. У нас в руках были сестра и племянник наследника Отрани, их и обменяли. Он получил тяжелое ранение в боях при Андраде.

– В голову?

– Да. С ним бывают странные припадки – он вдруг засыпает на ровном месте.

– Но он же не… не потерял разум.

– Кое-кто полагает, что именно потерял. И что стоило бы взять над ним опеку. И его поведение дает некоторые основания так думать. Но дело не только в этом. При Андраде ему досталось не только по голове – его ранили еще и в пах, и последствия, увы, необратимы.

– А кланом что, управляют тем же местом, каким мочатся? – рассердился Дик. Ройе захохотал.

– Боя, в совете клана полно людей, у которых в этом месте ума больше, чем в голове. И эти люди разогреваются до точки кипения за секунду при одной мысли о том, что ими будет управлять кургар.

– Вавилон, – одними губами проговорил Дик, и покачал головой.

– Напряги немного свои собственные мозги! – теперь, кажется, Ройе решил рассердиться. – Если женщина убила мужа и разрушила жизнь сына, чтобы сохранить власть – перед чем она остановится? Если Северин Огата и ведет себя как безумец – это как раз и значит, что он в здравом уме и жизнь ему дорога. Они с женой скрываются где-то. Где – я не знаю. В городе есть человек, который знает. Татуировщик Сэйкити. Я хочу, чтобы ты пошел к нему и уговорил его устроить мне встречу с Северином. Со мной Сэйкити не хочет разговаривать.

– А со мной? Почему вы думаете, что со мной он будет говорить?

– Предчувствие.

– Откуда такое предчувствие?

– Боя, знаешь такую поговорку – «когда в доме похороны, зовут бонзу»? Ты – именно тот человек, который мне нужен. Если ты сумел уговорить Хельгу Риддерстрале и Торвальда Нордстрема опять взяться за руки – у тебя все шансы уговорить Сэйкити вытащить Северина из той норы, в которой он прячется.

И вот прошли уже полторы недели с того разговора – а Ройе так и не сказал Дику, где искать Сэйкити-татуировщика. Дни проходили довольно однообразно и начинались с тренировок во дворе возле онсэна. Это, в общем, было даже хорошо: Дик встретил наконец-то противника, который заставил его как следует вспотеть. Первые несколько боев Ройе сдал, больше присматриваясь к технике юноши, чем заботясь о своей защите – а в шестой или седьмой схватке показал, на что способен – причем способен был на многое, а показал далеко не всё. Он почти размазал Дика по стенке, но, когда у юноши не осталось уже дыхания, свернул флорд и сказал:

– Ты безобразно быстро устаёшь. И мне не нравится, что ты не вылезаешь из бронхитов. Имперцы тебя что, голодом морили?

– Я ел то же, что и все, – разозлился Дик.

– То есть, рыбу и бустер, – Ройе вздохнул. Больше он не сказал ничего, но за завтраком Дик с удивлением обнаружил перед собой отбивную шириной в его растопыренную ладонь и толщиной в палец, нарезанный дольками фрукт размером с голову младенца и стакан красного витаминного напитка. Рацион остальных экологических полицейских составляли куда более скромные порции мяса с гарниром и каким-то салатом из даров моря, но никого, кроме самого Дика, это не смутило.

После завтрака полицейские шли в город развлекаться. Как пояснил лейтенант Лун, взявший над Диком что-то вроде опеки, это была отпускная неделя после месяца морского патрулирования – потом их место займет другой экипаж. Господин Ройе, в отличие от прочих, ходил по делам, главным образом – в суд. Экологическая полиция возбуждала огромное количество дел, и Ройе без конца выступал то истцом, то ответчиком, то свидетелем обвинения. Время от времени в суд тягали и кого-то из экипажа «Вертихвостки».

Дику не запрещали выходить в город, но, во-первых, Ройе намекнул, что «мелькать» лишний раз не нужно, во-вторых, Дик с вещмешком, в плаще и в ботинках выглядел как деревенщина и обливался потом, кроме того, ему неприятны были контактные линзы, а в-третьих, экипаж ходил развлекаться к женщинам, в весёлый квартал, а Дику туда не хотелось. Так что он сидел дома и читал, стараясь узнать о клане Сога как можно больше.

Все снова встречались за обедом, потом был часовой отдых – и тренировки. На этот раз Дик спарринговал со всеми по очереди, а то и с двумя-тремя сразу. Ройе пообещал бутылку настоящего импортного коньяка тому, кто сумеет достать Дика на второй минуте боя, и через три дня это получилось у Сильвестри.

Конечно, весь экипаж знал, кого господин Ройе приютил – Ройе не болтал об этом, но и не особо скрывал. Видимо, в надежности своих людей он был уверен. Дик попытался осторожно выяснить причины этой уверенности – кто составляет экипаж «Вертихвостки» и двух других катеров, что это за люди и как они оказались на службе в экологической полиции. Он как бы небрежно расспросил Луна, Сильвестри, еще кое-кого – экополицейские не скрытничали – и узнал, что в основном эти люди бывшие космоходы, воевали под командой Ройе и по тем или иным причинам потеряли пилотов. Если бы не экологическая полиция, их ждало бы такое же прозябание, как и семью Дангов в Корабельном Городе.

Экологическая полиция сама по себе была образованием интересным. Насколько Дик сумел разобраться в законах Рива, экологи не имели права создавать что-то похожее на вооруженные силы. Экологические интересы планеты должны были отстаивать суд, полиция и войска тайсёгуна. Но мелких нарушений экологических законов стало столько, что тайсёгун не имел никакой возможности отследить и прекратить это безобразие – по меньшей мере, на Биакко. С другой стороны, любые граждане Рива могли объединяться в любые корпорации по своему вкусу, были бы возможности финансировать свое предприятие. Поэтому господин Ройе, владелец плантаций кораллов, нескольких навег и наземных аграрных комплексов, на свои средства создал и содержал, по сути дела, частную дружину, которую ему вольно было называть «экологической полицией».

Он мог бы использовать эту дружину для разбоев – как делали Шиман и ему подобные – но, к удивлению всего клана, действительно принялся следить за соблюдением экологических законов. Там, где он наблюдал нарушение, следовал немедленный иск в суд клана. Иск, как правило, отклонялся – и тогда Ройе передавал иск представителю тайсёгуна. Ройе никогда не возбуждал дела, если не мог его выиграть – и выигрывал, как правило. Если бы изъятые у нарушителей штрафы переходили в его карман, он бы полностью окупал содержание экологической полиции – но, во-первых, 3/4 изъятых денег переходили к экологической службе дома Рива, а во-вторых, Дик узнал, к огромному своему удивлению, что Ройе неоднократно платил штрафы за неимущих нарушителей.

– Почему? – изумился он, и лейтенант Лун охотно пояснил, что господин Ройе в отношении соблюдения законов и законности придерживается куда более жестких принципов, нежели многие другие, и намерен внедрять свое понятие о законности личным примером, хотя бы для этого пришлось пожертвовать частью состояния. Впрочем, господин Ройе выплачивает штрафы не за всех подряд, а лишь за тех, кто действительно решился на преступление от сильной нужды.

Дик вспомнил о дуэльных похождениях Детонатора, (да и само прозвище говорило о многом), и удивился вторично. Лейтенант Лун вздохнул и, печально покачал головой и признал, что при виде безответственного поведения сограждан, особенно же имущих и близких властям, господин Ройе на всегда может удержать себя в руках, и тогда до суда дело не доходит. Тем более что в ряде случаев до тайсёгунского суда его довести нельзя, а перед клановым судом такой человек легко оправдается. Особенно же господину Ройе неприятны те, кто ради забавы охотится на снежных троллей, моржей и сивучей, а среди охотников – те, кто убивает детенышей. Если просто охотник без лицензии еще может рассчитывать на перенос дела в суд и штраф, то убийцу детенышей ждет поединок с очень предсказуемым исходом. Потому что до появления на Биакко младшего матроса Огаи, на всем континенте и прилегающих островах насчитывалось лишь два человека, способных сойтись с господином Ройе на равных: это господа Нуарэ и Дормье.

Дик принял это к сведению и задал Луну последний вопрос – если господин Ройе так привержен законности, как соотносится с этим фактом возможное пребывание в доме господина Ройе беглого преступника?

Лейтенант Лун засмеялся на это и ответил, что о беглых преступниках в окружении господина Ройе он ничего не знает, но если юноше о таковых что-либо известно, то, несомненно, это нужно обсудить с самим господином Ройе, а никак не с ним, скромным подчиненным. И если этот вопрос беспокоит юного Огаи несколько сильней, чем предполагает праздное любопытство, то имеет смысл обсудить это с господином Ройе как можно скорее.

Дик, вняв совету, не стал откладывать дело в долгий ящик, и после утренней тренировки, когда они с Ройе забрались в онсэн, задал свой вопрос.

– Ты о каких это беглых преступниках говоришь, боя? – сдвинул брови Детонатор.

– Бросьте, сударь. Вы не могли не узнать меня, и ваш экипаж тоже. А за навегой следил чужой бот, и мы не знаем, единственный ли. Меня найдут не сегодня-завтра, и что вы будете делать, если вас схватят за укрыва…

Ройе, не дав договорить, сгреб юношу за затылок и окунул головой в воду. Пока онемевший от возмущения Дик разрывался между желанием врезать благодетелю по переносице и желанием выскочить из ванной, чтобы избежать нового прикосновения, Ройе негромко, но резко проговорил:

– Боя, если это шантаж – то дешевый и самого дрянного толка. А если нет… я тебя немного успел узнать и почему-то думаю, что это всё-таки твоя не всегда уместная прямота… то ты должен знать, что за укрывательство можно привлечь только того, кто знает точно, что укрывает беглого преступника. И пока этот преступник не начинает прыгать, как мартышка и выкрикивать свое имя, никто не может доказать, что люди, имевшие с ним дело, определенно знали, кто он такой. Собственно, я удивлен тем, что тебе до сих пор никто не объяснил этого нюанса.

– Мне никто ничего не говорил, – срываясь от гнева на хриплый шепот, Дик взял с бортика полотенце. – И вы тоже, между прочим.

– Значит, я осёл, – благодушно признал Ройе. – Хотя как это тебе никто не сказал, я удивляюсь… Ладно, Тор и Дельгадо – может, они уже слишком привыкли жить вне закона. Но Бадрис… Но Торвальдов тестюшка…

– Я думал, такой человек знает, что делает. И готов рисковать собой если не ради меня, то ради своих кораблей…

– Рисковать! – Ройе расхохотался. – Если ты при свидетелях не называл своего имени, ему не грозит даже мелкий штраф. Его юристы не зря едят свой хлеб, можешь мне поверить.

– Но он должен был опознать…

– Почему это вдруг? Мало ли кому шестнадцать лет. Мало ли кто и какими шрамами отмечен. И на «Вертихвостке», и в этих стенах все знают тебя как младшего матроса Огаи, племянника Бадриса, и никак иначе. Пока эта ситуация не изменится, ни о каких беглых преступниках не может идти и речи. Кроме того, если бы здесь, чисто гипотетически, появился юноша, известный как Ричард Суна, вопрос о том, является ли он беглым преступником или нет, оставался бы для меня – а значит, и для всех моих людей – открытым.

– Как? – от изумления Дик даже сердиться перестал, – разве ме… его не осудили и не приговорили?

– Во-первых, – Ройе сжал правую руку в кулак и отогнул большой палец, – суд совета капитанов проходил с таким количеством нарушений, что, окажись там я, от приговора не осталось бы камня на камне…

– Вы бы это сделали? – усмехнулся Дик. – Ради имперца и убийцы?

– Ради закона. Видишь ли, боя, какое бы зло ни причинил Шнайдер этому несчастному пареньку – себе и своему делу он причинил гораздо большее зло. Несколькими словами он разрушил то, ради чего так долго трудилась его сестра. Его извиняет только его горе – и желание сохранить жизнь мальчишке.

– Ну а что же во-вторых? – сквозь зубы спросил Дик.

– Во-вторых, – Ройе отогнул указательный палец, – приговор был приведен в исполнение. Кодекс Рива на основании прецедента Альберта Го приказывает миловать выжившего. В-третьих, квалификация преступления кажется мне ошибочной. Если бы суд не лег под Шнайдера в полном составе, слушание пришлось бы отложить до правильной квалификации преступления: непреднамеренное убийство в состоянии аффекта. И побороться за медицинское освидетельствование – ибо я вот эти два пальца готов поставить за то, что мальчишка был в измененном состоянии сознания.

– В-четвертых, – ехидно заметил Дик, – за ним еще несколько трупов. Не считая этологической диверсии. В нормальном состоянии сознания. Нормальней не бывает.

– В-четвертых, – Ройе невозмутимо отогнул безымянный палец, – объявить человека в розыск как подозреваемого и объявить его как преступника – две разные вещи. И в частности, разница в том, что за укрывательство подозреваемого нет уголовной ответственности. Только административная, то есть штраф. Я не в курсе обстоятельств этого убийства в глайдер-порту Пещер, но пока человек не осужден за преступление, его нельзя называть беглым преступником. Просто удивительно, что ты, боя, не знаешь таких простых вещей. И наконец, – Детонатор растопырил пятерню, – статус Ричарда Суны на момент суда был под большим вопросом, и это единственная правильная вещь, которую Ричард Суна сказал перед судом. Если Суна военнопленный, он не подлежал суду вообще: убивая вооруженного вражеского командира, он действовал в рамках солдатского долга и чести. То, что ему в руки попало оружие – вина тех, кто это допустил, эти люди и должны были оказаться под судом. Самого Суну можно было отправить в лагерь, вернуть синоби для доведения дела до конца или расстрелять перед строем – но какой уж к антизверям суд, одна комедия. Если же Ричард Суна гражданское лицо, на чем настаивали председатель суда и истец, то как гражданское лицо он имеет право на встречный иск по поводу причиненного незаконным пленением ущерба – и в этом иске ему было отказано, каковой отказ является грубейшим нарушением шестьдесят первой поправки к Ледовому Кодексу.

– Ох, – Дик был просто придавлен этой юридической премудростью. Пятимерная математика в курсе астронавигации была гораздо проще.

– Со временем привыкаешь понимать в таких вещах, – усмехнулся Ройе. Дик выбрался из онсэна, обмотался полотенцем, взял одежду и совсем было нацелился уходить, когда голос Ройе остановил его.

– На будущее. Если, допустим, тот же Суна, назвав свое имя и, на всякий случай обозначив свою принадлежность к Империи, обнажит клинок против человека, носящего воинское звание Рива, и имеющего на тот момент знаки различия либо, – он подчеркнул голосом, – оружие, судить его в этом случае будет совершенно не за что, поскольку мы находимся с Империей в состоянии войны, и такая акция должна рассматриваться как продолжение военных действий. Ричарда Суну можно убить, как вражеского офицера на поле боя, можно взять в плен частным образом или от имени Государя, но суду эти его действия не подлежат. Если Ричарду Суне дадут при этом открыть рот, он должен ссылаться на Хартию Кимера от 17 сентября 262 года или 34-го дня, 8-го цикла, 111-го оборота.

Дик вспомнил бандитов в Пещерах Диса. Они были вооружены, все до одного.

– Оружие так много значит?

Ройе фыркнул в бороду.

– Даже больше, чем знаки различия. Если человек носит знаки – можно еще задаться вопросом, считать его комбатантом или нет. Но если он вооружен – о чем тут спрашивать?

– Значит, 34-го, 8-го, 111-го?

– Не ломай голову, в этом древнем летоисчислении разбираются сегодня только такие как я. Все, кому надо, помнят дату от Эбера. В крайнем случае они помнят, что такое Хартия тайсёгуна Кимера.

– И сильно это м… Ричарду поможет?

– Я бы на его месте не стал на это рассчитывать, – Ройе, опершись о бортик, легко выбросил свое тело из запруды онсэна. Вода, кинувшись заполнять освободившийся большой объем, громко хлопнула. – Но мало ли как может обернуться. Если есть кусочек шанса – его нужно использовать.

Дик кивнул и отправился в «свою комнату». То ли Торвальд успел рассказать Ройе о его проблемах, то ли Детонатор счел, что не нужно перегружать комнаты, где живет экипаж. Для Дика слегка расчистили кладовку, где держали разное барахло и уборочную технику, подвесили там койку. До завтрака оставалось полчаса, и Дик рассчитывал полежать.

У самых дверей ему встретился Скимитар, боевой морлок.

– Ано аину-но онна ва, нани-о нуу ка? Ано аину-но онна ва нуу-моно га на-но-най моно да[3], – на одном дыхании выпалил Скимитар.

Дик улыбнулся. Скимитар довольно быстро разделался с «служащим бюро патентов» и «три раза прыгающей лягушкой», не говоря уж о том, как «враг пришел» и «котенке», а вот «женщина-айну» ему не удавалась.

– Хорошо, – похвалил юноша. – Тонари-но кяку ва ёку каки куукяку, ути-но кяку ва какикуван кяку, ёкукакикуу кяку то какикуван кяку[4].

Морлок попробовал повторить и сбился.

– Это нечестно, – уныло сказал Скимитар после третьей неудачной попытки, – хито-сама знает много хаягути. Он знает все, которые знает Скимитар, и ещё знает. Скимитар за ним не угонится.

– Угонится, – утешил Дик. – На самом деле я сказал уже почти все, которые знал. Так, штуки четыре в запасе осталось.

Он милосердно умолчал, что среди этих четырех – скороговорка про бамбуковые шесты, на которую он в приюте убил неделю.

Он затруднялся объяснить в первую очередь сам себе, почему он играет с морлоками в скороговорки. Может быть, как раз из-за свербящего интереса – будет ли проповедовать, и как? – со стороны Ройе и команды, который он чувствовал всякий раз, когда пересекался с морлоками на глазах у людей. А как тут пересечешься наедине, когда тридцать, в общей сложности, душ делят пространство 40 на 40 метров? Вот и сейчас за спиной нарисовалась констебль Чжун…

– Доброе утро, – сказала она. Скимитар вытянулся.

– Доброе утро, – поклонился Дик.

Констебль Чжун тоже только что закончила утреннюю тренировку и направлялась в онсэн – по случаю чего была одета в одни трусы. Дик отвык краснеть при виде её бюста ещё на «Вертихвостке», где все люди вообще размещались в одной каюте. Да и бюст был не особенно впечатляющий – констебль Чжун даже не пользовалась стягивающим топом (в отличие от сержанта Сильвестри, например). И поскольку Дик давно уже отчаялся понять, в каком случае поведение вавилонянки провокация, а в каком – просто непосредственность, он решил всё, кроме предложений открытым текстом, числить по категории непосредственности.

– Ты быстро потемнел. Тебе идет.

Кроме витаминного напитка и мяса, в рацион Дика входили таблетки для перемены цвета кожи. В Шоране они были очень популярны – те, кто переквалифицировался на наземные работы, часто принимали их, чтобы скрыть загар, «маску планетника». Но в рядах экополицейских таких не было – наверное, потому, что сам Ройе носил свою «маску» открыто, не стесняясь.

– О чем это ты все время разговариваешь с морлоками? – спросила Чжун.

– Играем в хаягути, – честно и не без определенного злорадства ответил Дик.

– ???

– Ну, это… «быстрый рот». Надо говорить быстро какие-то слова.

– О! – улыбнулась Чжун. – Когда-то мне очень нравилось. Сы ши сы, ши ши ши, – пропела она. – Сы бу ши ши, ши бу ши сы[5].

Дик понял, что посрамлен, скрылся в свою кладовку и упал в койку.

«Ну, – сказал ему внутренний гад своим, как обычно, отвратным голосом. – Сиськи констебля Чжун не отвлекли тебя от основного вопроса – чего _на самом деле_ нужно Ройе? Ты веришь, что речь идет лишь о том, чтобы по наводке Сэйкити-татуировщика – кстати, ты хотел выйти в инфосеть и поискать Сэйкити там, – отыскать северина Огату и уговорить его встретиться с Ройе? А что от этой встречи хочет получить сам Детонатор? И почему он откармливает тебя мясом и отпаивает витаминами, добиваясь, чтобы ты вошел в прежнюю форму? А ты, кстати, уже можешь выдержать получасовой спарринг и не упасть в обморок от усталости. И сегодня показал это Ройе. Чем, возможно, приблизил роковой день, к которому ты совершенно не готов. А ведь очень может быть, что этого Северина Огату придется выковыривать при помощи холодного и огнестрельного оружия.

Эта мысль приходила ему в голову уже не в первый раз – но сегодня – особенно настырно.

Да, это я сделал глупость, – подумал Дик. Надо было потянуть еще немножко. И не забывать, никогда не забывать о том, что для Рива ты в первую очередь не проповедник, а ловкий и удачливый убийца.

Несколько дней назад Дик попытался сам найти что-то о татуировщике Сэйкити, но в городской инфосети не отыскалось ничего путного, кроме очень древнего рассказа. Ссылки вели на многие библиотеки, и Дик вошел в первую попавшуюся. Вряд ли совпадение имен случайно, подумал он, дочитав недлинную историю и перейдя к следующей. С Сэйкити-татуировщиком, героем рассказа, он не хотел бы встретиться в этой жизни. Каков же человек, взявший имя этого героя? И почему именно он, и никто другой, может вывести Ройе к Северину Огате? Дик не верил, что сын лорда Сога мог бы скрыться куда-то без ведома и попустительства своей матери. А Детонатор обладал в городе немалым влиянием, да и город-то невелик по сравнению с теми же Пещерами: всего 40 000 населения. Ройе проговорился тогда: «Северин ведет себя как безумец» – но почем ему знать, как Северин ведет себя сейчас? Если бы Северин серьезно спрятался, Ройе говорил бы о нем в прошедшем времени, а значит, дело вовсе не в том, что Северин прячется, а в том, что прячется он именно от Ройе, не хочет с ним говорить. Но о чем же он будет говорить с Диком, если будет? Он служил на Сунагиси – и взял там жену, двоюродную сестру Райана Маэды. Он привез девушку сюда, и его мать отобрала у нее ребенка… По словам Ройе, она делает все, чтобы сын слыл больным и безумцем, но насколько можно верить словам Ройе? И сегодняшнее предупреждение явно касалось того, что долго сохранять тайну своего имени не удастся. Он должен открыться Огате? А что потом – драться? Ради чего – ради туманных обещаний Ройе свести его с теми, кто поможет заключить перемирие ели не с Сэйта, то хотя бы с «имперскими» навегарес?

К завтраку он пришел задумчивым, и Ройе пришлось дважды окликнуть его, чтобы он поднял голову от тарелки.

– Простите, сударь…

– Я сказал, сегодня ты пойдешь со мной, – интонация была не вопросительной и не повелительной – а ставящей перед фактом.

– Хорошо, – кивнул Дик. Это значило, что придется надевать контактные линзы, ботинки и плащ, брать вещмешок…

– Без барахла, пожалуйста, – сказал Ройе, словно прочитав его мысли.

– Почему? – вскинулся Дик.

– Потому что я тебя прошу, боя. Прошу, понимаешь?

– Хорошо.

– Лун, выдай ему пояс и боевой флорд, – продолжал распоряжаться Ройе. – Форма готова?

– Да, сеу Ройе, – Лун чуть зедержал кивок, превратив его в поклон. – Может быть, она ещё не совсем подогнана под фигуру молодого человека. Но…

– Неважно, – отмахнулся Ройе. – Мы идем не на парад. Огаи, оденешься в то, что даст тебе Лун.

– В форму экологической полиции? – уточнил Дик.

– Да. Я не хочу, чтобы раньше времени возникли вопросы о том, кто ты такой.

– А что, со временем… они возникнут?

– Неизбежно, – Ройе закончил завтрак и залпом прикончил кружку своего утреннего пива. – Жду тебя через пятнадцать минут. Остальные свободны.

…Из особняка они вышли втроем – кроме Дика, Ройе взял Скимитара. Ройе во время войны служил в легкой пехоте и был морлочьим туртаном. Это значило, что он умел перемещаться со скоростью морлока. Большинство командиров морлочьих подразделений были маленькими и легкими – бойцы носили их на спинах, когда нужно было куда-то бежать быстро. Дик по своей комплекции как раз подходит, как сказал ему однажды Гедеон. Но попадались, хоть и редко, такие, как Ройе – по росту, ширине шага и силе своим солдатам под стать. Дику пришлось шагать чуть ли не вприпрыжку, чтобы успевать за ними, хотя оба двигались легким, вполне прогулочным шагом.

Через два квартала юноша все-таки решил спросить:

– А что, Сэйкити живет в центре?

– Почему ты решил, что мы идем к Сэйкити? – Ройе хмыкнул. – И откуда ты знаешь, где центр, ты ведь не покидал дома?

– Но план города выучил. У меня, если вы помните, хорошая пространственная память.

– Я все помню. Мы идем не к Сэйкити, а в суд.

– Зачем?

– Я хочу показать тебе там одного человека.

– Мне его? Или меня ему?

– Тебе его. Для того и форма, чтобы он не очень обращал на тебя внимание.

– А что за человек?

– Какой ты настырный, боя. Нуарэ или Дормье. Я не знаю, кто из них придет.

– Зачем они мне?

– Объясню потом. И если ты беспокоишься насчет Сэйкити – то сегодня я скажу тебе, где он, но сейчас ты туда не пойдешь.

– А когда?

– После обеда. Вот тогда-то, кстати, и наденешь все свое рубище. И плащ, и вещмешок.

– Потому что с человеком в форме экологической полиции Сэйкити не станет разговаривать?

– Именно.

Они свернули на улицу, ведущую к центральной площади города, и Дик увидел вдали, между домами, темную угловатую фигуру, по плечи поднимающуюся над толпой. Еще с полсотни шагов – и Дик разглядел профиль, а затем и узнал его.

Посреди площади стояло высеченное из зеленовато-серого камня изваяние Экхарта Бона.

Когда они вышли на площадь, Ройе поинтересовался:

– Хочешь посмотреть поближе?

Они обошли статую со всех сторон – и Дик увидел на фронтальной части традиционный поминальный алтарь и большую надпись: «ПОМНИМ».

– Что ты об этом думаешь? – Ройе кивнул на памятник.

– Очень красиво, – сказал Дик.

Скульптура и в самом деле была не похожа на виденные им до сих пор изображения Бона. Их авторы придерживались единого канона – все они изображали Бона с чуть запрокинутой головой, скрестившим руки на груди, задрапированным в тяжелые, со многими складками, ткани. Здесь же он выглядел иначе. Вместо драпировок – обычная одежда: прямые брюки и куртка, широко распахнутая на груди. В правой руке – флорд, еще не активированный, но уже готовый к активации – Бон держал его обратным хватом, лезвием к себе. Голова чуть наклонена вниз, губы чуть раскрыты в улыбке – словно у человека, только что хорошо пошутившего и ожидающего, что шутка вот-вот дойдет до собеседника. Глядя на разлёт бровей давно умершего тайсёгуна, юноша вспомнил Бет, его посмертную дочь. Это было больно, потому что Дик очень много душевных сил тратил на то, чтобы о ней как раз не помнить.

– Северина Огату честят сумасшедшим, и это одна из причин, – сообщил Ройе, продолжая глядеть на памятник. – Его работа.

– Он… сделал это? – Дик оценил дерзость и изящество замысла. – Или… только заказал?

– Сделал, своими руками. Он отлично рисует и знает толк в скульптуре. А госпожа Сога ничего, абсолютно ничего не могла сделать, – Детонатор улыбнулся и покачал головой. – Ну, идем. Суд по правому борту.

К зданию суда со стороны ворот тянулась длинная очередь. Вдоль очереди ходили туда-сюда люди с голопроекторами на головах. В воздухе над ними горело: «11 минут до конца очереди…», «20 минут…» «34 минуты…» Время от времени кто-то подходил, давал кому-то деньги и занимал его место. Чтобы попасть к зданию, Дику, Ройе и Скимитару пришлось пройти сквозь очередь, и эти люди немедленно начали предлагать цену за услуги.

– Ты что, болван, не видишь – это Детонатор! – громким шепотом просипел кто-то одному особенно настырному. – У него здесь абонемент!

Остальные засмеялись.

– Нарабия, – Ройе презрительно скривился. – Стервятники.

– Они продают свои места в очереди?

– Попал. И не так уж дешево. Сукины дети, сколько денег я для них заработал, и хоть бы раз кто кружку пива предложил.

– Вы – для них?…

– Самые интересные процессы – с моим участием, боя.

– И сегодня?

– Сегодня непременно. Просто обязательно.

Ройе показал охраннику у двери какой-то бланк-чип, и под завистливые взгляды очередников и нарабия Дик вошел в дверь между ним и Скимитаром.

Здание суда представляло собой шатер, почти точно повторяющий городской купол. Большинство горожан жило все же под более фундаментальными крышами – из разных пластиков и легких металлов – но общественные здания обычно покрывали тканью. Ну, правильно: большой купол на голову свалится – никому мало не будет. Из-за этих облегченных крыш, кстати, звукоизоляция в Шоране была неважная, и оттого популярностью пользовались локальные звукоизолирующие силовые поля разного радиуса и времени действия – от полуметра, при этом генератор можно было носить на руке, как сантор-терминал, до нескольких десятков метров – как в этом здании. Когда Дик шел по фойе, ему казалось, что пол выстелен ватой.

Скимитара задержали служащие суда, и указали ему на место возле пирамиды для оружия. Там уже сидели два морлока, неподвижные, как Экхарт Бон на площади. Скимитар принял у хозяина и у Дика флорды, аккуратно разместил их в пирамиде и сел под стенкой третьим.

– С оружием тут запрещено? – тихо спросил юноша. Его не переставали раздражать эти бытовые сценки, показывающие отношение к людям как к предметам.

– Угу, – Ройе уже шагал по круговому коридору, опоясывающему здание.

– Может, и мне стоило бы посидеть под стеночкой? Я же нужен вам как ходячий флорд…

– Боя, не зли меня, – Ройе раздвинул дверь в один из кабинетов, и навстречу ему немедленно кинулась из-за терминала пухленькая женщина-чиновник.

– Доброе утро, господин Ройе! Что это вы опаздываете – заседание должно было начаться девять минут назад!

– Но ведь не началось же, – меланхолично констатировал Ройе. – И не начнется добрых полчаса, насколько я знаю старика Боша.

Обернувшись к Дику через плечо, он добавил:

– Здесь ничего не делается вовремя, – и снова обратился к женщине. – Мира, ну так мы пойдем в буфет. Когда начнется – свистни.

Буфет размещался в самом конце кругового коридора, был забит народом, и даже к автоматам, продающим напитки, стояли очереди. Впрочем, Ройе просто оттеснил очередника и наполнил стаканы – для себя и для Дика.

– Спокойно, не торопясь, выгляни из-за меня и посмотри внимательно на того мужика, что сейчас подошел к стойке, – сказал он, передавая стакан.

Юноша пригубил холодный чай и как бы между прочим скользнул вдоль стойки взглядом. О ком говорил Ройе, он понял сразу: высокий, почти как сам Ройе, и такой же широкоплечий – но не такой массивный мужчина сидел на высоком табурете, почти касаясь правой ногой земли. Его пепельные волосы были убраны в некое подобие старинной самурайской прически, что делало пробивающуюся лысину почти элегантной. Одет он был также в некое подобие формы, но не золотисто-бежевой, как у Ройе, а черной, с белой отделкой. Юноша отвел глаза и сосредоточился на своем стакане.

– Мишель Нуарэ, – тихо проговорил Ройе. – Начальник службы безопасности клана Сога. Фактически – консорт госпожи Огата.

Значение слова «консорт» Дику было туманно, но он решил, что это вроде любовника.

– Я знал, что он здесь будет, – тихо продолжал Детонатор. – Его морлок сидел в фойе.

– Это один из двух флордсманов на материке, которые лучше вас? – уточнил Дик.

– Я не знаю, лучше или нет, боя. Не спарринговал с ним уже лет двадцать. Но я не слышал, чтобы он терял класс. Он учил меня фехтовать.

– А, – только и сказал Дик.

– По этой причине, юноша, если что случится – я не могу, не имею права его вызвать. Потеряю лицо.

– А он вас?

– Он меня – сколько угодно.

Нуарэ заметил их, спустился с табурета и направился к Ройе. Дик смотрел и пытался понять, искренна его широкая улыбка и раскрывающиеся на ходу объятия, или нет.

– Макс, мальчик мой! – мужчины обнялись, и Дик понял, что эти объятия – дань вежливости, а не эмоциям. – Я ждал тебя здесь, уже и заседание должно было начаться… Ну да здесь ничто не делается вовремя, оно и к лучшему, – Нуарэ разомкнул объятия, но оставил правую руку на плече Ройе.

– Так стало быть, именно вы удостоены высокой чести представлять здесь нашу сиятельную госпожу? – Детонатор поклонился так низко, что Нуарэ пришлось убрать руку с его плеча.

– Да, – сказал он, когда собеседник выпрямился. – К моему глубочайшему сожалению. Ах, Максим, Максим, что ты делаешь! Зачем эта поза? Неужели все нельзя было решить в семейном кругу, почему ты начал трясти нашим бельем перед тайсёгунским представителем?

– Потому что в семейном кругу, то есть в суде клана, дело сочли недостойным разбирательства, учитель. И именно вы приложили довольно много усилий к тому, чтобы его утопить.

– Максим, – Нуарэ поднял руку, словно бы для того, чтобы опять коснуться плеча Детонатора, но тот как бы невзначай отступил, и Нуарэ просто сделал неопределенный жест. – Я всегда защищал тебя. И утопил твою глупость исключительно по одной причине – чтобы ты не позорился перед всем белым светом. Но ты не воспользовался данным шансом. И вот теперь, когда в моем присутствии говорят, что Ройе предал свой круг, свой клан – мне совершенно нечего ответить.

– А почему вы не отвечаете, что Ройе старается спасти клан от голодной смерти?

– Потому что это смешно, Макс.

– Это нисколько не смешно, учитель. Мы дырявим озоновый слой в пять раз интенсивней, чем в прошлые годы. В Море Пустоты вымирает планктон, гибнут растения, а значит – уходят китовые и рыба. За ними уходят снежные тролли – раньше времени, до того, как успеет встать лед. Мы уверенными шагами движемся к краю пропасти. Звездолеты универсального взлета-посадки предназначены в первую очередь для безатмосферных планет, сеу Нуарэ, для экстраординарных случаев. То, как наш клан обращается со своими ресурсами – беда нашего клана. Но планета – общий ресурс. Корабельную обшивку нельзя есть.

– Я видел твой доклад, – Нуарэ поморщился. – Незачем цитировать его тут страницами. Катастрофа, по твоим оценкам, будет самое меньшее через тридцать пять лет. Нас здесь не будет через двадцать пять. Когда-то у Рива не было каменной гири, привязанной к ногам – и мы неплохо себя чувствовали. Наконец-то тайсёгун решил вернуться к традициям предков.

– Тайсёгун в отчаянии, и я его понимаю, – всё так же спокойно сказал Ройе. – Но я не понимаю вас и нашу сиятельную госпожу. На континенте живет около семисот тысяч душ, считая гемов. Из них эвакуировать на Инару – допустим, что план тайсёгуна реален – мы сможем не больше двухсот тысяч. Остальные?

– Это же планетники, – пожал плечами Нуарэ. – Впрочем, ты уже мало чем от них отличаешься – и внешне, и по образу мысли. Когда ты в последний раз ступал на борт корабля? Я имею в виду корабль, а не эти корыта, которые плавают по воде.

– Эти корыта доставляют пищу и одежду, – Ройе не изменился в голосе, но нехорошо звучало теперь его спокойствие. – Если не вам, то людям из вашего ближайшего окружения, обслуге, без которой ваше существование невозможно. Никто из нас не может жить изолированной жизнью, хоть бы и хотел. Как сказал древний поэт – никто не остров, но каждый – часть континента.

– Макс, я желаю тебе только добра, – Нуарэ печально покачал головой. – Кстати, я недавно видел Селию. Она просила передать, что как бы ты себя ни вел, для нее ты всегда останешься мужем, а для Эльмо – отцом.

– Благодарю, – спокойствие Ройе было все страшнее и страшнее. – Но мне жаль, что Селия до сих пор пребывает в иллюзиях относительно наших… отношений, простите за тавтологию. Ей давно следовало бы найти кого-нибудь достойней меня на должность своего мужа и отца для Эльмо.

– Мне горько это слышать, – Нуарэ почти прошептал это, а Дик готов был поклясться, что в его глазах блеснули слезы. – Кстати о детях, что это за мальчик?

– Сын одного старого приятеля, военный сирота. Как видите, пристроил его в отряд – у паренька совершенно никого не осталось.

– Какую похвальную заботу ты проявляешь, когда речь идет о чужих детях.

– Я уверен, что люди, связанные со мной узами долга, сделают то же для Эльмо, если я умру.

– Не сомневайся, малыш. Отдавать долги чести – черта, которая отличает благородных людей от всяких планетников и прочей швали.

– Это черта порядочных людей, – возразил Ройе, – независимо от происхождения и образа жизни.

Тут раздался мелодичный свист – сантор-терминал на руке Ройе сказал голосом давешней чиновницы:

– Господин Ройе, слушание вашего дела вот-вот начнется, поторопитесь в зал.

Дик незаметно вздохнул. Сигнал прозвучал очень вовремя – он уже не мог понять, от кого из двух собеседников его сейчас начнет трясти.

– Мира, – войдя в зал, Ройе чуть подтолкнул Дика к женщине. – Найди мальчику место в зрительских рядах.

Дик последовал за ней главным образом потому, что предпочел сейчас находиться на некотором расстоянии от Ройе и Нуарэ. Нехорошее от них исходило напряжение.

Мира устроила его на галерейке, и соседи сразу приметили и форму, и то, что он пришел с Детонатором.

– Эй, боя, – какой-то длинноносый дядька потормошил его за плечо. – А правда, что Детонатор сегодня потребует исполнительный лист?

– Понятия не имею, – признался Дик. Признание было дважды честным: что такое исполнительный лист, юноше тоже было неизвестно.

– Темнишь, а?

– Отцепись, – сказал длинноносому кто-то, кого Дик не разглядел. – Если с самого начала все знать, какой интерес?

Длинноносый отстал. Процесс начался. Точнее, как понял Дик, начался самый конец процесса.

Зал имел форму полукруга: вдоль «диаметра» располагались места для судьи и… видимо, заседателей, а зрительские трибуны размещались концентрическими полукружьями и занимали чуть ли не все пространство: два круга, в которых помещались кресла для истца и ответчика, примыкали к месту судьи чуть ли не вплотную, а зрители первых рядов дышали Ройе в затылок.

Судья и Детонатор без конца ссылались на какие-то «записи предыдущих заседаний», секретарь открывал нужные страницы, судья кивал и продолжал задавать Детонатору какие-то вопросы. Нуарэ в кресле ответчика откровенно скучал. Кажется, итог был всем понятен – интересовал публику лишь вопрос об исполнительном листе. Поскольку Дик не знал, что это такое, за ходом процесса он следил очень рассеянно и думал о своем.

Почему все они, думал он, поскрипывая зубами, все эти Исии, Детонаторы, Александры Кордо – не могут говорить по-человечески, напрямую? Проклятие на них, что ли, – всё обиняками да намёками? Детонатор сейчас мне показал, что нынешние правители Сога – не дерьмо и не мисо, а так, не пойми что. А значит, заключить мир с Сэйта они вряд ли захотят. Если верить Детонатору, госпожа Джемма и вовсе мужеубийца, и вражда с Сэйта нужна ей как алиби. Хотя неизвестно, можно ли верить Детонатору на этот счет. Но вот что им наплевать на планетников – я слышал из первых уст. И все идет к тому, что Детонатору понадобится мой меч. Он даже подсказывает мне, как действовать, если я тут кого-то прирежу. А я не хочу, Господи, я не хочу лезть опять в кровавую лужу! Почему Ройе не может справиться один? Зачем ему нужен я? Чем я отличаюсь от прочих хороших флордсманов? Я – чужак, у меня нет здесь родных. Нуарэ передал Детонатору привет от жены – а что он сказал на самом деле? Не намекнул ли часом на то, что его ребенок будет втянут в кровную вражду? Интересно, пытались ли убить самого Ройе… Нет, не то. Интересно, сколько раз его пытались убить…

– Представитель ответчика может сказать что-нибудь в защиту? – мелодический звон, вернувший Дика к реальности, исходил от маленького гонга, в который судья ударил молоточком.

– Да, ваша честь, – Нуарэ поднялся, а Ройе сел. Их движения были такими одновременно-слаженными, словно обоих прикрепили к коромыслу весов. – Я представляю здесь клан Сога, который всегда, от основания Дома Рива, был опорой этого Дома. Сога проливали кровь в каждой войне, в которой участвовал Дом. Нас обвиняют в том, что мы хотим причинить Дому вред? Это смешно. Мы занимаемся тем же самым, чем занимались веками, от основания дома: вольной торговлей. Чем мы хуже всех прочих? Тем, что Сэйта отняли у нас возможность пользоваться космопортом Лагаш? Так возбудите иск против Сэйта, господин Ройе. Почему вы кусаете грудь, которая вас выкормила?

– Это вы кусаете грудь, которая вас выкормила, – огрызнулся Ройе. – Вы пускаете псу под хвост труд нескольких поколений экологов.

– Уважение к суду, – тайсёгунский представитель стукнул молоточком о стол. – Сеу Ройе, вы высказались в свою очередь. Продолжайте, сеу Нуарэ.

– Да мне, в общем-то, незачем уже продолжать. Здесь все знают, кто такой сеу Ройе, – по трибунам прокатился редкий смех. – Пока его чудачества сводились к спасению снежных троллей, можно было их терпеть. Но сейчас он поднимает руку на клан. Я был его учителем. Я был его другом долгое время. Но я уже не могу защищать его, ваша честь. Все знают, что клан Сога беден. Все знают, что беден он потому, что не стремился к богатству, все усилия направляя на благо людей и кораблей дома Рива. Если тайсёгун наложит на клан штраф, которого требуют Ройе и экологи, мы погибнем.

– Вы закончили? – невозмутимо спросил судья.

– Да, ваша честь.

Судья поднялся, прочистил горло и, видимо, включив сонор – голос раскатился по всему залу – провозгласил:

– От имени тайсёгуна, Повелителя Войны, поставленного волей Дома Рива над людьми и кораблями Дома Рива, объявляю: клан Сога, как продтверждается многочисленными свидетельскими показаниями, неоднократно нарушал Уложение об охране экосферы Картаго, подписанное тайсёгуном Сеаном Сэйта, ратифицированное Советом Кланов, двести шестьдесят шестой год от Эбера, – по залу снова прокатился смешок, – статьи 211, 213, 214. Согласно «Хартии о компенсации ущерба, причиненного общей собственности», клан Сога обязан выплатить стоимость ущерба и покрыть затраты на восстановление. Ввиду беспрецедентной стоимости ущерба, указанной привлеченными экспертами из гильдии экологов, на собственность клана Сога накладывается арест до момента установления точной стоимости этой собственности и определения того, какая часть ее может быть передана в казну Дома Рива для компенсации ущерба. Кто возьмет на себя исполнение приговора? – судья обвел глазами зал.

– Ох ни хрена себе, – придушенно выдохнул за плечом Дика длинноносый.

– Если Ройе сейчас потребует исполнительный лист – он дня не проживет, – пробормотал кто-то рядом.

– Забьёмся? – тут же спросил третий голос.

– Погодите, вы, лихорадка, – длинноносый оглянулся. – Дело еще обжалуют в тайсёгунском суде, помяните моё слово.

– Если никто не возражает, – сказал Ройе, – исполнение приговора возьму на себя я.

– Быть по сему, – судья ударил молоточком в гонг.

– Ваша честь, – теперь Нуарэ уже не прикидывался расслабленно-скучающим, – мы будем обжаловать приговор в суде высшей инстанции.

– Ваше святое и неотъемлемое право, – кивнул судья. – Заседание объявляется закрытым! Господин Ройе, возьмите у судебного пристава исполнительный лист.

– Всё, брат, – сказал кто-то за спиной длинноносого. – Это тебе не тролликов в море вылавливать. Это война.

– Не каркай, – Дик спиной почувствовал, как на него указали.

– Да мне плевать, что этот щенок слышит. Эй, боя! Я к тебе обращаюсь, ты! Оглох, что ли?

Дик встал и, не оборачиваясь, вдоль прохода пошел к двери.

– Передай своему хозяину, что ему не жить, ясно! – крикнули сзади. Дик не оглянулся. Того, кто горланит, можно не опасаться.

Проходя в коридор, он поймал еще один разговор.

– Нет-нет, как раз сейчас покушения прекратятся. Тайсёгун не сможет проглотить убийства Ройе, даже если захочет. А он не захочет. Ройе знает, на чьей стороне играть – лучшего случая прибрать нас к рукам Шнайдер не найдет, даже если нарочно будет искать.

– У нас есть какой-то выход?

– Да никакого. Либо Детонатор выжмет из нас все, что ему нужно, либо его убьют, и тайсёгун введет сюда войска. Куда ни кинь, всюду клин…

Говорящие – женщина в красно-синем платке с «пламенеющим» узором и мужчина с бритой и татуированной головой, оба в одинаково просторных комбо – шли впереди. Проход был тесным, и Дику стоило большого труда не коснуться никого из них, не привлечь к себе внимания – и одновременно держаться достаточно близко, чтобы слышать разговор. Одну реплику он всё же пропустил – женщина, судя по всему, спросила, чего хочет Детонатор.

– Вы шутите или на самом деле не понимаете? – мужчина развернулся к ней, и Дику пришлось чуть подать вправо, чтобы не попасть в зону его видимости. – По исполнительному листу Ройе может описать всю собственность клана! А потом отобрать из нее столько, чтобы хватило на покрытие ущерба. Вы слышали, какая это сумма. Чтобы из нее ни сэны не прилипло к рукам?

– Ройе богат, – возразила женщина.

– Сударыня! – мужчина прижал руку к сердцу. – Деньги – это материя, которой никогда не бывает достаточно. Особенно в наше время. Между нами, я восхищаюсь Детонатором. Он так ловко отводил всем глаза последние два года, так умело изображал одержимого сивучами и снежными троллями, что поверил в это не только чокнутый Леев, но и госпожа Джемма. А между тем оказалось, что эта его экологическая полиция – выгодное помещение капитала.

– Я так думаю, – сказала женщина, – госпожа Джемма поступит умно, если свернет свою гордость в трубочку, засунет ее себе… под подол, да бухнется в ножки тайсёгуну. Тем более, что они вроде как родня его племяннице…

– Ох, я бы не стал упирать на это, – прошли в двери, коридор стал попросторней и люди рассредоточились. Если бы эти двое не были так увлечены беседой, они бы заметили небольшую, но внимательную аудиторию. – Родство Барка и Бонов – не то, что стоит упоминать, разговаривая с тайсёгуном. Тем более что Ринальдо был официальным сопровождающим и охранником нашей будущей императрицы, и насколько теплые чувства он сохранил к матери – неизвестно… Но вы мыслите в правильном направлении. На днях юная Элинор Огата была представлена сеу Элисабет Шнайдер-Бон. Вполне возможно, сеу Элисабет пожелает нанести нам визит – скажем, в дни Сэцубуна. Известно ведь, что нигде не празднуют Сэцубун так весело, как у нас.

– И откуда вы все это знаете, сеу Тора?

– Ну, я всего лишь скромный импортер эксклюзивных тканей, – улыбнулся мужчина. – Но мои клиенты бывают разговорчивы.

– Однако что же вы будете делать, если Ройе наложит вето на взлет и посадку кораблей? Вы так спокойны, а между тем все ваше дело может погибнуть!

– У меня есть запасные каналы… и я уверен, что смогу как-то договориться с Ройе. Нынче многие смирят свою гордость и пойдут договариваться с Ройе – а я никогда не портил с ним отношений, мне проще…

Тут мужчина заметил Дика, осекся и, показав собеседнице глазами на юношу, побудил ее ускорить шаг.

Дик вышел в фойе. Детонатор и Скимитар уже ждали его. Человеческий поток, обходил Ройе с двух сторон – одни шли в зал на новое заедание, другие зал покидали – и в этом потоке на удивление много было людей, которые сейчас считали нужным поклониться Ройе. Дик заметил среди них и давешнего длинноносого.

Исполнительный лист, который получил Ройе, никаким листом не был. Он представлял собой мнемопатрон, внешняя оболочка которого была изготовлена из сверхпрочного сплава и могла выдержать почти всё – кроме, разве что, погружения в солнце, эпицентр коллапса или жерло Ородруина. На торце мнемопатрона был изображен герб дома Рива – шестиконечная звезда, составленная из трех переплетенных разомкнутых колец.

– Идем, – Детонатор повесил свой «трофей» на шею. – Кстати, как тебе шоу?

– На этот раз я смотрел суд с более удачного места, спасибо, – сказал Дик. – Хотя, наверное, лучше бы мне сейчас было выглядеть как деревенщина.

– Ни в коем случае. Тебя затолкали бы в самый зад, на стоячие места.

– Но я бы услышал больше интересных вещей.

– В основном – ехидные замечания в свой адрес. Тебе это удовольствие сегодня еще предстоит… – на руке Ройе запиликал сантор. – Да, Горо. Давай с ребятами прямо в штаб-квартиру. Да, только что получил. У нас начинаются веселые деньки.

В Шоране, как и в Лагаше, глайдер-порт располагался рядом с обычным портом. Наверное, чтобы грузы, направляемые с побережья вглубь континента, далеко не таскать. В Пещерах Диса тоже наблюдалась эта нацеленность на экономию усилий: глайдер-порт находился вблизи от узловой станции монорельса и сообщался с ней широким транспортным тоннелем.

Таким образом, Дик мог обобщить свои данные о транспортно-складских районах городов на Картаго в трех словах, и эти слова были: торговля, воровство и проституция. Подумав еще немного, Дик экстраполировал свой вывод на все транспортно-складские районы Вселенной. Действительно, там, где большие деньги переходят из рук в руки, что-нибудь обязательно к чьим-то рукам прилипнет, как выразился в суде бритоголовый мужчина; а там, где к рукам липнут быстрые и легкие воровские деньги – полно мест, где их можно истратить.

Одним из таких мест был бордель «Горячее поле», на который дал ориентировку Ройе. Это место, сказал он – постоянное «лежбище» татуировщика Сэйкити. Его клиентурой являются и посетители, и девочки, и хотя он время от времени наносит визиты в другие места, в «Горячее поле» он возвращается всегда. Впрочем, сказал Ройе, у него бывают загулы и на несколько суток. В таком случае лучше не искать себе на голову неприятностей, болтаясь по портовому району, а вернуться в штаб-квартиру.

Дик вздохнул, вспомнив штаб-квартиру. Когда они с Ройе вернулись из суда, их ждал экипаж второго катера, «Недотроги». В особняке Ройе сразу стало тесно, причем половину наличного пространства занимал Пауль, двоюродный младший брат Ройе. Их матери были сестрами, и комплекция досталась сыновьям не иначе как по материнской линии; но Максим Ройе, несмотря на значение своего имени, умудрялся как-то вписываться в окружающее пространство; Пауль же, словно в опровержение поговорки nomen omen, обращался с пространством как завоеватель. Где бы он ни появлялся, его сразу же делалось много.

Не то чтобы он не понравился Дику. Или Дик – ему. Пауль Ройе, очень похожий на кузена, словно представлял собой его светлую, солнечную сторону. Ясный, подумал Дик на своем родном языке, в котором было одно слово и для света, и для доброты: акаруй. Увы, в случае пауля Ройе нальзя было дописать рядом знак «суждение» и получить слово «мэйсацу» – «проницательность». Проще говоря, ум по большей части достался старшему в семье.

Дик вздохнул и поднялся по ступеням, ведущим к роскошной арке, изображающей сатиров, фавнов, нимф и прочие языческую пакость в пакостных позах и с пакостными телодвижениями. Арка при ближайшем рассмотрении оказалась голографической проекцией. Приклеенная к дверям «бегущая строка» гласила: «здесь говорят на нихонго». Это немного подбодрило юношу: говоря на родном языке, не приходилось думать об акценте.

Дик вспомнил улицу Глициний на станции Тепе-Хану и опять вздохнул. Последний день, когда можно было все исправить – вернуться на корабль и отлететь, не взяв на борт ни Моро, ни леди Констанс… Как забавно: вот-вот исполнится год с того рокового дня – а он опять стучится в дверь «веселого дома» в поисках человека, который лично ему безразличен, но может что-то изменить…

На секунду ему захотелось развернуться и убежать. Если бы он развернулся и убежал год назад…

…Тогда Моро отыскал бы другую возможность похитить Бет, сказал внутренний гад своим прохладным голосом. И другой экипаж тогда бы погиб – уже не по собственной воле, а в подстроенной аварии. И этим людям здесь, и гемам – им было бы совсем не на кого надеяться. Впрочем, можно наконец перестать прикидываться, что тебя волнует кто-то, кроме собственной персоны…

– Заткнись, – прошептал Дик и толкнул дверь.

Теперь следовало спуститься по ступеням вниз. Юноша оказался во внутреннем дворике, перед ним был крытый онсэн, питающий водой шесть каменных ванн, в одной плескалась девушка, в другой, занимая телесами весь каменный желоб, лежал мужчина. С него можно было бы писать мученичество святого Варфоломея – такое выражение застыло на его осунувшемся лице, такими черно-красными разводами была покрыта грудь.

Последним Дик заметил охранника – тот так-то так забился в тень под портиком, что сразу и не был виден. Но в какой-то момент его бритая голова поймала отблеск солнц, просвечивающих через ткань купола одним размытым пятном – и Дик различил в глубине шезлонга темнокожего человека, одетого в серое, почти слившегося с коричневым пористым камнем стены.

– Простите, – сказал Дик на нихонго. – Мне нужен Сэйкити.

– Чего-чего? – поднял голову охранник. – Ты по-человечески говорить можешь?

– Извините, – Дик слегка опешил. – На дверях написано, что здесь говорят на нихонго.

– Написано, – с досадой сказал охранник. – И говорят. Девочки. Девочки вполне способны почирикать с клиентом на этом птичьем языке. А я, во-первых, не девочка. А во-вторых, ты, – охранник демонстративно смерил взглядом Дика. – Ты не клиент.

– Мне нужен Сэйкити. Он здесь, я же вижу, – юноша показал на «мученика» в онсэне.

– Тебя не хватит на Сэйкити, – осклабился охранник. – Это во-первых. Во-вторых, его здесь нет. Он здесь был, да. Поработал немного. Потом ушел. Он всегда после работы идет немного побродить, никто не знает, куда. Никто не знает, когда вернется.

– У меня к нему дело.

– Твое дело – не мое дело.

– Я могу его подождать?

– Можешь. Там, за воротами.

Дик вздохнул.

– Я могу что-то заказать в баре?

– Можешь. Двести сэн.

– Я еще не сказал, что…

– Без разницы. Двести сэн.

Дик сглотнул. Усмехнулся криво. Он мог выложить за стакан воды двести сэн – Ройе от этого не сильно бы обеднел. Но это испортило бы образ полунищего парнишки, бегающего с поручениями.

– Хорошо, я подожду снаружи.

– И не на ступеньках, – уточнил охранник. – Увижу на крыльце – пну так, что покатишься кувырком до самого порта.

– Спасибо за предупреждение, – Дик поднялся по ступенькам, вышел из ворот, снова спустился. Охранник покинул портик и, пройдя до дверей, проследил, чтобы его распоряжение было выполнено.

Напротив «Горячего поля» была глухая стена какого-то склада. Дик сел под ней, скрестив ноги, ровно напротив входа в бордель – и, улыбаясь, смотрел в глаза охраннику, пока тот не закрыл дверь. Там наверняка было окошко обзора – поэтому юноша ничем не выразил своей досады. Да и досада была не так уж велика. В пещерах Диса он привык к такому отношению со стороны людей, занимающих должности мелкие, но дающие какую-то мизерную власть. Особенно охранников. Может быть, все-таки стоило показать платежеспособность? Почему Ройе не предупредил о том, как лучше себя вести? Ладно. Ожидание – это не так уж плохо. У того, кто ждет, много времени на размышления.

Конечно, могло оказаться так, что Сэйкити внутри. Дик подумал и решил подождать. Сэйкити наверняка должен посмотреть на результат своей работы и назначить «мученику» следующий сеанс. Если «мученик» выйдет – татуировщик, скорее всего, внутри. Тогда… Тогда, решил Дик, я просто подожду, когда начнут подтягиваться клиенты и куплю время какой-нибудь девицы. Он сунул руку за пазуху и потрогал во внутреннем кармане карточку, выданную Ройе «на представительские расходы».

Ну хорошо, подумал Дик, увижу я этого Сэйкити – и как я узнаю его, если Ройе не показал мне ни снимков, ни записей, даже словесного описания не выдал? Почему он послал меня сюда только что не с завязанными глазами? Это наверняка испытание, и будь Ройе проклят с этими испытаниями. Что ему от меня нужно? Почему он так уверен, что Сэйкити, а тем более Северин Огата, согласятся встретиться со мной? У нас с Огатой только одна точка пересечения – Сунагиси. Они были там вместе? Огата привез оттуда жену, он дружил с Райаном Маэдой – может, он почувствует себя обязанным Ричарду Суне/Райану Йонои?

Дик закурил.

Еще на борту «Вертихвостки» был момент, когда Ройе спросил как бы небрежно – «Ты ведь не думаешь, что по факту твоего происхождения большинство тут будет считать, что чем-то тебе обязано?» Дик вспомнил капитана Шелли, вспомнил Шимана и усмехнулся: «Не думаю». Старый бандит, сам того не зная, рассказал очень важную для Дика вещь: «помешавшийся на своей совести Нейгал» постарался сделать так, чтобы как можно меньше людей имело непосредственное отношение к уничтожению Минато. Думал ли полковник Бессмертных, что побочным эффектом станет отсутствие у земляков угрызений совести? Или… Дик прищурился, вспоминая зал суда, Нуарэ, лысого, восхвалявшего предприимчивость Ройе и того, кто кричал, что Ройе не жить… Похоже, угрызения совести за причиненное кому-то зло – не очень распространенное в этих широтах явление. Тут все не с Сунагиси началось, гниль пошла гораздо раньше…

– Эй, ты, – дверь снова открылась и показался охранник. – Все сидишь?

Дик не стал отвечать на глупый вопрос.

– Слушай, а может, ты наниматься пришел? Мордашка у тебя вроде ничего.

– Да, – сказал Дик, стараясь не показывать, как мгновенно у него внутри все завибрировало от гнева. – Вы угадали.

– У нас как раз нехватка мальчиков, – продолжал охранник, ухмыляясь. – Месяц назад одному полоснули ножом по лицу, а второй не справляется. Ты совершеннолетний?

– А мне говорили, что здесь есть вакансия вышибалы, – Дик постарался придать голосу такой же скучающий тон. – Потому что теперешний ни на что не годится и хозяева думают его уволить.

Охранник скрестил руки на груди и, спустившись по лестнице, встал над юношей. Сейчас, подумал Дик, сжимая зубы, придется ему врезать пятками по голеням. А там посмотрим. Интересно, завалю я этим все дело или наоборот?

– Думаешь, самый умный, да?

– Что вы, сударь, – Дик чуть развел ноги – теперь он сидел не скрестив щиколотки, а упираясь пяткой в пятку и мог из этой позиции очень эффективно ударить. – Если бы я был умным, разве я искал бы место вышибалы.

Охранник засмеялся и вдруг присел на корточки рядом с Диком.

– А ты ничего, – сказал он. – Извини, я поначалу решил, что ты планетник.

Вот как, подумал Дик.

– А почему передумали?

– Планетник никогда не сказал бы «вышибала», – с улыбкой пояснил охранник. – Он сказал бы «выкидала». Ну, колись: ты ведь за татуировкой. Или шрамировкой. Небось целый год пахал как гем, на сигаретах экономил… Я же вижу, какую дрянь ты смолишь… Слушай, мой тебе совет – оставь это дело. В любом салоне тебе сделают то, что ты хочешь. И дешевле.

– Разве Сэйкити делает плохо? – изобразил удивление Дик.

– Да нет, конечно, – охранник махнул рукой. – Сэйкити – супер. Но ты что, не слыхал про его условия? Он всегда только сам выбирает рисунок. И делает без обезболивания. Тебе это надо?

Дик улыбнулся.

– Я ведь не говорил, что мне нужна татуировка.

– Да брось. Зачем еще тебе может быть нужен Сэйкити.

– У меня к нему поручение.

– Какое?

– Не могу сказать. Оно не к вам, а к нему.

– Упрямый белёк, – охранник встал с корточек, – не могу я тебя пустить, понимаешь?

– Понимаю, – вздохнул Дик. – Вы хоть скажите, Сэйкити не там?

– Нет, честно – не там. Они вчера поругались с мадам Баккарин, она уехала на всю ночь, а он с утра сделал работу и пошел бродить. Скоро вернется посмотреть, как краска разошлась у клиента, – охранник покачал головой. – Он на этом бедняге отыгрался за вчерашнюю ссору, не иначе… Мужичок так стонал, что я думал – помрет под иглой. Вот поэтому мой тебе совет – не надо у него делать татуировку. Не сегодня хотя бы. Он злой, боя.

– Я знаю, – сказал Дик. – Добрый человек не взял бы себе имя Сэйкити.

Тут пришла очередь охранника удивляться – но расспрашивать он не стал.

– Я его понимаю, конечно. Тут будешь злым: был большим человеком, офицером, а как ноги потерял – так сразу стал никому не нужен. Кроме клиентов и мадам. Но знаешь, приживалой при бардаке существовать…

– Разве он плохо зарабатывает? – Дик снова изобразил удивление.

– Если бы он не пил, – тихо сказал, наклонившись вперед, охранник. – Не играл… И не посылал клиентов на… право и налево… он бы в имперских дрейках купался.

– Понятно, – вздохнул Дик.

– Ладно, – охранник поднялся на лестницу. – Пустить не могу, но на лестнице посиди. Я сейчас гляну, не околел ли наш красавец… Если околел – поможешь прикопать, боя?

Смеясь, он закрыл за собой дверь.

Дик подумал-подумал, и переместился на ступени. Если можно – почему нет? Хотелось есть, но отойти и купить чего-нибудь юноша не рискнул: можно пропустить Сэйкити. Дик усмехнулся. Ну, Детонатор… Ну, рыжий хитрый лис…

«И самое скверное во всем этом знаешь что?» – спросил он, подняв глаза. – «То, что он человека, которому было плохо, не спасал, пока всем не стало плохо. А вот если бы эта самая госпожа Огата оказалась хорошей правительницей и не губила континент – он бы и пальцем не пошевелил».

Дик помолчал, вслушиваясь в отдаленный уличный шум – и пришло возражение.

«Да, если бы она была хорошей правительницей – может, она знала бы, как управлять своей семьей. Может, она не натворила бы таких дел. Но бывает ведь, что свекровь ненавидит невестку, даже если свекровь умная женщина. Может быть и так, что в правители этот парень годится еще меньше, чем я в капитаны, а его жена – стерва… ну и что, что она с Сунагиси – мало ли кто с Сунагиси… то есть, теперь-то уже мало, да… но это неважно. Это и мне теперь неважно, вот что плохо. Ройе считает, что с ним получится сделать дело – а с теперешней верхушкой не получится. И мне должно быть, в общем-то, все равно, какой он… И ведь мне в самом деле почти все равно… Неужели я тут вконец обвавилонился за эти полгода?»

Дик опять закурил, чтобы не обращать внимания на голод. Вспомнил Рокс, вспомнил всех хороших людей, встреченных здесь – и тех, кого судьба забросила сюда вместе с ним…

– Пожалуйста, – прошептал он, глядя, как свивается спиральками дым. – Пусть он тоже будет такой.

И тут же посмеялся про себя над своей просьбой. Человек, с которым он искал встречи – взрослый дядька, ему уже больше тридцати. Он такой, какой он уже есть – и нет смысла просить у Бога того, чего просить нельзя. Думай о тех, кого ты любишь. Думай о них. Ты лезешь не в свою драку, ты можешь привести к власти человека, который… давай не будем гадать, просто вспомним, что он в жизни сделал и чего НЕ сделал. Загибай пальцы или отгибай, как Ройе – он служил в гражданской администрации на Сунагиси и помогал отбирать у людей кусок бустера – у тебя, у твоих родителей, у твоих братьев и сестер! Ройе намекнул, что он вроде бы помогал Маэде в восстании, но в результате этого восстания люди Сунагиси вообще погибли. Потом он воевал против Империи, а когда вернулся с войны – не стал отстаивать честь своей жены, не стал отбирать ребенка у своей матери, а просто забился под камень, выражая свой протест фигой в кармане. И против тех несправедливостей, которые творятся здесь, он не выступил сам… В лучшем случае он – кто? Добрый и слабый человек, который на Сунагиси получил такой удар по совести, что пошел на войну искать себе смерти, и даже в этом ему не было удачи.

И талантливый. Не забывай, очень талантливый. Но важно ли это? И если да, то почему? Дик попробовал вспомнить, скольких талантливых людей он знал. Бет, конечно. А еще кто? У Бет характер очень… неровный – он у всех талантливых такой, или только у нее?

И правильно ли Дик понял, что Ройе собирается поддержать мятеж? Не только против глав дома Сога – но и против тайсёгуна с его «эбером». И сам Дик в этом случае – не просто посредник в переговорах, а… как называется это на языке дипломатов, кажется – ультиматум? «Вот, на что я готов – ты со мной?»

Может, самое разумное сейчас – это подняться и сделать ноги?

Дик хотел встать, чтобы бросить окурок в утилизатор, но услышал откуда-то сбоку:

– Сиди и не шевелись, боя.

Голос знакомый – все тот же бритоголовый охранник – а тон такой, каким говорят люди с чем-то очень серьезным в руках. Как минимум, с ножом. Дик осторожно под плащом начал продвигать правую руку к флорду – и одновременно скосил глаза, чтобы оценить угрозу.

Бритоголовый охранник сидел на крышке утилизатора и лихорадочно черкал в планшете.

– Ради всего святого, боя, – продолжал охранник уже более ровным голосом, – не дергайся еще минуты две. Заработаешь сто сэн. А если согласишься пойти со мной – пятьсот за каждый час работы.

– Мастер Сэйкити, – Дик убрал руку от флорда, – а что, обязательно было нужно сперва поиздеваться надо мной?

– Характер, – Сэйкити то окидывал юношу почти осязаемым взглядом, то снова сосредоточивался на планшете. – Понимаешь, характер – он отображается в лице и в пластике, в принимаемых позах. Если у человека внутри нет того, что ты хочешь сделать, совершенно бесполезно говорить ему «руку туда, ногу сюда». Я должен был проверить, есть ли у тебя то, что мне нужно.

– Вам нужно еще мое согласие, – сказал Дик. – Его у вас нет.

– Но ты сидишь и не двигаешься, – усмехнулся Сэйкити.

– Вы застали меня врасплох. Хорошо, эти две минуты ваши, и оставьте при себе свои сто сэн.

– Пятьсот сэн в час, стало быть, тебя тоже не прельщают?

– Нет… господин Огата.

Рука со стилом опустилась. Узкое, нервное лицо поднялось от планшета. От взгляда Огаты у Дика мурашки пошли по коже.

– Это имя не должно звучать здесь, понял? – художник нехорошо усмехнулся и снова вернулся к работе. – Ты становишься все интересней и интересней, боя. Как ты догадался?

– Мне кое-что рассказали о… человеке, имя которого не должно здесь звучать. А потом вы сами рассказали мне о Сэйкити. Конечно, могло быть и так, что Сэйкити просто старый друг Огаты, еще с войны. Но… вы, наверное, с утра не брились ещё… У вас светлые волосы от самых корней, и вам не хочется, чтобы все видели, какого вы происхождения. Но красить их в неблагородный цвет, наверное, неловко.

Сэйкити фыркнул.

– Откуда ты, прекрасное дитя? И как тебя зовут?

Дик подумал и назвал настоящее имя:

– Райан. Можно просто Ран.

На этот раз Огата «завис» только на секунду.

– У тебя было ко мне какое-то поручение, Райан, можно просто Ран. Пойдем внутрь. Может, я еще уговорю тебя позировать, а?

Дик не ответил на это. С того самого момента, как он понял, кто такой охранник, внутри начало нарастать напряжение. Было с этим парнем что-то не так, и Дик не мог понять, что именно. То есть, отчасти он понимал – очередная маска, очередное запасное лицо, которое носят тут, кажется, все, даже он сам. Но было что-то еще, кроме…

– А… почему вы просто не наделали снимков? – спросил он вместо этого. – Выйдет быстрее.

– Как бы это тебе понятно объяснить, Райан, можно просто Ран… – через внутренний дворик, мимо онсэна под портиком, Сэйкити ввел его в дом. – Образ нужно пропустить через себя. Не через аппарат, а через себя. Ила, клиент где?

– Отлеживается в твоем логове, – давешняя девица из онсэна теперь полулежала в гостиной на кушетке и с вялым интересом смотрела какую-то костюмную драму. Дик пробудил в ней гораздо больше любопытства, чем страсти героев. – Покажи, что ты нарисовал, Сэйкити?

Татуировщик протянул ей планшетку. Дик решился подойти и заглянуть.

– Фу, Сэйкити, – девица наморщила носик. – Ты изуродовал мальчика. Это ужасно. Ты совсем не умеешь рисовать людей, вот что я тебе скажу. Ты изуродовал всех, кого рисовал – меня, Тигра, даже Баккарин – а ведь ты ее как будто любишь. Почему ты не хочешь рисовать красиво?

Дик, рассмотрев картинку, поначалу хотел согласиться с девицей. Собственное изображение было ему безразлично, даже нарисуй его Сэйкити кривым и горбатым, но все-таки от татуировщика, знаменитого на весь город, он ждал чего-то другого. Сэйкити набросал Дика несколько раз, в разных позах – и один раз крупно нарисовал лицо – как видно, в те минуты, что Дик сидел напротив, беспечно позволяя рассматривать себя в «глазок» камеры. Это лицо состояло как будто из одних углов: скулы и тени на щеках, подбородок, глаза и брови, впадина между подбородком и губами – все было какое-то острое, ломаное, резкое. Да, некрасиво, тут девица была права, и вместе с тем… вместе с тем она была неправа. Парень на планшете был «некрасиво» нарисован, но… красив. Нет, Сэйкити нимало не польстил своей модели. Дик непроизвольно потер подбородок – жидкую поросль на нем художник изобразил совершенно беспощадными твёрдыми штрихами. И нос… Н-да… Однако, несмотря на все это, юноша понял, что встречные девушки оглядываются на него и шепчутся между собой вовсе не потому, что он нелепо одет. И вообще с этим нужно что-то делать: с таким лицом не раствориться в толпе…

– А ведь умеешь, – продолжала девица, возвращая планшет. – Татуировки у тебя красивые. И вот тут вот височки всё-таки получились очаровательно… – она улыбнулась Дику. – У тебя замечательные височки, почти бачки. Не сбривай их. А вот эту пакость, – она тронула пальчиком его подбородок, – фу, лучше убери.

– Ила, – нежно сказал Сэйкити, – твои суждения об искусстве – квинтэссенция пошлости, но за это я их и люблю. Ты безошибочный индикатор: то, что тебе противно, не может не быть прекрасным.

– А ты грубиян, – судя по равнодушному тону девицы, такие пикировки между ними происходили не в первый и даже не в десятый раз. Татуировщик рассмеялся.

– Пойдем проведаем нашего страдальца, – сказал он, чуть подтолкнув Дика в спину.

И в момент толчка юношу осенило: Моро. Нет, ни лицо, ни голос не похожи, но что-то общее, какая-то внутренняя трещина…

– Что с тобой? – обеспокоенно нахмурился художник. – Чего это ты вдруг вспотел?

– Я… – Дик поморщился. – Со мной все в порядке. Я просто… посижу, если можно.

– Можно, – Сэйкити раздвинул двери в конце коридора. – Так, ну что у нас тут?

Страдалец, лежащий на футоне вверх лицом, дышал уже не так прерывисто и мучительно, как час назад. Татуировщик показал Дику на табурет в углу, а сам сел на пол, и… спустил брюки.

После чего отстегнул ноги. То есть, протезы.

– Мешают, – бросил он через плечо, склонившись над клиентом и водя пальцем вдоль черных и красных линий. – Хо-ро-шо. Просто великолепно. Краска разошлась как надо, господин Че, и воспаления тоже особенного нет…

– Ты это называешь «нет»? – клиент охнул.

– Это нормальный отек, а не воспаление. Пользуйтесь заживляющим гелем – и через неделю приходите на инсталляцию. Дора!

Двери раздвинулись, на пороге появилась заспанная коротко стриженая девушка.

– Помоги господину Че одеться и проводи. Карточку – ей, господин Че. Дора, у меня на сегодня никто больше не записан, так что прошу меня не беспокоить до вечера. Если придут новые клиенты – запишешь их сама. Ты же у нас умница…

Клиент пожал художнику на прощанье руку и удалился. Сэйкити с пульта заблокировал дверь, на руках перепрыгнул через протезы и в одну секунду пересек комнату, очутившись возле бара.

– Ты так напряжен, будто собираешься дать мне по башке и вычистить сейф, боя, – из бара показалась бутылка какого-то золотистого напитка. – Выпей и расслабься. Или ты в самом деле вознамерился обчистить наш бордель? – Сэйкити-Огата засмеялся. – Брось. Баккарин почти все дела ведет по безналичному расчету. И в этой комнате нет ничего ценней бутылки малабарского брэнди, которое я предлагаю тебе и так.

Новый ловкий бросок на руках – и Огата снова оказался напротив Дика. Раз – левая рука, не глядя, подхватывает маленький лаковый столик, два – столик становится между ними, три – посреди лаковой столешницы, площадью меньше панели терминала, как будто выросли бутылка и две маленьких рюмки.

– Выпьем.

– Нет, я… спасибо, нет, – больше всего теперь Дику хотелось уйти.

– Да что с тобой? – нахмурился Огата, разливая напиток. – Так не пойдет, боя. Ты меня заинтриговал по самые уши, а теперь, похоже, хочешь удрать. Спешишь куда-то? Или… я тебе противен?

Дик помотал головой на оба вопроса.

– Я просто…

– Извини, мне нравится работать и спать на полу, а с этими штуками, – Огата тронул протез, – просто неудобно. Когда три-четыре часа елозишь вокруг клиента, они – мертвый груз. Двадцать килограмм металлопластика и полимеров, которые приходится тягать за собой. Выполняя при этом, заметь, очень тонкую работу. Я понимаю, что выгляжу мерзко, но…

– Нет, сударь, дело вовсе не в этом, – Дик набрал в грудь воздуха и выпалил: – С вами хочет поговорить сеу Ройе.

Огата вздохнул, залпом осушил свою рюмку, потянул воздух носом и выдохнул через рот.

– Отличный малабарский брэнди, – сказал он. – Пей.

Дик понял, что проще выпить, чем объяснить, почему и насколько сильно он не хочет.

– С одной стороны, – сказал Огата, наполняя рюмки, – мне ни капли не хочется встречаться с Ройе. Ну вот ни на столечко. С другой – не буду скрывать, Райан, можно просто Ран, я в тебе заинтересован. А с третьей – вижу, что тебе хочется сейчас лишь одного: рвануть отсюда во все лопатки. И, кажется, единственный способ тебя задержать – это сделать вид, что у тебя есть шанс уговорить меня встретиться с Ройе. А, дьявол. Я знал, что тут какая-то засада. Не может того быть, чтобы судьба вот так прислала ко мне моего Кухулина, не подбросив одновременно какой-нибудь пакости. Боя, ты хоть понимаешь, чего от меня может хотеть Ройе? Или ты, как бедняжка Исаак, взвалил на себя этот хворост, сам не зная, кого тут ведут на заклание?

– Я понимаю, чего хочет сеу Ройе, – сказал Дик. – И догадываюсь, какую роль должен сыграть сам.

– Так что ж ты лезешь под нож? – на лбу Огаты прорезалась страдальческая складка.

– Для меня ножи везде. Я могу только выбрать один из них.

Огата осушил вторую рюмку.

– Давай так, – сказал он. – Я завтра утром встречусь с Ройе. Но сегодняшние вечер и ночь – мои. Ты мне позируешь для Кухулина на переправе.

– Сделка? – Дик наклонил голову.

– Сделка.

Они ударили по рукам.

– Хороший мальчик, – Огата усмехнулся и покачал головой, потом зычно крикнул: – Дина! Дина, сообрази нам чего-нибудь пожрать!

Только тут до Дика дошло, что золотая накладка на ухе Огаты – мини-терминал с переговорником.

– Интересно, что бы ты делал, – проговорил Огата, – если бы по экстерьеру мне не подошел.

– Я бы уперся у ваших дверей, – честно сказал Дик. – И не ушел, пока не получил вашего согласия.

И очень может быть, добавил он про себя, что это было бы легче.

Становиться своим, оставаясь чужим; становиться чужим, оставаясь своим – вот жизнь синоби.

Он отказался взять портшез до отеля «Огненные столпы», и теперь шагал по улицам Шорана, неспешно, почти лениво, пропитываясь здешней атмосферой, осваиваясь и усваиваясь, медленно закукливаясь, чтобы утром в гостиничном номере без труда сойти за своего.

В Шоране ещё ничего не цвело. Через месяц с небольшим, в Сэцубун или около того, должна была начать цвести красная слива. Он улыбнулся, проходя по аллее пока еще голых деревьев, жалких на фоне вечнозеленых пальм и карликовых пиний. Улыбнулся им как друзьям.

– Наступила зима и пришли холода. Сто цветов растеряли свой пышный наряд. Только слива не хочет сдаваться ветрам – и под снегом цветы алым цветом горят, – продекламировал он вполголоса.

Алая слива, хун мэй – символ стойкости и терпения, герб дома синоби.

Сакура, что зацветет позже – символ юной красоты и ранней смерти.

Мальчик должен быть где-то здесь.

…Аллея вывела его к центральной площади и алтарю Бона. Он улыбнулся шире, подошел к самому алтарю, прочел надпись: «Помним!». Низко поклонился. Купил в прилегающем киоске курительных палочек и зажег. Мусорная корзинка, задвинутая за алтарь, была уже до половины заполнена огарками. Перед алтарем Бона всегда дымились курения.

Памятник был великолепен. Северин Огата – редкий, неподдельный талант. Просто-таки до слез жаль зарывать такой талант в землю.

Отсюда до отеля было еще два квартала. По указаниям навигатора он двинулся в сторону суда, усмехнулся и покачал головой при виде многочисленных любителей судебного зрелища и нарабия, торгующих местами в очереди, поболтал с их агентом и узнал, что самое интересное он уже пропустил: сегодня Максим Ройе затребовал исполнительный лист.

Детонатор сделал свой ход – значит, он прибыл вовремя; еще чуть-чуть – и опоздал бы.

Жаль, что к Детонатору не удалось внедрить своего человека.

Он шагал по городу, вдыхая запах моря с серным привкусом горячих источников, и пытаясь различить в этом запахе привкус надвигающейся беды.

Под бедой он подразумевал не то, что могло разразиться в ближайший месяц – в конце концов, Сэцубун на то и Сэцубун, чтобы перетряхнуть застоявшийся мир. Это еще может стать бедой – но совершенно не обязательно.

Беда будет, если в Сэцубун не произойдет ничего. Если расстановка сил в клане Сога останется прежней, если верхушка будет вести себя со своими так же, как вела себя на Сунагиси – то и кончится тем же. И вишни, что зацветут через месяц после Сэцубуна, будут красными, как хун мэй.

Он оглянулся перед воротами отеля. Город Шоран, тёплый и лёгкий, немного шалый горьковато пахнущий, начал становиться «своим».

Он шагнул в отель, под матерчатый купол холла. Усеянную золотыми искрами поверхность постоянно колыхали сквозняки, и по всему помещению бегали веселые блики. В центре, как и обещало название, располагались огненные столпы – семь высоких колонн из синтетического красного камня, полного внутренним огнем, светящегося от тепла. На эти колонны опирались несущие конструкции купола. Он коснулся ближайшей – а когда отнял руку, на камне остался светлый отпечаток ладони, который постепенно угасал, остывая.

– Сударь… – перед ним склонился гем-слуга, но не получил ручной клади и указал протянутой было рукой в сторону конторки: – сюда, пожалуйста….

За конторкой сидел уже человек. В Шоране в сфере обслуживания работало мало гемов. Гораздо меньше, чем в Пещерах и в Нусе на Сэйрю.

– Я хочу остановится у вас до Сэцубуна и провести здесь праздник, – сказал он, протягивая свою идентификационную карту.

– Большая честь, – автоматически ответил служащий, принимая карту и вкладывая в прорезь регистрационного терминала. Потом прочел имя будущего постояльца в регистрационной форме. Изумленно приоткрыл рот и поднял глаза. Снова посмотрел на имя – и снова на клиента.

– Вы…?

– Я, – он протянул руку, забрал карту.

– Большая честь! – служащий встал и поклонился, только что лбом не впечатавшись в консоль. – Номер экстра-люкс?

– Ну что вы. Я всего лишь синоби на отдыхе.

– Но…

– Обычный номер. Если вы хотите оказать мне услугу – подальше от онсэна, поближе к пруду. Не люблю шума.

Регистратор просмотрел карту номеров.

– Есть отличный номер на берегу пруда! – радостно возвестил он.

– Беру.

Еще один момент инициации в свои – узнавание. Он решил, что так будет лучше, и старуха одобрила. Он мог прикинуться кем-то еще: стариком, женщиной, планетником, даже гемом. Но предпочел воспользоваться возможностью, которая предоставлялась синоби очень редко: побыть самим собой.

Впрочем, она предоставлялась так редко, что большинство не помнило, что это значит – быть собой. Ему в какой-то степени повезло: иногда бывали востребованы его собственные имя и внешность. В последний год – особенно.

Номер достался хороший: как и обещали, далеко от онсэна, где вечером непременно будет разгул, пьянство, девки и гейши – одним словом, шум, – близко к пруду, окутанному звукопоглощающим силовым полем, и, что еще важнее – к внешней стене, которую можно, удирая, рассечь флордом или прожечь в ней дыру плазменником. Он не думал, что придется удирать – но место для логова всегда нужно устраивать исходя из этого. А вещи, которые собираешься оставить в номере, подбирать исходя из того, что их непременно перетряхнут…

Он переоделся в легкий вечерний костюм и пошел бродить по улицам. Ближе к ночи планировалось еще одно переодевание – и визит в дом Белой Ветви, резиденцию лордов Сога.

Она была видна отсюда, из гостиничного парка, поскольку стояла на возвышении. Он смотрел, прислушивался к себе и чувствовал… ничего не чувствовал. Он был синоби, и прошлое у него появлялось лишь тогда, когда это нужно было клану синоби. Именно такое, какое нужно клану. Некоторые свои «легенды» он забывал сразу после окончания дела, чтобы не засорять мозги. Некоторые, используемые часто – помнил всегда и готов был воспроизвести в любой момент, со всеми красочными подробностями, которые дает лжепамять, созданная наношлемом. Подлинные воспоминания были всего лишь одной из легенд, не хуже и не лучше других.

Если придут имперцы и этот город падет, ему будет жаль – но не больше и не меньше, чем любой другой город Картаго. Не больше и не меньше, чем утраченный Тайрос с его ледяными лабиринтами и туфовыми кавернами. Он будет сражаться за этот город – но только если его направят сюда и здесь выпадет принять бой. На любом другом участке он будет сражаться точно так же.

Он снова шел по улицам прогулочным шагом, петляя как бы бесцельно, а на деле отслеживая уже возможное наблюдение, прежде чем прийти на явку к постоянному резиденту, чтобы получить от того информацию «с земли». Отследить слежку, явиться на явку, сделать сделку… Рутина. К нему непременно подвесят «хвост», и он отнесется к этому «хвосту» со всем возможным уважением – но только после визита в Дом Белой Ветви.

Все так же, прогуливаясь невзначай, он прошел мимо «Горячего поля».

Остановился, закурил, уронил из рукава «нюхача». Пошел дальше.

Через семь минут в наушнике прозвучал сигнал: «нюхач» уловил тембр голоса, на который его настроили.

Мальчик был там…

Он не сбавил шага. Теперь, когда выяснилось, что слежки нет, можно было идти на явку.

Сувенирный магазин Нарсеса располагался точно на границе между респектабельным центром и портовым районом, в большом торговом комплексе, между баром «Алоха» и департо. Посетителей департо было много, но в магазин Нарсеса, хотя находился он, казалось бы, на бойком месте, мало кто заходил. До войны Биакко был курортным центром Рива. Горячие источники зимой, пещерные пляжи летом – сюда летели со всех трех континентов и с ледяного Тайроса. Тогда Нарсес в обилии продавал коралл и жемчуг с плантаций, раковины и чучела рыб, когти кракенов и моржовые бивни, шкуры снежных троллей… Сейчас его магазинчик служил только прикрытием для побочных – и не всегда законных – махинаций.

– Доброе утро, – обратился он к девушке за прилавком. – Мне сказали, что у Нарсеса сейчас продается антикварный игольник времен колонизации, резная рукоять из синего агата. Я хотел бы взглянуть.

– Н-не знаю, – чуть запинаясь, проговорила девушка. – Отец ничего мне не говорил, подождите минуту…

Нарсес появился через одиннадцать секунд. С момента последней встречи он не изменился – только седых волос стало больше. Дочь его изменилась, конечно. И никак не могла понять, кого же напоминает ей гость – а напоминал он лицо, то и дело мелькающее в светской хронике, обрамленное платиновыми волосами – как у него, только вьющимися крупной волной.

– Вы спрашивали игольник? Это большая редкость, в открытую продажу я его не предлагал – не каждый может оценить. Пойдемте, я покажу.

Они прошли во внутренние помещения, Нарсес закрыл за собой дверь.

– Необычайно рад тебя видеть.

– Я тоже.

Нарсес включил чайник.

– Пампушки черствеют быстрее, чем я успеваю их готовить, – сказал он, доставая чашки и веничек. – Ты уже в курсе, что Ройе затребовал исполнительный лист?

– Да, об этом шумят нарабия.

– Это отвлекающий маневр. Детонатор где-то подобрал и пригрел Апостола.

– Вряд ли для того, чтобы беседовать о Писании, – улыбнулся гость.

– Они фехтуют каждый день.

– Пауль – очень хороший человек и очень плохой фехтовальщик, – гость следил, как Нарсес насыпает в чашки «порох», заливает кипятком и взбивает веничком. Старуха поморщилась бы при виде такого надругательства над правилами чайной церемонии, а для Нарсеса не имело значния ничего, кроме вкуса. – А Детонатору может понадобиться секундант.

– Полагаешь, он захочет решить дело поединком?

– Даже если не захочет. У них нет выбора. До Сэцубуна они должны успеть оспорить решение в высшей инстанции – то есть, у тайсёгуна лично. Тайсёгун их в этом жестоко разочарует – и тогда у них останется только один способ протянуть время: убить Ройе, но так, чтобы при этом тайсё не имел к чему придраться.

– Но что они на этом выиграют?

Нарсес улыбнулся.

– Подпевала в последний год зачастил на станцию Тэсса и очень активно трясет костями перед рейдерами. Мне кажется, что не один Шнайдер готовит свой маленький Эбер.

– Храм знает об этом. Ты не набрал погремушек?

– Недостаточно, чтобы сглазить Нуарэ и Дормье.

– Это плохо.

– Я всего лишь смертный и делаю, что могу. Две моих кошки, посланные на Тэсса, погибли. Я жив, так что меня еще не запылили – но…

– Входит ли в шабаш госпожа Огата?

– Скорее нет, чем да. Думаю, они собираются оставить её тут, в качестве козла отпущения.

Гость допил чай и поставил чашку на стол – а сто стола взял положенный туда Нарсесом игольник с резной рукоятью из синего агата.

– Ты идешь в «Горячее поле»?

– Конечно. Как-никак, у меня там брат.

– Не слишком ли рискуешь? Думаешь, Джемма поверит в ваши братские чувства?

– Думаю, соглядатай Нуарэ подтвердит ей, что со стороны наследника не приходится ждать ничего, кроме особо грандиозной пьянки. И я приму в ней посильное участие.

– Не переусердствуй. Почему ты все время улыбаешься?

– Жизнь кажется мне полной иронии, Нарсес, – он протянул хозяину магазина два свертка плотной цветной бумаги из гаса. – Этого достаточно за антикварный игольник?

– Немного не хватает, но покупателя найти трудно, приходится сбавлять цену. У меня тяжелые времена, друг. Дочь подумывает перейти на работу в бордель.

– Почему нет? Она милая девочка, у нее может получиться то, что не выгорело у твоих людей.

– Одна из тех кошек была женщиной. Очень опытной.

– Там, где заподозрили женщину, могут не заподозрить подростка. Нарсес, она на два года старше Апостола. Она справится.

– Это приказ?

– Распоряжение, – гость пристегнул игольник на пояс. – Дольше задерживаться не могу, люди Нуарэ уже должны знать, что я здесь. Пора навестить маму.

…В гостинице он с удовольствием обнаружил, что его ждут.

– Господин Нуарэ, – он поклонился.

– Ринальдо, мальчик мой! – консорт госпожи Огата распахнул ему объятия. Пришлось задержать поклон.

Он давно уже не держал зла на мать, но этого человека продолжал ненавидеть. Мать всего лишь уступила своей слабости – когда поддалась чарам Бона и когда не устояла под давлением мужа и отжала нежеланного ребенка синоби. Было время – маленький Рин пестовал обиду на мать, плача в тишине детского дортуара – но оно давно прошло. Теперь он не любил мать – но и гнева на нее не испытывал; он не испытывал вообще ничего, кроме некоторой жалости к женщине, попавшей в скверную историю и не знающей об этом.

Но Нуарэ отличался свойством, отвратительным Огате и лично, и профессионально: он моментально находил оправдания любому своему действию. Оставайся эта черта просто индивидуальным мозговым вывихом – она была бы терпима. Но Нуарэ вольно или невольно сформировал вокруг госпожи Огата среду, из-за которой его мать если не полностью утратила связь с реальностью, то наблюдала эту реальность через сильный искажающий фильтр…

– Неужели старуха отпустила тебя провести отпуск в семейном кругу? – Нуарэ опустил руки и сел в кресло, закинув ногу за ногу. Рин устроился напротив, через низкий столик.

– Что вы. Разве у синоби бывают выходные и отпуска, – ответил он в тон. – Я здесь по делу. Невеста императора хочет посетить своего дедушку. Я, как синоби и её брат, должен проверить, насколько безопасным будет ее визит где-то около Сэцубуна.

– Категорически не советую тащить сюда ребенка в Сэцубун. Разве что к этому времени мы сделаем Шоран безопасным.

– Что вы имеете в виду?

– Да брось, не может быть, чтобы ты не знал, – Нуарэ нахмурился. – Эта свинья Ройе вонзил нам нож в спину.

– И что вы намерены предпринять по этому поводу?

– Пока лично тайсёгун будет рассматривать нашу апелляцию, Ройе не имеет права и пальцем шевельнуть. Но он уже стянул в город всю свою банду.

– Вы полагаете, именно он станет инициатором беспорядков?

– На сто процентов уверен.

– Но ему это невыгодно.

– Как раз ему-то и выгодно. Если он сможет выставить нас изменниками перед тайсёгуном, и Шнайдер введет на Биакко войска…

– То в первую очередь сам тайсёгун окажется в очень неловком положении. Впрочем, – Рин поднялся, – это не мое дело. Моя задача – безопасность сеу Элисабет. Не откажете ли вы мне любезность сопроводить меня в губернаторскую резиденцию?

– Рин, малыш, я для этого здесь! – Нуарэ снова сделал широкий жест руками.

– Мне необходимо переодеться. Вы подождете здесь или в моем номере?

– Пожалуй, здесь, – Нуарэ щелкнул пальцами, подзывая гема. – Бокал «Шато Ноэль», 54-го года, а если нет – любого другого.

Рин с легким поклоном удалился в свой номер.

Быстрый холодный душ. Переодевание. Гостиница высшего класса – пока он ходил, обслуга уже выгладила парадное платье до хруста и развесила в шкафу.

Прямые брюки, туника, хаори с гербом клана синоби. Вот и гадайте, любимая матушка и господин Нуарэ – при исполнении я или все-таки нет? Любому ясно, что синоби при исполнении ни в коем случае не наденет гербового хаори, но точно так же любому ясно, что синоби при исполнении будет изо всех сил стараться, чтобы окружающие думали, что он не при исполнении. Так на работе я или нет? И бывает ли синоби не на работе?

Напустив на себя официальный вид, Ринальдо Огата покинул гостиницу и сел вместе с Нуарэ в губернаторский портшез.

Переход от жарких объятий к вооруженной угрозе не показался бы резковатым разве что очень хладнокровному человеку. Особенно на выходе из туалета.

Дик не был хладнокровным, он просто устал смертельно. И когда его порывисто обняли, назвав «Ани!» и окатив со всех сторон шелком и ароматом, а потом так же порывисто оттолкнули, да еще и пистолет приставили – он подумал, что в этом месте, наверное, надо бы удивиться и испугаться, но не сделал ни того, ни другого. Достаточно того, что удивлена и напугана женщина с игольником. Удивление, испуг и игольник – опасное сочетание.

– Я не вор, – сказал он первое, что пришло на ум.

– Отрадно, – сказала женщина холодным голосом. Свет в коридоре зажегся при ее появлении – то есть, дом опознал ее как свою – и теперь она стояла спиной к световоду, так что Дик видел главным образом силуэт. Это хозяйка, сообразил Дик.

– И я не ваш сын.

– Это я тоже поняла. Кто ты в таком случае?

– Я это… – юноша проклял свою память, в которой то и дело терялись нужные слова. – Позер.

Женщина опустила игольник. Ее плечи дрогнули в беззвучном коротком смехе.

– Ты хотел сказать – натурщик?

– Да, – облегченно сказал Дик. – Понимаете, ваш муж… он вдруг уснул прямо посреди работы. Ну, я подождал немного, потом оделся, его одел…

– Ты хочешь сказать, что он раздевался зачем-то? – брови женщины выгнулись, как луки.

– Ну… он увидел, что мне нелегко сидеть перед ним без одежды и решил, что я буду напрягаться меньше, если он разденется сам. Я… не мог ему ничего объяснить.

– Понятно, – женщина коснулась сенсорной панели, вроде бы не глядя на Дика, но стоило тому шевельнуться, как игольник снова поднялся.

– Я не убегаю, – вздохнул юноша. – У меня там и ботинки, и плащ, и сумка…

– Что ж, заходи, – игольник показал на дверь.

Увидев на полу укрытого одеялом Огату и планшет с незаконченным наброском под его рукой, женщина вроде бы успокоилась. Подняла планшет и пролистала изображения, глядя на Дика после каждого нажатия на сенсор – словно сверяла изображение.

– И на всем его теле не было ни одной волосинки, которая прошла бы в игольное ушко, потому что на каждой застыла капелька алой крови, – проговорила она, пряча планшет и игольник в ящик стола. Потом шагнула к Дику, снова сжала его в объятиях и поцеловала совсем не по-матерински.

И вот тут уже Дик удивился до крайности.

– Э-э-э… – только и смог сказать он, вновь оказавшись на воле и показывая на мирно сопящего Огату.

– Когда прошел слух, что ты жив, я поклялась, что сделаю это, если тебя встречу, – женщина улыбнулась. – Я бы сделала это у него на глазах, он знает. И поймет, – женщина усмехнулась и протянула ему руку. – Баккарин.

– Райан. Так будет проще. Я уже привык к этому имени. Вообще-то… то, которое известно тут всем – не очень настоящее. Настоящее – Райан.

– Ты родился в пятьдесят седьмом-пятьдесят восьмом, – к улыбке Баккарин добавились горькие морщинки. – Тогда каждого второго мальчишку называли Райаном… Помоги мне перенести Северина на кровать.

Чего-чего, а кровати здесь и близко не было. Но по этому поводу удивляться осталось совсем недолго: новое нажатие на сенсорную панель – и стена против двери отодвинулась, открывая вход в спальню.

– Ну, ты за плечи, я за ноги – взяли! – скомандовала женщина.

Безногий Огата был не так уж тяжел. Дик – не в первый раз за вечер – вспомнил брата Томмигана. Его шутку о том, что со своим урезанным весом он пропал бы без спарринг-партнера, если бы «Ричард» не подобрал маленького Ричарда… Как и Огата, он не любил свои протезы, предпочитая по мастерской перемещаться на свисающих с потолка стальных петлях, ловко перебрасывая себя со стола на стол. А еще он, как и Огата, всегда ходил на протезах в туалет – и по той же причине: «Пока можешь, лучше делать это стоя».

– Ну вот, – Баккарин устроила спящего на подушке, запахнула раскрывшиеся полы халата и укрыла его одеялом. – Теперь проспит до утра. Он бывает совершенно беспощаден к себе. Да и к своим натурщикам, когда работа у него идет… А особенно когда не идет.

– А к вам? – не удержался Дик.

– Он старается быть со мной как можно мягче, – вздохнула женщина. – Иногда так старается, что больно смотреть. Ты хочешь есть? Пить? Это ведь тяжелая работа. Я знаю.

– У меня руки слегка дрожат.

– Рукоять пылесоса должна была изображать копье Га Болг?

– Да, наверное.

– Ты не ответил на мой вопрос о еде.

– Да меня покормили вообще-то. Спасибо.

– Тебе есть куда идти?

– Да. Но стоит ли сейчас. Понимаете, я должен устроить одну встречу. Если бы не это – черта с два меня бы кто-то заставил позировать. А господин Огата взял да уснул.

– Называй его Сэйкити. Девочки не знают, кто он такой. Что за встреча?

– Меня прислал господин Ройе.

– Вот как, – Баккарин фыркнула, отбросила волосы за спину. – Земля горит под ногами, теперь мы стали нужны Ройе…

Словно отзыв на ее слова, пол дрогнул и качнулись стены. По шелковым потолкам пошла волна, из общих помещений донесся притворно-панический женский визг и пьяный хохот.

– Прелесть хорошо поставленного дела, – Баккарин поднялась и кардиган стек с нее, почти упал на пол – но в последний миг был пойман ногтем, – состоит в том, что можно оставить все на людей и уйти, когда хочется. Все будет крутиться. Мне нужно принять душ и подумать – а ты, если хочешь, возьми что-нибудь в холодильнике.

Она бросила кардиган на кресло и исчезла в душевой комнате. Дик присел на кресло, стараясь не касаться шелкового великолепия. Ему тоже нужно было подумать.

Больше всего, надо сказать, он хотел, как Сэйкити – завалиться спать и забыть весь мир. Художник замучил его, заставляя принимать неловкие, напряженные позы и замирать на полчаса кряду, а то и дольше – но хуже всего при этом было не монотонное усилие, и не то, что приходилось сидеть, черт побери, голым, а взгляд. Огата смотрел как Моро. Не похотливо, нет – а так… Словно тело юноши было зашифрованным сообщением, которое позарез нужно прочесть. Хитрым механизмом, который нужно было разобрать. Только Моро хотел все перебрать и сложить по-своему, а Огата – зарисовать и открыть миру всю механику: чертежи, схемы, вот – глядите!

Сэйкити не был молчаливым художником, и Дик успел вкратце узнать историю героя, для которого послужил моделью. Кухулин у брода, один мальчишка против целой армии. В те времена в тех местах, сказал Сэйкити, война проходила с кучей условностей, и вражеские воины не могли ломануться на него всем базаром, а выходили к нему на поединок по очереди. Это несколько облегчало ему тактическую задачу удержания брода, но, поскольку их была целая толпа, ему приходилось там крутенько. А его король, его друзья и соплеменники отсиживались в это время в замке, страдая недугом уладов. Недугом чего-чего? Уладов, и не верти головой, трам-тарарам, а то я тебе ее сверну на сторону, и будешь так ходить всю оставшуюся жизнь. Улады – так называлось его племя. Когда-то они совершили подлость по отношению к одной женщине. Заставили ее бежать наперегонки с конями, а она в это время была беременна… Она умерла в муках, но перед смертью успела их проклясть, и в силу этого проклятия всякий раз, как на них нападали враги, их воины мучились как женщины в родах. Проклятие не коснулось одного лишь Кухулина, так как он в то время еще не родился, и пришлось ему отдуваться за всех… Понимаешь, о чем я? Кажется, понимаю, мастер Ога… Кхммм!!! Извините, мастер Сэйкити. А раз понимаешь, то и не вертись как… каппа в садке. Знаешь, что я думаю, боя? Нет, сэр. Я думаю, что его там просто бросили. Этот недуг уладов… на самом деле простая трусость. И знаешь, чего они боялись? Не смерти, нет. Они боялись, как бы не вышло хуже. Хотя казалось бы, куда уж хуже… Но ими владел страх, и поэтому все они, не сговариваясь, зажмурились от срама и сказали каждый себе: да. Пусть он умрет, а не мы. И знаешь, что мне еще кажется, боя? Они ненавидели его. Король – за то, что он был лучше, и моложе, и смелей. Воины короля – за то, что их жены любили его… Мне кажется, он это понимал, когда шел к броду. Понимал, что они боятся врага, но еще больше боятся и ненавидят его самого. Что никто не придет на помощь. Ты знаешь вкус этого одиночества, боя. И я хочу, чтобы каждый увидел его на твоих губах… Нет, не надо кривиться, будто тебе сунули осьминога в штаны. Просто представь себе этот брод. Вражеские знамена на том берегу, колесницы и костры, палатки, множество разномастных коней и пестрых одежд – а ты здесь один, если не считать свеженького покойника, ты ранен и устал, смертно устал, ты отнимаешь жизни у людей, против которых ничего не имеешь, а они атакуют тебя лишь потому, что жадная похотливая баба обещала им награду за твою голову. И за твоей спиной никого. Даже твой старый друг сейчас на том берегу – польстился на золото. Может быть, тебе завтра придется его убивать – и ты его убьешь, непонятно ради чего. А кто его знает – может, ты его уже убил? Может, это он остывает у тебя под ногами? Тебе противно все это. И если кто-то спросит тебя: почему ты еще не ушел с этого брода? Почему не предоставил им самим разгребать свое дерьмо? – ты бы не нашелся, что ответить…

Отчего же, сэр. Я бы нашелся. Мне просто некуда уходить, мастер Сэйкити… Совсем некуда.

Сэйкити успел еще рассказать, что задумал эту скульптуру давно – в корабельном госпитале Синдэна, между операциями по вживлению в культи нейроконтактов и разными стадиями фаллопластики. Ему тогда это казалось забавным – всю жизнь хотел стать скульптором, а стал скульптурой. Синдэнский медик, который слегка заскучал, когда все легкие раненые повыздоравливали, а тяжелых в состоянии криостаза отправили в орденскую командорию, был рад вспомнить свою светскую квалификацию пластического хирурга. Северин Огата на два месяца стал его любимой игрушкой. Сначала, боя, мне хотелось повеситься. Я собирался это сделать, как только переведут из реанимации в отдельную палату… Но в одну прекрасную ночь я вдруг подумал – какого черта? Ведь руки-то целы. И наконец-то могут делать то, что им хочется. Ну, не смешно ли, боя – нужно было попасть в плен, чтобы оказаться вдруг на свободе. Я согласился на многоступенчатую операцию – а между делом изучал, что у них в архивах нашлось по искусству, и рисовал, восстанавливал навыки… А в анатомии меня наставлял тот же доктор. Майор Кеола, пошли ему Боже всякого хорошего…

Когда он говорил о своих планах самоубийства – Дик вспомнил о Рэе, который тоже попал в плен на Андраде, и подумал: а ведь они могли встречаться. Помнил ли капитан Огата в лицо всех своих подчиненных-морлоков? Это ведь было одно лицо… а имя Рэя Порше ничего ему не скажет – разве что напомнит название десантного корабля…

Дик совсем уж было собрался рассказать Огате про своего друга – как тот внезапно заснул. Выглядело это страшновато: скульптор вдруг выронил планшет и завалился на бок. Юноше ничего не осталось, кроме как завернуть его в халат, прикрыть одеялом, одеться самому и ждать, пока он очнется.

Видимо, Сэйкити всех здесь приучил к тому, что его лучше не беспокоить во время работы. Ни одна служанка не постучалась в дверь, никто не попытался связаться с художником через домовый терминал. Прошел час, другой – передние комнаты заполнялись народом, и когда где-то внутри дома открывались двери – до Дика доносились музыка и пение: в борделе начиналось то, что с натяжкой можно назвать «рабочим днем».

Время шло, а Сэйкити не просыпался. Дику пришлось выбираться из его мастерской – сначала в поисках туалета, потом – места, где можно спокойно покурить. Ткнувшись в дверь ровно напротив мастерской, он обнаружил выход в крохотный садик, посреди которого находилась еще одна работа Огаты: статуя полураздетой (именно так: не полуобнаженной, а полураздетой) женщины, полулежащей, с кубком вина в руке. Ее тело было полно самых дерзких обещаний; полные губы, приоткрывшись, ждали вина или поцелуя, но пустые глаза не выражали ничего. Камень статуи, какого-то ржавого цвета, подчеркивал вызывающую откровенность грудей и бедер женщины, грубую роскошь ее диадемы, браслетов, ожерелий… Одежды срывались с покатых плеч жесткими, ломкими складками; тяжелые кудри красавицы текли по этим складкам, словно водопад по уступам – казалось невозможным, что они изваяны из одного куска. Многослойные рукава соскользнули к локтям – и если смотреть сзади (Дик обошел статую по кругу), то казалось, ткани сковали ей руки, а браслеты похожи на кандалы. При всей откровенности позы и жеста, при всей красоте эта женщина вызывала не похоть, а скорее злость, если смотреть спереди, и жалость – если сзади.

И вот теперь Дик знал, что фигура и волосы этой женщины – это фигура и волосы Баккарин, а вот лицо не ее. «Вавилонская блудница», – назвал Дик про себя статую. Интересно, чье же у нее лицо?

…Дверь в душ открылась – и жена Сэйкити, свежая и еще более красивая, вошла в спальню.

– Искупаться не хочешь?

– Я тут, кажется, на сто лет вперед накупался, – сказал юноша.

– А, онсэны… – женщина улыбнулась. – Знаешь, что… за этим домом, я уверена, следят. Если кто-то выйдет отсюда ночью и направится к Ройе – может выйти нехорошо, так что оставайся-ка ты здесь до утра, а там придумаем, как тебя вывести…

– А… где? – осторожно спросил Дик. Баккарин пожала плечами.

– Это бордель. Здесь, как в большой семье – всегда найдется место для еще одного.