"Мятежный дом" - читать интересную книгу автора (Чигиринская Ольга)

Глава 14 Сделка

Примерно через час после того, как Скимитар и Фламберг увели Дика через подземные коммуникации, до него дошло, что это ошибка, что главный дурак во всей ситуации – он сам и что он понятия не имеет, как все исправить. Потому что если он начнет стучаться в ворота Дома Белой Ветви с просьбой «возьмите меня обратно в плен» - то как бы не подставить всех еще хуже.

Если бы он шевельнул мозгами немного и сообразил, что к Ройе не имеет отношения не только странный юдан, о котором говорили морлоки, но и весь этот побег – он бы, конечно, никуда бежать не стал. Но у него что-то перемкнуло в голове – раз морлоки принадлежат Ройе, значит, и побег готовит Ройе. Проповедуя гемам, он знал, как бывает сложно подвигнуть их на самостоятельное мышление, и уж никак не ждал такого мышления от гемов, не затронутых проповедью.

Ну вот и влип, сказал он себе. Жаловаться не на кого.

Сидя в одном из закутков купальни для гемов, он обдумывал теперь дальнейшие действия.

Во-первых, познакомиться с умным до невозможности юданом Азуром. И кое-что ему растолковать.

Во-вторых, после темноты как можно быстрей и незаметней пробраться в порт и пролезть на «Вертихвостку».

Вот и все, в общем. Дело за малым: выполнить намеченное.

- Тэнконин-сама! Вы будете говорить нам? - робко спросил Скимитар.

- Может, подождем еще? – без особенной надежды спросил Дик. Ему не хотелось говорить дважды: для Азура и всех остальных.

- Азур придет в любой момент, - сказал Фламберг. – А мы ждали вас.

- Ладно, - Дик вздохнул. – Ладно.

Он встал, бросив свой рюкзачок у стены. Прошелся по берегу горячего водоема. Достал сигареты, закурил. Пауль Ройе не запретил ему курить совсем – решил, что это будет слишком большой стресс; но взял с Дика обещание сократить дозу до трех-четырех сигарет в день. Дик, которому на навеге доводилось ужиматься до одной в день, согласился. Не так уж это было и тяжело. Обычно он делал пять-шесть затяжек и гасил сигарету – но сейчас ему нужно было собраться с мыслями, и он докурил до конца.

Геммы смотрели на него с мостков, перекинутых над онсэнами, с бортиков большого бассейна и из воды. Это место было чем-то вроде Лабиринта в Пещерах Диса – с той разницей, что предназначалось оно не для одних морлоков. Здесь гемы проводили толику свободного времени, которую разрешали иметь хозяева. Здесь был центр сплетен, развлечений и какой-то примитивной меновой торговли. А поскольку в Шоране все было поставлено намного легкомысленней, нежели в Пещерах, видеонаблюдения за этим местом никто не вел. Полагались на дисциплинированность и миролюбивость гемов.

Дик прошел по мосткам до центра купальни – бетонного островка, служащего опорой центральному столбу купола. Взобрался на нижнюю секцию.

- Всем меня слышно?

Гемы, что были поближе, закивали. Гемы, которые нашли, что им слышно плохо, попрыгали в воду и начали тихо грести к островку. Нет, понял Дик, когда к ним присоединились десятки тех, кто сидел ближе – они хотят не просто слышать и видеть его, они хотят находиться рядом, чтобы таинственная сила, о которой наболтал этот Азур, будь ему трижды неладно, коснулась их.

- Послушайте, - сказал он громко. – Не теснитесь и не толкайтесь. Вы, там, сидите как сидели, не скачите в воду, вам и так все будет видно и слышно. Да, я и вам говорю тоже. А вы… ладно, раз уж решили тут изображать гёдза в супе – валяйте, только не хватайтесь друг за друга… Пусть между каждыми двумя будет такое расстояние, чтобы можно было расставить локти, вы все меня слышали? – он показал, как. Подождал, пока они рассредоточатся. Боже правый, их тут сотни. Три-четыре, если не все пять…

- Вот так, хорошо, - Дик встал. Отовсюду на него смотрели оливково-золотистые лица, и на каждом, как жуткий третий глаз, блестело клеймо. – А теперь вот, что я вам скажу… У меня ничего нет.

Он развел руки в стороны, подтверждая свои слова.

- Кроме этой одежды, и та не моя. Кроме этой плоти, и та уже мало на что годится. Я не умею творить чудеса, мне просто везло. Я не лучше любого из вас, наоборот, хуже. Скажем так – я не лучше любого из ваших хозяев, по большому счету. Правила, по которым я живу, они лучше, да, – но это не моя заслуга, меня просто вырастили люди, которые приучили меня их держаться. И то, у меня не получается. Я не хожу по небесам. Я грешник. Дзайнин. Понимаете, что это значит, нет? Конечно, не понимаете, вас не учат читать кандзи. А если сказать «цумибито», «виновный человек» - так понимаете? Ну вот, это одно и то же. Я говорю вам – вы люди, такие же, как и я. Это благая весть, я верю в это. Но быть человеком, «хито», в этом мире – означает быть и грешником, «цумибито». Вы ждете, что я дам вам имена. Ничего в этом сложного нет – это может сделать любой из вас для другого. Для этого не нужно быть «идущим по небу», для этого не нужно быть свободнорожденным или естественнорожденным. Для этого даже не нужно быть крещеным. Я сегодня дал имена троим морлокам, двое из них здесь – покажитесь, ребята! Они получили крещение и прощение грехов, но я не успел им сказать толком, что такое грех, и почему он прощается. Вы рабы людей, потому что люди украли у вас свободу знать закон, принимать закон, и иметь возможность нарушить закон. Они придумали много способов сделать так, чтобы вы не могли ни нарушить закон, ни даже задать себе и им вопрос, откуда он исходит и почему нужно подчиняться. Подчиняться нужно, потому что наденут шлем и дадут стрекалом пониже хребта, верно? – в подтверждение его слов над водой порхнул робкий смешок. – Вот, это всем нам хорошо знакомо. Но не это делает вас рабами. То же самое можно сотворить и с человеком. С любым из них. Со мной это делали. Меня покупали и продавали, как всех вас. Меня заставляли убивать, как морлока. Держали под шлемом и били, как тэка. Со мной… обходились так, как с юданами и юдзё… - Дик задохнулся на секунду и потрогал сначала затвердевшее место на груди, куда Пауль ввел капсулу, а потом – браслет. Вроде пока не вибрирует и не пищит, нормально. Вдох и выдох. – Я не стал рабом. Кто тут сказал, что дело в том, что я не гем? Фунния! Люди модифицируют свои гены столетиями. Ваша будущая императрица, дочь тайсёгуна Бона и племянница Шнайдера – я её очень хорошо знаю. Она десять лет носила феномодификацию, такой же цвет кожи, как у вас. Все гемы одного потока – генетические близнецы? Так и среди людей рождаются близнецы, сами по себе, просто так. Нет. Дело не в этом. Дело в том, что раб подчиняется закону, потому что его заставляют. И не выбирает, какому закону подчиняться. Но если вы согласитесь принять имена – вы выберете иной закон, не закон ваших хозяев. И вы будете познавать «цуми», вину, не тогда, когда скажет хозяин и не тогда, когда вас ударят. А когда вам скажет об этом разум, - Дик постучал себя по лбу. – И сердце, - он указал на грудь. Узнав свободу, вы узнаете вину и стыд – и это будет сильнее, чем когда вас раздевают и бьют перед всеми, или когда товарищи не хотят с вами говорить. Хотя закон, которого держусь я – добрее и лучше, чем закон ваших хозяев. Клянусь вам, еще не поздно сдать назад. Вот, возьмите Скимитара и Фламберга. Пока они не приняли крещения, они могли убивать тех, на кого укажет хозяин, и не чувствовать «цуми». Хозяин скажет – «Хорошо, добрый и верный раб», и ты ложишься спать, довольный убийством. Теперь они так не могут. Что вам за знамение обещал этот Азур? Что я убью плохого человека? Большое дело. Я убил человека, и кто я после этого? Цумибито, грешник. Да, нехорошего человека убил, злого и подлого – но вина все равно на мне. Потому что я свободный человек, и сам выбрал этот закон и эту вину. Понимаете вы меня?

Большинство оливковых голов закивало, блестя во все три глаза, но для Дика это была не первая проповедь, и даже не сто первая – он прекрасно знал: все они кивают, чтобы сделать приятное человеку, существу высшего порядка. До понимания им еще жевать и жевать.

- Всем, что для меня дорого, я вам клянусь, - сказал он. – Если вы хотите спокойной жизни, если вы хотите не знать этой вины – то лучше вам оставаться как есть! Бог не станет любить вас меньше, чем меня или ваших хозяев. Стать человеком? Вы и так люди. Нисколько не меньше, чем я. Что у меня не так, как у вас? Я ем, пью и хожу в туалет. Меня можно ранить и убить, я могу заболеть и сам. По утрам у меня смердит изо рта, когда покурю – тоже. Быть свободным – не значит избавиться от того, что ты человек. Все, чего вы ждете от меня, уже находится в вас. Вы люди. Вы просто… пока еще спите. Но вы и проснуться сможете только сами. Я всего лишь… всего лишь будильник. Можно просто встать, выключить и спать дальше. Этот парень, Азур, говорил вам о законе?

Десяток-другой голов кивнули.

- А что именно он говорил?

- О, он говорил много! – с воодушевлением сказал молодой тэка. – Так много и красиво говорил! Они, говорил, красивей, чем золото и слаще, чем мед, эти самые законы!

- Хм… - Дик был озадачен. От юдана в принципе можно было ожидать начитанности и независимости мышления – это была наиболее образованная каста гемов. Но после знакомства с господином Вальне у Дика появилось недоверие к тем, кто по любому поводу цитирует Писание.

- Ну, а в чем они состоят, эти законы – он говорил?

- Не помню, - простодушно улыбнулся гем.

- Какой ты бестолковый, Кику, - покачала головой молоденькая дзё. – Дайте я скажу, господин Тэнконин! Самый главный закон – это то, что на небе есть Бог и он послал Тэнконина к нам!

Дик прикрыл глаза. Ну что ты тут будешь делать! Впору головой о бетон колотиться.

- Давай остановимся на том, что на небе есть Бог, - предложил он. – Да. Это самый главный закон… Мне трудно говорить вам о законе. Вы и так не крадете, не можете убивать… в основном… не способны на ложь… А чтобы вы поняли, что такое прелюбодеяние, вам сначала нужно объяснить, что такое брак… Хозяева дали вам свой закон – и еще подстраховались, чтобы вы не могли его нарушить. Потому что они создавали вас не из любви к вам, а себе на потребу. Но любовь не живет там, где нет свободы. Нет смысла говорить о Законе тем, кто не способен ни нарушить его, ни держаться его по собственной воле. Нужно прежде помочь им обрести свободу. Найти ее в себе, вот здесь, - Дик коснулся груди и увидел, как сотни повторили его жест.

- Но вы должны знать, что когда вы сумеете ее найти – ваши хозяева это заметят и станут преследовать вас. Они боятся, что вы пожелаете мстить за зло, которое они вам причинили. Что вы перестанете для них работать. А самое главное – что с вами придется делиться правами и властью. Знаете, этим делиться никто не любит. Я тут почитал из нашей собственной истории – ужас, каких только пакостей не делали, чтобы не делиться. Так что если вы научитесь быть свободными – большинство этого вам не простит. Однако знаете, что я думаю? Я думаю, что у нас нет другого выхода и что у нас очень мало времени. Когда сюда придут имперцы, кто-то должен будет защитить ваших хозяев. И это некому сделать, кроме вас. Просто некому. Я знаю, что вы пришли сюда в поисках вечной жизни. Но не я даю вечную жизнь, она уже принадлежит вам, по праву, с рождения. Важно только то, что вы с ней сделаете.

Он замолчал, оглядывая свою аудиторию – и увидел: у самого входа стоял высокий гем. Лицо он, как часто делают сёфу в возрасте, прикрывал платком. Большинство сёфу, особенно юдзё, все же носят совершенно прозрачные вуали, но этот то ли был то ли сурово предан хозяину, то ли просто стеснялся старости: он оставил открытыми только глаза и клеймо.

- Оро, - пробормотал Дик. – Ты и есть тот самый Азур? Иди сюда, нам нужно поговорить!

Юдан пошел вперед – и Дик ощутил вдруг, что тут что-то не так.

Против воли он сделал два шага назад, встал на мосток, ведущий к тому борту, где лежали его вещи, и выбросил в ладонь флорд, который носил в подрукавной петле.

- Стой, - велел он, и юдан остановился. – Покажи лицо.

Юдан медленно поднял руку – и высвободил тот конец головного платка, что был обернут вокруг лица.

- Видишь, - сказал он. – На что пришлось пойти, чтобы отыскать тебя. Неужели ты меня убьешь, даже не выслушав?

Юноша узнал даже не лицо – а улыбку.

- Еще как убью, - проговорил он немеющими губами, и, еще не договорив, знал, что на глазах всех этих гемов, которым только что говорил о любви и законе – не сможет, просто не сможет.

- Я безоружен, - Моро развел в стороны руки. – У меня тоже нет ничего. Мне приказали тебя убить, но я здесь не за этим…

Дик отступал на мостик, а Моро шагнул на островок. Браслет задрожал, потом запищал, чуть ли не завизжал – и Дик ощутил даже не один толчок в вену, а короткую очередь.

- Если тебе так будет спокойнее, - сказал Моро, - прикажи морлокам меня держать, пока я буду говорить то, что должен сказать. Прикажи им, если хочешь, меня разорвать после этого, они все твои. Я постарался…

Дик ударил трижды – вверх, справа и слева от себя. Свет погас, перерубленный световод какое-то время был виден на потолке желтеющей паутинкой – но потом погас и он. Тросы, на которых держался подвесной мостик, лопнули, десятка два гемов посыпались с него как горох, и Дик вместе с ними.

- Бегите все! – крикнул он. – Это шпион!

Как он и думал, началась суматоха. Геммы загалдели и начали толкаться в воде, пробиваясь кто к бортику, кто наоборот – пытаясь залезть под мостки. Хлопали дверцы шкафчиков, вскрикивали те, кому товарищи отдавили пальцы. Наиболее благоразумные остались в воде, просто прижавшись к бортикам. Те, кто уже был одет и во время проповеди в воду не лез, потихоньку пробирались к выходам.

- Тебе нет смысла никуда бежать, потому что я не собираюсь тебя ловить, - сказал Моро. – Мне нужно всего лишь, чтобы ты меня выслушал.

Дик, стиснутый со всех сторон мокрыми горячими телами, старался дышать как можно бесшумней, широко открытым ртом – и все равно ему казалось, что воздух со свистом вырывается из его глотки. Сердце прыгало где-то в горле, руки дрожали. Он боялся активировать флорд, чтобы не поранить кого-то из гемов.

- У тебя есть все основания меня ненавидеть, - продолжал Моро. Дик не мог его видеть, но по голосу слышал, что тот перемещается по мосткам. – У тебя есть все основания мне не верить. Но я пришел сюда с единственной целью: помочь тебе.

«Знаем мы твою помощь», - подумал Дик.

- Тэнконин-сама! – крикнул откуда-то Скимитар. – Нам схватить его? Убить его?

Дик не ответил. Вместо этого он взял за плечо гема, дрожащего у бортика рядом и прошептал ему (или ей) на ухо:

- Ты помнишь, где лежит мой мешок с вещами?

- Да, Тэнконин-сама, - ответил тот.

- Принеси его сюда.

Гем уложился в каких-то пятнадцать секунд. Дик осторожно, стараясь не шуметь, достал из бокового кармана рюкзака контейнер для контактных линз.

Те карнавальные контакты, что выдали ему Ройе и Карин, помогали видеть в инфракрасном диапазоне. На всякий случай. Если у Моро такие же, то ему трудно будет различить в теплой воде человеческие тела и узнать среди них Дика. А вот его на фоне каменной стены будет видно прекрасно.

Дик благополучно утопил одну из линз, но сумел-таки вложить в правый глаз вторую. Левым он видел теперь только темень, зато в правом мир преобразился. Теперь тепло виделось как свет. В озерцах сияния плавали светлые до полупрозрачности создания. Чуть менее светлые прижимались к стенам, торопливо натягивая одежду или просто прижимая ее к себе. Моро, оглядывающий купальню с ажурного навесного мостка, казался призраком: вися как бы почти ни на чем, мерцали ладони и лицо. Фламберг и Скимитар его тоже явно видели, но, растерянные, не атаковали, а просто ждали у выключателя.

- Если бы я хотел исполнить приказ, который мне дали, - сказал Моро, - если бы я хотел тебя убить – мне было бы довольно бросить в эту воду ампулу с токсином. Пойми, я не собираюсь ни убивать тебя, ни сдавать синоби. Ты уже знаешь, что твоя патронесса жива, верно? Я хочу помочь вам бежать с этой планеты, только и всего.

Это уже интересно, подумал Дик. Но с этим ты опоздал месяца на четыре, даже если говоришь правду – а ты наверняка врешь, потому что иначе синоби просто не могут… Еще четыре месяца назад я бы попался, а теперь я тебя просто убью…

- А вот чего ты не знаешь – это что последней моей миссией были переговоры с Брюсом.

Не поддаваться, - Дик стиснул зубы. Не поддаваться. Правда это или нет – с дьяволом нельзя идти на сделку, нельзя!

Он нырнул – и вынырнул в соседнем водоеме, потеряв Моро из виду. Бассейны располагались вокруг центрального как бы лепестками, и сообщались друг с другом при помощи подводных перемычек – чтобы вода нагревалась равномерно. Юноша затеял дальний обходной маневр, но это должно было окупиться, если Моро по-прежнему разглагольствует, повернувшись лицом туда, где Дика в последний раз видел.

Приступ паники уже прошел. Лекарство подействовало. Дик был спокоен и холоден – (настолько, насколько возможно в горячей ванне). Он слышал, как гемы один за другим улепетывают из купальни. Он намеревался дождаться, пока уйдет последний и выпустить из Моро всю кровь.

- Может быть, тебе легче будет поверить мне мертвому, - сказал Моро – На этот случай доступ к кораблю тебе обеспечит человек, который сдал тебе информацию о твоей патронессе. Без меня тебе будет тяжелее выбраться с планеты, но это задача вполне решаемая. Оборонные системы планеты знают мой корабль и опознают его как своего. У меня, правда, нет кодов для прохода через сектор, перекрытый Крылом или станцией «Солнечный ветер». Живой я мог бы достать эти коды, но тебе придется брать резкий разгон от самой орбиты и уходить в дискрет. Однако я уверен, что ты справишься. Другой корабль сожгли бы, но «Ласточка» уйдет. А дальше… ты инициирован до имперского пространства и сумеешь найти путь. И никто не будет обрушивать базу данных, - судя по голосу, Моро улыбнулся. – Вот. Ты знаешь самое главное. Тебе остается только добраться до моего манора и спросить, где корабль. Если ты оставишь меня в живых, это, конечно, получится быстрей и легче, но я верю в тебя: ты справишься и так.

Дик опять нырнул и преодолел еще одну секцию. Осталась третья – а потом центральный водоем и заход из-под опорного «островка» к Моро в тыл. И помоги нам… кто-нибудь.

- Ключ-карту ты найдешь на моем теле, она висит на шее. Там же и патрон с остальной информацией. Пойми меня правильно, я все еще желаю тебя больше, чем… чего угодно в этом мире. Но я никогда не был настолько глуп, чтобы ожидать взаимности. Я мог бы выторговывать у тебя твою душу понемножку, в обмен на мелкие уступки. Право увидеть леди и ее сына, право поговорить с ними – в обмен на объятие, ласку… и так далее, до самого конца. После того, что ты сделал для Ройе – это было бы нетрудно, да? Кстати, о Ройе – мои поздравления. Для непрофессионала сработано великолепно. Да и ты был изумительно хорош. Хотя тебя наверняка уже тошнит от похвал твоему искусству убивать. Но это похвала скорее мне и моей интуиции. Я предугадал в тебе синоби – и не ошибся.

Ты не ошибся, сукин ты сын. О, да, ты прямо в яблочко попал…Еще один сектор… Самым тяжелым было восстанавливать дыхание после долгих нырков, при этом дыша беззвучно и медленно.

- И опять-таки о Ройе – этот гребаный моралист хоть понял, что сделал с тобой? Он вообще способен это понять? Мне кажется, нет. Они тут многого неспособны понять, мой капитан, а есть вещи, которые и вовсе понимаю один я. Поэтому я хочу вернуть тебе все, что могу: корабль и твою доминатрикс. Улетай. И приводи сюда Империю. Эту планету давно пора почистить как следует. Экхарт Бон думал, что с Вавилоном можно что-то сделать. Он верил в это – верил даже в тот момент, когда выпускал себе кишки перед всей этой придворной сволочью. Я не хочу, чтобы ты закончил так же. Ты меня слушаешь? Я все еще жив, значит, слушаешь. Знаешь, о тебе начали болтать, что ты новое воплощение Экхарта. В этом что-то есть, как ни смешно. Ты тоже до конца веришь в свою истину. Но смотреть второй раз, как эта вера губит… человека, который… которого… к черту. Улетай. Забирай своих и улетай.

Дик, без шума и плеска подобравшийся под самый мосток, ощутил вдруг, что спокойствие сменяется острой жалостью к этому… существу. Если и в самом деле Моро любил Бона и вынужден был отдать его сначала женщине, из политических соображений, а потом – смотреть, как он приносит себя в жертву… О, Господи…

- Ты тут говорил о Законе и свободе, - голос звучал теперь прямо над головой, и Дик закрыл глаза. – Тогда послушай. Когда я был ненамного старше тебя – мне обещали свободу. Возможность быть собой. Не стыдиться своей любви. Хах… - Моро издал горлом странный звук. – Потому что когда человек свое естество жертвует сверхценническому Богу – это не-хо-ро-шоооо… - Моро коротко засмеялся.

- Они только об одном умолчали. Тактичненько так умолчали. То, что от тебя больше не потребуют жертвы Богу – не значит, что не потребуют жертвы вообще. Напротив, потребуют. С каждым разом все больше и больше. И когда ты пожертвуешь последним – ну или предпоследним… Когда все, что останется – это плоть… Они перестают подавать тебе руку. Потому что благодаря твоему бесчестью сохранили свою честь и оч-чень, понимаешь ты, высоко ее ценят…

Моро опустился на колено. Дик на секунду испугался было, что Моро заметил его, и в горячей воде почувствовал взрыв холода в животе.

Но глаза Моро были закрыты.

- У тебя и в самом деле очень мало времени, - сказал он, преодолев слабость и выпрямляясь. – Следующие переговоры с доминионом Брюсов буду вести уже не я. Ты промахнулся с Бессмертными, ты промахнулся с Ройе – и тебе некогда делать еще одну попытку.

Моро встал.

- Улетай!

Дик осторожно выдвинул лезвие флорда, сделал короткое движение рукой, убрал лезвие.

Просунул пальцы сквозь мостки и взял кусочек ткани. Стиснул его в кулаке, снова нырнул.

Его не интересовало, что Моро скажет дальше. Моро сошел с ума – видимо, еще тогда. Или раньше. Просто этого еще никто не заметил, потому что в доме Рива, где такие, как Нуарэ, сходят за нормальных, надо очень сильно сойти с ума, чтобы это заметили…

То один, то другой гем, набравшись смелости, выскакивал из воды и либо кидался к шкафчику и хватал первое попавшееся тряпье, либо вовсе удирал голым. Было очень легко раздеться в воде и притвориться одним из них. Выскочить стремглав из бассейна и, прижимая к животу флорд, завернутый в мокрую одежду, удрать в боковой проход.

Моро не погнался. Он что-то еще говорил и говорил – но Дик не слушал. Он второпях оделся и помчался на свет.

…Через несколько часов, дождавшись, пока почти все окна в доме Шаны погаснут, он прокрался во внутренний дворик, подтянулся на руках к открытому окну ее комнаты, перевалился через подоконник и кувыркнулся внутрь.

Шана мгновенно включила ночник.

- Я так и знала, что ты появишься, - прошептала она. – Днем полиция приходила, и неизвестно, чего больше боялась – найти тебя или не найти тебя. Что это за глупости? Ты зачем сбежал?

- Да тут такая фунния случилась… - Дик хрустнул пальцами, не зная, что ей можно говорить, а что – нет.

- Баккарин просила передать, чтобы ты, если появишься у меня, переночевал спокойно, а она договорится переправить тебя на экостанцию. Ты есть хочешь?

Через десять минут Дик, одетый в ее купальный халат, вовсю орудовал палочками, поглощая рамэн, а Шана развешивала его вещи в своем шкафу.

- А папа твой как… знает?

- С одной стороны да, - Шана повела плечами. – А с другой – что-то он слишком дружен с этим Ринальдо Огатой. Так что я не буду – как это у вас говорят? – вводить его в искушение.

Дик ее одобрил.

- Ой, а это что за тряпочка? – спросила она, и показала лоскуток, отрезанный от одежды Моро.

Дик с усилием протолкнул в горло рамэн.

- Это… - сказал он, пытаясь как-то справиться с комом горячей лапши, - долго объяснять. Скажем так: один синоби меня таки нашел. И я не убил его.

- Смог только тряпочку отрезать?

- Нет, ты не поняла. Он спятил вконец и вообще-то хотел, чтобы я его убил. А я не убил его… Закурить есть?

- Нет и не проси. Откуда у меня. А почему ты решил, что он спятил?

Дик подумал и объяснил:

- Похоже, он считает, что я – это он. Или как-то так.

- Ты шутишь.

Дик покачал головой.

- Я так шутить не умею. Я… вообще почти никак не умею, - руки у Дика задрожали, пришлось отложить палочки и чашку. – Видишь…

- Слишком ты добрый. Будешь доедать?

- Нет, я, кажется, не могу, извини… - Дик отобрал у нее лоскуток, обрезок с подола прекрасной вышитой накидки. – Если бы я был добрый, я бы его убил. Потому что он и вправду не хотел жить. Это что же нужно сделать с человеком, чтобы его вот так вот развезло…

- Тебя-то не развезло.

- С чего ты взяла? Я тоже хотел умереть. Я этого почти добился.

- Так ты тряпочку держишь в память о том, что пощадил его?

Дик поискал слова так, чтобы ей было понятно, и нашел только:

- Я теперь свободен…

- Ага, я вижу. Тебя от свободы трясет всего. Лезь под одеяло.

- Да я лучше… - Дик огляделся. – На полу или под кроватью.

- Если ты опять простынешь, Баккарин мне голову открутит, - сказала Шана. – Лезь в койку немедленно.

Когда он завернулся в покрывало, Шана принесла еще одно и бросила сверху, а потом сама забралась под них.

- Если хочешь, - она погасила свет и повернулась к нему спиной, - можешь греться об меня как раньше.

- Спасибо, - Дик тоже развернулся спиной и прижался к ней.

- А знаешь, - прошептала она, - я не верю, что ты спал с Баккарин.

- Почему это?

- Ну, видно было. Мужчина, который с женщиной уже переспал, ведет себя немного иначе. Как-то… по-хозяйски.

- Даже когда у нее есть муж?

- Особенно когда у нее есть муж! Ты что, в этом же самый шик.

- Не понимаю я, в чем тут шик, - холодея, Дик предчувствовал следующий вопрос.

Шана села в постели, снова включила ночник.

- Слушай, а о ком же ты мне тогда рассказывал?

- Когда тогда?

- Ну, когда зашел ко мне пообедать. Женщина, которую ты любишь, и которой дал клятву… Если это не Баккарин, то…

- Да кто тебе вообще сказал, что это женщина? – выпалил юноша первое, что пришло в голову.

- Ой, - Шана выгнула бровки. – А по тебе и не скажешь.

- Послушай, - Дик потянул ее за руку и снова уложил. – Я не люблю говорить об этом. У меня не было женщины. Я соврал, что была. Чтобы не объяснять лишний раз…

- Что ты любишь мужчин?

- Я их ненавижу, симатта! То есть, не всех мужчин, а только этих… извращенцев паскудных.

Глаза Шаны распахнулись еще шире.

- Неплохо натаскивают в Империи, - пробормотала она.

- Империя тут ни при чем, - Дик стиснул ее ладонь. – Чтоб ты знала, я только здесь познакомился с одним таким. И мне хватило на всю жизнь.

- Если тебе попался один мерзавец, это еще не повод считать такими всех остальных… и ломать мне руку.

- Извини, - Дик разжал хватку. Разговор принимал все более скверный оборот.

«А если ты поцелуешь ее, разговаривать не придется. Тем более, она на это напрашивается сама».

- Это ты извини. Кажется, я втравила тебя в не очень-то приятный разговор…

Дик осторожно привлек ее к себе.

И если у тебя, сказала внутренняя сволочь, появится наконец другая женщина – Бет будет в большей безопасности. Впрочем, добавила внутренняя сволочь, если у тебя появится другой мужчина – никому вообще не придет в голову связывать ваши имена…

Дик швырнул во внутреннюю сволочь внутренним ботинком. Армированным, от тяжелого скафандра…

А еще, прошипела внутренняя сволочь из угла, ты ни секунды не думал о том, как сделать так, чтобы Бет было хорошо.

Дик пустил в ход второй внутренний ботинок.

«Я старался не сделать ей больно!»

Э-э-э… по-твоему, это одно и тоже? Жалкое оправдание.

- Шана, скажи, - Дик погладил девушку по спине. – Как сделать… ну, то есть… как доставить женщине удовольствие?

- Хм-м… - Шана насупила бровки и почесала пальцем подбородок. – Дай подумать. Знаешь, похоже, что я понятия об этом не имею.

- Как это? – Дик даже сел.

- Очень легко, - Шана тоже села. – Поскольку ты там заговоры крутил вместо работы, придется тебе кое-что объяснить. В такие места, как «Горячее поле» мужчины ходят не затем, чтобы доставлять удовольствие нам. А чтобы доставлять его себе.

- Да, но… ты же наверняка читала все эти книжки со всякими советами, и знаешь…

- А ты что, не читал? В Империи они запрещены?

- Какую только чушь вам не рассказывают, - вспыхнул Дик. – Ничего они не запрещены. В школе первой ступени читают спецкурс по супружеской жизни. Но он факультативный, и я его не брал – я же хотел принести обет безбрачия. Взял вместо него курс топологии.

- Ну вот пусть топология тебе и помогает.

- Шана, я же ничего больше не прошу – только рассказать…

- Ну и дурак! Дурак, что ничего больше не просишь! В кои то веки в постели парень, который нравится – и ничего не просит, только рассказать… - Она вдруг разревелась, и сразу перешла к более решительным действиям: схватила подушку и принялась его колотить.

- Вот тебе топология! Вот тебе топология!

Дик попытался провести захват, оба свалились на пол, и юноша прижал Шану к ковру.

«Ну, теперь целуй ее. И не сомневайся – она этого хочет».

Губы Шаны с готовностью раскрылись навстречу. Целовалась она, конечно, не так, как Баккарин, но и не так, как Бет.

Браслет опять завибрировал, потом загудел, запищал – и снова выпалил короткую очередь в вену.

- Что это у тебя? – спросила Шана, переводя дыхание.

- Так… медицинское. Да ничего страшного, ты же видишь – попищало и перестало...

Он попробовал вернуться к поцелуям, но Шана закрыла его рот ладонью.

- Хорошо, - сказала она. – Я тебя научу. Только ты не обижайся, если я буду говорить что-то неприятное.

«Неприятное? Она думает, что может сказать мне что-то неприятное?»

- Во-первых, - девушка отогнула палец. – Не раскрывай так широко рот. Ты же не барракуду целуешь, а женщину. У нас маленькие рты. В основном. И… я не знаю, как другим, но мне, когда пытаются накрыть мой рот целиком, просто противно. И когда всасывают мой язык так, будто хотят его вырвать. Во-вторых. Я и в самом деле не знаю, от чего я могла бы испытать настоящее удовольствие. Но я точно знаю, что никак не работает. Например, тискать и сопеть – последнее дело. От этого всякое желание пропадает. В-третьих, тебе не говорили, какие у тебя сильные руки? Ран, грудь женщины – это не рычаги управления вельботом. Ее не надо сжимать изо всех сил. Ее нужно ласкать осторожно, и сжимать слегка. Да, примерно вот так. А теперь давай поиграем в игру: сначала я буду делать тебе то, что нравится мне. Это лучше, чем просто рассказывать. А потом наступит твоя очередь. А потом – наоборот – каждый будет делать то, что нравится другому.

- Тебе так учили?

- Да, - с некоторым вызовом сказала Шана. – Меня так учили.

- Хорошая наука, - улыбнулся Дик.

«Всяко лучше, чем выпускать ближним кишки и травить их газом…»

- Тогда ложись на спину, расслабляйся и запоминай…

Пусть это грех, подумал Дик. Но она одинока и я одинок. Никто не избавил нас от необходимости грешить – когда нам совсем не хотелось... Так пусть же никто не смеет нам пенять и на то, что мы добудем друг для друга немного радости, когда нам хочется…

…Значит, вот что ей нравится… Ха, мне это нравится тоже – значит, когда наступит моя очередь – просто повторить? Да пожалуй… Да, и это тоже… А-а, она же девушка, как повторить вот это? И вот это? Когда левиафаннеры трепались о женщинах, он уходил или просто старался не слушать, но успел узнать, что у них есть тоже какое-то особенное место, надо только поискать… Ох, нет. Не это…. Не сейчас…

Шана сначала испугалась и потрясла его за плечи:

- Эй, что это ты? Что с тобой?

Он не смог ответить. Она догадалась сама.

- Это ты смеешься, что ли?

- Д-да…

Она понаблюдала еще немного и сообщила:

- Лучше не делай этого на людях. Слишком на припадок похоже.

- Я… знаю…

- А что смешного-то? Ну, упал. Как упал, так и встанет. Продолжаем игру. Твоя очередь.

Прошло еще некоторое время. Дик чувствовал, как нарастает слабость, но ощущения – новые, удивительные – помогали ее преодолевать.

- Эй, ты просто повторяешь то, что делала я. А ты должен делать мне то, что нравится тебе самому.

- Мне это нравится. Честно. Я сам раньше не знал. Правда-правда, - он поднял загнутый мизинец. – Если я вру, пусть так и останется на всю жизнь.

Шана прыснула.

- А почему же тогда…

- А потому что вот, - он показал ей браслет. – Я так думаю. Я тебе не сказал. Наверное, зря. У меня с сердцем, оказывается, неважно. Туда попала какая-то зараза, ее нужно долго лечить, но чтобы оно не перенапрягалось, пока не вылечится, мне надели вот эту штуку. Если у меня пульс слишком частит – она что-то мне вливает, от чего понижается давление. Я сюда еле доплелся, потому что пришлось шариться по онсэнам из-за этого синоби, и я переволновался еще. Спал на ходу. Но ничего, как-то справился. А теперь…

Шана опять схватила подушку и врезала ему по уху.

- А теперь, - едко сказала она, - ты заматываешься в одеяло и ложишься в койку. Спать!

- Эй, это не значит, что я совсем ни на что не гожусь…

- Не с таким лицом.

- Да ты моего лица вообще не увидишь!

- Ты сам-то его видишь? – Шана выдернула ящик-хикидаси и, выхватив оттуда косметический набор, чуть ли не носом ткнула Дика в зеркало. – Ты же бледнеешь на глазах, будто тебя в отбеливатель макнули. Озабоченный придурок, почему ты сразу не сказал, что у тебя проблемы с сердцем? Ты думаешь, я обрадуюсь, если ты на мне помрешь? Да мне придется сразу вешаться!

- Извини, - слабость почему-то стала непереборимой. Голова стала клониться к земле, пришлось упереться локтями в колени. – Я опять ни о ком, кроме себя, не подумал… Сделай мне кофе, Шана. Некрепкий. Но очень сладкий.

Оставшись один, он снова засмеялся над собой. Бедная Шана, она решит, что у него вконец извращенное чувство юмора. И ей ведь даже не объяснишь, что здесь смешного. Запахнув халат, он перетащился за стол. Руки и ноги начали холодеть. Ничего себе успокоительное, как бы не успокоило навсегда. Сам виноват. Будем надеяться, Пауль знал, что делал. Пауль – хороший мужик, только глупый, как я. Максим тоже хороший мужик, только слишком умный. И Моро неправ – Ройе понял, что сделал со мной. Все он понял, только выхода другого не было, ни у него, ни у меня. То есть, был – более кровавый и жестокий… Надо покончить с этим однажды. Покончить с положением, когда у хороших людей остаются только кровавые и жестокие пути. Дело уже не в одной только леди Констанс и ее семье, Моро опоздал… Дело в том, что в мире до черта много таких, как Брюсы и Шнайдеры и до черта мало таких, как Северин Огата и братья Ройе…

Шана бухнула перед ним дымящуюся кружку, и он перехватил девушку за руку, чтобы успокоить. Наверное, не стоило – она сразу заметила, какая у него холодная ладонь.

- Ты не волнуйся, - сказал он. – Я просто усну, все будет в порядке, вот увидишь.

Он пригубил горячую приторную муть. Не энерджист, конечно, но тоже ничего. Заставил себя выпить полкружки, больше не мог. Сел рядом с Шаной на постель, рукавом вытер ей глаза.

- Не надо плакать. Я этого не стою.

- Я сама буду решать, кто стоит моих слез, а кто нет, - огрызнулась она. – Укладывайся. Засунь руки мне подмышки, я буду тебя греть. И без глупостей.

- Нет у меня никаких сил на глупости.

Потом подумал и добавил:

- А жаль.

В глайдер-порту, у посадочного терминала номер пять, куда привела его Шана, была такая толчея, что Дик сомневался, узнает ли его связной от экологов – хотя бы даже и по зеленой бандане, которую повязала ему девушка. Хотя до назначенного времени оставалось еще двадцать три минуты, так что он был спокоен.

Он уже так вжился в шкуру беглеца, что именно сейчас, среди толкотни и гомона, безгласный и неподвижный, как камешек в потоке, чувствовал себя много спокойней, чем в доме Шаны, особняке Ройе или в «Горячем поле».

Он в бегах. Все как обычно.

- Я в туалет хочу, - сказала Шана. – Ты посиди тут. Смотри, ни во что не вляпайся.

И ушла.

Дик сидел, опираясь локтями о колени и глядя на людскую толчею. Вдруг в потоке людей возникло какое-то завихрение. Дик присмотрелся внимательней – старушка у багажного отделения. Бабка сошла с прибывшего глайдера, перегруженная плодами своих трудов в четырех больших коробках, ее не встретили, денег на носильщика то ли нет, то ли жаль, словом…

Дику не хотелось, смертельно не хотелось хоть как-то привлекать к себе хоть чье-то внимание. И, говоря начистоту – вообще не хотелось двигаться с насиженного места и тащить куда-то эти коробки только потому, что бабке жаль пятнадцати сэн на тележку. Но она торчала в проходе, перетаскивая одну коробку за другой, об нее и ее груз спотыкались, ее ругали, она огрызалась – и чем дальше, тем отвратительней Дику была вся эта картина. Может быть, ей и помог бы кто-нибудь другой, но она была неопрятна, сварлива и, по всей видимости, беспросветно глупа.

Дик, вздохнув, смял окурок – и зашагал против людского течения, извиняясь и просачиваясь в просветы между идущими, чтобы в конце концов оказаться рядом с бабкой.

От бабки несло каким-то дешевым одеколоном и тем особым запахом старого тела, который Дик помнил еще с подземных пещер возле Аратты.

- Ну наконец-то! – обрадовалась она, видимо, приняв Дика за кого-то, кто должен был встречать ее. – Эй, а ты кто такой? Тебя Ишан прислал, что ли?

- Да, - соврал Дик, чтобы не тратить времени на объяснения. – Что там у вас?

Коробки были не такими уж тяжелыми – килограмм по двадцать. Для молодого человека, конечно, а не для старой женщины. Дик взял первую, рванул, подсел, вскинул на плечо…

- Осторожней-осторожней! – раскудахталась бабка. – Яйца не подави!

Донесу до первого же свободного гравикарта, решил Дик, погружу, дам ей пятнадцать сэн – и пусть сама катит…

Он сгрузил свою ношу у платформы с картами и пошел за следующей коробкой. Главное сейчас было выдернуть старушенцию с прохода, чтобы не мешать людям…

Взял вторую коробку. Браслет на руке завибрировал, но Дик двигался размеренно и дышал ровно – так что вибрация прекратилась. Когда он донес четвертую, она снова началась, но теперь уже можно было отдохнуть. За прошедшие дни он научился чередовать напряжение и расслабление так, чтобы до инъекции не доводить – слишком уж вареным он делался после. Конечно, это не всегда было возможно – он вспомнил Моро. И Шану. Но если не позволять захватить себя врасплох…

- На вот, вытрись, - сказала старушенция, протягивая салфетку. Резкий синтетический запах дешевого ароматизатора чуть не вызвал чих, но Дик и в самом деле вспотел, так что воспользовался старушкиным предложением.

- Ну, и где же этот Ишан? – ворчливо прокудахтала бабка. – Тебя-то он послал, а сам-то…

- Не знаю, - сказал Дик, комкая в ладони одуряюще пахучую салфетку. И какие цветы так пахнут? Ядовитые, наверное. – Меня никто не посылал. Я просто увидел, что если вы с прохода не уберетесь – вас затопчут. И решил помочь.

- Ты что это, подзаработать думал? Так у меня денег нет, сахарный мой. И не проси.

«Сдались мне ваши деньги» - хотел было огрызнуться Дик, но тело почему-то не послушалось: одеревеневшие челюсти вдруг начали растягиваться сами собой, как в зевке, голова запрокинулась назад и спина выгнулась. Его словно сковали, он не мог шевельнуться – а когда попытался, то просто упал.

Он слышал над собой вопли старушки, которая ругала кого-то – ах вы ленивые скоты, небось пиво пили, а тут мальчик надорвался, мне помогая – но не мог повернуть головы, видел только ботинки, и чувствовал жгучий стыд за то, что попался так глупо. И еще – что сейчас не сумеет покончить с собой, чтобы не выдать Ройе, Пауля и остальных.

Или сумеет? Он высунул язык и попробовал сомкнуть челюсти. Они не слушались – но если перевернуться и упасть так, чтоб зубы сомкнулись…

- Ах, он себе может язык откусить! – всполошилась резко поумневшая старушка. Дик ощутил во рту ее пальцы – странно жесткие для такой старой женщины, с каким-то гадким медным привкусом… а потом его подняли на руки и положили на тележку поверх коробок, а потом он уже совсем ничего не видел,

- И вы не догадались, - проговорил Ройе, - ни свернуть башку этому синоби, ни скрутить своего Апостола и вернуть сюда?

Дайто, Скимитар и Фламберг только ниже склонились к полу.

- Вы свободные люди, - сказал Ройе, - и поэтому я презираю вас. Оставайся вы, как прежде, рабами, к вам бы никаких претензий не было. Но среди свободных людей принято презирать тех, кто бросает друга в беде.

- Ты забыл, - сказала Карин, - что они еще не знают дружбы. Особенно дружбы с вышестоящими – а Тэнконин, то есть Дик, для них безусловно вышестоящий. Они не понимают, насколько он молод – даже по меркам гемов.

- Как можно не понимать таких очевидных вещей? – Ройе повернулся к морлокам. – Вы знали, что ему всего шестнадцать? Что он моложе любого из вас, здоровенные лбы, и когти у него мягкие?

- Мы знали, – сказал Дайто. – Но тэнконин-сама… не такой, как все люди. Он посланник Бога.

- Кто тебе это сказал? – Ройе как можно презрительней фыркнул. – Азур? Который обманул вас всех?

Он замолчал, не зная, что сказать еще. Будь это люди, он знал бы. Будь это гемы-рабы, он знал бы. А что сказать свободным морлокам – он понятия не имел.

- Проваливайте, - сказал он наконец. – Видеть вас не желаю.

- Как господин накажет нас? – Скимитар осмелился поднять глаза.

- Никак, - Ройе отвернулся. – Возвращайтесь в казарму и ждите своей смены, чтобы заступить на караул. Думайте о том, что ваш Тэнконин сейчас в руках врагов. Думайте о том, что с ним сделали в прошлый раз и что сделают в этот. У свободных людей это называется – совесть.

- Независимо от того, что с ними делать, - сказала Карин, когда закрылась дверь. - Северин должен ехать сейчас.

- Это чтобы представить нашу версию событий раньше, чем свою представят синоби? – Северин поморщился.

- Да, - сказал Ройе. – Мы ищем мальчика и надеемся, что он появится сегодня или завтра у кого-то из наших друзей, но мы не можем исключать того, что он уже в их руках.

- Несмотря на все свои аболиционистские убеждения, - Огата переплел пальцы над столом и хрустнул ими, прекрасно зная, что Ройе и Карин этот его жест раздражает, - …я почему-то хочу придушить эту троицу морлоков.

- Почему вдруг «несмотря»? Если ты и в самом деле относишься к ним как к людям – то это желание более чем естественно. Людям за такое следовало бы голову оторвать.

- Если они не дети, - Карин поднялась. – Интеллектуально и эмоционально твои морлоки заторможены на уровне подростков, Макс.

- Небогатый у меня опыт общения с подростками, - Ройе хмыкнул. – И далеко не позитивный.

- При том, что у тебя есть тринадцатилетний сын, - напомнила Карин. – И если все сложится – больше не будет необходимости держаться от него в стороне.

- Кстати о сыновьях, - мрачно напомнил Северин.

- Да. Анибале нужно взять с собой. Это не обсуждается.

- Я с рождения почти не видел его – а теперь мы проведем вместе часов пять на бору катера, и мне снова придется его отдать… - Северин и не пытался спрятать тоску и ревность.

- Ты не изменишь того факта, что он вырос без тебя.

- Нет. Но меня это бесит.

- Многое бесит и меня, - сказал Ройе. – Но я не позволяю себе этим руководствоваться. У нас есть сейчас более насущная задача, чем наведение эмоциональных мостов между тобой и сыном.

- Я весь внимание, - теперь Северин не скрывал язвительности.

- Ты знаком с древней логической задачкой о волке, козе и капусте?

- Макс боится отпускать тебя одного, - пояснила Карин. – Как бы тебя там не сожрали. И как бы ты не наговорил и не наделал глупостей.

- Например, каких? – ощетинился Северин.

- Например, от тебя могут потребовать подтверждения Клятвы Анастассэ.

- Пусть поцелуют меня в мое имперское место! – Северин хватил ладонью по столу.

- Вот! Именно это я и имел в виду, - Ройе встал и начал мерить Тессеракт шагами. – Ты готов пустить все наши труды и жертвы псу под хвост ради возможности здесь и сейчас выкрикнуть то, чего тебе хочется!

- Скажи лучше прямо: ты боишься, что я и в самом деле крестился!

- Я не боюсь! Но я бы и не удивился. Это в твоем духе – даже без веры, просто чтоб нам, «лицемерам» назло. И выкрикнуть об этом на весь Звездный Зал. И все обгадить.

- Слушай, Макс, для меня не секрет, за кого ты меня держишь. Но если ты думаешь обо мне настолько плохо – то почему ты, сожри тебя Эрлик, организовал переворот не в свою пользу? Ты был бы куда лучшим главой для этого клана.

- Возможно, ты не заметил, - сухо сообщил Ройе, - ты, художественная натура, обычно не замечаешь ничего вокруг себя, если оно недостаточно впечатляюще выглядит для воплощения в камне. Но речь идет о спасении не только клана Сога. Под вопросом существование дома Рива. И если бы я совершил переворот в свою пользу – я ничем не мог бы послужить Дому. После такого фокуса никто не позволил бы мне стать тайсёгуном.

Возникшую тишину нельзя было назвать даже гробовой. Такая бывает только в рубке боевого корабля в последние доли секунды перед залпом.

Огата подпрыгнул и, весьма ловко даже для здорового человека, зацедил Ройе ногой в челюсть. Ройе блокировал удар, но живая плоть и кость оказались слабей металлопластикового протеза. Рука Ройе повисла, и Огата беспрепятственно отвесил ему затрещину.

- Это тебе за художественную натуру, - сказал он. – А то, – он кивнул на отекающую руку Ройе, - за тайсёгуна.

- Хотя по логике вещей надо бы наоборот, - вставила Карин. – Покажи руку.

Ройе поднял предплечье и пошевелил пальцами.

- Перелома нет, - сказал он. – Северин, а кого ты будешь бить в столице?

- Никого, - огрызнулся Огата.

- Ты в самом деле плохо о нем думаешь, - Карин улыбнулась мужу. – Он сможет, потому что любит меня. Потому что если я смогла выдушить из себя эту вашу несчастную Клятву, пусть даже солгав при этом – то, конечно же, он сможет подтвердить, что остался ей верен.

- О, боги, - вырвалось у Ройе. – Ну, ты-то зачем этим бравируешь?

- Я? – Карин хохотнула. – Макс, у меня и в мыслях не было этим бравировать. Но подумай сам, что я чувствовала, когда люди, смешавшие меня с дерьмом, требовали от меня клятвы в том, что я-де не стану при обсуждении наших общих дел взывать к Господу. А все наши общие дела состояли в том, что они заставили меня развестись с мужем, отобрали у меня сына, а меня сунули в бордель. Неужели они почувствовали бы себя хоть в какой-то мере неловко, если бы я ссылалась на Господа и Его заповеди?

- Женщинам твоей веры ссылки на Господа мало помогали, когда сильные мира сего проделывали с ними то же самое. Вы же чтите Жанну, почему ее история вас ничему не учит? Ладно, вам хочется верить, что ее действительно сожгли – это ваше дело; но сколько поколений должно смениться, чтобы до вас наконец-то дошло, что ссылки на веру в общих делах только добавляют лжи и лицемерия?

- Кому добавляют? Судьям? Пожалуй. Но, Макс, ты понятия не имеешь, о чем говоришь, если речь идет о жертве лицемерия. Пусть Жанну убили – но не сломали. Вы же начинаете с того, что ломаете. Вы отнимаете у человека последнее, за что он еще может держаться – веру в то, что он прав; веру в то, что за справедливое дело нужно стоять до конца, даже если в обозримом пространстве-времени ничего похожего на справедливость не наблюдается. Вам мало вышибить из-под висельника табуретку – нужно, чтобы он соскочил сам, и с улыбкой. И вы еще хотите, чтобы эта улыбка была искренней? – Карин снова засмеялась. - Я солгала вашим комитетским, что не буду в общественной жизни руководствоваться своей верой и ссылаться на нее – потому что мне позарез нужно было гражданство; мне нужно было выжить и хотя бы попытаться вернуть свое, то единственное, что было моим по праву – любовь и уважение своего ребенка. И ты, Макс, лучше благодари то, во что веришь, за то, что это была ложь; за то, что вот здесь я осталась христианкой, - Карин положила руку на грудь. – Потому что в ином случае проскрипционные списки, которые мы составляем, были бы намного, намного длиннее.

Северин подошел к ней и обнял, погрузив лицо в волны черных волос.

- Как же я тебя люблю, - сказал он. – И как я слаб, когда тебя нет рядом…

- Северин, - Карин сжала его руки. – Мы все понимаем, что лететь с тобой я не могу. Кто-то должен остаться в этой лавочке, и это не может быть один Макс, потому что он не имеет отношения к семье Огата. И это, к сожалению, не можешь быть ты – потому что меня Совет Кланов не примет.

- Если вы закончили с нежностями, - сказал Ройе. – То прикажите собирать вещи. А я пойду к Паулю, может, он что-то сделает с этой рукой…

На запястье Карин пискнул терминал сантора.

- Да, Анита… Что? Конечно, веди ее сюда, - женщина отключила терминал и повернулась к Огате. – Это Шана. И она не говорит Аните, зачем пришла. Это значит…

- Что мальчишке все-таки хватило мозгов обратиться именно к ней, - Огата облегченно вздохнул. - Слава Богу!

- Хм… - Ройе посмотрел на него со значением.

- Макс, проникновенно сказал Огата. – Если бы я и вправду крестился в плену – я бы обязательно тебе сказал, хотя бы затем, чтоб позлить. Но я не крестился там. Просто подхватил несколько выражений. Понимаешь, иногда в жизни действительно происходит что-то, за что хочется сказать спасибо – а некому. В такие минуты я поневоле завидую имперцам.

- А когда хочется проклясть – а некого – ты им не завидуешь?

- Завидую, - признался Северин. – Токарев был прав: наши отцы-основатели тоже читали _свою_ Библию. Самым важным в книге Иова им казалось, что Бог творит что хочет, а Иов кается на пепле и вретище. А мне самым важным показалось то, что с Богом можно поругаться. Я не понимаю, какую радость можно найти в том, что Вселенная или там Судьба не хочет творить с нами то, что она творит. Не хочет, а все равно творит. Некого даже выматерить. Отца? Он был таким, каким его родили и воспитали. Мать? Задатки стервы в ней были всегда, но если бы папаша не отнял у нее Рина, она, может, и не остервенела бы окончательно. Она ведь хотела не больше того, чего хочет любая нормальная женщина – любви, тепла человеческого, секса не по обязанности, а по взаимному влечению… И ведь не найдешь того, кто отнял у нее это право и не скажешь – верни, сволочь, назад…

- Такова цена наших социальных привилегий, - отрезал Ройе. – И ты понимаешь это не хуже меня.

- Но ее не спрашивали, хочет ли она платить эту цену! И меня не спрашивали. Может, я предпочел бы разгружать навеги – и быть хозяином своей жизни! Это же абсурд, это уму непостижимо – впервые я ощутил себя свободным в плену, с отожженными по саму жопу ногами! Как это так, Максим? Почему? Что же это у нас получилось – у самого свободного Дома из всех вавилонских Домов?

- У нас это получилось, потому что мы пошли по пути лжи, Северин. И если ты не разучился после плена чувствовать себя свободным человеком – ты прекратишь истерику, подготовишь себя и сына к отлету и там, в столице, сделаешь се как надо. Чтобы мы не прогадили свой крохотный шанс выбраться наконец-то из этой проклятой колеи.

Ни слова не ответив на это, Северин покинул Тессеракт. А Карин, выходя, оглянулась и сказала:

- Спасибо, что помог ему выговориться, Макс. И что вытерпел это, - она кивнула на его распухающую руку.

- Да не за что, - оскалился Ройе.

Дик сначала решил было, что парализован: во всем теле повиновались только веки.

Он поморгал ими, глаза адаптировались к сумраку какого-то помещения (Дик не мог разглядеть ничего, кроме круглого свода, под которым еле-еле тлел в экономном режиме световод), сознание немного прояснилось – и юноша понял, что не парализован и даже не связан, а засунут в отключенный кидо, лежащий на спине. Идеальные оковы. Он попробовал двинуть руками – нет, этот кидо не отключен, он заклинен. Дик скосил глаза вправо, влево… Датчики шлема мигали, видимо, снимая телеметрию. Голова в шлеме поворачивалась на полдюйма, не больше. Во рту – кляп, попытка вытолкнуть его наружу ничего не дала: шлем плотно фиксировал челюсть.

- Не дергайся, - над ним склонилась давешняя старушенция. Теперь она не выглядела ни грязной, ни глупой, ни суетливой. – Я сейчас освобожу тебя, если обещаешь вести себя разумно.

Ты освободи, подумал Дик, а там посмотрим…

- Обойдемся без предисловий, - сказала старушенция. – Меня зовут Аэша Ли, я – глава клана синоби. Кто ты – я знаю. Что ты здесь делаешь – я тоже знаю. Я в курсе всех махинаций Ройе, Огаты и их имперских приятелей, и пока что я нахожу их образ действий наилучшим из возможных, а посему – вмешиваться не буду. Меня не интересует информация. Меня интересуешь ты. Информацию я бы получила – ты знаешь, насколько это просто. Но я не хочу унижать тебя ни шлемом, ни наркотиком. Я хочу просто поговорить. Так что если твоя попытка умереть продиктована страхом за друзей, я тебе гарантирую их безопасность. Но если у тебя есть другие причины не жить – я тебе помогу свести с жизнью счеты более приятным способом, чем откусывание языка, - в подтверждение своих слов старушенция показала инъектор. – Сон. Спокойный приятный сот, из которого ты уже не вернешься. Моргни два раза – это будет означать «нет». Один раз – «да». Ты меня понимаешь?

«Да» - Дик попытался при этом выражением глаз показать бабке все, что о ней думает.

- Ты хочешь умереть?

«Нет».

- Хочешь жить и попытаться сделать из этой планеты что-то приличное?

«Да».

- Отлично, - Аэша Ли убрала инъектор. Потом в кидо что-то зашипело, щелкнуло – и шлем с нагрудником раскрылись. Дик сел, выпростал руку и, с отвращением выдернув кляп, швырнул его куда-то в угол пустующего склада. Размял губы, несколько раз легонько прикусил одеревеневший язык и спросил:

- Это Шана?

- Да, - безо всяких околичностей ответила старуха. – Ты в обиде на нее?

Дик задумался.

- Нет. Но по-моему, она должна быть в обиде на вас.

- Врешь, - улыбнулась старая шпионка. – Ты на нее в обиде, но это хорошо, что ты не затаил зла, потому что вам еще вместе работать.

Дик выбрался из кидо окончательно. Ему было досадно, что Шана оказалась… не настоящей. А с другой стороны – это избавляло от соблазна. Конечно, гроша не стоит верность, сохраненная сначала из-за болезни, а потом – из-за отвращения к синоби… но в душе-то он ни разу не предавал Бет.

Тьфу, дерьмовое какое оправдание…

- Я знаю, что ты хочешь пить, - старушка сунула ему в ладонь пакет энерджиста, порылась в обтерханной сумке и добыла два саморазогревающихся армейских рациона.

- Присядь – показала она на длинный ящик под стеной. Придвинула другой, повыше, в качестве стола, и уселась напротив как раз на одну из тех коробок, которые Дик помогал тащить. Придвинула, кстати, легко. И не попросила Дика о помощи – а кроме них, в этом заставленном ящиками складе никого не было.

- Ты задаешься вопросом, зачем ты мне нужен. Ответ очень прост: ты нужен мне постольку, поскольку нужен дому Рива.

Дик усмехнулся, не выпуская соломинки изо рта. Пить действительно хотелось адски.

- Я не знаю, способен ли ты оценить всю иронию ситуации, - невозмутимо продолжала женщина, вскрыв одну за другой банки с мясным рагу и ожидая, пока они не согреются. – Но если бы твоя конвертация прошла успешно, ты смог бы принести гораздо меньше пользы, чем сейчас, в своем текущем статусе беглеца, повстанца и апостола гемов. У тебя есть очень интересное качество, Ричард Суна – обладая совершенно неразвитым потенциалом организатора… мощным, как мне кажется, но абсолютно сырым… ты очень хорошо действуешь в роли идейного вдохновителя. На тебя клюют люди определенного сорта. Такие, как Роксана Кордо или Максим Ройе. В вашей священной книге есть очень точная метафора: закваска в тесте. Ты умудряешься соединить между собой людей, которые сами по себе не соединились бы и, возможно, даже не узнали друг о друге. Потом ты уходишь – а созданные тобой связи остаются. Если твой потенциал развить и отшлифовать, у Дома Рива, возможно, появится шанс на выживание. То, что ты по каким-то причинам хочешь, чтобы дом Рива выжил – мне очевидно из твоих действий и твоих… апостольских посланий. Угощайся. Это, конечно, не ли-чи, но…

Дик не стал перебирать харчами. Консервированное овощное рагу, где мясо и овощи смешались почти в однородную массу, и даже на вкус были неразличимы – это, конечно, и вправду не ли-чи, но все-таки сытная и горячая еда, которой он сейчас радовался гораздо больше, чем деликатесам дворцового фуршета.

Аэша Ли какое-то время смотрела на него с выражением бабушки, умиляющейся аппетиту любимого внука, потом начала есть сама, чередуя ложки армейского месива и длинные предложения.

- Я полагаю, ты уже интересовался историей дома Рива и текущим политическим раскладом. Но поскольку черпать сведения ты мог только из открытых источников, твои представления нуждаются в некоторой корректировке.

Она сделала паузу, но Дик не воспользовался случаем вставить слово. Он кивнул – мол, слушаю внимательно – и продолжал есть.

- В настоящий момент в доме Рива соперничают две политический силы, - сказала Аэша Ли. – Это космоходы и планетники. Первых численно меньше, но они сплоченней, и у них больше представителей во властных структурах. У них большинство в Совете Кланов, поскольку даже самый захудалый космоходческий клан, обладающий одним-единственным кораблем, плотно севшим на грунт, имеет там своего представителя. Из них полностью состоит Совет Капитанов, во многом определяющий внешнюю политику Дома Рива. В их руках флот – все, что осталось от флота – войска планетарной обороны и Бессмертные. Наконец, на их стороне тайсёгун, их заступник, герой и знамя. Другая сила, планетники, представляет собой простое большинство населения. Космоходы удерживаются на верхушке власти, вообще говоря, лишь потому, что планетники пока еще не осознали себя как сила. Они разобщены, каждый из кланов, ориентированных на планетарную экономику, стремится действовать в своих узких интересах и в других кланах видит в первую очередь конкурентов. Осознание того, что у них могут быть общие интересы, пока еще не пришло. Но очень скоро оно придет, потому что Шнайдер, объявив полгода назад о начале исхода на Инару, многих заставил понять, насколько они такого исхода не хотят. Консолидация планетников – дело времени, причем самого ближайшего. Ты любишь вымакивать мясной сок? Я просто обожаю, - она протянула Дику пластинку бустерного хлеба. Юноша раскрошил ее в банку и стал ждать, пока ломти пропитаются жирной подливой. Аэша Ли меж тем продолжала:

- Эту консолидацию затрудняет и идеология дома Рива, которая превозносит в первую очередь образ жизни космохода и полагает планетарную жизнь базой морального разложения. С одной стороны, все кланы ведут свое происхождение от космоходов и являются собственниками кораблей и флотилий, вслух разделяя эту идеологию. С другой стороны, кланы, которые при этом развивают и планетарную экономику, сталкиваются с высокомерным отношением со стороны кланов, оставшихся сугубо космоходческими. Обида усугубляется тем, что при этом космоходы фактически живут за счет планетников. Да, у планетников нет большинства ни в Совете Кланов, ни в Совете Капитанов – он они при желании легко покупают голоса обнищавших космоходов. Те, в свою очередь, компенсируют свое унижение еще более высокомерным отношением к планетникам. Петля затягивается все туже. Как только планетники осознают общность своих интересов – в Совете Кланов победят изоляционисты, мечтающие запретить Шнайдеру дальние походы, перебить рейдеров и превратить Картаго в автаркию. Ты знаешь, что такое автаркия?

- Нет, но идея перебить рейдеров мне нравится.

- Мне тоже. Это единственное, что мне нравится в позиции изоляционистов. Потому что автаркия, мальчик – это экономика, замкнутая сама на себя. А такую экономику неизбежно ждет стагнация. Загнивание без притока свежей крови. Технически мы будем отброшены на столетия назад, в эру примитивного терраформирования и грязных реакторов на тяжелых металлах. И когда сюда придет Империя – она сделает нас своей колонией без малейших усилий.

- Вы пока не сказали мне ничего нового. И не объяснили, при чем тут я.

- Терпение, мальчик - главное достоинство синоби.

- Я не синоби!

- Но если ты намерен нас переиграть, тебе потребуется еще больше терпения, - старая ведьма улыбнулась. – Так вот, учитывая, что планетники могут попросту покупать голоса космоходов, эту разобщенность между их кланами можно только благословить. Ну и, конечно же, тщательно поддерживать. Лорел Шнайдер блестяще это удавалось. Она разводила кланы по углам железной рукой в бархатной перчатке, не давая им ни объединяться, ни переходить к открытой вражде. Как только ты ее убил – обострились многие конфликты. Например, холодная война между Сэйта и Сога после ее смерти перешла в стадию горячей. Вот, например, при чем тут ты.

Дик смял в кулаке опустевшую банку.

- Знаете что, - сказал он. – Я много себя проклинал за ту смерть. И другие меня много проклинали, а я терпел. Но любое человеческое терпение лопнет рано или поздно. Скажете, не она послала Моро за своей дочерью? Скажете не она отдала меня ему, зная, что меня ждет? Не она позволила ему довести меня до того, что я уже ничего не соображал? Не она, в конце концов, промолчала, когда ее брат отдал приказ уничтожить порт Минато?! Да будь я одним из вас – вы бы решили, что я не только право имею, но и обязан попытаться ее зарубить, чтобы честь восстановить! Вы убиваете друг друга на поединках за меньшее! Ройе прикончил несколько человек, которые охотились на чернышей – только для того, чтобы его боялись и считали помешанным на защите зверушек. Это ничего. Это можно! Ройе все уважают! А мне все тычут в нос этим убийством, как будто бы я сам не знаю, какой это ужас, и считаю себя страшным героем!!

Он вдруг обнаружил, что стоит, нависая над Аэшей Ли, и орет ей в запрокинутое лицо.

- Кодзо, - спокойно сказала женщина.

«Мальчишка, сопляк…» Слово – как оплеуха.

- Сядь и не вопи, - продолжала Ли. - Разве я высказала тебе хоть слово упрека? Да, Лорел была прожженной сукой с ангельским личиком. Пусть не такой прожженой, как я – все же я вдвое старше. Но сукой отменной. Она скормила свиньям не только тебя и Карин Судзу, тут счет идет на сотни. И я нисколько не спорю, что Лорел поступила глупо, передав тебя Моро, и дважды глупо, приревновав Моро к тебе и пожелав лично убедиться, что между вами… ничего личного. По меньшей мере, с его стороны, - старуха отвратительно усмехнулась. – Ну а вариант мести за Сунагиси тебе предлагали на суде. Ты сам отпирался, верно? Пойми главное, мальчик – вопрос твоей моральной правоты меня просто не волнует. Как и чувства – твои, Лесана, Шнайдера, да и мои собственные. С ее смертью возникла пробоина, которую я сейчас затыкаю своей старой задницей. И вдруг совершенно неожиданно возникаешь ты – и помогаешь эту пробоину латать. Ну, как умеешь – но это дело поправимое. Ты нужен, чтобы поставить еще несколько латок.

- Это каких же?

-Гемы. Планетарная экономика держится на них, и даже если какое-то количество бывших космоходов, севших на грунт, удастся-таки приставить к делу – они не решат проблемы нехватки рабочих рук.

- Ваш Шнайдер объявил об элиминации гемов, - юноша сидел теперь неподвижно, леденея от ненависти к этой… женщине, которой одинаково легко что использовать человека, что убить его.

- Да. И до крупных производственников уже дошло, что это значит. Они уже стремятся получить от гемов потомство, пока не вышел закон о принудительной стерилизации. Даже от гемов четвертого поколения, для которых закон о принудительной стерилизации уже существует. Ты понимаешь, что это значит? Ты вообще разбираешься в генетике?

Дик мотнул головой.

- Это значит, - с готовностью пояснила Ли, - что производственники неизбежно окажутся в оппозиции к Шнайдеру и к этому закону. А еще это значит, что следующее поколение гемов будет гораздо меньше сковано поведенческими модификаторами. Потому что нехватка этологов чувствуется уже сейчас. И потому что из-за скрещивания разных спецификаций ТЭКа какие-то модулирующие гены будут гаситься доминантными. То, что мы делаем с гемами, может быть ужасным с твоей точки зрения – но это встраивает их в общество. И дает им возможность ощущать себя при этом более-менее комфортно. Нет, не спорь, я ведь знаю, что ты скажешь: понравился бы такой комфорт нам самим? Нет, не понравился бы. И я не собираюсь порицать тебя за то, что ты начал ломать эти схемы. Они все равно рухнут так или иначе – и мы погрузимся в хаос. Если кто-то не даст нам других. Кто-то вроде тебя.

- Да? А как насчет того, что я имперский безумец?

Старуха улыбнулась по-кошачьи.

- Способ ментальной резервации, от которого волком воют этологи в Пещерах, ты придумал сам? Или где-то вычитал?

- У святого Брайана, - огрызнулся Дик.

- Как бы то ни было, - сказала женщина, - у тебя получается. Поэтому я хочу, чтобы Салим расширялся – и чтобы ты продолжал свое дело.

- Я бы его продолжал и без вашей просьбы, - попытался съязвить Дик. Но смутить главу клана синоби было сложней, чем смутить ящик, на котором она сидела.

- Не сомневаюсь. Это наименее важная из задач, для выполнения которых ты мне подходишь. Важнее другое. Как я уже сказала, среди планетников нет консолидирующей силы. Их смутное недовольство происходящим не переходит в хоть сколько-нибудь осмысленные действия. Им нужен кто-то, кто поможет им сплотиться. Пока что я вижу двух претендентов на эту роль. Первый – лорд Маргин Кимера, глава клана Кимера, неформальный лидер изоляционистов. Его победа в совете кланов закончится, во-первых, автаркией, а во-вторых, диктатурой клана Кимера. Второй кандидат меня радует несколько больше… - Аэша Ли чуть склонила голову на бок, предлагая Дику догадаться, о ком идет речь.

- Максим Ройе? – предположил он. На лице старой ведьмы расцвела улыбка, которой бабушки награждают старательных внуков за хорошие отметки.

- Почти попал. Ройе ни за что не выйдет на авансцену сам. Он предпочтет роль серого кардинала при Северине Огата, потому что после этого переворота его будут бояться и все время ждать, что он еще выкинет. А с Огатой две сложности. Даже три. Для начала, ему портит репутацию его имперская жена, кузина самого Райана Маэды. Затем, глава дома Сога, точнее, регентша при нем, довольно долго была одной из идеологов и лидеров космоходов. Для разворота на 180 градусов Огате и Ройе потребуется время, а Кимера действует уже сейчас. И наконец – личность Огаты… Из человека, которого хватило только на то, чтобы поссориться с матерью и сбежать в бордель к жене, получится жалкий лидер.

- Многих бы и на это не хватило! – парировал Дик.

- Согласно. Но ведь я и не рассматриваю этих «многих» в качестве возможных лидеров оппозиции. Александр Кордо был бы хорош, но на открытое противостояние с отцом и своим другом Шнайдером он не пойдет. Нет, пока что я вижу только один вариант.

- Какой?

- Я сказала, что вижу его, мальчик.

Дик несколько секунд соображал – а потом его опять разобрал смех, неудержимый, как судорога, и столь же малоприятный.

- И… дите… вы… - проикал он, содрогаясь от беззвучного хохота.

- Та-та-та! – старушка чуть подалась назад. – Что это с тобой? Смеешься ты, что ли?

Дик кивнул.

- Ужас. Этим непременно будет нужно заняться. Курить хочешь?

Дик снова кивнул.

- Я курю трубку. Возражений нет?

Получив знак «нет», бабушка Ли достала из рукава маленькую трубочку на длинном мундштуке, набила ее табачной смесью и раскурила. После нескольких затяжек Дик успокоился. Это курево было крепче того, что он обычно себе покупал. Возможно даже, это был настоящий импортный табак – во всяком случае, он обладал непривычным, даже пьянящим ароматом. Дик на мгновение заподозрил, что старуха туда что-то подмешала, но она невозмутимо взяла у него трубку и докурила, после чего выбила и снова начала крошить туда пахучий брикетик.

- Еще какие препятствия для себя ты видишь? – спросила она, не отрываясь от своего занятия.

- Вы часом не забыли, сколько мне лет?

- Во-первых, я не могла забыть то, чего не знаю. По твоему мнению тебе шестнадцать, но возраст тебе проставили на глазок. Тебе может быть и семнадцать, и даже восемнадцать… Во-вторых, юность, извини за банальность – недостаток, проходящий со временем.

- А оно у меня есть, это время?

- Если дело только за этим, я постараюсь тебе его дать. Еще что-то?

- Да я как бы это сказать… имперец. Я ваш враг.

- В последнее время ты вел себя совсем не как враг. Кстати, почему?

- Я не буду вам объяснять.

- Ладно, я не настаиваю. Еще возражения есть?

- Есть. Я никто. Ройе или господин Кордо или этот ваш Кимера – они уважаемые богатые люди. За ними пойдут многие. За мной никто не пойдет, кроме гемов.

- Во-первых, ты ошибаешься. За тобой пойдут. И пойдут именно потому, что ты никто. Мелкие кланы боятся поглощения. Крупные боятся потери контроля, - Аэша Ли докурила и снова выбила трубку. Дик решил, что такое курево нерентабельно: три-четыре хорошие затяжки – и все.

- Так что если на этом твои возражения закончились, я тебе скажу, что они не стоят и капповой шелухи. Если дело только за этим, то ты годишься по всем статьям. Осталось назначить цену.

- Леди Констанс, - Дик сглотнул табачную горечь. – Ее сын. И брат. Вы из переправите на любую из нейтральных планет. И они должны быть в полной безопасности.

- Вот что я тебе скажу, дорогой, - госпожа Ли аккуратно собрала свои курительные принадлежности в кожаный пенальчик и упрятала его обратно в рукав. – Назначать цену и торговаться нужно уметь. Допустим, я бы согласилась – и сделала все как обещала, а через две недели на этой нейтральной планете их бы шлепнули Брюсы? А ведь я могла бы – чисто теоретически – принять твое условие и поступить именно так… И что бы ты делал? Вот что, малыш. Если ты готов драться за них – я передам их в твои руки. Вот это будет честная сделка. И дальше уже поступай как знаешь. Годится?

Дик скверно улыбнулся.

- А когда они окажутся опять в моих руках, - сказал он, - куда мы сможем податься? Где мы спрячемся, если вы нам не поможете?

- Именно, - промурлыкала глава синоби голосом доброй бабушки. – Ты назначил ценой своего сотрудничества как раз то, что сделает его… практически рабством. Я же говорю – нужно уметь назначать цену. Сейчас леди Констанс в полной безопасности, и Брюсы вряд ли получат ее в ближайшее время. Переговоры затягиваются, поскольку, во-первых, синоби их саботируют потихоньку, а во-вторых, Брюс не дурак и прекрасно понимает, что мы хотим его замазать в этом деле – а ему замазываться никак не с руки. Он дал бы очень много, чтобы убийство организовали мы сами, а мы делаем невинные глаза и говорим, что лично у нас нет причин против нее враждовать, а уж как они решат вопрос – нам безразлично. А сами между тем подталкиваем Шнайдера к старому варианту: вернуть ее мужу за выкуп. Нам ведь все равно, какого имперского доминатора шантажировать. Но вот для нее это не вариант, сынок. Потому что Шнайдер и Совет Капитанов согласятся передать ее в руки мужа только на одном условии: чистка памяти. Причем полная, не полировка подлинных воспоминаний вложенными, как у гемов, а необратимая.

- Что это значит? – не понял Дик.

- Ну, как бы тебе понятно объяснить, если я сама не нейротехник… Если представлять себе механизм запоминания в нашем мозгу, то информация у ас записывается так: некоторые клетки как бы цепляются хвостиками друг за друга. Это примитивно, но я сама способна понять нейрофизиологию только на этом уровне. Так вот, мы никогда не можем сказать, какая именно информация содержится в каждой конкретной цепочке клеток, связанных хвостиками. Мы можем сказать только – когда эта связь установилась. С точностью до часа и минуты. Чистка памяти – жестокая процедура, в ходе которой нейрощупы разрывают эти хвостики. Клетки при этом гибнут. Информация исчезает невосстановимо. Чтобы гарантировать себе безопасность, мы должны будем разорвать все, что образовалось в течение последнего года. И риск зацепить при этом нечто важное повышается. Если бы речь шла об информации, записанной в последние два-три часа – такие чистки переносятся безболезненно. Но целый год… Большие омертвевшие участки коры… Она неизбежно забудет многое из того, что не имеет к нам никакого отношения – потому что через эти участки пролегали другие связи… Она может не узнать мужа. Не узнать сына…

- Что же вы предлагаете?

- Протянуть время до того момента, когда нам уже не нужно будет скрывать местонахождение Картаго, - сказала женщина. – И отправить леди Констанс чрезвычайным послом в Империю.

- Это сколько? Пятнадцать лет? Двадцать?

- Уверяю тебя, дитя: даже двадцать лет плена лучше, чем глубинная зачистка памяти.

- Можно подумать, вы пробовали то и другое – и можете сравнивать.

- Можно подумать, могу, - жестко ответила женщина. – Мне в юности довелось пережить глубокое сканирование. Я потом год не могла запомнить, где у меня правая рука, а где левая. А с Моро ты и сам знаком.

- Моро? – удивился Дик.

- Он самый, не прикидывайся. Он после того, как его личность перенесли в клона, вообще спятил. Понимаешь, для этой процедуры мозг хозяина сканируют полностью. Считывают все связи – и при этом разрушают. А при помощи другого наношлема в мозгу клона, детском мозгу, эти связи воссоздают с максимальной точностью. Мы, - женщина усмехнулась, - не можем сказать, что именно записано в каждой конкретной цепочке. Но лишь до тех пор, пока эту цепочку не воспроизвели в другом мозгу. Но, несмотря на все усилия сохранить мозг клона чистым, связи в нем все-таки образуются. Хозяин ведь не хочет получить тело, делающее под себя – он тренирует рефлексы клона. Воспрепятствовать образованию зачатков личности невозможно. И вот на эту зачаточную личность обрушиваются воспоминания человека зрелого. Даже старого… Знаешь, мальчик, бывает так, что человек владеет нужной информацией – но извлечь ее уже никак невозможно. Один раз клану потребовалось узнать, что содержится в мозгу умирающего синоби. Он проник туда, куда должен был и добыл требуемую информацию, но не сумел с ней уйти. Он попал к связному смертельно раненым, и все, что тот мог – считать все связи за последние сорок шесть часов. А потом стали искать добровольца для имплантации этой связи… Вызвалась я. Мне было тринадцать лет.

Она не лгала. Такие глаза не лгут. Или за девяносто лет жизнь можно научиться и так лгать?

- Просто странно, что не использовали гема, - проговорил Дик.

- Гем просто не смог бы ничего рассказать об увиденном. Потому что не смог бы понять. Нужен был мозг достаточно юный, но при этом… компетентный. В меру. Информацию записали, я подробно изложила все, что стало отныне частью моей памяти… а потом это стерли.

- И вы год не могли понять, где правая рука, где левая.

- А сны о том, как меня убивают из игольника, и сейчас иногда вижу, - улыбнулась старушка. – За несколько часов кусок чужой памяти стал моей и перезаписался в другой участок. Переживание смерти сильно впечатляет…

Аэша Ли написала пальцем на пыльном полу «впечатление» - знаками «печать» и «образ».

- И если мне с головой хватило сорока шести часов чужой жизни, чтобы целый год чувствовать себя… неуверенно – то понятно, почему каждый пятый из тех, кто переносил в клона свою личность, идет вразнос.

«И эти люди», - подумал Дик, - «удивляются, что мы верим в ад… А сами мучают друг друга как демоны»

- Зачем вы рассказываете мне все это?

- Чтобы ты знал, с кем твоя война.

- Эта война сегодня закончилась. Я не враждую против калек.

- Даже если калеки угрожают твоим близким? Боя, великодушие, за которое расплачиваются другие, может показаться кому-то добродетелью – но не мне…

- Я не сказал, что не убью его, если понадобится. Я сказал, что он мне больше не враг.

- Ну, если речь идет о твоем личном отношении и не более того – то здесь ты волен распорядиться собой как угодно.

- Вы сказали, чем готовы расплатиться со мной. Но чего вы хотите от меня?

- Я же сказала: того же, что и ты сам. Мира с Империей, перестройки экономики, по возможности – освобождения гемов. Просто продолжай в том же духе, а мы поможем.

Дик расставил бы приоритеты иначе, но тут особенно перебирать не приходилось. Он, по правде говоря, чувствовал себя неловко. Он знал, что дьяволу нельзя продавать душу, и готов был отстоять свою любой ценой – но что делать, когда дьявол не хочет твоей души, а вместо этого предлагает свою?

- Но это же… измена.

- Несомненно, - сказала старушка, - если меня – или, скажем, Ройе, поймают за руку, мы будем казнены как изменники. Но сама я смотрю на вещи несколько иначе, боя. Изменой было бы позволить дому Рива погибнуть в безнадежной войне или сгнить на задворках человеческой цивилизации.

И тут Дик понял, что перед ним не дьявол, а просто очень усталая старая женщина.

- Что я должен делать?

- Вернуться к Ройе. Подлечиться. Подучиться. Словом, то, что ты собирался сделать и так. Мы сейчас переправим тебя на экостанцию, как и хотел Ройе. Легенда такая: Шана отошла в туалет, ты решил помочь старушке-фермерше, перенапрягся и потерял сознание, пришел в себя в фермерском глайдере, попросил отвезти себя на экостанцию.

Мне придется начать врать друзьям, с тоской подумал Дик. А ведь раньше я никогда им не врал.

Мало что могло испортить Этану Лееву расположение духа, поскольку оно постоянно пребывало где-то близко к точке замерзания. Поэтому он нисколько не расстроился, когда мальчишка, о котором хлопотал Ройе, попросту не появился на месте встречи. Мальчишки есть мальчишки, глупо ждать от них ответственности, обязательности, исполнительности – ну и прочих качеств, присущих людям взрослым. Леев спокойно выслушал всхлипывающую девчонку, растерянно объяснявшую, что вот он только что здесь был – и куда-то пропал, пожал плечами, сел в свой двухместный скутер и вернулся обратно на экостанцию.

Экостанция представляла собой сплошной силовой купол диаметром в сто метров, питающийся от термальной энергии и ею же обогревающийся. Внутри купола Леев разбил сад, в лучших традициях Вэнь Чжэньхэна и Чэн Юйвэня, а по окружности располагались станции наблюдения, показания которых выводились на монитор в небольшом домике по старинному образцу, где во всех комнатах были настежь распахнуты сёдзи, а над центральной секцией отсутствовала крыша.

Дом стоял в центре сада, чтобы из любой комнаты открывался вид на тот или иной зеленый уголок, и во всем саду не было ни единой прямой дорожки, так что Леев шел к дому, петляя между бамбуковой рощицей и искусственной запрудой, где плавали пятнистые карпы, и потому лишь в последний момент, обогнув причудливой формы морской камень, вкопанный среди пионов, увидел, что на энгаве лежит мальчишка. Подросток. Нескладный, как четырехмесячный щенок. Тот ужасный возраст, когда они, кажется, состоят из одних локтей, коленок, лопаток, ребер и позвонков, и сами не умеют всем этим толком распорядиться.

На мальчишке была зеленая банданна. Значит, тот самый.

У мальчишки не могло быть ключа от прохода в силовом поле. Значит, взломал.

Мне подсунули несовершеннолетнего хулигана.

Что, конечно же, меркнет на фоне того, что вообще-то он несовершеннолетний убийца.

Мальчишка что-то сосредоточенно читал, надвинув на нос визор. Леев поддел визор пальцем и сдвинул мальчишке на лоб.

- Добрый день, юноша.

- Ой, - мальчишка рывком сел, что-то мелькнуло у Лева перед глазами – да нет, не что-то, а флорд. Впрочем, юнец убрал его так же быстро, как вытащил.

- Из… извините, - пробормотал он. – И за это, и за то, что я замок взломал. Но там, снаружи, было так холодно…

- Почему вы просто не дождались меня в назначенном месте? – вздохнул Леев.

- Ну… - парень сглотнул. – Вам говорили, что у меня неважно с сердцем?

Леев наморщил лоб, припоминая. Да, что-то такое Ройе говорил.

- Шана – ну, девушка, которая со мной была – отошла в туалет. Я сидел, ждал, смотрю – какая-то бабка с четырьмя контейнерами возится. Ее сыновья должны были встретить и не встретили – то есть, она сама должна была им написать точное время прибытия и забыла, она вообще не особенно умная. В общем, возится она с этими ящиками, все об нее спотыкаются, ругают…

- И вы решили помочь?

- Да. Потому что даже смотреть противно было. А мне поставили вот это, - мальчишка отдернул рукав и показал браслет-катетер. – Когда у меня сердце слишком частит, эта штука мне что-то впрыскивает. Если ей кажется, что я слишком развоевался, она меня вообще усыпляет. Вот, короче, она подействовала, на меня накатила слабость, а тут к старушке как раз подтянулись ее сыновья, и вроде как из благодарности забрали меня отлежаться на их складе гаса. Я даже спорить с ними не мог, так меня развезло. Вы не знаете, как эта штука снимается?

- Если мне не изменяет память, браслеты-катетеры раскрываются сами, когда в них заканчивается запас медикаментов. Как же вы попали сюда, молодой человек?

- А эти фермеры меня и подкинули, когда узнали, что мне надо на экостанцию.

- Понятно, - Леев снял плащ и бросил на перильца энгавы. – Что ж, располагайтесь. Можете занимать какую угодно комнату, кроме этой, - он показал на дверь, за которой сдержанно светились мониторы. – Туалет там. Ужинаю я в девять. Чай можете кипятить в любое время.

- Спасибо, - сказал мальчишка. Леев решил, что на этом все ритуалы гостеприимства исчерпаны, прошел в глубину дома и сел за мониторы.

К нему поступали данные со всего архипелага Биакко, а также со станции Биакко, с кораблей планетарного охранения и навег, проходящих Южным океаном. Анализируя эти данные, он корректировал карту экологической обстановки в регионе, составлял прогнозы на разные сроки – от ближайших месяцев до ближайших десятилетий, и писал доклады о мерах по улучшению (или хотя бы не ухудшению) экологической обстановки в регионе.

Прежние правители клана Сога, похоже, стирали эти доклады, не читая. Однако нынешний правитель дома Сога находился в полной зависимости от Макса Ройе, а Макс, хотя и космоход, начисто лишен этого космоходческого наплевательства на всех, кто ступает по земле и на их проблемы.

Леев открыл свежие пакеты данных и приступил к их систематизации. Картинка с озоновыми дырами оставалось безрадостной, хотя Макс пообещал, что ни один УВП-корабль не стартует с Биакко и не сядет там, а если кто и сядет – то и судно, и груз будут немедленно конфискованы и проданы в пользу экослужбы Архипелага. Конфискация и продажа – это, конечно, хорошо, но контрабандным товаром не заделаешь дыру в небесах. Нужно срочно где-то искать либо строить на месте генераторы озона, потому что сам по себе слой будет восстанавливаться лет двадцать, и за это время планктон в антарктических морях окончательно вымрет, а значит – все живое оттуда уйдет.

Леев увлекся составлением доклада, и когда мальчишка осторожно кашлянул за его спиной, привлекая внимание, был очень недоволен.

- Что вам угодно? – резко спросил он.

- Уже девять часов, - сказал мальчишка. – Чтобы вас не беспокоить, я сам приготовил ужин. Вот, - он опустился на колени и поставил перед терминалом наблюдения за атмосферой переносной столик. На столике были два тявана с лапшой, в которую, пока она варилась, вбили два яйца так, чтобы желток остался целым, и накрошили соломкой консервированную ветчину. Поверху всего этого плавали резаный укроп и базилик – надо же, мальчишка мальчишка отыскал и огородик…

Леев испустил тяжелый вздох. Он терпеть не мог есть в компании, но столик в доме был всего один, и хозяин понимал, что прогонять гостя из-за стола после того, как он приготовил ужин – это слишком даже для такого бирюка, как он.

- Поставь это в той комнате, которая выходит на пруд с кувшинками, - сказал он. – Не жди меня, я закончу доклад, и потом приду.

Парень кивнул и унес столик. Леев поморщился. Он терпеть не мог быть обязанным.

Доклад, к которому Леев вернулся, не клеился. Чертов мальчишка сбил настрой, и мысль, раньше текшую ровным потоком, теперь приходилось вычерпывать ковшиком из обмелевшего русла. Да, дело было именно в мальчишке – а не в том, что Леев провел над докладом шесть часов, не разгибаясь.

Снова вздохнув, эколог отключил терминал, встал, развернул плечи – и только тут почувствовал, как он устал. Нда. Мальчишка, быть может, и ни при чем.

Леев вышел в комнату с видом на пруд, зажег в ней свет. Мальчишка ел не за столом, а сидя на краю энгавы, свесив ноги чуть ли не в самый пруд. Леев почувствовал облегчение: гость не набивался в сотрапезники. Леев съел свою порцию и сказал:

- Благодарю за ужин.

- Нет, это вам спасибо, - мальчишка унес грязную посуду, вскоре из кухни донесся шум воды. Потом мальчишка просто куда-то исчез, и у Лева не было ни малейшей охоты его искать.

Перед тем, как лечь спать, он включил подсветку в саду и отправился на небольшую прогулку по тропинкам, извивавшимся концентрическим лабиринтом. За тремя соснами он наткнулся на мальчишку. Того не видно было поначалу, потому что он сидел на корточках, разглядывая цветы.

- Как называются эти цветы? – спросил он.

- Хризантемы, - сказал Леев. И зачем-то добавил: - На одном из древних языков Земли это означало «золотые знамена». Когда-то европейцам были известны только сорта с желтыми цветками.

- Они похожи на звезды, - проговорил мальчишка, глядя на цветы как зачарованный. Леев усмехнулся про себя. Космоход. Для него цветы всегда будут похожи на звезды – и никогда наоборот.

Но, несмотря на это, выражение его лица понравилось Лееву. Именно с таким лицом и подобало созерцать хризантемы.

- В древности, - сказал он, - этот цветок ценился как символ долголетия. Росой с листьев хризантем протирали лицо, чтобы сохранить его свежесть. Все дело в том, что они не опадают, а увядают как есть, сохранив лепестки. Об этом есть даже забавная история. В древности поэт и чиновник Су Дун-по был вызван к тогдашнему премьер-министру, Ван Аньши, который тоже был изрядным поэтом. Премьер-министр Ван в кабинете отсутствовал, когда к нему пришел Су, но на столе лежали незаконченные стихи о лепестках золотых хризантем, разбросанных ветром по земле. Су дописал к стихам эпиграмму, в которой ехидствовал по поводу того, что Ван Аньши не знает, что хризантемы не осыпаются, и был наказан: его назначили губернатором, а по сути сослали в отдаленную провинцию, название которой вам, юноша, все равно не скажет ничего. Поэт сетовал на несправедливость судьбы и премьер-министра, пока однажды осенью не увидел, как в его саду осыпаются хризантемы: именно в этой провинции был такой особый сорт…

Леев умолк, погрузившись в созерцание, но мальчишка опять все испортил, поторопив его:

- А дальше что было?

- Это уже не так важно. Су написал в столицу письмо с покаянными стихами, и его вернули.

Мальчишка встал, не скрывая своего крайнего удивления.

- То есть, получается, его туда послали только для того, чтобы он увидел хризантемы?

- Да.

- А если бы он оказался плохим губернатором?

- Он был добросовестным чиновником в соответствии с требованиями тогдашней империи. Свои обязанности, я думаю, он и в провинции, и в столице выполнял одинаково хорошо.

- А кем его заменили, когда вернули в столицу?

- Понятия не имею. Это не было интересно автору повести, которую я пересказал вам вкратце, и это не интересно мне.

- Но ведь это важно. Понятно, что мало кто хочет по доброй воле служить в отдаленных провинциях. Неужели не лучше держать на такой должности человека добросовестного, чем гонять его туда-сюда из-за каких-то стихов?

- Дело не в стихах. А в том, что премьер-министр знал, о чем писал, а Су Дун-по упрекнул его в невежестве в то время как был бОльшим невеждой. Готовность бросать вышестоящим такие упреки, не владея должными знаниями, говорит о Су не только как о поэте, но и как о чиновнике. Поэтому ему преподали урок.

Мальчишка поморщился как от зубной боли. Безнадежен, подумал Леев. Как и все космоходы, даже лучшие из них.

- А что сталось с этой империей? – спросил мальчишка.

- Она погибла под натиском варваров.

- И почему я не удивляюсь, - юнец повел своими угловатыми плечами и снова сел, похожий на богомола в своем зеленом комбо.

- Видите ли, юноша, история, рассказанная мной – все-таки повесть с налетом романтизма. В реальности противоречия между Су и Ваном носили все-таки более политический, нежели поэтический характер. Да и дела управления под конец стали так плохи, что подобные «поэтические» ссылки, даже будь они не выдумкой, на фоне тогдашней реальности казались бы делом довольно невинным. Империи гибнут не от того, что один поэт ссылает другого любоваться хризантемами – а от того, что, например, доставка свежих ли-чи для императорской наложницы становится важней содержания армии. Это было, правда, во времена другой династии, но, судя по стихам того же Су, в этом смысле положение дел не улучшилось. Но вот какой урок преподнесла нам та цивилизация: для каждой империи, для каждой династии и цивилизации наступает время расцвета и время заката. И нет смысла стенать, если твоя жизнь пришлась на эпоху сумерек. Нужно заботиться о том, что в твоих силах и смириться с тем, что не в твоих силах. Я не могу исправить мир. Но я могу вырастить хризантемы.

Мальчишка снова поднялся и посмотрел Лееву в глаза:

- Вы ведь дедушка Бет? В смысле – Элисабет Шнайдер-Бон, будущей императрицы?

- Да.

- Тогда я понимаю, почему вы так говорите. С вами этот мир плохо обошелся. Но вы подумайте вот о чем: если эта ваша… цивилизация рухнет, - юнец сделал размашистый жест, очертив чуть ли не полный круг, - разве Бет сможет вынести ее на плечах?

- Мне жаль ее. Но это как раз то, чего я не в силах изменить.

- А вы не хотите попробовать?

- Каким образом?

- Бет захочет встретиться с вами, когда приедет на Биакко. Наверняка захочет – вы же по линии Бона единственный ее родственник. Ну, кроме брата. И вы сможете ей передать мое письмо. Вот и все.

- Вы с ума сошли, молодой человек, - Леев даже отступил назад. – Поверьте, мне хватило четырнадцати лет одиночного заключения. На смертную казнь я напрашиваться не хочу.

- Тогда извините, - юней отошел в сторону к другим хризантемам, действительно золотистым. – Это те самые, которые осыпаются?

- Да. Пойдемте в дом, я сейчас выключу свет, а вы не найдете в темноте дороги в этом лабиринте.

Юноша пошел за ним, а Леев на ходу сообразил, что он пилот – и значит, нашел бы дорогу даже в полной темноте, без щедрого цвета звезд, таких крупных в этих галактических широтах, и так похожих на плотные соцветия хризантем.