"Павел Архипович Загребельный. Я, Богдан (Исповедь во славе)" - читать интересную книгу автора

праздничность, которые уже испокон веку обещает людям суббота?! А может,
будучи человеком эдукованным, - прочел где-то, как еще византийский
император Константин Багрянородный назвал Киев Самбатасом, то есть
Субботовом, наверное взяв это название от хазар, а прочитав такое, решил и
хутор свой назвать точно так же, ибо представлялся он ему как бы маленькой
столицей для рода Хмельницких.
Землю над Тясьмином подарил отцу еще чигиринский староста Данилович,
который был здесь коронным державцем, потом гетман коронный Конецпольский
разрешил заселить. Ведал ли тогда отец, что прорастет на этой земле?
В те времена я еще не был настоящим казаком - был лишь подказаком, и
ехали мы с отцом моим, сотником гетмана Конецпольского, возвращаясь из-под
Киева, ночевали в каком-то доме, кто знает где, а утром очутились над Росью,
где-то неподалеку от Корсуня, и тогда увидели хутор. Он стоял над речкой и
не над речкой, потому что имел еще и свои пруды, а на них плотинная
мельница, луг, сенокосы, дальше - нивы, рощи. В прудах утята с гусями
плавают; кони пасутся на лугу, скот, будто нарисованный, жаворонки вверху
вызванивали, а солнце, какое солнце! Как оно только не играло: по молодым
листьям, и по травам, и по белому цвету на старой груше, и по белым стенам
аккуратных хаток, и по голубому куполу небольшой церквушки. Хутор да еще и
церквушка! (Хутор Золотаренков.)
- Казак если не погибает на войне, - сказал отец, - то прячется в такую
вот глушь или в монастырь. А тут тебе и хутор, и церковь - будто и в
монастыре душа твоя утомленная и измученная. Такой и нам нужно соорудить. И
у нас же земля в одном куске, да лес, да речка, еще и груша-дичок растет. А
криницы выкопаем...
Так мы поселились на берегу широкой раздольной степи, откуда веяли
ветры, летели гуси, дышало прошлое и могущество.
И расстроили свой Субботов.
Уже и сотник Хмельницкий убит под Цецорой. Уже и сын его, то есть я -
Зиновий, возвратился из стамбульской неволи, уже и старость подкралась ко
мне, хотя еще и несмело, но упорно и тяжко, а Субботов в золотом перезвоне
пчел, в зеленой и золотой дымке косовиц, в щедротах плодов и неудержимой
буйности стихий был будто сама вечность. Хутор над рекой - какое счастье
может быть больше? Река текла среди белых песков, пески сияли, солнце
ослепляло, леса стояли зеленой стеной, песком заносило лозняки, талы,
одинокие деревья и целые дубравы, засыпало, засасывало, а воды пречистые
текли себе дальше и дальше, будто обещание бессмертия. Я плыл по реке жизни
неудержимо и постоянно, а сам, собственно, жил на берегу, и берег этот был
всегда молчаливым и таинственным, роскошным, но диким, приветным, но и
враждебным - и если присмотреться повнимательнее, то властелинами этой земли
были разве что тысячелетние дубы и липы в цвету.
Один лишь день - и уже на месте рая твоего только выбитые травы,
вытоптанные и сожженные хлеба, поваленные деревья, разрушенные хаты и
амбары, безводные пруды, чернотроп после чужих коней копытами затоптан,
истоптан, растоптан, и твой маленький сын умирает после панских канчуков, и
жена Ганна при смерти, и цвет глаз твоих Матрона украдена, завезена куда-то,
спрятана, обесчещена.
Что это? И как это? И почему?
Только теперь лежу в Чигирине в гетманских покоях, а мог бы быть при
смерти уже тогда. Но я и думать не думал о смерти! Был из крови и плоти, а