"Павло Загребельный. Диво " - читать интересную книгу автора

Он вышел, немного сутулясь из-за своего высокого роста, а возможно, и
не из-за роста. И прямо из коридора, сверкавшего казенным убранством, сняв
трубку чешского цветного аппарата, который стоял на полированной
монументальной тумбе, позвонил в таксомоторный парк.
И когда уже выезжал из города, увидел миндальное деревцо, которое
первым зацвело здесь. Было много разговоров об этом миндальном деревце.
Курортная газета на традиционном месте поместила традиционный снимок с
традиционной подписью: "Цветет миндаль", но газете никто не поверил, - кому
ведь неизвестно, что фотографы всегда имеют в своих черных конвертах
заблаговременно приготовленные снимки на все времена года, и прежде всего -
для капризной весны, которая то опаздывает, то приходит слишком рано,
пробиваясь сквозь снега и морозы теплым солнышком и зеленой травкой. Но
кто-то там говорил, что газета на этот раз не обманывает, что он сам видел
это деревцо, но было это ночью, и потому он не может точно определить, где
именно оно зацвело и в самом ли деле это миндаль или, быть может, это
какой-нибудь заморский первоцвет, а то и гибрид, выведенный неутомимыми
селекционерами.
Теперь Отава мог убедиться, что миндаль уже зацвел. Деревцо стояло в
нежной бело-розовой пене, такое нереально легкое, что боязно было протянуть
к нему руку: того в гляди - снимется и улетит, как испуганная невиданная
птица, оставляя эту влажную, исхлестанную холодными ветрами землю, забирая
с нее величайшую радость, какая только может быть на свете.


Год 992
БОЛЬШОЕ СОЛНЦЕСТОЯНИЕ. ПУЩА

...Во оды дни и
услышать глусии словеса
книжная и ясн будет язык
гугнивых.

Летопись Нестора

В тот день, когда он пришел на свет, повсюду лежали девственно белые
снега, и солнце ярко горело над ними - огромное низкое солнце над
приднепровскими пущами, и таилась тишина в полях и лесах, и небо было
чистое и красивое, как глаза его матери. Видел ли он эти глаза и небо в них
и слышал ли ту первую тишину своей жизни? Мать родила его среди молчаливых
снегов, и он поспешил подать голос. Старый дед-мороз люто ударил ему в
губы, силясь угомонить первый крик новорожденного, но добрые боги велели
морозу идти прочь, и первый крик прозвучал так, как и надлежало, -
пронзительно, неудержимо, радостно: "Живу!"
Но память жизни дается человеку не с первым его криком, а потом, она
возникает в тебе, будто сотрясение, будто взрыв, и свое бытие на земле ты
исчисляешь с того момента.
Для него мир начался тьмой. Глухая чернота заливала все вокруг, и он
барахтался на самом дне ее, в какой-то тяжкой тине, и плакал отчаянно и
безнадежно. Был он посреди бесконечной, ужасающе чужой дороги, сплошь
погруженной в темноту. Ничего не знал и не видел. Ноги сами угадывали