"Без риска остаться живыми" - читать интересную книгу автора (Акимов Игорь Алексеевич, Карпеко Владимир)

3

Все-таки надо вернуться немного назад и хотя бы в нескольких словах обрисовать предысторию. Иначе, если не сделать этого специально, придется ежеминутно оглядываться; а ничто так не убивает интереса к рассказу, как бесконечные пояснения и уходы в прошлое.

К сожалению, здесь законы искусства и правды жизни расходятся. Потому что на войне человек живет прошлым; там его думы, там его корни, и даже на будущее он смотрит через призму прошлого. Кстати, о будущем все-таки старались не говорить. Война ведь. Дурной знак.

Накануне — это было 18 сентября — под вечер дивизия вышла к Гауе.

Истекали третьи сутки, как противник исчез.

Такой прыти от немцев не ждали. И такой ловкости тоже. Уж как радовались, когда в ночь на шестнадцатое сбили их с последнего рубежа!.. Соседи давно ушли вперед, ругались по рации чуть ли не открытым текстом: так, мол, растак, и без того людей не хватает, а тут еще по вашей милости приходится держать на флангах чуть ли не каждого третьего… Что поделаешь — Земгалия! То на сотню километров не сыщешь пригодного для обороны рубежа, а то вдруг встретится такое место, что хоть целой армией прогрызайся — все зря, не война, а чистое кровопускание.

Но не долго радовался комдив генерал Суржанов. Когда наутро он затребовал данные о количестве пленных и трофеях и увидел эти жалкие цифры, он понял, что произошло. Однако сразу не поверил. Не хотелось верить, что не побили противника, а он сам ушел. Дивизия бросилась по следу — и «провалилась». Немцев не было нигде.

Плохо, когда враг упирается отчаянно; но куда хуже, если не знаешь, где он, откуда ждать удара.

За обедом маститый, огромный генерал Суржанов был мрачен. Он похвалил все блюда: и заливное, и щи, и любимые биточки с глазуньей, — но каждое только попробовал — и тут же отставлял. Под конец он не выдержал:

— А, черт! В глотку ничего не идет. — Он резко вскочил и крупно зашагал к своему «виллису». Уже сидя в машине, сказал адъютанту: — Разыщи Кулемина… Что-то мне сдается, он с новым начштаба все никак общего языка не найдет.

Капитан Кулемин был командиром разведроты, в просторечьи — «дивизионки». Дело свое он знал и исполнял отлично, и полковнику Касаеву, который прибыл в дивизию только в конце июля, незадолго до начала наступления, это было уже известно. Тем не менее репутация не спасла Кулемина от неприятного объяснения с начальником штаба. Обиднее всего было то, что оба понимали бессмысленность этого разговора. Дивизия должна была спешить, и она спешила, и у разведчиков просто не было физической возможности далеко опередить своих, да еще по всем возможным направлениям.

Застать противника на Гауе никто серьезно не рассчитывал. Хоть и водная преграда, но удержаться на ней было бы мудрено: с вражеской стороны берег реки был пологий; пляжи, заливные луга, редкий кустарник, и с южного берега, с обрыва — вес как на ладони видно. И все же где-то теплилась надежда: а вдруг немцы соблазнятся…

Соблазнились!

Но когда надежда оказалась реальностью, когда в шестом часу вечера командир головного батальона прокричал по рации, что на том берегу немец, что авангард встречен заградительным огнем, причем бьют не только минометы, но и тяжелый калибр — стопятидесятимиллиметровки, а уж их-то немец без серьезного прикрытия держать не будет, — генерал Суржанов все же не поверил в возможность такого со стороны противника нелепого поступка. Карта была перед ним, да он и помнил ее во всех деталях; и у него не укладывалось в голове, зачем нужно было так далеко удирать, чтобы остановиться на самом неподходящем месте.

— Тринадцатый! — сказал Суржанов. — Все-таки попытайтесь форсировать. Будьте понастойчивей, понастырней! Через полчаса к вам подойдет теща (так в его дивизии именовали батальон «тридцатьчетверок»). Но вы не ждите её. Попробуйте сами…

Единственным аргументом, колебавшим уверенность генерала, был мост через Гаую. Не ахти какая ценность, обычный деревянный мост, правда достаточно прочный, чтобы выдержать даже тяжелые танки. Немцы его не взорвали. Может быть, оставили как приманку, чтобы русские атаковали именно здесь — где их как раз и ожидают; а может быть, они готовили контрудар… Но все это было уж слишком просто, слишком откровенно. На этой войне так не воевали.

Головной батальон попытался выполнить приказ, был встречен плотным прицельным огнем шестиствольных минометов, а уже на самом берегу крупнокалиберными пулеметами. Они били из кустарника на немецкой стороне, щедро и без опаски: когда еще русские подтянут артиллерию, чтобы их подавить!.. Светящиеся веера то здесь, то там разворачивались над темной вечерней водой; потери все возрастали. А «геща» застряла, даже моторов пока не было слышно. Комбат рискнул, выдвинул на прямую наводку взвод «сорокапятимиллиметровок» из приданной батареи. Но едва эти пушчонки затявкали, как немцы навалились на них всем скопом: опять ударили шестиствольные минометы, а следом, почти сразу, — тяжелая артиллерия. Одну пушечку все же удалось спасти.

Похоже, немцы упирались всерьез.

Дивизия подтянулась к реке и стала разворачиваться. В лесу зазвякали топоры, зашаркали пилы; через час капитана Кулемина вызвали на КП. Предстояло получить обычное задание: «уточнить передний край обороны противника… наметить… выяснить…» — и т. д. и т. п. В общем, минутное дело; но полковник Касаев решил им воспользоваться, чтобы лишний раз подчеркнуть, кто есть кто. Он сидел в большой палатке совсем один, возле стола, на котором была развернута крупномасштабная карта района, а поверх нее лежали два раскрытых блокнота, паркеровская авторучка и любовно очиненные толстые карандаши «Сакко и Ванцетти» — красные и синие. Карта была немецкая, но наклеенная на марлю. Все уже знали в дивизии, что наклеивать карты было любимым занятием полковника; он специально возил рулон марли и особый клей, от которого карта не желтела и не обесцвечивалась даже через месяц; клей этот, конечно же, он никому не доверял.

Касаев был невысокого роста, очень плотный, но не толстый; вернее сказать — не жирный, что не мешает подчеркнуть, поскольку со стороны он часто казался круглым. На круглой голове носил седой бобрик, но чапаевские усы его были совершенно черными, что вызывало в штабе кривотолки. Некоторые полагали, что Касаев подкрашивает усы. Это можно было бы отчасти проверить, если бы хоть раз удалось увидеть его небритым; но Касаев, что бы ни происходило вокруг, брился два раза в сутки, «как англичанин»; а прямо спросить у него об этом — даже в шутку, даже за рюмкой — никто не решался.

Сейчас Касаев сидел боком к столу, упершись взглядом куда-то в угол, над раскладной походной койкой. Шинель была накинута на плечи и подобрана под локти. Керосиновая лампа с рефлектором висела на столбе за его спиной, так что выражения лица прочесть было нельзя.

Он чуть кивнул, когда капитан доложил о прибытии, но даже не повернулся и сесть не предложил; словно тут же позабыл о существовании Кулемина.

Так прошло минут семь.

Капитан Кулемин понимал смысл этой молчаливой обработки и ничем не выражал нетерпения.

— Ну, как жить будем?.. Как будем воевать, товарищ капитан? — немного повернул голову в сторону собеседника полковник.

Тут бы следовало промолчать, и Кулемин понимал это, но неожиданно для себя сказал:

— Все так же, товарищ полковник.

Ответ был не менее абстрактен, чем вопрос.

Начальник штаба, взглянув на часы, буркнул:

— Надо уточнить передний край противника. Давай, пошевели свою братию. Приказ уже готовится.