"Хольм Ван Зайчик. Дело непогашенной луны ("Одрусь" #7) " - читать интересную книгу автора

давно крашенным, облупившимся железом крыльцу, по сторонам которого тихо,
как смирившиеся с судьбой неизлечимо больные, угасали кусты отцветших роз, -
а навстречу, метя булыжник черной рясой, требовательно выставив вперед
окладистую бороду, чинно вышагивал рослый и дородный... как это у них? Не
пастор, не ксендз, а... поп? Да, именно. И поп его тоже увидел. Его
почему-то все сразу видели. Он еще только миновал ворота, пытаясь понять про
женщин: не монахини, не послушницы, а... как это у них зовется? Труженицы?
Трудницы? А поп его уже увидел. Голый среди одетых, всегда. Поп прошел мимо
поклонившихся ему женщин, лишь едва кивнув им в ответ, и решительно поспешил
ему навстречу. Он остановился, уже понимая, что его здесь не ждут. Он не
ошибся. Поп встал поодаль, шагах в трех, словно боялся заразы. "Или это
опять моя мнительность?" - успел подумать он, неловко оцепенев на краю
двора.
- Ты куда это забрел, мил-человек? - спросил поп. - Или заплутал? Ты бы
шел лучше своей дорогой.
Глаза попа непримиримо сверкали, и ему казалось, в них плясало: нам тут
иудино семя без надобности. У него лишь зубы заскрипели. Слишком много для
одного дня, слишком. Ничего особенного не было на самом-то деле, в этих
словах, но он бы, наверное, плюнул попу в лицо; он наверняка жалел бы потом
об этом, такой поступок шел совершенно вразрез с его воспитанием и его
принципами, - однако сейчас он был уже на грани срыва... Она порывисто
обернулась со ступеней крыльца, и в ее глазах были растерянность и стыд. Ему
показалось даже, что она едва не бросилась обратно... чтобы его защитить?
смешно! - но ему так показалось. Ей было стыдно за своего, и она хотела
спасти от него чужака; далеко не все на такое способны. Подруги, с которыми
она держалась за руки, ничего не заметив и не поняв, потянули ее внутрь. Он
молча повернулся и пошел обратно к своему "майбаху"; в сущности, он не так
уж далеко от него ушел.
Он вдруг подумал: а если бы такой вот поп без спросу забрел ни с того
ни с сего в синагогу, что сказали бы ему там?
Лучше было даже не пытаться вообразить. Стыд и тоска...
А когда он успокоился, мысли его снова потекли не туда. Вместо того
чтобы сокрушенно повторить: "Как они все нас ненавидят" - и затем как
следует прополоскаться в живительном настое ответной ненависти, он затеял
размышлять. И размышлял вот о чем: всякое учение подразумевает толику
духовного насилия - для воспитания молодых и неокрепших, для поддержания
падших духом и отчаявшихся, для вразумления усомнившихся... Стало быть,
учить других обязательно тянутся люди, которым просто-напросто нравится
командовать и заставлять. Именно они оказываются активнее и авторитетнее
всех. Но без веры человека нет, значит, этого не избежать. И значит,
единственное спасение - пусть это тоже полумера, но другой не выдумать
вовсе, - это чтобы в обществе (прости, дедушка, но даже в том обществе,
которое когда-нибудь создадим мы) всегда уживалось несколько учений, тогда
авторитарные личности каждого хоть как-то будут уравновешивать друг друга.
Если религия, или вообще какая-то система взглядов, окажется единственной -
все властолюбцы постепенно сконцентрируются в ней, и она раздавит общество,
как грузовик давит попавшую под колесо лягушку: короткий и мокрый лопающийся
звук, почти неслышный в рокоте мотора, и кишки брызжут в стороны...
Уже неподалеку от дома он подумал (и к этому времени размышления
настолько привели его в чувство, что он смог даже усмехнуться в сердце