"Евгений Замятин. Сла" - читать интересную книгу автора

- Хоть дожить, поглядеть, - сказала она и стиснула, повернула на пальце
серебряное кольцо. Кольцо было просторно, и вся Анна похожа была на пустой
наполовину сверток - из свертка что-то потеряно, упаковка ослабла, и каждую
минуту все могло рассыпаться.
Снизу к Цыбину быстро шел Клаус Остранд, шумно, по-коровьи, дыша.
- Пожалуйста, пойдешь со мной на селедку, - сказал он.
- Сколько? - спросил Цыбин.
- По пятнадцать с пуд.
- Двугривенный - меньше не пойду. Клаус задышал еще громче, побагровел,
потоптался и молча зашагал дальше - к Туюлинской избе. Цыбин не двинулся с
места, только под скулами на лице у него проступили крутые узлы, как на туго
натянутом парусе. Игра шла крупная: ставкой была цыбинская ела. Если Сашка
Туюлин проспался после вчерашнего, так ясное дело - Клаус пойдет в море с
ним, а Цыбин останется на берегу, тогда - прощай, ела. Был тот самый час,
когда ночное солнце ненадолго останавливалось, в небе и с открытым глазом
дремало над угольно-черными скалами Оленьего острова. Все было вдесятеро
слышнее, чем днем, каждое слово, каждый плеск весла, каждый удар сердца.
- А если Клаус не вернется? - сказала Анна. Цыбин молчал. Шлюпки с
черными людьми бежали к ботам и елам. На одной посудине, громыхая цепью, уже
вытягивали якорь. Клауса не было видно. Цыбин встал и вошел в избу, чтобы не
видеть, как все уходят в море.
В избе он сел на лавку, поглядывая на сапоги.
- Хм... До зимы, пожалуй, дотянут... - сказал он спокойно, изо всех
сил. Тут же вспомнил, что нынче утром уже говорил это Анне - и освирепел.
Ну, чего стоишь? Чего пялишься? - закричал на нее.
В дверь просунулось красное, бритое лицо Клауса.
- Согласно. Идем... чшорт! - сказал он сердито. У Цыбина внутри стало
быстро, горячо. "сла"... - екнуло сердце. Он встал.
- Ну, идем... - сделал шаг - и не вытерпел, заорал вовсю, как на море
во время шторма, когда надо перекричать ветер, облапил Клауса, поднял его.
- Ты что? С ума сошел? - еле продышал. Клаус.
Цыбин и правда как свихнулся. Он, не переставая, говорил, белые зубы
сверкали, в шлюпке он ударил веслом так, что весло хряснуло пополам, Клаус
ругался по-норвежски.
Когда причалили к Клаусову боту, Цыбин похлопал бот рукою по обшивке:
- Эх, Клаус, посудина у тебя! - и прибавил: - Ну, ничего...
А в этом "ничего" и было все. Наполовину игра была уже выиграна,
оставалось взять еще одну карту: у моря - и тогда... Тогда - ела, тогда
новая, великолепная жизнь!
Море было ласковое - как будто оно никогда не вставало на дыбы, не
ревело бешеной, белой пастью, не глотало таких же белозубых крепких людей,
как Цыбин, как Клаус, как его младший брат Олаф. Океан по-кошачьи играл с
ними - вдруг спрятал селедку, нигде не видно было кипеней на воде, все
растерялись, захлопали паруса, остановились сердца у моторов.
Лепная ела старика Фомича пробежала под самой кормой у Клаусова бота.
Короткий, раскорячивши корневища-ноги, Фомич стоял на носу и кричал Клаусу:
- Черти-и! Шлепалы-ы! Машинами своими всю селедку распугали! Назад,
назад ворочай - она назад пошла!
И все поворачивали. Против солнца паруса вырезались на голубизне
черные, как уголь, взят галс - и паруса уже белые, под лопоухими