"Валерий Замыслов. Иван Болотников (Исторический роман) " - читать интересную книгу автора

башнями, белокаменные соборы с золотыми куполами, а потом все спуталось,
смешалось, и он провалился в глубокий сон.
Очнулся, когда дружно ударили колокола на звонницах, и поплыл по
цареву Кремлю малиновый звон. Поднялся с лавки, зевнул, перекрестился на
образ.
В келью неслышно ступил молодой послушник - позвал Васюту в малую
трапезную. Здесь, за длинным широким столом, сидели на лавках десятка два
парней и мужиков в мирской одежде. Все они пришли в Москву за посвящением.
Ели похлебку из конопляного сока с груздями, вареный горох, пироги с
капустой, запивали киселем.
Подле Васюты, утирая пот со лба, шумно чавкал дебелый бородач в
темно-зеленом сукмане. Облизывая деревянную ложку, повернулся к Васюте.
- Откель притащился?.. Из Угожей. А я и того далече. Из Каргополя
пришел к святейшему.
Васюта крутнул головой: сторонушка - самая глушь, за тыщи верст от
стольного града.
- Как же добрался? У вас там сплошь леса да болота, сказывают.
- Хватил горюшка. Едва медведь не задрал. Хорошо, сопутник вызволил,
он-то до самой Москвы со мной брел. А третий в болоте утоп. Колобродный
был, все о гулящих женках бакулил. Вся-де услада в них...
- Грешно срамословить! - пристукнул посохом седобородый келейник,
надзиравший за трапезой.
Застолица примолкла, а потом, когда поели, все встали на молитву.
Келейник и тут досматривал, буравил маленькими, колючими глазками каждого
богомольца.
- Нет в тебе усердия. Поклоны малы и в молитве не горазд. Чтешь
путано, - заворчал он на каргопольца. Тот зачастил, суматошно заколотил в
грудь перстами, ударяясь широким лбом о пол. Васюта прыснул, а дотошный
келейник тут как тут.
- Зело весел, отрок. На молитве!
- Прости, отче, - унимая смешинку, повинился Васюта.
На другой день в Крестовой палате были назначены смотрины. Все стали в
один ряд, а патриарх Иов сидел в резном кресле. На нем белый клобук с
крылами херувима, шелковая мантия с бархатными скрижалями1, на груди
темного золота панагия2 с распятием Христа, унизанная жемчугом и
изумрудами; в правой руке патриарха черный рогатый посох с каменьями и
серебром по древку.
Васюта оробел: лик святейшего был суров, величав и неприступен;
казалось, что сам господь сошел с неба и воссел в расписном кресле, сверкая
золотыми одеждами.
"Первый после бога... Святой. Должно, все грехи мои ведомы. Парашку-то
проманул. Так ведь сама ластилась... Не угожу в батюшки", - подумалось ему.
Патриарший казначей представлял каждого святейшему. Тот слегка кивал
светло-каштановой бородой, молчаливо поглаживая белой холеной рукой
панагию. Когда казначей молвил о Васюте, патриарх оживился.
- Из Угожей?.. Добро, добро, сыне. Выходит, преставился Паисий...
Боголюбивый был пастырь, на добрые дела мирян наставлял. Любил я Паисия.
Иов широко перекрестился, лицо его стало задумчивым; когда-то он ведал
Ростовской епархией, и отец Паисий был в числе его самых собинных пастырей.
В Крестовой было тихо, никто не посмел нарушить молчания святейшего;