"Валерий Замыслов. Огнем и мечем ("Иван Болотников" #2) " - читать интересную книгу автора

Но Болотников, неожиданно для всех, принял сторону Беззубцева.
- Плохо, други, коль кромцев в беде оставим. Не они ль первыми на
Шуйского поднялись? На Кромы ныне весь народ смотрит. Сомнет крепость
Шубник - и подрежет думы о волюшке. А то худо, думам тем надо крылья дать,
дабы вольной птицей по Руси полетели. Негоже нам братьев своих покидать. Да
и другое зело важно. Беззубцев прав: через Кромы прямой путь на Москву. Не
зря ж Шуйский поспешает к оной крепости. Ведь на Елец же он не двинул рать,
коварец. А там и пушки, и броня. Выходит, Кромы ему нужнее. Ближняя
соломка-де лучше дальнего сенца. Не так ли, други?
- Пожалуй и так, батько, - согласился Устим Секира.
- На Кромы, воевода, - молвили Нечайка Бобыль и Тимофей Шаров.
Нагиба же отмолчался. Уходил с совета сумрачным.
"Не промахнулся ли, батька? Беззубцева послушал. А вдруг тот царев
лазутчик? Что ему казаки да лапотная голь".
Выступать решили утром. А в тот же день в Путивль вернулся Матвей
Аничкин. Вошел в Воеводскую с казаком в алой чуге. Казаку лет за сорок,
чернявый, сухотелый, нос с горбинкой; загорелое лицо в сабельных шрамах,
курчавая борода с сединой.
- Здорово жили, воевода... Не признал?
- Федор! - ахнул Иван Исаевич. - Федька, дьявол!
Воевода поспешно поднялся с лавки, крепко обнял Берсеня, а тот,
несказанно радуясь встрече, восклицал:
- Жив, жив, друже любый!
Затем, отступив на шаг, зорко глянул на Ивана Исаевича.
- Однако ж хватил ты горюшка. Вон и борода в серебре, и кудри
посеклись. А ведь каким орлом по степи летал.
- Да и тебя, Федор, жизнь изрядно тряхнула. Вижу, в курене не
отлеживался. Ишь, как лицо изукрасили. Ятаганом?
- Было, Иван Исаевич. И ятаган, и ордынская сабелька. Дикое Поле!.. А
сам-то как из полону выбрался?
- То сказ долгий, Федор. Как-нибудь на досуге... Много ли донцов
привел?
- Две тыщи.
Болотников вновь крепко обнял Берсеня.
- Доброе воинство. Приспел ты в самую пору, Федор.


Блеклое поранье.
Щербатый месяц свалился за шлемовидную маковку храма.
На караульных башнях клюют носами дозорные глядачи.
Путивль спит.
Иван Исаевич стоит на крепостной стене. Взор его устремлен в туманную
даль. Вот-вот заиграет заря, опалив малиновым разливом поля и перелески.
Лицо Болотникова отрешенно-задумчиво.
"Господи, какая тишь! Какая благость окрест. Как будто нет на земле ни
горя, ни лиха. Жить бы, радоваться да доброй работушкой душу тешить...
Бывало, в эту пору с отцом в луга снаряжались. Славно-то как! Медвяные росы,
густое сочное дикотравье в пояс. А воздух? Хмельной, пахучий. Душа поет...
Отец без шапки, в белой рубахе. Косит - залюбень! Ловко, сноровисто, ходко.
А как он стога вершил, какие одонья выкладывал!.. Добро в лугах, привольно".