"Станислав Зарницкий. Дюрер " - читать интересную книгу автора

покровителей из богатых да знатных было широко известно в городе. Видели и
то, что работает Дюрер день и ночь не покладая рук с одной целью -
разбогатеть, подняться выше, ослабить оковы, ограничивающие свободу
ремесленника. Правда, мастер о своих мыслях и планах предпочитал не
распространяться, поэтому многие его коллеги считали его человеком себе на
уме, скрытным и хитрым, с которым нужно было держать ухо востро. Уж не
собирается ли он пролезть в общество патрициев? А что, с него станет! Но,
задав себе этот вопрос, потешались над его нелепостью: скорее побегут воды
Пегница вспять и падут нюрнбергские крепостные стены, чем подобное случится.
Дело в том, что те сорок патрицианских семей, которые испокон веков
управляли Нюрнбергом, с недавних пор еще ревностнее стали охранять свои
привилегии. Время было не, такое, чтобы расслабляться и отпускать узду.
Привычное и устоявшееся теряло прочность на глазах. Хозяева города
врожденным инстинктом политиков чувствовали это. Призрак 1348 года, когда
ремесленники изгнали из города патрициев и создали из своих представителей
новый городской совет, вдруг уплотнился и стал обретать более реальные
контуры. Если бы только ювелир Дюрер стремился к богатству и власти! А то,
пока что, правда, вполголоса, стали намекать о своих претензиях не в меру
разбогатевшие владельцы оружейных мастерских и железоплавилен, хозяева
текстильных мануфактур, менялы и ростовщики, совладельцы серебряных
рудников, купцы, державшие в своих цепких руках торговлю чуть ли не со всем
известным миром. Как удавалось им обходить существующие законы,
предписывавшие иметь в мастерских не, более трех учеников и подмастерьев, -
одному богу известно. На Кобергера, к слову, работало более сорока человек,
и это сходило ему с рук. Патриции напоминали чуть ли не ежедневно, что
согласно запрету Карла IV, примерно наказавшего в 1349 году взбунтовавшуюся
нюрнбергскую чернь, ремесленнические цехи не должны заниматься политической
деятельностью. Но все эти напоминания повисали в воздухе. Деньги давали
силу, хотя в соответствии со стародавними нюрнбергскими законами ходили до
сих пор новоявленные богачи в домотканой одежде, их супруги не надевали
золотых колец и браслетов и не оскорбляли своим присутствием балы и
танцевальные вечера в городской ратуше.
Внешне, однако, все выглядело спокойно. И вроде бы никто из
разбогатевших не рвался к власти. Но, как поговаривали умудренные опытом
мастера-оружейники, достигла жизнь того изгиба, когда вот-вот все должно
было сломаться.
Об этом усиленно думали в Малом совете, или иначе Совете сорока,
вершившем судьбы города и состоявшем только из представителей сорока
патрицианских семей. Они тщательно отгораживались от нюрнбергского плебса и
выталкивали из своей среды тех, кто разорился, кто не мог сохранить и
приумножить свое состояние. Так что и здесь деньги давали власть. Иначе и
нельзя: Совет сорока - это недремлющее око, оно постоянно должно держать в
поле зрения всех этих ремесленников. Чтобы как-то успокоить их недовольство
нюрнбергскими порядками, было принято решение определить восемь наиболее
зажиточных мастеров. Один из них время от времени получал голос и место в
совете, но не право выступать от имени своего цеха. Другой отдушиной был
Большой совет, куда назначались двести представителей разных сословий,
получавших титул "назначенного" или "уполномоченного". Полномочия, однако,
были куцые - выступать в качестве свидетелей в городском суде, заверять
нотариальные акты и присутствовать при выборах членов Малого совета. Большой