Глава 10

Первое воскресное наступление на Фуэнтес-де-Оньоро было предпринято теми же самыми французскими пехотинцами, которые нападали за два дня до того и с тех пор занимали сады и дома на восточном берегу ручья. Они собрались тихо, используя каменные ограды садов и огородов, чтобы замаскировать свои намерения, и затем, без единого залпа и даже не потрудившись выпустить линию застрельщиков, синемундирная пехота ринулась через полуразрушенные ограды вниз, к ручью. У шотландской пехоты в обороне было время для одного залпа, и потом французы были уже в деревне, карабкаясь на баррикады и перескакивая через стены, обрушенные гаубичными снарядами, которые падали среди хижин два часа кряду после рассвета. Французы оттеснили шотландцев глубоко в деревню, где один отряд наступающих загнал две роты горцев в тупик. Нападавшие довели загнанных в угол солдат до безумия, заливая узкое русло переулка лавой мушкетного огня. Некоторые из шотландцев пытались убежать, обрушив стену дома, но французы ждали их и на той стороне и встретили падение стены еще большим количеством мушкетных залпов. Выжившие горцы забаррикадировались в домах по обеим сторонам переулка, но французы беспрерывно стреляли в окна, смотровые щели и двери, затем подогнали легкую пушку, начавшую стрелять вдоль переулка, пока наконец со всеми своими офицерами, убитыми и ранеными ошеломленные горцы не сдались.

Нападение на загнанных в угол горцев отвлекло людей от главной атаки вверх по центральной улице деревни в гору. Варвикцы, снова бывшие в резерве, спустились с плато, чтобы помочь оставшимся шотландцам, и вместе они сначала остановили французов, затем отогнали их к потоку. Сражаться приходилось на смертельно короткой дистанции. Мушкеты извергали пламя в каком-нибудь футе от их целей, а после выстрела солдаты использовал их как дубины или кололи врага штыками. Все они охрипли от крика и от того, что дышали дымом и пылью, которые висели в воздухе среди этих узких, кривых улочек, где в сточных канавах текла не вода, а кровь и где мертвые тела использовали, чтобы забаррикадировать каждую дверь и каждое крыльцо. Шотландцы и варвикцы пробили себе дорогу под гору, но каждый раз, когда они попытались выбить французов из последних домов, недавно установленные в садах пушки открывали огонь картечью, заливая нижние улицы деревни и переулки грохочущим градом смерти. Кровь стекала к ручью. Защитники деревни были оглушены треском мушкетов и громом артиллерии, но не настолько оглушены, чтобы не слышать зловещую дробь приближающихся барабанов. Новые французские колонны пересекали равнину. Британские пушки с горного хребта рубили шеренги надвигающихся войск пушечными ядрами и осыпали их сверху шрапнелью, но колонны были огромны, а орудия у обороняющихся немногочисленны, так что великое множество солдат продолжили движение вперед к восточным садам, откуда с воинственными криками дикая орда в косматых черных киверах устремилась через ручей в деревню.

Эти новые нападавшие были рослые гренадеры: самые сильные мужчины и самые храбрые бойцы, каких только могли собрать в дивизиях нападавших. Они носили усы, эполеты и высокие медвежьи шапки как отличительные знаки их особого статуса, и они штурмовали деревню, рыча от восторга, который поутих, когда они очистили улицы огнем мушкетов и штыками. Усталые варвикцы отступили, и шотландцы вместе с ними. Еще больше французов пересекло поток — словно бесконечное наводнение синих мундиров, которые вслед за отборными гренадерами хлынули в переулки и дома. Сражение в нижней части деревни было самым трудным для нападавших, поскольку, хотя желание победы гнало их вперед, к центру деревни, их продвижению мешали мертвые и раненые. Гренадеры падали на камнях, предательски скользких от крови, однако их численное превосходство над обороняющимися было слишком очевидным, чтобы что-то могло остановить их. Некоторые красные мундиры пытались очистить улицы залповым огнем, но гренадеры пробирались через глухие переулки или через садовые ограды, чтобы обойти роты красных мундиров с фланга, так что тем оставалось подниматься в гору сквозь пыль, битую черепицу и горящую солому в верхней части деревни. Раненые жалобно взывали, умоляя товарищей отнести их в безопасное место, но нападающие надвигались теперь слишком быстро, и шотландцам и англичанам приходилось слишком быстро отступать. Они оставили всю деревню, бежали из домов в верхней части деревни, чтобы найти убежище на кладбище.

Авангард французских гренадер, наступавших от деревни вверх к церкви, был встречен залпом мушкетов солдат, ждущих позади кладбищенской ограды.

Идущие впереди упали, но шедшие позади перепрыгивали через умирающих товарищей, чтобы атаковать ограду кладбища. Штыки и стволы мушкетов лязгали по камням, и вот уже могучие французские солдаты перелезали через ограду, а в некоторых местах даже обрушивали ее, чтобы начать охоту на оставшихся в живых среди могильных холмов, упавших памятников и сломанных деревянных крестов. И еще больше французов поднялись из деревни, чтобы поддержать атаку, затем сокрушающий огонь винтовок и мушкетов ударил из-за каменных глыб на залитом кровью склоне. Гренадеры падали и катились под гору. Второй британский залп раскатился над потревоженными пушечными ядрами могилами, и еще больше красных мундиров появилось из-за линии гребня горного хребта и начали стрелять перекатывающимися залпами из-за церкви и от седловины среди поля, где Веллингтон наблюдал, ошеломленный, как этот неудержимый поток французов докатился почти до копыт его лошади.

И тут, на некоторое время, атака была остановлена. Французы сначала забили деревню мертвыми и ранеными, потом они захватили ее, а теперь они взяли и кладбище. Их солдаты присели позади могил или позади сложенных штабелями трупов врага. Они были только в шаге от вершины горного хребта, только в шаге от победы, в то время как позади них, на равнине, изрытой пушечными ядрами и опаленной разрывами бомб, заваленной телами мертвых и умирающих солдат, еще больше французской пехоты прибывало, чтобы помочь атакующим.

Нужен был только еще один удар — и тогда орлы Франции полетят свободно.

Легкая дивизия сформировала свои батальоны в сомкнутые ротные колонны. Каждая рота образовала прямоугольник: четыре шеренги в глубину и от двенадцати до двадцати колонн в ширину, потом десять рот каждого батальона выстраивались в колонну так, что с птичьего полеты каждый батальон теперь напоминал стенку из узких красных кирпичей. Потом, одна за другой батальонные колонны развернулись спиной к противнику и начали двигаться на север к плато. Французская кавалерия немедленно начала их преследовать, и воздух огласился какофонией труб, одна за другой зовущей в наступление.

— Строиться в каре от первых шеренг! — закричал полковник батальона красных мундиров, который был ближе всех к Шарпу.

Майор, командующий идущими впереди батальона ротами, приказал, чтобы первый «кирпич» остановился, а второй пристроился к нему, так что эти два «кирпича» образовали одну длинную стену в четыре шеренги глубиной и сорок человек в ширину.

— Равняйте ряды! — кричали сержанты, и солдаты подходили ближе друг к другу и смотрели направо, чтобы удостовериться, что их шеренга вытянулась по прямой. Пока первые две роты равняли ряды, майор отдавал приказы следующим ротам.

— Секции оборот наружу! Тыловые секции ближе к фронту! — Французские трубы надрывались, и земля дрожала от ударов копыт, но голоса сержантов и офицеров звучали спокойно, несмотря на угрозу. — Оборот наружу! Па-ад-равнялись! Тыловые секции ближе к фронту!

Шесть рот центра батальона теперь разделились на четыре секции каждая. Секции, как двустворчатые двери, расходились: две направо и две налево — и солдаты, двигающиеся в центре сокращали свои шаги от тридцати до двадцати дюймов, в то время как солдаты по краям удлинили свои до тридцати трех дюймов, и таким образом секции разворачивались наружу, образуя две боковые стенки каре, фронт которого был образован первыми двумя ротами. Конные офицеры торопились загнать своих лошадей в быстро формирующийся квадрат, который представлял из себя, в действительности, прямоугольник. Обращенный на север фронт был образован двумя передовыми ротами, затем две более длинные боковые стороны были сформированы следующими шестью, развернувшимися наружу, в то время как последние роты просто заполнили свободную четвертую сторону.

— Стой! Кру-у-гом! — кричал майор, командующий последними двумя ротами.

— Приготовиться отражать кавалерию! — крикнул полковник, как будто вид надвигающейся французской конницы не был достаточным предупреждением. Полковник вытащил саблю, а свободной рукой прибил слепня. Знаменосцы стояли возле него: два юных прапорщика держали драгоценные флаги, которые охраняла команда отборных солдат под командой крепко сложенных сержантов, вооруженных эспонтонами.

— Задние шеренги! На пле-чо! — приказал майор. Стоящие ближе к центру каре шеренги не должны были стрелять, образуя резервы батальона. Кавалерия была уже в ста шагах и быстро приближалась — летящая масса обезумевших лошадей, поднятых сабель, труб, флагов и грома.

— Передняя шеренга… на колено! — крикнул капитан. Передняя шеренга опустилась на одно колено и уперла мушкеты с примкнутыми штыками в землю, чтобы создать вокруг каре непрерывную преграду из острой стали.

— Приготовиться! — Две внутренние шеренги взвели курки своих заряженных мушкетов и прицелились. Весь маневр был проведен в ровном темпе, без суеты, и внезапный вид нацеленных мушкетов и выставленных штыков убедил скачущих в первых рядах кавалеристов уклониться в сторону от устойчивого, бесстрастного и молчаливого каре. Пехота в каре почти в такой же безопасности при атаке кавалерии, как к себя дома в кровати, и батальон красных мундиров, выстроившись в каре так быстро и так спокойно, сделал французскую атаку бесполезной.

— Очень хорошо, — сказал сержант Латимер, отдавая дань профессионализму батальона. — Отлично проделано. Прямо как на плацу в Шорнклифе.

— Пушка справа, сэр, — крикнул Харпер. Люди Шарпа занимали одно из тех скалистых обнажений, что окружали равнину и давали защиту стрелкам от угрожающей кавалерии. Их работа состояла в том, чтобы стрелять из укрытия по кавалерии и особенно по французской конной артиллерии, которая пыталась извлечь пользу из перестроения британцев в каре. Солдаты в каре были в безопасности от атак кавалерии, однако ужасно уязвимы для пушечных ядер, но и артиллеристы были в той же степени уязвимы для точных выстрелов британских винтовок Бейкера. Легкая пушка заняла позицию в двухстах шагах от Шарпа, и расчет пушки наводил ствол на недавно сформированное каре. Двое артиллеристов тащили снарядный ящик от передка пушки, в то время как третий удваивал заряд в почерневшем стволе пушки, забивая жестянку с картечью поверх пушечного ядра.

Дэн Хагман выстрелил первым, и человек, забивающий заряд, крутанулся на месте и схватился за ручку банника, как если бы от этого зависела сама его жизнь. Вторая пуля чиркнула по стволу орудия, оставив яркую черту на закопченной бронзе. Другой артиллерист упал, потом одна из упряжных лошадей была поражена — она взбесилась и стала лягать лошадь, запряженную вместе с ней.

— Внимательнее, — сказал Шарп, — цельтесь, парни, цельтесь. Не тратьте впустую выстрелы. — Еще три зеленые куртки выстрелили, и их пули убедили осажденных артиллеристов присесть позади орудия и передка. Артиллеристы кричали драгунам в зеленых мундирах, чтобы те пошли и выбыли проклятых стрелков из их скалистого орлиного гнезда.

— Кто-нибудь позаботьтесь о драгунском капитане, — сказал Шарп.

— Каре движется, сэр! — предупредил Шарпа Купер, в то время как Хорелл и Кресакр стреляли в отдаленного всадника.

Шарп повернулся и увидел, что каре красных мундиров снова выстраивается в колонну, чтобы возобновить отступление. Он не осмеливался оставаться слишком далеко от защиты мушкетов пехоты. Опасность, как это бывает с каждой маленькой группой стрелков, которые прикрывают отступление, состояла в том, что его люди могут быть отрезаны кавалерией, и Шарп сомневался, что многострадальные французские всадники горят желанием брать пленных в этот день. Солдат в зеленой куртке, пойманный в открытом поле, будет, вероятно, использован для тренировки в сабельной рубке или ударах копья.

— Идите! — крикнул он, и его люди побежали прочь от скал под прикрытие батальона красных мундиров. Драгуны повернулись, чтобы преследовать, и вдруг первые шеренги всадников были отброшены в сторону и истекали кровью — заряд картечи легкой британской пушки попал в них. Шарп увидел купу деревьев слева от линии движения батальона красных мундиров и крикнул Харперу, чтобы тот вел людей в укрытие маленькой рощи.

Французы продолжали изыскивать возможности. Всякий раз, когда батальон совершал марш в ротных колоннах и поэтому выглядел уязвимым для нападения, внезапная волна конницы устремлялась по равнине, и трубы призывали все новых и новых всадников присоединиться к грозной атаке, но тут колонны красных мундиров расходились, разворачивались и выстраивались в каре с такой же точностью, словно тренировались на плацу возле своих казарм. Солдаты не теряли ни секунды: как только каре было образовано, тут же внешнее ряды становились на колено, весь строй ощетинивался штыками, и всадники проносились мимо в бессильном гневе. Несколько порывистых французов каждый раз пытались пролить кровь и приближались галопом слишком близко к каре только для того, чтобы быть выбитыми из седел; иногда британская легкая пушка превращала в кровавую кашу целый отряд драгун или кирасир залпом картечи, но потом кавалерия уносилась за пределы досягаемости, и лошади отдыхали, в то время как каре перестраивалось назад в колонну и упорно продолжало марш. Всадники наблюдали, как пехота уходит, пока новый зов труб не гнал новый поток всадников в поисках еще одной возможности через всю равнину, и снова батальоны сжимались в каре, и снова всадники махали клинками, так и не испившими крови.

И всегда и всюду, впереди, позади и между медленно уходящими батальонами группы зеленых курток стреляли из укрытия, изматывали врага и убивали. Французские артиллеристы стали куда менее охотно выдвигаться вперед, и наиболее трезво мыслящие всадники старались избегать осиные гнезда стрелков, которые жалили так злобно. У французов не было винтовок, потому что император презирал это оружие, слишком медленное для использования в сражениях, но сегодня винтовки стали проклятием солдат императора.

Солдаты императора тоже умирали. Невозмутимые батальоны красных мундиров оставляли не так много вражеских тел после себя, но кавалерия несла большие потери от огня винтовок и орудий. Кавалеристы, лишившиеся коней, ковыляли на юг, неся седла, уздечки и оружие. Некоторые лошади без всадников остались со своими полками и занимали свое место в шеренгах всякий раз, когда эскадрон перегруппировывался, и атаковали рядом с другими лошадями, когда трубы гнали эскадрон в атаку. Далеко позади перемалываемой огнем кавалерии французские пехотные дивизии торопились вступить в бой, но Легкая дивизия превосходила в скорости надвигающуюся французскую пехоту. Когда батальоны перестраивались в колонны, чтобы продолжать отступление, они маршировали как стрелки — сто восемь шагов в минуту, быстрее, чем любая другая пехота в мире. Французский маршевый шаг был короче британского и их скорость на марше была намного меньше, чем у специально обученных войск Легкой дивизии Кроуфорда, поэтому несмотря на необходимость останавливаться и формировать каре для отражения кавалерии, люди Кроуфорда все еще опережали пехоту преследователей, в то время как далеко к северу от Легкой дивизии главные силы британцев перестраивались так, чтобы линия обороны Веллингтона, начинаясь от края плато, образовывала прямой угол с Фуэнтес-де-Оньоро в его вершине. Все, что было необходимо теперь Легкой дивизии, — это добраться благополучно к своим, и армия будет снова в полном составе, расположенная на склонах холмов и готовая обрушиться вниз на французов.

Шарп отвел своих людей еще на четверть мили к скалам, где его стрелки могли найти укрытие. Пара британских пушек неподалеку от этих скал стреляла ядрами и бомбами по французской батарее, недавно перемещенной к роще, которую только что оставил Шарп. Потоки всадников начали стекаться к этой части равнины, поскольку кавалерия увидела уязвимый батальон. Два полка — один красных мундиров, другой португальский — отступали мимо батареи, и жаждущие крови всадники преследовали эти две колонны. В конечном счете кавалерии набралось столько, что колоннам пришлось перестраиваться в каре.

— Разрешите обшарить ублюдков, сэр? — спросил Купер.

— Разрешаю, но всем поровну, — сказал Шарп, подразумевая, что независимо от того, что будет найдено, все должно были поделено на весь отряд.

Купер и Харрис убежали, чтобы обыскать тела, в то время как Харпер и Финн потащили связки пустых бутылок к соседнему ручью. Они заполнили бутылки, в то время как Купер и Харрис распарывали швы зеленых мундиров мертвецов, вспарывали карманы белых жилетов, искали за подкладками киверов, и стаскивали короткие, с белыми шнурками, ботинки. Стрелки возвратились с французским кивером, наполовину заполненным разноцветной коллекцией французских, португальских и испанских монет.

— Бедны как церковные мыши, — пожаловался Харрис, раскладывая монеты по кучкам. — Вы в доле, сэр?

— Конечно, он в доле, — сказал Харпер, распределяя драгоценную воду. Каждый испытывал жажду. Их рты были высушены и засорены едким, соленым порохом из патронов, и теперь они полоскали рты и выплевывали черную жижу, прежде чем напиться.

Донесшийся издалека треск заставил Шарпа обернуться. Деревня Фуэнтес-де-Оньоро была теперь на расстоянии мили, и звук, казалось, доносился из ее узких, забитых мертвецами, улиц, где клубы дыма поднимались в небо. Еще больше порохового дыма поднималось на краю плато, указывая, что французы все еще атакуют деревню. Шарп обернулся, чтобы посмотреть на усталых, потных кавалеристов, которые рассеялись по всей равнине. Он искал серые мундиры и не видел ни одного.

— Время двигаться, сэр? — крикнул Хагман, намекая, что стрелки будут отрезаны, если Шарп не скомандует отход.

— Мы отходим, — сказал Шарп. — Направление на ту колонну. — Он указал на колонну португальской пехоты.

— Вам нравится это, Шарп? — крикнул Кроуфорд, поворачиваясь в седле.

— Замечательно, сэр, просто замечательно! — ответил Шарп, отдавая честь с искренним восторгом.

— Они — негодяи, — сказал Кроуфорд о своих людях, — но умеют драться как дьяволы, не так ли? — Его гордость была понятна, и она даже заставила его нагнуться к Шарпу и побаловать его снисходительной беседой. Точнее, даже дружественной беседой. — Я замолвлю за вас словечко, Шарп, — сказал Кроуфорд, — потому что нельзя наказывать человека за то, что он убил врага, но я не верю, что от моей помощи будет какой-либо прок.

— Не будет, сэр?

— Вальверде — проклятый педераст, — сказал Кроуфорд. — Не любит британцев, и не хочет, чтобы Веллингтону дали шляпу испанского Generalisimo. Вальверде считает, что он сам был бы лучшим Generalisimo, но единственное, что сделал педераст в борьбе с французами, так это обоссал свои и без того желтые штаны и потерял при этом три хороших батальона. Но тут дело не в военной службе, Шарп, тут все дело в политике, всегда в проклятой политике, а каждый солдат должен знать: нельзя оказаться замешанным в политике. Всех этих скользких ублюдков, политических деятелей, надо перестрелять. Всех до последнего! Я привязал бы целую банду лживых ублюдков к дулам пушек и пальнул бы, пальнул бы! Удобрить землю ублюдками, унавозить землю сучьим племенем. Ими и адвокатами. — Мысль об адвокатах явно испортила Кроуфорду настроение. Он хмуро посмотрел на Шарпа, затем дернул узду, чтобы направить коня к знаменам батальона. — Я замолвлю за вас словечко, Шарп.

— Спасибо, сэр, — сказал Шарп.

— Это не поможет вам, — сказал Кроуфорд кратко, — но я попробую. — Он наблюдал, как расположенная вблизи французская кавалерия отошла. — Я думаю, что педерасты ищут другое мясо. — Он приказал к полковнику португальского батальона: — Давайте продолжать движение вперед. Хочу вернуться в расположение к завтраку. Хорошего вам дня, Шарп.

7-я дивизия уже давно обрела безопасность на плато, и теперь головные батальоны Легкой дивизии поднимались по склону под защитой британской артиллерии. Британские и немецкие кавалеристы, которые атаковали снова и снова, чтобы удержать орды французских всадников, теперь вели своих утомленных и раненых лошадей вверх по холму, где стрелки с сухими ртами, с отбитыми отдачей плечами и грязными стволами винтовок тащились в безопасности. Французские всадники могли только наблюдать марширующего противника издали и задаться вопросом, почему на протяжении более чем трех миль, преследуя на равнине, казалось бы, созданной Богом специально для кавалеристов, им не удалось сломить хотя бы один-единственный батальон. Они преуспели в том, чтобы подловить и убить горстку застрельщиков в красных мундирах под открытым небом у основания горного хребта, но заплатили за это дорогой ценой — дюжины мертвых всадников и множество павших лошадей.

Последние колонны Легкой дивизии поднялись на холм под своими знаменами, в то время оркестры приветствовали возвращение батальонов. Британская армия, которая была так опасно разделена, была теперь снова цела снова, но пути отступления для нее все еще были отрезаны и она все еще стояла перед лицом второго, куда более мощного наступления и французов.

Потому что в Фуэнтес-де-Оньоро, улицы которого были уже залиты кровью, новые французские силы наступали под рокот барабанов.

Маршал Массена испытывал раздражение, наблюдая, как две отдельные части армии врага вновь объединяются. Видит Бог, он послал две дивизии пехоты и всю свою кавалерию, и тем не менее они позволили противнику уйти! Но по крайней мере все британские и португальские силы были теперь отрезаны от путей отхода через Кoa, так что теперь, когда они будут побеждены, вся армия Веллингтона будет искать спасения на диких холмах и в глубоких ущельях пограничного высокогорья. Это будет резня. Кавалерия, которая растратила утро так бесполезно, будет охотиться на оставшихся в живых среди холмов, и все, что необходимо сделать, чтобы начать это безудержное и кровопролитное преследование, — это пехоте Массена прорваться через последние заслоны выше Фуэнтес-де-Оньоро.

Французы теперь держали деревню и кладбище. Их авангард был только в шаге от вершины горного хребта, дымившейся от смертоносных залпов красных мундиров и португальцев, которые пулями вспарывали почву среди могил и резко стучали в стены деревенских домов. Уцелевшие горцы отступили к горному хребту вместе с варвикцами, пережившими кровопролитную битву на улицах, и теперь к ним присоединились португальские caçadores, красные мундиры из разных английских графств, застрельщики из долин Уэльса и ганноверцы, лояльные королю Георгу III; все смешались, стоя плечом к плечу, чтобы держать высоты и залить Фуэнтес-де-Оньоро дымом и свинцом. А в деревне улицы были забиты французской пехотой, которая ждала приказа начать последнее победное наступление — из дымящихся домов, через сломанную ограду кладбища, по горбатым могилам и щебню кладбища и затем через гребень горного хребта в уязвимый тыл противника. Налево от направления их наступления будет белостенная, выщербленная пулями церковь на выступе скалы, в то время как направо — скатившиеся с вершины хребта серые валуны, где прячутся британские стрелки, и между этими двумя ориентирами дорога поднимется на травянистый, залитый кровью скат, по которому синяя пехота должна будет атаковать, чтобы принести Франции победу.

Массена теперь попытался сделать победу бесспорной, посылая вперед десять новых батальонов пехоты. Веллингтон, он знал, мог защитить склон выше деревни, только вводя войска, которые обороняли другие участки горного хребта. Если бы Массена мог бы ослабить другой участок хребта, это открыло бы альтернативный путь к плато, но чтобы сделать это он должен сначала превратить седловину выше деревни в поле смерти. Французское подкрепление пересекало равнину в составе двух больших колонн, и их появление вызвало огонь каждого британского орудия на горном хребте. Картечь хлестала через ручей, чтобы разорваться в мертвенно бледном дыме, пушечные ядра пробивали шеренги, в то время как снаряды, выпущенные из коротких стволов гаубиц, шипели, оставляя дымные следы дуги в небе, прежде чем взорваться в самом сердце колонн.

Тем не менее колонны приближались. Мальчишки-барабанщики гнали их вперед, и орлы ярко сияли над ними, покуда они шли торжественным маршем мимо мертвецов, погибших в предыдущих атаках. Некоторым из французов казалось, что они идут к самым воротам ада, к утробе сатаны, выпускающей дым, плюющейся пламенем и насквозь провонявшей за три дня смерти. С севера и юга луга лежали нетронутые в своей весенней свежести, но на берегу ручья у Фуэнтес-де-Оньоро были только сломанные деревья, сожженные здания, упавшие стены, мертвые, умирающие и стонущие мужчины, а на гребне плато выше деревни был виден только дым — и еще больше дыма, когда орудия, винтовки и мушкеты стреляли в людей, готовящихся к сокрушительной атаке.

Сражение было сосредоточено вокруг этого места, вокруг последних нескольких футов склона выше Фуэнтес-де-Оньоро. Настал полдень — и солнце палило беспощадно и укорачивало тени, когда десять новых батальонов расходились, чтобы пробиться сквозь сады к восточному берегу ручья. Они шлепали по воде и бежали по улицам, забитым окровавленными трупами и стонущими, еле двигающимися ранеными. Новые атакующие кричали на бегу, подбадривая себя и ждущую их французскую пехоту перед последним, высшим усилием. Они заполнили улицы, затем растеклись мощными потоками по переулкам и садовым дорожкам, ведущим вверх по деревне, и атакующих было так много, что арьергарды недавно прибывших колонн все еще пересекали ручей, в то время как передовые роты подошли к ограде кладбища на расстояние ружейного залпа. Люди падали под огнем союзников, но еще больше подходило следом, чтобы карабкаться по мертвецам и умирающим и драться на могилах. И новые солдаты бежали по дороге вдоль кладбища. Целый батальон развернулся направо и открыл огонь по стрелкам на скалистом холмике, и их подавляющий мушкетный огонь заставил зеленые куртки отступить от валунов. Француз поднялся на вершину холмика и успел помахать своей шляпой, прежде чем свалился вниз с винтовочной пулей в легких. Еще несколько французов взбиралось на валуны, откуда они могли посмотреть сверху на мощный победный напор их товарищей, которые боролись за последние кровавые дюймы склона. Нападавшие прошли мимо французских мертвецов, оставшихся после предыдущих атак, они поднялись наконец на лужайку, трава которой не была залита кровью, затем они достигли места, где трава была вытоптана и сожжена пламенем, вылетавшим из дул мушкетов союзников — и тем не менее они поднимались еще выше, и их офицеры и сержанты кричали на них, и мальчишки-барабанщика отбивали ритм атаки, чтобы заставить этот мощный людской поток перелиться через край плато. Пехотинцы Массена делали все, что маршал хотел, чтобы они сделали. Они шагали сквозь ужас мушкетных залпов, шагали по их собственным мертвецам — и было так много мертвецов, что казалось, будто оставшиеся в живых утонут в крови, и британцы, португальцы и немцы отступали шаг за шагом, между тем как все больше и больше солдат, подходивших из деревни, давили сзади и заменяли людей, падавших под убийственными залпами.

Раздались победные крики, когда авангард французов добрались до вершины хребта. Целая рота voltigeurs бежала к церкви, чтобы использовать ее стены и камни фундамента как убежище от мушкетного огня, и теперь эти солдаты пробежали последние несколько футов и взяли в штыки несколько красных мундиров, защищающих церковное крыльцо, затем прорвались внутрь, чтобы обнаружить, что выстланный плитами пол завален ранеными. Доктора продолжали отпилиать размозженные руки и окровавленные ноги, а французские voltigeurs подбежали к окнам и открыли огонь. Один из voltigeurs был поражен винтовочной пулей и, оставляя кровавый след на оштукатуренной стене, осел на пол. Другие voltigeurs пригибались, чтобы перезарядить мушкеты, но когда они целились через окна, они могли видеть через плато самую сердцевину расположения войск Веллингтона. Рядом они видели фургоны склада боеприпасов, и один из voltigeurs засмеялся, когда он заставил английского офицера броситься бежать выстрелом, который выбил длинную щепку из борта фургона. Доктора кричали, протестуя, так как шум и пороховой дым заполнили церковь, но командир voltigeurs велел им заткнуться к дьяволу и продолжать работу. По дороге возле церкви новая волна французов надвигалась, чтобы поддержать героев, которые захватили гребень горного хребта и которые теперь угрожали разделить армию противника надвое, прежде чем она рассеется и попадет под безжалостные клинки жаждущей крови кавалерии.

Массена видел, что его синие мундиры заполонили линию горизонта, и он чувствовал, как огромный камень свалился с его души. Иногда, он думал, самая трудная задача генерала заключается в том, чтобы скрывать свою тревогу. Весь день он изображал уверенность, которой на самом деле не испытывал, поскольку несчастный майор Дюко был прав, когда говорил, что Веллингтон ничего не умеет делать лучше, чем оборонять холмы, и Массена смотрел на холм Фуэнтес-де-Оньоро и боялся, что его храбрые солдаты никогда не смогут перевалить через вершину, чтобы за ней сорвать богатые плоды победы. Теперь все было кончено, сражение выиграно, и у Массена не было больше необходимости скрывать свое беспокойство. Он громко смеялся, улыбался своему окружению и принял флягу бренди, чтобы произнести тост за победу. И победа была сладка, так сладка!

— Пошлите Лупа вперед, — скомандовал Массена. — Прикажите ему расчистить дорогу через деревню. Мы не можем двигать обозы через улицы, забитые мертвецами. Скажите ему, что сражение выиграно, так что он может взять свою шлюху с собой, если он не в состоянии снять завязки ее фартука со своей шеи.

И он засмеялся снова, потому что жизнь внезапно стала невероятно хороша.

Два батальона стояли около церкви наготове: один известный и другой — пока не знаменитый. Известный батальон был 74-й, сплошь состоящий из горцев, известных своей стойкостью в сражении. Шотландцы стремились отомстить за потери, понесенные полком их земляков на залитых кровью улицах Фуэнтес-де-Оньоро, и помочь им должен был 88-й безвестный батальон, который, как считали, был столь же недисциплинированным, как любой полк в армии, хотя никто никогда не жаловался на их способность сражаться. 88-й показал твердость в боях, его люди одинаково гордились своим послужным списком и своей родиной, а родина их была — дикий, холодный и красивый запад Ирландии. 88-е назывались рейнджеры Коннахта и теперь, вместе с шотландскими горцами с 74-го, их пошлют, чтобы спасти армию Веллингтона.

Французы удерживали гребень горного хребта тем крепче, чем больше подкреплений достигало вершины. Не было времени, чтобы развернуть шотландцев с ирландцами в линию — только колоннами повзводно бросить вперед, в самый центр линии противника.

— В штыки, парни! — крикнул офицер, и два батальона побежали вперед. Волынки играли в рядах шотландцев, и дикие вопли отмечали наступление Коннахта. Оба полка шли быстро, в нетерпении начать драку. Тонкая линия обороны союзников разомкнулась, чтобы пропустить колонны, и сомкнулась за ирландцами и шотландцами, врезавшимися в надвигающихся французов. Не было времени для стрельбы, и ни единого шанса избежать рукопашного боя. Французы знали, что победа за ними, если только они смогут преодолеть это последнее усилие противника, в то время как шотландцы и ирландцы знали, что их единственный шанс на победу — сбросить французов с гребня горного хребта.

И они ударили. Большинство пехоты замедлило бы наступление за несколько шагов до линии противника, чтобы дать залп из мушкетов в надежде, что противник отступит, не примет вызов на ужасный рукопашный бой, но горцы и рейнджеры Коннахта не предложили французам такого выбора. Передние шеренги врезались прямо во французских атакующих со штыками наперевес. Они выкрикивали свои воинственные кличи каждый на своем — шотландском и ирландском — гаэльском языке, они хватали и толкали, колотили и пинали, дубасили прикладом и кололи штыком, и все больше людей скапливалось позади, потому что задние шеренги колон рассыпались в ходе борьбы. Офицеры горцев рубили своими тяжелыми старинными палашами, в то время как ирландские офицеры бились легкими пехотными саблями. Сержанты били своими эспонтонами в массу французов, втыкали их, поворачивали, чтобы высвободить наконечники, и били снова. Дюйм за дюймом контратака продвигалась. Это была битва, привычная для горцев: рука к руке, чувствуя запах крови врага, которого ты убиваешь; и именно за умение драться так ирландцев столь же боялись в их собственной армии, как в армии противника. Они продвигались вперед — иногда настолько близко к врагу, что уже не острота оружия, а общий вес человеческих тел давал преимущество. Люди поскальзывались в крови и спотыкались о трупы, которыми был завален край седловины, но давление сзади толкало их вперед, и внезапно французы посыпались вниз по крутому склону холма и их медленное отступление превратилось в поспешное бегство в поисках убежища среди домов.

Стрелки снова заняли скалистый холмик, а португальцы вылавливали и убивали voltigeurs в церкви. Ирландцы и шотландцы бросились в беспорядочное, дикое, кровавое контрнаступление вниз через кладбище, и на мгновение показалось, что горный хребет, сражение и армия спасены.

Тогда французы ударили снова.

Бригадир Луп понимал, что Массена не даст ему шанса сделать себе имя в сражении, но это не означало, что он примирится с враждебностью маршала. Луп чувствовал, что Массена ему не доверяет, и особенно не возражал против этого, поскольку полагал, что солдат сам создает для себя возможности. Искусство продвижения заключается в том, что терпеливо ждать, пока возможность не представится, а затем двигаться стремительно, как жалящая змея, и теперь, когда его бригаде приказали заниматься черной работой — расчищать главную улицу и дорогу вне деревни Фуэнтес-де-Оньоро, — бригадир готов был ухватиться за любую возможность применить своих великолепно обученных и закаленных бойцов в деле, более отвечающем их навыкам.

Его продвижение через равнину было спокойным. Битва кипела над проходом выше деревни, но британские пушки, казалось, не заметили перемещения единственной маленькой бригады. Несколько пушечных ядер ударили в ряды пехотинцев, и один заряд картечи разорвался над его серыми драгунами, но в остальном выдвижению бригады Лупа противник не препятствовал. Два пехотных батальона бригады совершали марш в колоннах по обе стороны дороги, драгуны окружали пехоту двумя эскадронами, в то время как Луп под своим варварским штандартом из волчьих хвостов ехал в центре порядка. Хуанита де Элиа ехала вместе с ним. Она настояла на этом, чтобы наблюдать заключительную стадию сражения, твердая уверенность маршала Массена, что сражение выиграно, убедила Лупа, что для Хуаниты вполне безопасно ехать по крайней мере до восточного берега Дос Касас. Отсутствие британского артиллерийского огня, казалось, подтверждало уверенность Массена.

Луп приказал своим драгунам спешиться возле деревенских садов. Лошадей привязали в разгромленном саду, где они и останутся, пока драгуны не очистят дорогу к востоку от ручья. Здесь не было особых преград, чтобы замедлить продвижение тяжелых фургонов обоза, везущего дополнительные поставки в Алмейду, просто одна разваленная стена и несколько почерневших трупов, оставшихся после британского орудийного обстрела, так что, как только драгуны расчистили проход, им приказали пересечь брод и начинать большую работу, ждущую их в деревне. Луп приказал, чтобы Хуанита осталась с лошадьми, в то время как он совершит марш двумя батальонами пехоты вокруг северной окраины деревни, чтобы они могли начать расчищать главную улицу от вершины холма, прокладывая себе путь вниз, навстречу драгунам, поднимающимся от ручья.

— Вы не должны миндальничать с ранеными, — сказал он своим людям. — Мы не проклятая спасательная команда. Наша работа состоит в том, чтобы очистить улицу, а не нянчиться с ранеными, так что просто оттаскивайте бедолаг в сторону, пока не прибудут доктора. Просто расчищайте путь, и это все, потому что чем быстрее будет расчищена дорога, тем быстрее мы можем разместить несколько пушек на горном хребте и прикончить проклятых. За работу!

Он повел своих пехотинцев вокруг деревни. Пули нескольких застрельщиков прилетели с господствующих высот, чтобы напомнить серомундирной пехоте, что сражение еще не выиграно, и Луп, шагая нетерпеливо перед своими людьми, отметил, что борьба идет все еще очень близко к краю плато, а затем громкие крики с горного хребта возвестило, что сражение может все же быть проиграно. Потому что крики отмечали момент, когда фаланга красных мундиров врезалась в атакующих французов и столкнула их назад с гребня. Теперь под своими яркими знаменами британцы контратаковали вниз по склону к деревне. Французские voltigeurs оставляли высокие скалы и бежали вниз по склону, чтобы найти безопасное место позади каменных стен деревни. Внезапная паника охватила авангард французских гренадер, отступающих перед жаждущими мести красными мундирами, но Луп испытывал только восторг. Бог, похоже, работал по иному плану, чем маршал Андре Массена. Расчистка улиц могла подождать, поскольку внезапно Лупу представилась возможность.

Провидение разместило его бригаду с левого фланга контратакующих ирландцев. Красные мундиры валили вниз по холму, закалывая штыками и забивая прикладами врага, не замечая двух батальонов свежей пехоты. Следом за ирландцами двигалась неорганизованная масса союзнической пехоты — все, что удалось выжать с залитых кровью улиц Фуэнтес-де-Оньоро.

— Штыки примкнуть! — приказал Луп и вытащил собственный прямой драгунский палаш. Так значит, Массена хотел помешать его бригаде добиться славы? Луп обернулся, чтобы убедиться, что его варварский штандарт из волчьих хвостов, висящих на перекладине ниже орла, поднят высоко, и как только контратакующие британские войска влилась в деревенские улицы, он приказал атаковать.

Как водоворот, который затянул все плавающие обломки в свой разрушительный вихрь, деревня снова стала местом сплошного убийства.

— Vive l'Empereur! — закричал Луп и бросился в бой.

Шарп снимал зеленую куртку с мертвого стрелка. Стрелок был одним из снайперов на скалистом холмике, но он был застрелен voltigeur'ом в звездный час французского наступления, и теперь Шарп стаскивал окровавленную куртку с закоченевших рук.

— Перкинс! Ко мне! — Он бросил зеленую куртку стрелку. — Заставь свою девочку укоротить рукава.

— Да, сэр.

— Или сделай это сам, Перкинс, — добавил Харпер.

— Я не очень-то умею работать иглой, сержант.

— Да, про иглу Миранда тоже говорила, — сказал Харпер, и стрелки засмеялись.

Шарп пошел к скалам выше деревни. Он вернул своих стрелков в целости и невредимости после похода с Легкой дивизией только для того, чтобы обнаружить, что у майора Тарранта нет никаких новых приказов относительно него. Сражение превратилось в бесконечную борьбу за овладение деревней, ее кладбищем и церковью, и солдаты не столько стреляли, сколько орудовали саблей, штыком и прикладом мушкета. Капитан Донахью просил разрешения присоединиться к подразделениям, обстреливающим французов с горного хребта гребня, но Таррант был столь напуган близостью нападавших, что он приказал, чтобы Real Compania Irlandesa оставалась вблизи от фургонов с боеприпасами, в которые он предусмотрительно приказал впрячь лошадей или волов.

— Если мы должны будем отступить, — сказал он Шарпу, — это будет хаос! Но надо быть готовым.

Real Compania Irlandesa образовала тонкую линию между фургонами и местом сражения, однако наступление горцев 74-го и рейнджеров Коннахта ослабило бдительность Тарранта.

— Клянусь Богом, Шарп, но это — горячая работенка. — Полковник Рансимен бегал вокруг фургонов, волнуясь и беспокоясь, но теперь он выступил вперед, чтобы издали наблюдать, что творится в деревне. Он передал поводья своей лошади одному из стрелков и всматривался нервно с гребня в битву внизу. И это была действительно горячая работенка. Деревню, еще горевшую и чадившую после прежних уличных боев, вновь захлестнул водоворот порохового дыма, криков и крови. 74-й и 88-й продвинулись глубоко в лабиринт хижин, но теперь их продвижение замедлялось, так как французская оборона усиливалась. Французские гаубицы с другого берега ручья начали бросать снаряды на кладбище и верхние улицы, добавляя дыма и шума. Рансимен задрожал при виде этой неприглядной картины, отошел на два шага и при этом наткнулся на мертвого voltigeur'а, тело которого отмечало крайнюю точку, до которой сумели добраться французы. Рансимен нахмурившись глядел на тело.

— Почему они называют их прыгунами? — спросил он.

— Прыгунами? — спросил Шарп, не понимая вопроса.

— Voltigeur, Шарп, — объяснил Рансимен — по-французски означает «прыгун».

Шарп покачал головой.

— Бог его знает, сэр.

— Потому что они подскакивают как блохи, сэр, когда вы стреляете в них, — предположил Харпер.

— Но не волнуйтесь по поводу этого, сэр, — сказал Харпер, видя беспокойство на лице Рансимена. — Это — хороший voltigeur. Он мертвый.

Веллингтон был недалеко от Шарпа и Рансимена. Генерал сидел на лошади в залитой кровью ложбине, там где дорога пересекала горный хребет между церковью и скалами, и позади него не было ничего кроме обоза армии и склада боеприпасов. С севера и запада его подразделения защищали плато от французской угрозы, но здесь, в центре, где противник почти прорвался, не было ничего. Не было больше резервов, и он не мог ослабить оборону на других направлениях и тем самым открыть французам черный ход, ведущий к победе. Сражение должно быть выиграно его горцами и ирландцами, и пока что они оправдывали его ожидания, отвоевывая один проклятый деревенский дом за другим, один горящий хлев за другим…

И тут серая пехота нанесла удар с фланга.

Шарп видел штандарт с волчьими хвостами в дыму. На секунду он замер. Он хотел притвориться, что не видел этого. Он хотел оправдания — любого оправдания, чтобы не спускаться по этому ужасному склону к деревне, настолько провонявшей смертью, что от одного только воздуха ее человека могло стошнить. Он уже дрался однажды в Фуэнтес-де-Оньоро, и одного раза было, конечно, достаточно, но его колебание было не дольше одного удара сердца. Он знал, что нет у него никакого оправдания. Его враг пришел в Фуэнтес-де-Оньоро, чтобы отнять победу, и Шарп должен остановить его. Он повернулся.

— Сержант Харпер! Мое почтение капитану Донахью и я прошу его построить роту в колонну. Исполняйте! Живо! — Шарп посмотрел на своих людей, горстку отличных парней из чертовски боевого 95-го. — Заряжайте, парни. Время идти и заниматься делом.

— Что ты делаешь, Шарп? — спросил Рансимен.

— Вы хотите покончить с нашей следственной комиссией, генерал? — спросил Шарп .

Рансимен уставился на Шарпа, не понимая, почему задан вопрос.

— Да… да, конечно! — удалось ему выговорить.

— Тогда подойдите к Веллингтону, генерал, — сказал Шарп, — и спросите разрешения у его светлости вести Real Compania Irlandesa в бой.

Рансимен побледнел.

— Вы подразумеваете...? — начал он, но не мог ясно выразить свой ужас. Он мельком глянул на деревню, которая была превращена в скотобойню. — Вы подразумеваете...? — он начал снова, а затем широко разинул рот, представив себе, как он спускается в этот дымящийся ад.

— Я удивлюсь, если вы не сделаете этого, — сказал Шарп. — За ради Христа, сэр! Храбрость извиняет все! Храбрость означает, что вы — герой. Храбрость даст вам жену. А теперь — ради Христа! Сделайте это! — он закричал на Рансимена, как если бы полковник был зеленым новичком.

Рансимен был поражен.

— Ты пойдешь со мной, Шарп? — Он столь же боялся приблизиться к Веллингтону, как боялся приблизится к врагу.

— Идемте! — отрезал Шарп и повел взволнованного Рансимен к кучке мрачных штабных офицеров, которые окружали Веллингтон. Хоган тоже был там, наблюдая с тревогой, как течение битвы оборачивается против союзников еще раз. Французы пядь за пядью продвигались в гору, выдавливая красные мундиры, португальцев и немецкую пехоту назад из деревни, только на сей раз не было никаких шеренг с мушкетами, ждущих на гребне горного хребта, чтобы расстрелять противника, когда он поднимется по дороге и наводнит разоренное кладбище.

Рансимен дернулся назад, когда они вдвоем подошли к штабным офицерам, но Шарп прокладывал себе путь среди лошадей и тянул упирающегося полковника за собой.

— Спросите его, — сказал Шарп.

Веллингтон услышал эти слова и нахмурившись глядел на них. Полковник Рансимен колебался: он сорвал с себя шляпу, попытался заговорить, но издал только какое несвязное блеяние.

— Генерал Рансимен просит разрешения, милорд… — начал Шарп сурово.

— …вести ирландцев в сражение, — закончил Рансимен предложение в последнем отчаянном порыве. — Пожалуйста, милорд!

Некоторые из штабных офицеров улыбнулись при мысли о Генеральном управляющем фургонов, ведущем войска, но Веллингтон изогнулся в седле, чтобы увидеть, как красные мундиры Real Compania Irlandesa вытягиваются в колонну. Это было до жалости крохотное подразделение, но оно было там — построено, вооружено и, очевидно, готово воевать. Не было никого больше. Генерал посмотрел на Шарпа и поднял бровь. Шарп кивнул.

— Действуйте, Рансимен, — сказал Веллингтон.

— Идемте, сэр. — Шарп ухватил толстяка за рукав, чтобы оттащить его от генерала.

— Один момент! — Голос генерала был холоден. — Капитан Шарп?

Шарп обернулся.

— Милорд?

— Причина, капитан Шарп, по которой мы не казним военнопленных противника, независимо от того, насколько мерзко их поведение, заключается в том, что противник отплатит нашим людям тем же, независимо от того, насколько мала их вина. — Генерал смотрел на Шарп глазами столь же холодными, как ручей зимой. — Надеюсь, я ясно выразился, капитан Шарп.

— Да, сэр. Милорд.

Веллингтон едва заметно кивнул.

— Ступайте.

Шарп потянул Рансимена.

— Идемте, сэр!

— Что я делаю, Шарп? — спросил Рансимен. — Ради Бога, что я делаю? Я ведь не боец!

— Держитесь в тылу, сэр, — сказал Шарп, — и предоставьте все остальное мне. — Шарп вытащил из ножен свой длинный прямой палаш. — Капитан Донахью!

— Капитан Шарп? — Донахью был бледен.

— Генерал Веллингтон приказывает, — выкрикнул Шарп достаточно громко, чтобы каждый человек в Real Compania Irlandesa услышал его, — чтобы гвардейцы короля Испании спустились в деревню и прикончили каждого проклятого француза, которого они найдут. Рейнджеры Коннахта тоже там, капитан, и им не помешает немного ирландской помощи. Действительно ли вы готовы?

Донахью вытащил саблю.

— Надеюсь, вы окажете нам честь вести нас, капитан?

Шарп поставил своих стрелков в шеренги. Здесь не нужны застрельщики, никакой меткой стрельбы издалека — только кровавая бойня в заброшенной деревне на краю Испании, куда заклятый враг Шарпа пришел, чтобы превратить поражение в победу.

— Штыки примкнуть! — крикнул Шарп. На мгновение им овладела странная мысль: это было именно то, чего хотел для своих людей лорд Кили. Его светлость просто хотел бросить своих солдат в убийственное сражение — и это место было столь же хорошо для такого жеста, как любое другое. Никакое обучение не могло подготовить человека к такому сражению. Это была кабацкая драка, и способность к такой драке либо от рождения в крови, либо ее не будет никогда.

— Вперед! — выкрикнул Шарп. — Бегом!

И он повел свое маленькое войско к гребню горного хребта, где почва была разрыта пушечными ядрами противника, затем через гребень и вниз. Вниз — в дым, кровь и резню.