"В.Зазубрин. Щепка ("Сибирские огни", No 2 1989) (про революцию)" - читать интересную книгу автора

буду вас ожидать..."
Срубов захохотал, высыпал трубку на сукно стола. Бросил письмо, стал
смахивать горящий табак. В дверь постучали. Не дожидаясь разрешения, вошел
Алексей Боже. Положил большие красные руки на край стола, неморгающими
красными глазами уставился на Срубова. Спросил твердо, спокойно:
- Севодни будем?
Срубов понял, но почему-то переспросил:
- Что?
- Контрабошить.
- А что?
Четырехугольное плоское скулистое лицо Боже недовольно дернулось,
шевельнулись черные сросшиеся брови, белки глаз совсем покраснели.
- Сам" знаете.
Срубив знал. Знал, что старого крестьянина с весны тянет на пашню, что
старый рабочий скучает о заводе, что старый чиновник быстро чахнет в
отставке, что некоторые старые чекисты болезненно томятся, когда долго не
имеют возможности расстреливать или присутствовать при расстрелах. Знал, что
профессия кладет неизгладимый отпечаток на каждого человека, вырабатывает
особые профессиональные (свойственные только данной профессии) черты
характера, до известной степени обусловливает духовные запросы, наклонности
и даже физические потребности. А Боже - старый чекист, и в Чека он был
всегда только исполнителем-расстреливателем.
- Могуты нет никакой, товарищ Срубов. Втора неделя идет без дела.
Напьюсь, что хотите делайте.
И Боже, четырехугольный, квадратный, с толстой шеей и низким лбом,
беспомощно топтался на месте, не сводил со Срубова воспаленных красных глаз.
У Срубова мысль о Ней. Она уничтожает врагов. Но и они Ее ранят. Ведь
Ее кровь, кровь из Ее раны этот Боже. А кровь, вышедшая из раны, неизбежно
чернеет, загнивает, гибнет. Человек, обративший средство в цель, сбивается с
Ее дороги, гибнет, разлагается. Ведь она ничтожна, но и велика только на Ее
пути, с Ней. Без Нее, вне Ее она только ничтожна. И нет у Срубова жалости к
Боже, нет сочувствия.
- Напьешься - в подвал спущу.
Без стука в дверь, без разрешения войти, вошел раскачивающейся походкой
матроса Ванька Мудыня, стал у стола рядом с Боже.
- Вызывали. Явился.
А в глаза не смотрит - обижен.
- Пьешь, Ванька?
- Пью.
- В подвал посажу.
Щеки у Мудыни вспыхнули, как от пощечины. Руки нервно обдергивали
черную матросскую тужурку. В голосе боль обиды.
- Несправедливо эдак, товарищ Срубов. Я с первого дня советской
власти. А тут с белогвардейцами в одну яму.
- Не пей.
Срубов холоден, равнодушен. Мудыня часто заморгал, скривил толстые
губы.
- Вот хоть сейчас к стенке ставьте-не могу. Тысячу человек
расстрелял-ничего, не пил. А как брата укокал, так и пить зачал. Мерещится
он мне. Я ему-становись, мой Андрюша, а он-Ваньша, браток, на колени...