"Роджер Желязны. Теперь мы выбираем лица" - читать интересную книгу автора

музыки и смеха. Случайно я заметил парочку, их пальцы соприкасались,
головы склонялись над столиком, на котором мерцал маленький огонек.
Однажды на глаза мне попалась одинокая фигура, тяжело облокачивающаяся на
столик, пьющая в темноте. Я, должно быть, проехал несколько миль, пока
мной не овладело умиротворяющее чувство уединенности, и я сошел вниз,
чтобы найти для себя местечко.
Я прошел между затемненными столиками, свернул за угол, перешел
небольшой мостик и быстро проскочил сквозь рощицу искусственных пальм, не
обращая внимания на этот полинезийский интерьер. Еще несколько поворотов и
я очутился в удивительно маленьком закутке. Усевшись в плетеное кресло за
столиком, я наклонился вперед и включил имитацию масляной лампы. Ее
нежный, желтоватый свет высветил для меня кресла с подлокотниками, на
спинки которых были наброшены кружевные салфеточки, пианино, пару
невыразительных портретов, полку книг в дорогих переплетах. Я забрел в
гостиную викторианской эпохи, и ее величественная основательность и
умиротворенность подействовали на меня так успокаивающе, как мне этого
требовалось.
Я нашел заказник, засунул его под стол. Вставив свое удостоверение, я
заказал джин с тоником. Вслед за этим я попросил сигару. Через мгновение
они появились, я приподнял решетку и перенес их на стол.
Я сделал первый освежающий глоток и закурил сигару. И то, и другое
было изумительным по вкусу. Какое-то время я просто сидел и, не думая ни о
чем, предавался приятным ощущениям. Но, наконец, что-то шевельнулось во
мне, и я вытащил из куртки две фотографии. Положив их на стол рядышком,
стал рассматривать.
И снова очарование и нечто, странно напоминающее ностальгию по
невиданному...
Размышляя о Земле и об этой великой звездной реке, я попытался
проанализировать свои ощущения. Попытка провалилась и меня охватила
тревога, перерастающая в почти неоспоримую догадку о их происхождении.
Старина Лэндж, мой покойный предшественник. Это имело какое-то
отношение к нему, к пожертвованной части...
Существовал только один-единственный способ узнать наверняка -
крайняя мера, и я даже не мог припомнить, применялась ли она когда-либо.
Даже несмотря на то, что со мной произошло жуткое ужасающее событие, мне
не казалось, что исследование моих посттравматических реакций на какие-то
фотографии обосновывает ее применение. Мертвые были мертвы и
подразумевалось, что они и должны оставаться таковыми по вполне
обоснованным причинам. Хотя сложившаяся ситуация представлялась весьма
серьезной, я не мог представить себе какое-либо стечение обстоятельств,
при котором извлечение седьмой булавки стало бы обоснованным...
Боже мой! Словно некто, кого я не мог вспомнить, и чья судьба была
мне неведома прислал мне нежданный привет. Моя безумная, предсмертная
мысль, подавляемая болью, страхом... Вытащи седьмую булавку...
Зачем, я по-прежнему понятия не имел.
Не прозвучало издевательского смешка, не было горячечной
шизофренической реакции. Но тогда я обрадовался бы даже этому, ибо
испытывал чувство полного одиночества и ужаса пробиравшего меня почти до
костей.
Я боялся того, что за этим скрывалось, что это значило. Седьмая