"Ура бум-бум! №5 90" - читать интересную книгу автора (Журнал)

НЕ ХОЧУ РАБОТАТЬ НА ЭТУ БЛЯДСКУЮ МИФОЛОГИЮ

Акустическая гитара Юры перевязана веревочкой с пломбой — вокруг корпуса, наподобие манускрипта. Веревочка означает, что гитара прошла специальную комиссию и ей дозволен выезд за пределы нашей великой и многострадальной. Навсегда.

Но о том, что Юра Наумов уезжает на жительство в Соединенные Штаты мы условились в интервью не писать. Вернее, не зацикливаться на этом. Хотя говорили об этом много.

И еще было условлено: сексуально-аграрные поэмы, которые Юра начитал на диктофон, тоже пойдут в "Иллюзии Независимого Радио" не раньше того времени, когда воздухоплавающая птица пересечет океан.

Условия оговорены. Теперь интервью.

— Почему ты говоришь, что твоя школа — доморощенная?

— Ты думаешь, я ногу подыскать ей более точное определение? Я — самоучка в чистом виде. Моя любимая фигура в роке — Пейдж, но на одном из последних мест в моем сознании котируется то обстоятельство, что Пейдж — великий гитарист, потому что прежде всего Пейдж — фигура! Человек, создающий вокруг себя громадный энергетический клубок, композитор, умница! Получилась такая штука: я выбрал в качестве любимого артиста великого гитариста мира не за то, что он великий гитарист, или скажем так: и за то, что он великий гитарист, но это — в последнюю очередь.

Я никогда не пестовал этого в себе. Ну была у меня мечта стать композитором, музыкальное всегда во мне превалировало над текстовым. Понимаешь, в конечном итоге общий рисунок ковра мне был интереснее способности скоро и качественно вышивать. То есть я отталкивался от общей картинки… И мой путь в гитаристы — это путь обломов. Я хотел стать хорошим роковым барабанщиком, но выяснил, что мой вестибулярный аппарат к этому не приспособлен: я могу оторвать руки одну от другой, но не могу руки оторвать от ног! То есть это какой нужно иметь отвязанный вестибулятор, чтобы разъединить в ритмической взаимозависимости свои четыре конечности и заставить их работать независимо — в пространстве и во времени! Я на такое не способен. Это одно. И я взял элементы барабана и перенес их на гитару. Второе — я мечтал создать группу — ни хуя не вышло. Я был неплохим бас-гитаристом в течение четырех лет, если бы я прогрессировал, то был бы очень приличным бас-гитаристом — на теперешнем уровне себя, как гитариста, или даже лучше — я чувствовал к этому вкус. Но бас-гитара имеет предел звуковых возможностей — каким бы клевым не был сам гитарист. Я тогда пошел по такому пути — я придумывал какие-то гитарные риффы и учил их играть другого гитариста, чтобы самому под свою музыку играть на бас-гитаре!

Этот проект лопнул — ладно, блядь, хорошо — я стал привносить в манеру как барабанные форшлаги, так и басовые элементы. Во многом я отталкивался от звука, который достигли на "Физикл граффити", это было уже очень близко к моему идеалу в роке. Вот ты представь ощущения поваренка, который попал на кухню: ты смотришь не взглядом гурмана, потребляющего блюда, а взгя-дом человека, у которого есть такое чувство: ты врубаешься во все эти специи и ты перепробовал все эти охуительные торты, мясные и диетические блюда — то есть тебе дано от природы во всем этом рубить. На мировой кухне есть несколько дядек, умеющих готовить и тебе дано понимать, что вот этот всегда корицы не докладывает, а вот у того слишком много лаврового листа… Но есть люди, на 95 процентов сделавшие все как надо по твоему вкусу, как в альбоме "Физикл граффити". Но есть одно «но» — как достигается давление?

С барабанами — все великолепно — дальше Бонэма ехать некуда — это конечный пункт; плантовский голос — все клево, но давление достигается пейджевской вязкой гитарой и тут я понимаю — вот где мне чуть-чуть не хватает, вот где я хочу чуть-чуть переиначить. Давление по силе, по энергетической массе должно быть таким же, но оно должно достигаться прозрачным способом — должен давить не металл, а громадная, совершенно прозрачная глыба стекла. Должна навалиться льдина — тяжеленная, многотонная, но она должна просвечиваться, вся ее четкая кристальная структура просматривается насквозь. Вот та корица, которой мне в них не хватало. Вот тот маленький шаг, который мне нужно было проэволюционировать самому, чтобы уже близкий к идеалу цепеллиновский звук, чтобы из 95 процентов — к ста, чтобы из девятки — в десятку… Примерно это я сделал в "Азиатской мессе". Для меня это на таком же уровне — не ниже. Я понимаю, что это нагло звучит — приехал мальчик из Москвы в Ростов и начинает гнать такие штуки, ЛЕД ЗЕППЕПИН где-то там, а ты — щегол! Но мы говорим сейчас не об этом, а о технологии, о кухонных делах.

В идеале студийная, кропотливая, на совесть сделанная "Азиатская месса" по тяжести делает энергетику, сопоставимую с тем же "Kashmir'ом", имеет структуральнопрозрачную, совершенно иную гитару. Тоннаж такой же, но прозрачный.

Ряд обломов, ряд недовольств, ряд чего-то вымечтанного, но недополученного из мира вне тебя и привел меня в конечном итоге к моему стилю. Конечно, Галка, он доморощенный, а какой он может быть еще?

Такой вот развернутый ответ на маленький вопрос.

— Жанр диктует форму, но следующий свой вопрос я забыла, а подгонять не хочется, просто плавно вплыл разговор о формуле существования в рок-музыке.

— И Джаггер — рокер, и Леннон, и Хендрикс, и Боуи — рокеры, но все они рокеры по-разному, я не хочу быть рокером как Боуи и Джаггер. Я хочу быть рокером как Пэйдж: вот дядька, вот величина — записать последний стоящий альбом в 79 году и скрыться из глаз и оставаться при этом гигантской фигурой! Попробуй Боуи пропади на 10 лет… Конечно, инерция раскрутки велика, его, конечно, запомнят и имя в рок-энциклопедии набрали бы крупными буквами, но путь Боуи — это путь великого хамелеона, который успевал угадывать, где будет гребень следующей волны и успевал на него вскочить.

В этом смысле очень странен путь Гребенщикова — когда человек стационарно раскручивается как одаренный поэт, но при этом ставит на имидж… БГ пытается выгадать гребень, хотя существует по жизни как гораздо более устойчивая структура. По-моему, это — трагедия человека, который не смог вписаться сам в себя. Поднятый авторитетом своих любимых артистов, он постоянно прогибался перед примером их пути, так до конца и не прокусив свои отличия и свои силу.

Это странный путь, когда человек крал у других, при том, что свое, неповторимое, было сильнее ворованного. Это человек, который не понимает, что "Александр Сергеевич с разорванным ртом" гораздо сильнее "Города золотого". Может быть, он и осознает, что собственное-то лучше, но украденное — надежнее, в нем есть какой-то гарант.

— У тебя есть теория разности восприятия музыки южанами и северными людьми — зависимость — в темпераменте, ты связываешь вестибулярный аппарат и классность барабанщика. Давай поговорим о связи сексуального и музыки.

— Ты знаешь, я боюсь, что не смогу поддержать разговор не по причине зажатости-закомплексованности, а потому что… в свое время, в году 86 я толковал с одной ленинградской художницей… А я, понимаешь, Гребня долго не любил, я ему, собственно говоря, не верил. И только пожив в этом городе я не то чтобы стал любить его, я стал понимать, эти болезненные петербургские вибрации — он точно их передал, зафиксировал. Самое смешное, что если бы не он, то эту формулу прозрачного, летящего, неуловимого — хвать, а ты хватил воздух, а «оно» незаметно ускользнуло… — открыл бы кто-то другой. Гребень очень островной человек, в нем мало континентального, он как глюк, и его искусство — призрачное искусство. Он по старшинству застолбил участок и этим, кстати, раздавил весь Ленинград: оказывается, быть рокером в Ленинграде и петь по-другому, без стебалова, действительно серьезно, почти невозможно! Я видел, как некоторые совершенно искренне пытаются уйти в сторону, сделать свое и все равно выходят на его островную формулу и ничего с этим сделать не могут! Это очень забавно.

И вот я месяца три как приехал из Новосибирска — живу — не врубаюсь, и эта художница мне и говорит: "Ну ты что, ты не догоняешь — от него такая волна сексуальная идет, ты не представляешь! Ты что!" (Юра показывает томные прононсы художницы — Г.П.) Потом оказалось, что есть люди, которые сексуальность разрабатывают на концептуальном уровне. Но я, слушая рок, никогда не нуждался в сексуальных флюидах и точно так же никогда не думал о том — посылаю ли их я. Наверное, во мне слабо развиты рецепторы, которые смогли бы отрезонировать на это. У других же, стало быть, "внутренний эпителий" очень богатый и либидо многое им дает. А-А-А "Стать травой" А-А! Бах! "Иди ко мне!" А-А (Юра мастерски изображает сексуальные устремления — Г.П.) я далек от всего этого. Наверное, в этом смысле я нищий человек. Говорят, что БИТЛЗ — сексуальная группа — я не знаю, мое нутро молчит, наверное, я любил их чем-то другим, не эрогенными зонами, понимаешь?

Кстати, в Ленинграде появилась группа ЛАСКОВЫЙ ХУЙ — такие девчонки!

— Ты же знаешь, недавно вышла книга Житинского, и меня особенно заинтересовала такая штучка — гэбисты обвинили тебя в сутенерстве. Вот это козырь! По крайней мере — оригинально.

— Книгу я еще не видел, значит там на всю страну запротоколировано, как я подвешивался секретарем писателя и про сутенерство? Ха-ха. Не, ребята, дергать надо, пока уголовку не стали накручивать. (Смеется — Г.П.)

На самом деле телега была. Матери одной классной девки, с которой мы жили гражданским браком, любым способом надо было засадить меня в тюрьму. Она мне так и сказала: "Или вы перестанете встречаться с моей дочерью или вы окажетесь за решеткой". Ей я говорю — "Пардон, Тамара Васильевна". И на меня пришла телега, где я обвинялся в валютных операциях, в том, что я блядей содержу, что наркоман, да во всем. А тогда как раз был разгул кампании по борьбе с наркоманией и менты мне сказали: старик, мы понимаем, что, скорее всего, это телега, но она запротоколирована и по факту мы все равно должны… Давай так — самый главный пункт — обвинение в наркомании, поэтому мы делаем тебе анализ крови и, если что-то находим, мы будем копать дальше по всем пунктам. И мы поехали в нарколожку — кровь взяли из вены, заставили в трубку подышать, попикать кое-куда. Через два дня мне сказали: "Все, Юрий Леонидович, прости нас-извини". С-с-ука, но что делать?

Я сейчас думаю — а если бы они результат анализов подменили бы? На каких хрупких нитках это все подвешено…

— Если вспомнить некоторые ранние отзывы типа: Юра в Ленинграде человек новый, поет длинные песни, а в них все про шприцы, про вены…

— Меня просто не любят в Ленинграде и это нормально. Нормально. Понимаешь, в нашей солнечной стране довольно много умных людей я не понимаю, блядь, какого хуя любят очередного художника, тут ну чего-то, блядь, оптимистического. Я не хочу быть очередной обезьяной, которая кривляется в этом зоопарке. Ну почему вы ждете этого? Что за садо-мазохизм такой? Ну зачем вам нужно, чтобы еще один человек поелозил мордой в этом говне? "почему такая безысходность?" Да ёб твою мать!

— После чего ты исчез из Ленинграда?

— О меркантильных делах не принято говорить, но, если бы не Москва, я бы просто умер с голоду в Ленинграде. Потому что за мои концерты мне максали от 2 рублей 25 копеек, через 7 рублей и до 15–20… Меня раскрутил один московский мальчик и где-то в 86 году за квартирный концерт я стал получать 50–60 рублей и лабая 3–4 концерта в месяц, я понял, что все — я выбираюсь. Выбираюсь на отвязанное, независимое и достаточно неголодное существование. Это был забавный момент, потому что в нем есть элемент бессознательной подлости: появляется артист в андеграунде, который хочет делать честные вещи и сохранить независимость, но мы же не духом святым питаемся — поддержите, чуваки. Нет! Халява остается халявой. Люди не хотят максать — им просто интересно — и сколько же ты, голубчик, продержишься? И сколько же тебе нужно времени, чтобы стать говном и пойти петь на ЦТ на дне ментов? Ну так поддержите, бля, своими трешками, чтоб не скурвился! Нет! У нас трешек нет! Ребята! Да на траву у вас всегда есть — и пятерочки и даже червонцы. Если привезли чуйскую шалу, блядь… То из двадцать пятого кармана деньги непременно извлекутся. Как же — перетертая, классная… Это Петербург.

Ну просто любопытно — ведь выкрутится же как-нибудь! А интересно — как? И со вторым альбомом моим так было. В студии? Ни-ни. А потом спрашивают: ну так что? Ты так и не записал? Нет, не записал, блядь. И такое подлое удивление: гляди-ка — не выкрутился чувак! Наблюдение — сгниет или не сгниет. Сгнил. Вот жалость-то какая — не выкрутился. Это Петербург. Есть любопытное наблюдение, которое я сделал, живя между двумя столицами — Москву ненавидят в Советском Союзе. Питер, в общем-то, любят. Но дело обстоит так: Москва очень жесткий и жестокий город — на поверхности. Это прекрасный город, который покрыт грязной оболочкой, коростой, в которой есть дырки и можно попасть сразу в теплую сердцевину. Это удается немногим — или за счет удачной подачи сразу или через очень долгий срок — люди с периферии приезжают в Москву ненадолго, ну хоть на недельку, ну на две — это не то время, чтобы через коросту пробраться. Ленинград, наоборот — мягкий, сердечный, но Ленинград по своему внутреннему пафосу — обречен. И это не случайно, что Башлачев сиганул из окошка в Ленинграде. В Москве квартир, из окон которых он мог сделать то же самое, минимум в два раза больше. Ленинград всей своей раскруткой, всей своей вибрацией помогает свести счеты с жизнью. Москва этому противится. В Москве есть вот эта волчья атака: выжить, драться зубами — до последнего. Москва по раскрутке напоминает Америку. Да волчья, но жить, «плюс», понимаешь! В Питере ты падаешь и руки, которые должны бы поддержать, виновато разводятся перед тобой. Ты пролетаешь этаж и следующие руки опять разводятся — извини, старик… Хуяк! Головы покачиваются: какой был парень! Это Питер — в нем написано «нет». Он обречен, он помогает смерти.

Москвичи просто любят свой город. Они могут уехать хуй знает насколько и с приятностью вспоминать о нем. Петербуржцы не то что любят, они на Ленинград подсажены, они на нем торчат. Когда они уезжают из Ленинграда, их начинает колотить уже на восьмой-девятый день, как наркоманов. Это чернушная любовь, патологическая. Этот город внутренне болен, хотя своей поверхностной мягкосердечностью он многим импонирует. Коварный город.

— "Я надену свой бронежилет, но ты умней, ты будешь целиться в горло"… Откуда выросло это?

— Я могу вспомнить единственную ситуацию, которая могла меня к строчке подтолкнуть, но ее не было передо мной, когда я писал ее. И объяснять строчку этой ситуацией мне бы не хотелось, потому что это приплюснет ее образ, приземлит. Я могу рискнуть — я надеюсь, что ты не приземлишься вслед за объяснением, потому что была лишь ассоциация. В конце 70-ых ходил фильм Поллака "Три дня Кондора" с Робертом Рэдфордом в главной роли. Помнишь црэушника, который должен был Рэдфорда убрать? Рэдфорд успел смыться, а он прострелил своего прямо выстрелив ему в кадык, зная, что у него пулезащитный жилет. Профессиональный выстрел. Это могло отпечататься как некий прецендент для того, чтобы подумать вообще на эту тему. Я могу тебе сказать, что, когда я пишу песни, я могу быть носителем знаний, которых в обыденной жизни моей не существует. Когда пишется классная песня, возникает состояние сверхпроводимости: я в песнях гораздо мудрее и лучше себя по жизни, это сверх-я, это концентрат, я неадекватен ему. И, зная это, я, по возможности, хочу быть честным на таком вот уровне. Это страшная вещь: Чингиз Айтматов может писать, а по жизни это карьерюга и просто козел. Дело не в том — пытаться достигнуть своего сверхуровня или нет… Дело в другом — вписываться ли в социальные имиджевые игры или не вписываться. Ну вот стоит только начать: "Вы — поэт"… "Нет, блядь, я не поэт…" и так далее. Раздувается колоссальный национальный фетиш! И на этом же дрочат, дрочат тысячи! У нас же все со школьного возраста знают, что "поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". То есть поэтом — и не мечтай, ты че, блядь! Человек слова — это пиздец, это сверхсущество, икона, нечто, вызывающее на религиозное отношение к себе и люди с большой любовью любят играть в эти игры. Я всегда это ненавидел. И тебе по-хорошему предлагают сыграть в эту игру: "Ну старик, ну ты же поэт!" "Да, да" (важно надуваясь и степенно кивая — Г.П.) "А вот эта строка?" и т. д. Понимаешь, там покупают только за деньги, а здесь еще и за идеологию.

— Мне чрезвычайно интересны проявления ложной, фантомной памяти — ты не помнишь, что с тобой происходило в годовалом возрасте, однако… Ты никогда не бывал в городе Ф., однако точно знаешь, что, свернув за угол и пройдя до переулка с какимто серебристым деревом на углу, ты найдешь… И это действительно там находится…

— Со мной бывали очень странные вещи — среди людей, которые очень любят мои песни, много ребят, чьими настольными книгами являются Гурджиев, Кастанеда, Раджниш. Я никогда не читал эзотерической литературы и это очень их удивляет — ну как же так, чувак говорит о таких вещах и не… кончай валять дурака, мы-то с тобой знаем… Потом на двадцатой или сороковой минуте выясняют, действительно — не лжет чувак, не читал. Понимаешь — идет просто подключение к каким-то штукам, сверхконцентрация. Это дается дорогой ценой. Понимаешь, я много думал о Сашкиной смерти, потому что помимо прочего это еще и повод понять что-то в самом себе. Понятно, что это гениальный человек, проникший в одну из сокровенных тайн России, допущенный к тонким и глубоко запрятанным нервам, к каким-то очень важным архетипам страны. Он ведь — щегол — шестидесятого года рождения, в 25 лет носивший в себе уже то знание, которое под стать 70-летнему старцу. За это же расплачиваться чем-то надо! Эти моменты творчества, я их себе представлял спичечными коробками, разбросанными в пространстве в хаотическом виде и различной конгломерации. И от одного вспыхнувшего коробка поочередно взрываются все остальные. И этот конгломерат странно располагается, это непонятно, но могу сказать одно — и это сразу вызывает желание возразить — количество спичечных коробков может быть большим, но запас их ограничен, небесконечен — вот что важно. Так же, как возможности женщины рожать. Вот родилась девочка, у которой 450–500 фолликул, которые могут стать яйцеклетками. Если даже она проживет три тысячи лет, она не сможет родить больше пятисот детей — это ее лимит. Разумеется, на протяжении 75 лет человеческой жизни это громадное количество, но оно небесконечно от природы! Коробки можно и за жизнь не спалить, а можно спалить года за четыре и все зависит от того, сколько их и какими конгломератами они внутри тебя пространственно располагаются.

С Сашкой получилось так — одна-две-три спички и дальше пошли просто пороховые склады — один больше другого. По-моему, к 86 году, написав свои главные песни, это была одна громадная выгоревшая зияющая рана изнутри. Это страшный, безумный кайф, резко вспыхнувший и вырвавшийся "Егоркиными былинами", «Ванюшей» и всем остальным, после которого… Это же не за тридцать лет сотворено — за каких-то три года концентрированной сверхжизни. Все остальное — чаепития на ночных кухнях с друзьями и все остальное — это уже не жизнь, это недожизнь, тебе уже просто нечем жить, ты все уже сжег к ебаной матери! Либо ты пытаешься зализывать раны хуй знает сколько лет, либо ты просто превращаешься в шестидесятикилограммовое тело, которое хлопают по плечу и говорят: "Сашка, ты клевые песни пишешь", а внутри тебя — могила, ты спалил за три года то, что тебе, может быть, было отпущено на сто лет. Но то, как ты был счастлив в своем безумии, со всем остальным рядом, блядь, не стоит. Все остальное — мясное существование, и около того. При тебе остался интеллект, ты можешь любить литературу, реагировать на хорошую музыку, понимать, что этот — балбес, а этот — получше, но все разно это — хуйня по сравнению с тем, что в тебе творилось, пока спички в тебе горели!

— Наверное, вокруг имени Саши Башлачева постепенно тоже сложится миф. Юра, ты "не отрабатываешь свою внешнюю рок-н-ролльную легенду" — опасаешься причисления себя к сонму?

— Понимаешь, когда я родился, я оказался услышанным и до сих пор у меня не возникает внутреннего сомнения — а вот стоит ли, а вот смогу ли я? я написал и я должен это отдать. То есть способность беременеть предполагает умение вынашивать плод и выпускать его в жизнь. Только это не осознано, как из слов представляется, а как бы на автопилоте, на примитивных природных делах. Я могу дать и другое объяснение и третье, но суть проста — это жизнь, это нечто неразрывно связанное с жизнью. Я так существую и в этом существовании у меня нет момента внутреннего противоречия: я знав, что я осуществляю себя так, как надо, грамотно.

Понимаешь, существует некий закон гравитации — вот в этой местности люди родились такими и ничего с этим не поделать. Ну ладно, блядь, родились вы такими, торчите на этом, но не спекулируйте вы, суки! Но помимо этого рассейского гравитационного поля есть десятки социальных, культурных, мифологических институтов, которые на пошлом, блядском уровне вот это гравитационное поле начинают обслуживать и осквернять его. И в один прекрасный момент я понял, что меня уволакивает в ту воронку, как одного из художников, одну из фигур, относительно которой у ряда людей выработалось религиозное отношение. В качестве примера в данной стране может быть то, как здесь относятся к Солженицыну люди, чтящие литературу: "Великий писатель земли русской" и все такое, блядь. И я понял, что я буду на своем смешном микроуровне подобному сопротивляться, насколько у меня сил хватит. Я не отрекаюсь от гравитационного поля, но даже бессознательно потакать мифотворчеству — значит работать на худшее, что есть в России. Работать, в конечном итоге, на ту раковую опухоль, которая расцвела здесь за последние 70 лет, блядь. Понимаешь, блядская идея сильно опиралась на элемент люмпенства, но за годы кошмара — начиная с 1917 — произошел сдвиг, который я в принципе расцениваю как позитивный: Россия из страны деревенской стала страной городской. Это великое преимущество перед Китаем. Очень здорово, когда скифский, курганный, степной, блядь, взгляд начинает отгораживаться вертикальными структурами, каменными коробками, закрывающими горизонт и мозги начинают также вертикально структурировать — это эхо цивилизаторских ростков. Обидно только, что этому процессу лет сорок, что наши мозги набиты еще промежуточной хуетой и это еще поколения на два и это очень опасный момент, Да, тенденция в принципе замешана на искусственном уничтожении… Но… тот же самый Воротников едет избираться в какие-то адыгейские деревеньки потому что знает, что в городе вертикальные люди его — … прокатят, они его всадят!

Да, человечество когда-нибудь съебет из городов, но предварительно создав в них институты. И они выйдут из городов, будучи вертикальными по сознанию. Я, блядь, художник и люблю блюз играть, но при всем своем иррациональном замесе кое-какие процессы я понимаю и хочу сработать на вертикальную Россию, на персональную Россию, я не хочу работать на эту блядскую мифологию. В эти игры несложно играть, они недорого стоят; если приглядеться, это пижонство, которое котируется в этой стране. Но есть хрупкая, но очень важная, высоко котирующаяся в моей системе ценностей тенденция, которая в этой стране есть — цивилизаторские ростки. И потому можно и нужно работать только на персону, на отдельно взятую душу — на хуй стадионы, на хуй массовые мифотворческие дела! Только на вертикального гражданина можно ставить! Я не знаю, может быть, в какой-то глубокой деревне найдется девочка, которая совершенно охуеет от "Азиатской мессы", все равно, я существую, как художник, который пишет песни и торчит от этого и в этом видит свою миссию. Но если мы берем меня как I социально-расчетную единицу, которая хочет чего-то осмыслить и чему-то помочь, то я считаю, что в этой стране есть что-то, чему бы я хотел помочь в силу своих жалких силенок и я понимаю, что мой КПД увеличивается в этом векторе, если я отказываюсь играть в пошлые мифотворческие игры.

Я хочу рассказать тебе смешную историю — у меня есть один очень славный знакомый молодой мальчишка — ему 21 идет, он правнук думского депутата Гучкова — Мотька Гучков. Парень умница, склонный к философии, мы с ним сидели на кухне у меня где-то дня три назад и он говорит: "Слушай, я сейчас перечитываю Бердяева — "Судьбу России" и вот странно — мужик-умница, все правильно подметил, что вот да — Россию воспринимают как женщину, как богородицу, но он находился в одном шаге от элементарной мысли и не додумался до нее — что есть же подсознательное желание трахнуть эту богородицу, выебать ее! Что ПетрI и Ленин в чисто лобовом виде и решили! Ну Бердяев был человек серебренного века, он не мог допустить такой мысли, но рядом же был он от ключа к замку)"

И еще одна мулька его же — я очень ценю авторство и, если мысль нравится, я всегда называю человека, родившего ее. Так вот следующую мысль он выдал в 17 лет — "Это — говорит — странно — из всех иностранных языков в России становится популярным язык той страны, с которой предстоит война". Класс, да?

— Если подсознательное не хочет высвобождаться, то можно применять наркотики, дринк, расстроить свои чувства как Рембо и так далее. Такой метод вызывания подсознательного тобой осуждаем?

— Если бы не гитара, я был бы один из них. Мне повезло — я удолбан от природы, от бога и это такой классный, естественный кайф, что я не хочу его смешивать с химией и прочей хуйнеи. Мне дал это бог, когда я был маленьким, я очень этим дорожу и бережно к этому отношусь. У меня много друзей наркомаков, этот мир был мне близок и много образов перешло в мои песни. Я видел, как они путешествуют, я слышал массу рассказов об этом, я воспринимаю это как человек, который сам чудом избежал того, чтобы не проэкспериментировать. Я просто знаю — я слабовольный малый, я бы втянулся и хуй бы вылез, я просто знаю свои возможности — беспафосно говорю — это был бы конец.

Мне просто дана была чистая линия и не нужно было вгонять себя в раскачку и какое я имею право говорить, что они — козлы?

— Ты говоришь, что не читал Кастанеду и так далее — тебе не интересна эта философия?

— Я не очень люблю читать книги, я не очень люблю получать информацию с помощью черных значков на белой странице. Мне нравится, когда она приходит каким-то иным путем: через треп и так далее. У меня срабатывает закон необходимого и достаточного: получается так, что нужная информация сама находит меня и, когда появляется возможность сопоставить ее с массой такой, которую я в свое время пропустил, оказывается, что именно моя — самая важная. Из моря рок-музыки на меня чудодейственным образом вышли именно ЛЕД ЗЕППЕЛИН и БИТЛЗ, потом уже, слушая РОЛЛИНГ СТОУНЗ, ГРЭЙТФУЛ ДЭД, Фрэнка Заппу, КРИДЕНС, Моррисона — что угодно, я понял, что ко мне пришло самое важное и мне ничего уже не надо было пересматривать. Я не любил литературу, хотя я — профессорский сын и у нас в доме всего навалом. Выскочил на Булгакова и Александра Зиновьева совершенно на автопилоте! Вот скажи, когда ты первый раз прочла Булгакова, что ты восприняла прежде всего?

— Азазелло, Бегемота и остальных.

— Вот, потому что Булгаков — милосердный человек — он выстраивает ступеньки к тому, чтобы когда-нибудь ты поднялся до Иешуа и всей этой линии. В этом смысле жесток Тарковский — не можешь сразу прыгнуть на четыре метра? Ну и не хуй рыпаться!

— Зиновьев — кто? Ничего не читала.

— Некоторые его не любят, я же считаю его гениальным, одним из самых лучших и одним из самых страшных для этой системы писателей. "Зияющие высоты", "Желтый дом", "Светлое будущее", «Живи», "В предверии рая", "Записки ночного сторожа". Он никогда не издавался у нас и вряд ли будет. Живет в Мюнхене. Старику 68 лет.

Потом я имел возможность сопоставить Булгакова и Зиновьева с Платоновым, Войновичем, Ахматовой, да с чёртом в ступе… Я — интуитивная мишень. И та пуля, которая поразит в десятку, сама меня находит.

Понимаешь, есть люди, которые находят годные для себя 30–40 процентов среди прочей шелухи и благодарно на этих процентах оттягиваются. У меня так не получается, я максималист, для меня это — пиздец. Это как цифровая механика 0–1; 0,7 это 0; 0,8 это 0. Вот единица — это да, сработало. Это жесткая система, но для моего темперамента она — кайф и я не испытываю потребности развивать ее. А потом, знаешь, какая смешная вещь — в один прекрасный момент я понял, почему я буду недопущен к каким-то сферам и почему мне не будет показано что-то очень существенное, что могут видеть другие люди — сверхчувствительные, сверхпродвинутые — как Рерихи, например, которые могут попасть в Шамбалу и так далее. Я просто понял механику, по которой я недопущен и, поскольку я лентяй от природы — ну и не ебаться… А причина проста. Почему, допустим, я не вижу бога, а какой-нибудь продвинутый, крутой чувак увидит?

Выглядит это, примерно, так: допустим, я прихожу в зал, где играет симфоническая музыка — гениальная и охуительная. Я сильную музыку могу очень сильно прочувствовать — я могу плакать и все такое. И сидит урлёныш, пэтэушник такой, на хуй, которому по фиг — что они там пилят! Чувак им заиграл прелюд Шопена — хуйня!. Понимаешь, это музыка иных вибрационных сфер, она для них недостижима, они не могут попасть с ней в резонансное воздействие. А вот «Мурку» могешь? С «Муркой» мы срезонируем, «Мурка» это тот уровень вибрации, на котором мы можем адекватно существовать.

Я понял, что я недопущен «туда», потому что не смогу раскрутиться на том вибрационном уровне, на котором я смогу соотноситься и входить в резонанс с Богом, с высшими какими-то степенями. Я просто понял, что в этом мире возможно все. Но я не увижу ни домовых, ни ведьм и т. д… — для того чтобы раскрутиться нужно пиздец — существование на равных или нужно подняться на минимальный уровень высоты, с которого я бы мог соотноситься. Я знаю, что это моя внутренняя проблема. Другое дело, что я лентяй и я не буду лезть из кожи вон, чтобы просветлиться, жить в какой-нибудь келье, в Тибете, охуевать; есть какие-то чистые экологические продукты, не есть ничего, поститься, молиться, чтобы увидеть Богородицу — нет, я распиздяй, мне нравится жить в огромном городе, вибрационный уровень которого достаточно высок, но не настолько, поэтому всякие крутые люди типа Джизуса, Будды или крутых каких-то учителей перед тем, как прийти к людям и дать свою школу, куда-то надолго сьебывали — ты заметила? Потому что вибрационные уровни, силовые линии, излучаемые людьми, решающими свои бытовые проблемы, постоянно их подсаживают, подсаживают. А нужно побыть наедине с Богом и окрепнуть в себе. Это так даже на бытовом уровне: когда из кодлы, с которой вы вместе ходили в походы, ебались, лабали, начинает вдруг вырастать художник, его усиленно спаивают или внушают: "чувак, да все мы говно", главное, чтобы не пустить — сука — он полез на иной вибрационный уровень. Стоять, Зорька, на хуй, куда? Понимаешь? И надо съебывать от людей, чтобы окрепнуть на том ином вибрационном уровне, чтобы вернуться защищенным, крепеньким. А я знаю, что я лентяй, я никогда на это не пойду, пиздец. Вот этот ошметочный вибрационный уровень, на котором я нахожусь — ну в кайф, в кайф. И на моем уровне я не испытываю потребности в толпе, мне не надо быть фашистом, то есть даже этот вибрационная уровень достаточно высок, чтобы фашизм здесь совершенно не проканывал. Для того, чтобы мне жить как артисту или чувствовать, что эта часть моего пути правильно исполняется, я должен петь для персоны. Я должен ставить на персону, работать только на нее, а не для биомассы, которая там култыхается. Это я пытаюсь обозначить тебе в виде мысли, на деле этой мысли даже не возникает — это подспудное поведение и все тут.

Галина Пилипенко.

Фотографии Михаила. В ночь с 7 на 8 июня.