"Андре Жид. Тесей" - читать интересную книгу автора

бога, и перед богами испытывался такой страх, что любой героизм
воспринимался как святотатство. Первые и самые важные победы, которые
предстояло одержать человеку, были победы над богами.
Будь то человек или бог, лишь завладев его оружием и направив оное
против него, как это сделал я с дубиной ужасного великана из Эпидавра
Перифета, можно добиться истинной победы над ним.
А молния Зевса? Уверяю вас, придет время, когда человек сможет
завладеть и ею - как это сделал с огнем Прометей. Да, это и есть
окончательные победы. А вот что касается женщин, моей силы и моей слабости
одновременно, то тут всегда приходилось все начинать сначала. Едва я
ускользал от одной, как попадал в силки какой-нибудь другой, и ни одной не
завоевал, прежде чем не был завоеван сам. Прав был Пирифой, когда говорил
(о, как я отлично с ним ладил!), что важно не позволить ни одной сделать
себя малодушным, каким стал Геркулес в объятиях Омфалы. А поскольку я
никогда не мог и не хотел лишать себя женщин, он при каждом моем любовном
марафоне повторял мне: "Давай, давай, но смотри не попадись". Та, что
однажды под предлогом уберечь меня захотела привязать к себе нитью, тонкой,
правда, ноне эластичной, она... однако еще не пришла пора говорить об этом.
Антиопа была ближе всех к тому, чтобы заполучить меня. У царицы
амазонок, как и ее подданных, была только одна грудь. Но это нисколько не
портило ее. У нее, натренированной в беге и борьбе, были сильные, крепкие
мускулы - такие же, как у наших атлетов. Я с ней боролся. Она отбивалась от
моих объятий, как барс. Безоружная, она пускала в ход ногти и зубы,
рассвирепев от того, что я хохотал (а я тоже был без оружия) и что она не
может побороть в себе любви ко мне. У меня никогда не было никого
целомудреннее ее. И мне потом было совершенно неважно, что сына моего,
Ипполита, она вскормила одной грудью. Вот этого девственника, этого дикаря я
и решил сделать своим наследником. Позже я расскажу о том, что стало
несчастьем всей моей жизни. Ведь недостаточно просто быть на свете, потом
исчезнуть, надо оставить после себя завет, надо сделать так, чтобы ты не
кончался на самом себе, - это повторял мне еще мой дед. Питфей, Эгей были
куда умнее меня, как был умнее меня и Пирифой. Но никто не отказывал мне в
здравом смысле; все остальное приходит потом, вместе со стремлением делать
добрые дела, которое никогда меня не покидало. Еще во мне живет некая
отвага, толкающая меня на дерзкие поступки. Кроме того, я честолюбив:
великие деяния моего родича Геркулеса, о которых мне сообщали, будоражили
мое молодое воображение, и когда из Троисены, где я жил тогда, мне надо было
возвратиться к своему мнимому отцу в Афины, я ни за что не хотел слушать
совета, сколь бы мудрым он ни был, отправиться туда морем, поскольку такой
путь безопаснее. Я это знал, но именно из-за опасности путь по суше, когда
надо было сделать огромный крюк, привлекал меня больше - представлялся
случай доказать по дороге, чего я стою. Разбойники всех мастей опять начали
разорять страну и тешиться вволю, с тех пор как Геркулес стал нежиться у ног
Омфалы. Мне было шестнадцать. Я еще не познал трудностей. Пришел мой черед.
Сердце сильными скачками рвалось вслед моей неописуемой радости. Какое мне
дело до безопасности, восклицал я, и до проторенных дорог! Я презирал
бесславный отдых, уют и леность. И как раз на этой дороге, ведущей в Афины
через Пелопонесский перешеек, я впервые подвергся испытаниям, осознал силу
своей руки и своего сердца, уничтожив несколько гнусных отъявленных
разбойников: Синиса, Перифета, Прокруста, Гериона (нет, этого уничтожил