"Славой Жижек. Добро пожаловать в пустыню Реального " - читать интересную книгу автора

фантазмом), и это погружение нарушается симптомами, свидетельствующими о том
факте, что другой вытесненный уровень нашей души сопротивляется этому
погружению. "Преодолеть фантазм", следовательно, парадоксальным образом
означает полное отождествление себя с фантазмом - а именно с фантазмом,
который структурирует избыток, сопротивляющийся нашему погружению в
повседневную реальность, или, цитируя сжатую формулировку Ричарда Бутби:
""Преодоление фантазма", таким образом, означает не то, что субъект
почему-то откажется от связи с причудливыми капризами и приспособится к
прагматической "реальности", но совершенно противоположное: субъект
подчиняется тому воздействию символической нехватки, которая обнаруживает
границы повседневной реальности. Преодолеть фантазм в лаканианском смысле -
значит быть связанным с фантазмом сильнее, чем когда-либо, в смысле
вступления в более близкие отношения с тем реальным ядром фантазма, которое
превосходит отображение".[10]
Бутби справедливо подчеркивает, что структура фантазма подобна Янусу:
фантазм является одновременно успокаивающим, обезоруживающим (предлагая
воображаемый сценарий, который дает нам возможность вынести пропасть желания
Другого) и подрывающим, беспокоящим, неусвояемым нашей реальностью.
Идеолого-политическое измерение такого понятия "преодоления фантазма"
наиболее ярко выразилось в уникальной роли рок-группы "Top lista
nadrealista" ("Список лучших сюрреалистов"), игравшей во время боснийской
войны в осажденном Сараево: их иронические перформансы, которые посреди
войны и голода высмеивали тяжелое положение населения Сараево, приобретали
культовый статус не только в контркультуре, но и среди жителей Сараево
вообще (еженедельное теле-шоу группы шло всю войну и было чрезвычайно
популярно). Вместо того чтобы горевать о трагической судьбе боснийцев, они
дерзко мобилизовали все клише о "тупых боснийцах", которые были
распространены в Югославии, и полностью отождествили себя с ними. Суть,
таким образом, в том, что тропа подлинной солидарности проходит через прямую
конфронтацию с непристойными расистскими фантазмами, циркулировавшими в
символическом пространстве Боснии, через шутливое отождествление с ними, а
не через опровержение этих непристойностей от имени "тех людей, какие они
есть на самом деле".
Диалектику видимости и Реального нельзя свести к тому элементарному
факту, что виртуализация нашей повседневной жизни, впечатление, что мы все
больше и больше живем в искусственно сконструированной вселенной, вызывает
непреодолимую потребность "вернуться к Реальному", заново обрести устойчивую
основу в некой "реальной действительности". Реальное, которое возвращается,
обладает статусом (новой) видимости: именно потому, что оно является
реальным, то есть из-за его травматического/избыточного характера, мы не
можем включить его в (то, что мы переживаем как) нашу реальность, и поэтому
вынуждены переживать его как кошмарное видение. Вот почему образ
разрушающегося Всемирного торгового центра был столь пленительным: образ,
вид, "эффект", который в то же самое время освободил "саму вещь". Этот
"эффект Реального" - вовсе не то же самое, что в 60-х Ролан Барт назвал
l'effet du reel: это, скорее, полная его противоположность, l'effet de
l'irreel. То есть, в отличие от бартовского effet du reel, в котором текст
заставляет нас принять за "реальное" результат вымысла, здесь Реальное для
того, чтобы оно могло существовать, должно восприниматься как кошмарный
ирреальный фантом. Обычно мы говорим, что нельзя принимать вымысел за