"История" - читать интересную книгу автора (Фукидид)

Книга шестая

1. Той же зимой афиняне решили снова, на этот раз с более значительными силами, чем прежде1, под начальством Лахета и Евримедонта, идти морским походом на Сицилию и, если возможно, покорить остров. О величине Сицилии и численности ее эллинского и варварского населения большинство афинян не имели никакого представления2 и даже не подозревали, что предпринимают войну почти столь же тягостную, как пелопоннесская. Путешествие вокруг Сицилии на купеческом корабле занимает около 8 дней3, и при такой величине остров отделен от материка проливом шириной всего лишь около 20 стадий4.

21. Уже в древности весь остров был заселен различными народностями. По преданию, древнейшими обитателями Сицилии были жившие в одной ее части киклопы и лестригоны2. Кто они были родом, откуда прибыли и куда потом ушли, я ничего не могу сообщить. Поэтому следует удовлетвориться рассказами поэтов и тем, что каждому так или иначе известно об этих народностях. После них первыми на острове, видимо, поселились сиканы3. По их собственным утверждениям, сиканы обитали на острове еще до киклопов и лестригонов как коренные жители. Однако в действительности они — иберийцы4, вытесненные лигиями5 из области на реке Сикане6 в Иберии. По их имени остров назывался тогда Сиканией7, а еще ранее — Тринакрией8. Впрочем, сиканы еще и поныне живут в западной части острова. После взятия Илиона9 троянцы, которым удалось спастись от ахейцев, прибыли на кораблях к Сицилии. Там они поселились по соседству с сиканами, и затем все вместе стали называться элимами10. Их города — Эрике11 и Эгеста12. Вместе с ними поселилось и небольшое число фокидцев13, которых сначала отнесло бурей в Ливию14, а затем в Сицилию. Что до сикулов15, то они, спасаясь от опиков16, переправились в Сицилию из Италии (где они раньше жили). Пролив они переплыли, согласно правдоподобному преданию, на плотах, выждав благоприятного ветра (а быть может, также и на других судах). В Италии и теперь еще живут сикулы, и от имени одного их царя — Итала — страна стала называться Италией17. Сикулы прибыли в Сицилию с многочисленным войском и, победив в сражении сиканов, оттеснили их на юг и запад острова, и поэтому остров вместо Сикании получил новое название Сицилии. Сикулы заняли лучшую часть страны лет за 300 до прихода эллинов18 и поныне еще обитают в центре и на севере острова. Кроме того, были повсюду на острове поселения финикийцев19. Для торговли с сикулами они основали свои фактории на мысах и прибрежных островках у Сицилии. Когда стали чаще прибывать в Сицилию морем эллины, финикийцы покинули большую часть острова. Они объединились в союз и поселились поблизости от элимов (на помощь которых они рассчитывали) в Мотие20, Солоенте21 и Панорме22, откуда могли кратчайшим путем23 достичь Карфагена24. Вот сколько было варварских народностей в Сицилии и каким образом они поселились на острове.

3. Первые эллинские поселенцы прибыли в Сицилию на кораблях под предводительством Фукла1 из евбейской Халкиды2. Они основали Наксос3 и воздвигли Аполлону Архегету4 алтарь, теперь находящийся вне города (на нем феоры5 каждый раз приносят жертву впервые перед отплытием из Сицилии). Сиракузы основал в следующем году коринфянин Архий6 из рода Гераклидов, изгнав сначала сикулов с острова Ортигии7, где теперь находится уже не омываемый морем внутренний город. Позднее и внешний город также был окружен стеной и стал многолюдным. На пятом году после основания Сиракуз халкидяне во главе с Фуклом выступили из Наксоса, оттеснили силой оружия сикулов и основали Леонтины8, а затем Катану9. Основателем же своей колонии сами катанцы сделали Еварха.

4. Около того же времени Ламис из Мегар также вывел колонию в Сицилию, где и основал поселение на реке Пантакии1 в местности под названием Тротил2. Впоследствии он ушел оттуда в Леонтины и на короткое время объединился там в одну общину с халкидянами. Затем Ламис, после изгнания его из Леонтин халкидянами, основал Фапс3, где и умер. Спутники его также были изгнаны из Фапса и основали так называемые Гиблейские Мегары4. Гиблон, царь сикулов, отдал им эту землю и сам привел туда. Через двести сорок пять лет их потомки были изгнаны из города и страны Гелоном5, тираном Сиракуз. Однако еще до изгнания, спустя сто дет после своего поселения в Мегарах, мегарцы отправили Памилла и основали Селинунт6: Памилл прибыл из их метрополии — Мегар и участвовал в основании Селинунта. На сорок пятом году после основания Сиракуз прибыли с новыми поселенцами Антифем с Родоса и Энтим с Крита и вместе основали Гелу7. Город получил свое имя от реки Гелы, а место, где теперь стоит акрополь, и исстари обнесенное стеной, называется Линдии8. Законы и учреждения в новом поселении были дорийские. Около ста восьми лет после основания Гелы жители ее основали Акрагант⁹. Город они назвали по имени реки Акраганта. Основателями города они выбрали Аристотеля и Пистила и дали ему дорийские законы. Занкла первоначально была основана морскими разбойниками из халкидского города Кимы в Опикии. Впоследствии туда прибыло также большое число поселенцев из Халкиды и других мест Евбеи, которые сообща с ними владели землей. Основателями Занклы были Периер и Кратемен, первый из Кимы10, а второй из Халкиды. Первоначальное имя этого места было Занкла11, данное сикулами из-за его серповидной формы (сикулы называют серп занклос). Этих первых поселенцев впоследствии вытеснили самосцы и другие ионийцы, которые, спасаясь от мидян, высадились в Сицилии. Вскоре, однако, самосцев изгнал Анаксилай12, тиран Регия. Он затем вновь заселил город колонистами смешанного происхождения и назвал его Мессеной, по имени своей старой родины.

5. Гимеру1 основали Евклид, Сим и Сакон из Занклы. Колонисты в большинстве были халкидяне, но вместе с ними поселились также сиракузские изгнанники, так называемые милетиды2, побежденные при междоусобице. Язык их представлял смесь халкидского и дорийского диалектов, но учреждения и законы были преимущественно халкидские. Акры и Касмены3 были основаны сиракузянами: Акры — спустя 70 лет после основания Сиракуз, а Касмены — около двадцати лет после Акр. Камарину4 первоначально также основали сиракузяне приблизительно через 135 лет после основания Сиракуз. Основателями были Даскон и Менекол. Однако камаринцы отпали от Сиракуз и поэтому были силой оружия изгнаны сиракузянами. Впоследствии Гиппократ, тиран Гелы5, получив камаринскую область в качестве выкупа за пленных сиракузян, стал вторым основателем города и вновь заселил его. Жители затем были еще раз изгнаны Гелоном6, и город в третий раз был заселен жителями Гелы.

6. Столько народностей эллинских и варварских обитало в Сицилии, и против такого большого острова афиняне решили теперь идти войной под благовидным предлогом помощи своим соплеменникам и союзникам, а на самом деле1 стремясь подчинить весь остров. Ближайшим поводом было то, что послы эгестян настоятельно просили афинян о помощи. Эгестяне начали войну с соседним городом Селинунтом из-за каких-то вопросов брачного права2 и спорного участка земли3. Селинунтцы вызвали на помощь своих союзников сиракузян и стали теснить эгестян с суши и с моря. Вот почему эгестяне напомнили афинянам о их союзе с Леонтинами при Лахете4 в прошлую войну и просили прислать на помощь эскадру. При этом они ссылались главным образом на то, что если сиракузян не наказать за изгнание леонтинцев5, то они также сокрушат и остальных союзников афинян и овладеют островом, и тогда можно опасаться, что сиракузяне, будучи дорийцами и притом колонистами пелопоннесских дорийцев6, когда-нибудь с большими силами придут на помощь своим соплеменникам в Пелопоннесе и объединенными силами сокрушат могущество Афин. Вот почему благоразумная осторожность требует, пока еще у афинян есть союзники, выступить вместе с ними против Сиракуз, тем более что эгестяне предоставят достаточно денежных средств для войны. Слушая эти доводы, повторяемые эгестянами и их сторонниками в афинском народном собрании, афиняне решили сначала отправить послов в Эгесту, чтобы удостовериться, действительно ли, как эгестяне уверяют, у них хранятся в казне и в храмах необходимые средства, и вместе с тем узнать, каково положение в войне против Селинунта.

7. Итак, афинские послы отправились в Сицилию. Лакедемоняне же с союзниками, кроме коринфян, в ту же зиму выступили походом в аргосскую область. Они опустошили там небольшую часть полей и увезли с собой несколько возов зерна. Аргосских изгнанников они поселили в Орнеях1, оставив там для охраны небольшой гарнизон. Затем, заключив перемирие, с тем чтобы орнейцы и аргосцы некоторое время не враждовали друг с другом, лакедемоняне вернулись с остальным войском домой. Когда же немного спустя прибыла афинская эскадра из 30 кораблей с 600 гоплитов на борту, аргосцы со всем войском и афиняне выступили в поход и в течение одного дня осаждали изгнанников в Орнеях. Ночью, однако, изгнанники незаметно бежали из Орней, так как войско осаждающих расположилось лагерем вдали от города. На следующий день аргосцы, как только узнали о случившемся, разрушили Орнеи до основания и отступили, а затем и афиняне отплыли домой. Афиняне переправили морем в Мефону2 на границе с Македонией свою конницу и некоторое число бежавших к ним македонских изгнанников и начали опустошать земли Пердикки. После этого лакедемоняне отправили послов к фракийским халкидянам, которые заключили с афинянами перемирие на 10 дней3, с приказанием помочь Пердикке, но те отказались. Так окончилась зима и шестнадцатый год войны, которую описал Фукидид.

8. В начале следующего лета афинские послы возвратились из Сицилии вместе с послами эгестян, которые привезли с собой 60 талантов серебра в слитках — месячное жалованье для 60 кораблей1, об отправке которых они должны были хлопотать. Афиняне созвали народное собрание. Услышав, наряду с завлекательными и не соответствующими действительности донесениями своих послов, также и сообщения посольства эгестян о том, что в государственной казне и храмах эгестян хранится много денег, постановили отправить в Сицилию эскадру из 60 кораблей. Стратегами с неограниченными полномочиями2 были выбраны Алкивиад, сын Клиния, Никий, сын Никерата, и Ламах, сын Ксенофана. Они получили приказ оказать помощь эгестянам в войне против селинунтцев и, если дело пойдет успешно, содействовать возвращению леонтинцев в их город3; в остальном же поступать таким образом, как они сочтут наилучшим для афинян. Спустя пять дней после этого было вновь созвано народное собрание, чтобы принять решение о скорейшем снаряжении и отплытии экспедиции, а также о дополнительных мероприятиях, какие сочтут необходимыми стратеги. Никий, выбранный стратегом против воли, был убежден, что народ по столь незначительному поводу принял пагубное решение и стремится лишь под благовидным предлогом завоевать всю Сицилию (что весьма нелегко). И, желая побудить народ отказаться от этого намерения, Никий обратился к афинянам в собрании с такими словами.

9. «Настоящее собрание созвано, чтобы обсудить приготовления для нашей экспедиции в Сицилию. Однако, по-моему, следовало бы еще раз подумать, благоразумно ли вообще предпринимать эту экспедицию. Мы не должны наспех решать столь важное дело и принять предложение иноплеменников, вовлекающее в ненужную войну. В этой войне мне предоставлена почетная должность стратега, и за себя лично я менее кого-либо другого опасаюсь, хотя и убежден, что хорошему гражданину подобает ценить и собственную жизнь, и свое достояние. Ведь такой человек и в личных интересах особенно будет заботиться о благе родины. Впрочем, я и прежде никогда не выступал здесь против убеждения, лишь бы добиться должности и почета, и теперь не стану этого делать: скажу просто то, что считаю наилучшим. При вашем образе мыслей моя речь, пожалуй, мало помогла бы, если бы я прямо посоветовал вам не рисковать тем, что у вас уже в руках, ради неопределенных выгод в будущем. Поэтому я попытаюсь убедить вас в том, что ваша поспешность не ко времени и что ваши устремления осуществить нелегко.

10. Я утверждаю, что, отправляясь в Сицилию, вы оставляете у себя в тылу множество врагов, а там приобретете еще новых. Быть может, вы все же считаете, что заключенный вами мир будет достаточно прочен. Пока вы воздерживаетесь от новых предприятий, мир на словах будет существовать: ведь именно этого добились деятели как наши1, так и наших противников2. Однако в случае большой неудачи враги немедленно набросятся на нас. Ведь им пришлось заключить мир по необходимости после неудачной войны, находясь в более униженном положении, нежели мы. И притом в самом договоре есть много спорных для нас пунктов3. К тому же некоторые города (и отнюдь не слабые) еще не присоединились к договору4. Они либо уже открыто воюют с нами, либо еще не успели напасть на нас, сдерживаемые десятидневным перемирием лишь потому, что лакедемоняне пока еще сохраняют мир5. И как только они увидят, что силы наши раздроблены (а к этому мы теперь как раз и стремимся), то нападут на нас вместе с сицилийцами, союз с которыми они и ранее охотно заключили бы. Поэтому нам следует тщательно взвесить все это, чтобы не подвергать наш город опасностям в настоящем его непрочном положении и не стремиться к расширению нашего владычества, пока мы не закрепили того, что имеем. И мы хотим так поступить в то время как продолжающееся столько лет восстание халкидян на фракийском побережье6 все еще не подавлено и некоторые другие союзники в разных частях материка ненадежны. И вот мы быстро идем на помощь нашим союзникам в Эгесте тогда, когда их будто бы обижают, между тем как сами терпим обиды от наших давно уже отпавших подданных и все еще не решаемся покарать их.

11. Однако ерш мы одолеем восставших халкидян, то сможем сохранить наше господство в этой стране. Сицилию же — отдаленную страну с многочисленным населением — если даже мы и покорим, то едва ли будем в состоянии надолго удержать там наше владычество. И сколь неразумно нападать на страну, господство над которой нельзя удержать даже после победы, зная, что при неудаче мы окажемся в гораздо худшем положении, чем раньше. По-моему, сицилийцы при нынешнем положении вещей станут еще менее опасны для нас, если их подчинят сиракузяне, чем главным образом нас и стращают эгестяне. В теперешнем положении отдельные города, пожалуй, и могут в угоду лакедемонянам пойти на нас войной. Однако невероятно, чтобы все города Сицилии, объединившись в одну державу, выступили против другой державы1. Ведь подобно тому как теперь сицилийцы смогли бы в союзе с пелопоннесцами уничтожить наше владычество, так же точно и теми же средствами могли бы, вероятно, и сами пелопоннесцы сокрушить их владычество. Нас же сицилийские эллины стали бы особенно уважать, если бы мы вообще к ним не приходили или, в крайнем случае, продемонстрировав свою силу, вскоре же покинули Сицилию. Ведь все мы знаем, что способно вызывать удивление наиболее отдаленное, о чем ходят лишь не проверенные на опыте слухи. Если же нас постигнет какая-нибудь неудача, то они станут нас презирать и тотчас же нападут на нас вместе с нашими прежними врагами. Именно это, афиняне, и произошло теперь у вас с лакедемонянами и их союзниками. Прежде вы страшились их, теперь же, когда сверх ожидания победили, презираете их и даже хотите завоевать Сицилию. Однако не следует кичиться случайными неудачами противника, а надо черпать уверенность в себе, превзойдя их планы. Не нужно забывать также, что у лакедемонян только одна цель: хотя бы теперь, насколько возможно, унизить нас, чтобы загладить свое унижение, тем более что они искони столь высоко ставят славу своей доблести. Поэтому, если мы благоразумны, то не станем беспокоиться об эгестянах — варварской народности в Сицилии — наша же задача должна состоять в том, чтобы уберечься от злых умыслов олигархического государства2.

12. Нужно помнить также, что мы лишь недавно мало-мальски оправились от страшного недуга1, от бедствий войны и только теперь восстановили свои потери в людях и деньгах. И нам следует употребить наши новые средства у себя дома, а не на этих изгнанников2, которые ищут чужой помощи и видят выгоду в искусной лжи, опасной для других. Кроме пустословия, от них ничего не дождешься; если дела их идут успешно, то они платят друзьям неблагодарностью, а при неудаче влекут их за собой к общей гибели. И если кто3, восхищаясь своим избранием в стратеги, тем более что он для этой должности слишком молод4, советует вам выступить в поход имея при этом в виду только личные выгоды, то есть желая вызвать всеобщее удивление своим конским заводом (а так как содержание его стоит больших денег, то надеется также извлечь для себя и денежную выгоду на должности стратега), то не позволяйте ему прославиться ценой опасности для нашего города. Поверьте мне: люди такого склада, как он, — не только расточители в собственном доме, но и опасны для государства. Дело, однако, слишком серьезно, чтобы недостаточно зрелые люди могли глубоко продумать и твердо вести его.

13. С тревогой смотрю я на сидящих здесь юнцов, сторонников этого человека, и потому обращаюсь к вам — люди старшего поколения — с настоятельной просьбой: не дать рядом сидящему запугать себя, не позволить упреками в трусости помешать голосовать против войны и не увлекаться, подобно этим юнцам, гибельной страстью к завоеванию далеких стран. Как известно, люди, ослепленные страстью, весьма редко добиваются успеха, но чаще всего — те, кто обладает благоразумием и предусмотрительностью. Итак, ради отечества, которое теперь, как никогда раньше, стоит перед грозной опасностью, поднимите руки, голосуя против них. Не покушайтесь на бесспорные границы, отделяющие нас от Сицилии: я имею в виду Ионийский залив, если плыть вдоль берега, и Сицилийское море, ведущее в открытое море. Пусть сикелиоты сохранят все свои владения и договорятся между собой. Эгестянам же следует сказать: раз уж они без участия афинян начали войну с селинунтцами, то пусть сами между собой и мирятся. В будущем же я советую больше не искать союзников (как это у нас в обычае), которые, попав в беду, ждут от нас помощи, но, когда мы сами нуждаемся в ней, ничем нам не помогут.

14. И ты, притан1, если желаешь быть достойным гражданином и считаешь, что на тебя возложена забота о благе нашего города, поставь мое предложение на голосование, предложив вторично обсудить вопрос. Если же ты сомневаешься, допустимо ли повторное голосование, то помни, что при стольких свидетелях не может быть и речи о нарушении закона с твоей стороны. Напротив, ты станешь врачом города, исцелив его от пагубного решения. Ведь главная обязанность правящего — сколь возможно способствовать благу отечества или, по крайней мере, насколько от него зависит, оберегать от зла».

15. Так сказал Никий. Большинство ораторов, выступавших после него, высказывались, однако, за войну и против нового голосования. Некоторые, однако, высказывали и противоположное мнение. Наиболее рьяным сторонником похода был Алкивиад, сын Клиния. Он выступил с речью отчасти из желания перечить Никию, будучи вообще его политическим противником, отчасти потому, что Никий в своей речи неприязненно отозвался о нем. Но главным образом Алкивиад хлопотал о походе потому, что жаждал должности стратега: он надеялся в качестве полководца завоевать Сицилию и Карфаген и тем стяжать себе славу и богатство. Действительно, Алкивиад пользовался у сограждан большим авторитетом. Однако расточительный образ жизни, траты на содержание конюшни1 для конских ристаний и на другие увлечения далеко превышали его наличные средства. Эти его увлечения и прихоти впоследствии немало содействовали гибели города2. Народ опасался его крайне распущенного образа жизни и далеко идущих целей, которые можно было усматривать в его поступках. Думали, что Алкивиад стремится к тирании, и поэтому народ был раздражен против него. Несмотря на то что на государственной службе он как военачальник выказал блестящие способности, народ, тяготясь его поведением в частной жизни, отнял у него должность стратега, поручив командование другим3, которые за короткое время погубили город. Алкивиад, выступая теперь в народном собрании, сказал следующее.

16. «Афиняне! У меня больше прав, чем у других, быть военачальником (я должен начать так, поскольку Никий выступил здесь с нападками против меня), и к тому же полагаю, что я достоин этой должности. Ведь тем, за что меня здесь упрекают, я и мои предки и стяжали себе славу и принесли пользу отечеству. Действительно, великолепие моего снаряжения для Олимпийских игр внушило эллинам даже более высокое представление о нашей мощи, чем она была в действительности, хотя прежде они считали, что война нас совершенно истощила. Я выступил на состязании с семью колесницами (чего не делал еще ни один частный человек до меня) и одержал победу, получив первую, вторую и четвертую награды1; да и во всем остальном снаряжении я оказался вполне достойным такой победы. Ведь подобные свершения в силу обычая приносят почет, а возможность их служит доказательством нашего могущества. С другой стороны, блестящая роскошь, с которой я выполняю хорегии2 и другие общественные обязанности, естественно, вызывает зависть сограждан, но зато в глазах иноземцев такая щедрость является свидетельством нашей мощи. И нельзя считать пустым безрассудством расточительность того, чьи затраты полезны не только ему, но и городу. Совершенно справедливо, что человек, сознающий свое превосходство, не относится к другим как равным себе, так же как бедствующий ни с кем не делит своей участи. Подобно тому как оставляют людей в несчастье, избегая общения с ними, так не следует обвинять и счастливцев за их пренебрежение к людям, или же, если мы считаем их равными себе, уделять равное внимание и тем, кто несчастен. Я знаю, что подобных людей, и вообще людей в какой-либо области выдающихся, ненавидят при жизни (особенно равные им, да и все те, с кем им приходится общаться)3. Зато после их смерти иные даже притязают на родство с ними (хотя бы и неосновательное), а их родной город не отрекается и не осуждает их, а напротив, восхваляет как благодетелей родины. Вот к чему я стремлюсь, и оттого-то моя личная жизнь подвергается нападкам, вы же должны судить о том, хуже ли других я управляюсь с государственными делами. Разве я не объединил против лакедемонян наиболее могущественные города Пелопоннеса4 без большого риска и крупных расходов с вашей стороны и не принудил лакедемонян при Мантинее в один день решить свою судьбу? Правда, они тогда одержали победу, но все еще доныне не обрели прежней твердой уверенности в своих силах5.

17. Это — успехи моей юности, как считают, превышающей допустимую меру безрассудства. Я завязал сношения с могущественными пелопоннесскими городами и путем искусных переговоров и своим пламенным рвением завоевал их доверие. Так вот, и теперь не опасайтесь моей молодости и безрассудства, но пока я еще в расцвете сил, а Никий славится своим счастьем, используйте нас обоих. Не меняйте вашего решения о походе в Сицилию, опасаясь встретить там могучего противника. Ведь многочисленное население сицилийских городов — это сборная толпа: города эти с легкостью меняют своих граждан и принимают новых1. Поэтому там ни у кого нет оружия для защиты родины или себя лично и в городах нет необходимых сооружений для обороны. Каждый рассчитывает лишь на то, что он как оратор или партийный вожак сможет урвать из государственной казны и готов в случае неудачи переселиться в другую землю. Поэтому невероятно, чтобы подобный сброд, неспособный даже единодушно выслушать на сходке оратора, мог сообща взяться за важное дело. Вполне возможно, что каждый из этих людей, услыхав от нас что-нибудь для него приятное, перешел бы на нашу сторону, тем более что, как мы знаем, среди них идет междоусобная борьба2. Мало того, у сиракузян даже нет такого количества гоплитов, как они хвастливо уверяют. Да и у прочих эллинских городов оказалось гораздо меньше гоплитов, чем они насчитывали сами. В этом отношении Эллада жестоко обманулась, поскольку в этой войне3 города с трудом выставили достаточное количество гоплитов. Таково, как мне известно по слухам, положение дел в Сицилии, и обстановка там может стать еще благоприятнее для нас. Действительно, мы можем рассчитывать на помощь множества варваров, которые из ненависти к сиракузянам нападут на них вместе с нами. Да и здешние наши обстоятельства не помешают экспедиции, если вы правильно возьметесь за дело. Ведь у наших отцов были те же самые враги, которых, как вам говорят, мы оставляем у себя в тылу во время этого похода, да к тому же еще и мидийский царь4. И все же, несмотря на это, они создали свою могущественную державу, и не чем иным, как только благодаря своему господству на море. А между тем у пелопоннесцев никогда не было столь малой надежды на успех в борьбе с нами, как теперь. Конечно, собрав все силы, они всегда в состоянии напасть на нашу землю, даже если мы не отплывем в Сицилию. На море же они и в этом случае не смогут причинить нам вреда, потому что у нас и здесь останется достаточно кораблей, чтобы дать отпор врагу.

18. Итак, чем же мы оправдаем такую нерешительную политику и в собственных глазах, и перед нашими сицилийскими союзниками, отказавшись помочь им? Раз уж мы клятвенно обещали им помощь, то должны исполнить обещание и не можем ссылаться на то, что они не помогают нам. Ведь мы заключили с ними союз1 не ради получения от них помощи здесь, но с тем, чтобы они сдерживали наших врагов в Сицилии и мешали нападению на нас. Как и все могущественные державы, мы также достигли могущества лишь потому, что всегда с готовностью помогали эллинам и варварам, когда они просили нас об этом. Если же мы будем хранить спокойствие или начнем длительное разбирательство, нужно ли помочь кому-нибудь как соплеменнику или нет, то, пожалуй, мало поможем распространению нашего могущества, а скорее совершенно погубим нашу державу. Действительно, против сильнейшего врага следует не только обороняться, но и предупреждать его нападение. Мы не можем заранее точно рассчитать, как далеко распространится наше могущество. Но оно уже достигло такой стадии, когда нужно против одних наступать, а других сдерживать: ведь если мы не будем властвовать над другими, то нам самим придется подчиниться чужому господству. Поэтому вы не должны оправдывать свое бездействие примером других, если не желаете изменить и ваше политическое положение, равняясь с ними. Итак, поскольку мы рассчитываем еще больше усилить нашу мощь здесь, если нападем на врагов в Сицилии, то выступим в поход. Мы собьем спесь с пелопоннесцев, когда они увидят, что мы, пренебрегая достигнутым в настоящее время спокойствием, решились отплыть в Сицилию. И если нам выпадет удача и мы утвердимся на острове, то, по всей вероятности, станем господами всей Эллады. Во всяком случае, мы ослабим сиракузян, что, конечно, в наших интересах и в интересах наших союзников. Наш флот обеспечит нам безопасность как в том случае, если будем иметь успех и удержимся там, так и в случае отступления. Ведь на море у нас всегда будет превосходство, даже над всеми сикелиотами вместе взятыми. Итак, пусть не отвратит вас от похода речь Никия, внушающая бездеятельность и сеющая рознь между старшим и младшим поколениями. Подобно нашим отцам, которые все вместе — и стар и млад — принимали решения и возвысили наш город до нынешнего могущества, Старайтесь и вы ныне с присущим вам взаимопониманием еще более возвеличить его. Помните, что юность и старость друг без друга бессильны. Напротив, правильное смешение некоторого легкомыслия, умеренности и точного расчета, пожалуй, наиболее важно в государственных делах. И если государство останется совершенно бездеятельным, то, подобно всякому другому организму, истощится, и все знания и искусства2 одряхлеют. Напротив, в борьбе оно будет постоянно накапливать опыт и привыкнет защищаться не только на словах, а на деле. Вообще же я совершенно убежден, что именно государство, всегда чуждавшееся бездеятельности3, скорее всего может погибнуть, предавшись ей; думаю, что в наибольшей безопасности живут те люди, кто менее всего уклоняется в политике от стародавних обычаев4 и навыков, даже если они и не совершенны».

19. Так сказал Алкивиад. Под впечатлением его речи и просьб эгестян и леонтинских изгнанников, которые, напоминая о клятвенном обещании афинян хранить союз, умоляли о помощи, народ еще решительнее, чем прежде, высказывался за поход. Тогда Никий, видя, что повторением прежних доводов не удержать народ от похода, но надеясь заставить афинян изменить решение, указав на то, сколь огромные военные приготовления придется предпринять, поднялся еще раз и сказал.

20. «Я вижу, афиняне, что вы всецело стоите за войну (которая пусть закончится, как все мы желаем), но все же и при таких обстоятельствах считаю нужным высказать свое мнение. Города, на которые мы идем в поход, насколько мне известно по слухам, могущественны, не зависят один от другого и вовсе не нуждаются в политических переменах, на которые, пожалуй, охотно пошли бы те, кто находятся в тяжком рабстве, чтобы добиться более сносных условий жизни. На этом одном острове много эллинских городов. Вряд ли они согласятся променять свою свободу на наше господство. Кроме Наксоса и Катаны (которые, надо думать, из-за их родства с леонтинцами1, будут нашими союзниками) есть еще семь городов. Они прекрасно снабжены всем и вооружены точно так же, как и наше войско, в особенности Селинунт и Сиракузы, против которых главным образом и направлена наша экспедиция. Действительно, у этих городов много гоплитов, лучников и метателей дротиков, большое число военных кораблей и достаточное число людей, чтобы укомплектовать их экипажами. Кроме частных денежных средств у них есть еще сокровища в селинунтских храмах2, сиракузяне же получают еще и дань с некоторых варварских племен. Сверх того у них еще многочисленная конница, а хлеб они выращивают сами и не ввозят его: в этих двух последних обстоятельствах у них большое преимущество перед нами.

21. Так вот против такой боевой силы необходимо иметь не только корабли и горсть морских пехотинцев, но и сильное сухопутное войско, если только мы желаем совершить там что-либо достойное наших замыслов. Мы не должны позволить многочисленной вражеской коннице помешать нашей высадке, тем более что в случае объединения сицилийских городов из страха перед нами мы не найдем там других союзников (кроме эгестян), которые доставили бы нам конницу для обороны от вражеских всадников. Позорно, если превосходящие силы врагов заставят нас отступить или если из-за необдуманного решения нам потом придется посылать за помощью. Поэтому мы должны прямо отсюда выступить с сильным войском, отдавая себе отчет, что собираемся плыть далеко от родины и что наш поход будет не таков, как если бы мы шли в качестве союзников на помощь нашим здешним подданным, откуда легко получить необходимое снабжение. Там мы будем в чужой враждебной стране, откуда в течение четырех зимних месяцев к нам с трудом доходят вести.

22. Итак, по-моему, нам придется послать туда много гоплитов как наших, так и из числа союзников и данников и, кроме того, сколько сможем привлечь из Пелопоннеса1 убеждением или жалованьем, а также много лучников и пращников для защиты от вражеской конницы. Затем наше превосходство на море должно быть подавляющим, чтобы обеспечить беспрепятственный подвоз съестных припасов. Надо также взять с собой и отсюда на транспортных судах запас зерна, пшеницы и жареного ячменя и набрать принудительно, но за плату, хлебопеков с каждой мельницы соответственно ее величине, чтобы не было недостатка в съестных припасах в случае прекращения плавания из-за дурной погоды. Ведь не всякий город сможет прокормить столь многочисленное войско. Вообще же нам следует запастись по возможности всем необходимым, чтобы не зависеть от других, особенно же — взять с собой отсюда как можно больше денег. Что же до денег, которые, как уверяют, нам приготовили эге-стяне, то будьте уверены, что они существуют только на словах2.

23. Ведь если даже мы выступим отсюда не только с равными, но и с превосходящими во всем — разумеется, кроме гоплитов — силами, то и таким образом нам нелегко будет и одолеть врага, и сохранить свое войско. Нужно представить себе, что мы собираемся основать город во вражеской стране с иноплеменным населением. Поэтому в первый же день высадки или мы должны сразу же закрепиться на земле, или — в случае неудачи — вся страна будет против нас. Этого-то я опасаюсь, ибо знаю, что успех зависит не только от вашего правильного решения, но еще в большей степени от счастья (а уловить его людям трудно). Поэтому будем в предстоящем походе как можно меньше полагаться на счастье и выступим с достаточными силами, которые, как можно надеяться, обеспечат нам безопасность. Это, мне думается, будет наиболее правильным для всего нашего города, а для нас, идущих в поход, будет залогом спасения. Тому же, кто держатся иного мнения, я готов уступить свою должность».

24. Указывая в такой речи на огромные трудности экспедиции, Никий рассчитывал побудить афинян либо вовсе отказаться от похода, либо, если все-таки придется выступить, по крайней мере, обеспечить всеми мерами его безопасность и успех. Однако предстоящие трудности отнюдь не охладили рвения афинян. Напротив, они с еще большим усердием продолжали готовиться к походу, так что произошло как раз обратное тому, чего Никий ожидал. Афиняне одобрили предложение Никия, полагая, что оно достаточно обеспечивает успех похода. Все афиняне были одинаково охвачены желанием отплыть в Сицилию. Старшие надеялись на завоевание тамошних городов, полагая, что столь мощная боевая сила, во всяком случае, не может потерпеть поражения. Молодежь же, способная носить оружие, стремилась воочию повидать диковины в дальних краях, твердо надеясь благополучно возвратиться домой. Наконец, большинство простых людей и воинов привлекала возможность немедленно заработать деньги и к тому же распространить владычество афинской державы, которая станет в будущем постоянным источников заработка для наемников. Страстное увлечение большинства народа Сицилийским походом было настолько сильно, что даже тот, кому эта затея была не по душе, молчал из опасения прослыть неблагонамеренным гражданином.

25. Наконец, выступил один афинский гражданин1 и, обратившись прямо к Никию, сказал, что нечего под разными предлогами откладывать поход, и потребовал немедленного объявления перед всем собранием, какие именно военные силы народ должен ему предоставить. Никий нехотя ответил, что предпочел бы спокойно обсудить этот вопрос со своими товарищами стратегами. Но все же, насколько можно сейчас судить, для похода необходимо по крайней мере 100 собственных триер, включая сюда потребное количество транспортных, а кроме того, необходимо затребовать корабли и от союзников2. Всего гоплитов (афинян и союзников) — нужно не менее 50003, но если возможно, то и больше; кроме того, следует взять с собой в соответствующем количестве отряды других родов оружия — лучников из Афин и с Крита и пращников, а также заготовить и взять все, что еще окажется необходимым.

26. Выслушав это, афиняне тут же вынесли постановление о предоставлении стратегам неограниченных полномочий в распоряжении всем войском в походе и действиях, какие они найдут наилучшими, в интересах государства. После этого приступили к приготовлениям. Были посланы приказы союзникам и составлялись призывные списки граждан. Город только что оправился от страшной эпидемии и тягот длительной войны1. Подросло новое поколение, и за время мира вновь накопилось в казне достаточно средств, так что все необходимое для похода можно было заготовить. Так шли в Афинах приготовления к войне.

27. Между тем во время этих приготовлений в Афинах в одну ночь были повреждены лица большинства каменных герм1 (гермы — это четырехгранные столбы, стоявшие по стародавнему обычаю во множестве у входов в частные дома и в святилищах). Чьих рук было это дело — никто не знал. Начался розыск преступников, и была назначена большая награда2 доносчику за сведения о преступлениях. Кроме того, народ постановил: если кто узнает (будь то гражданин, иностранец или раб) что-либо о другом святотатстве подобного рода, то может донести безбоязненно. Афиняне приняли повреждение герм весьма близко к сердцу, считая это происшествие зловещим предзнаменованием для исхода экспедиции, и приписывали его заговорщикам, замышлявшим переворот и свержение демократии3.

28. И вот несколько метеков1 и доверенных слуг сделали донос2, но не о гермах, а о недавнем повреждении других статуй, совершенном какими-то молодыми людьми из озорства под пьяную руку. Доносчики рассказали также, что в некоторых частных домах, справляя мистерии3, кощунственно издевались над ними. В этих кощунствах они обвиняли, среди прочих, также Алкивиада. Враги Алкивиада, ухватившись за эти обвинения, сильно раздули их. Эти люди были особенно озлоблены на Алкивиада за то, что тот, стоя у них на дороге, мешает им упрочить свое влияние в народе, и надеялись, изгнав его, занять первое место в государстве. Поэтому они кричали, что и повреждение герм, и кощунственное подражание обрядам мистерий — все это лишь часть заговора для свержения демократии, а виновник всего этого — Алкивиад. В подтверждение они ссылались при этом на его образ жизни и поступки, противоречащие духу демократии.

29. Алкивиад отверг эти доносы как неосновательные и выразил готовность предстать перед судом еще до отплытия (все приготовления к походу были уже закончены) для выяснения, виновен ли он в чем-либо подобном: если его признают виновным, он понесет наказание, а если оправдают, то останется стратегом. Далее, Алкивиад настоятельно просил не слушать никаких клеветнических обвинений в его отсутствие; если же он виновен, то лучше сразу же осудить его на смерть. Во всяком случае, благоразумнее до вынесения судебного приговора ему не отправляться в Сицилию во главе столь огромного войска, находясь под таким тяжким подозрением. Между тем враги Алкивиада опасались, что, предстань он только перед судом, войско поддержит его, и народ проявит снисходительность в благодарность за то, что он побудил аргосцев и некоторых мантинейцев1 принять участие в походе. Поэтому они всячески старались воспрепятствовать его требованию о немедленном выступлении в суде. С этой целью они подучили других ораторов настаивать на немедленном отплытии Алкивиада, а суд предлагали отложить на определенный срок после возвращения. Кроме того, они намеревались предъявить Алкивиаду еще более тяжкие обвинения (которые, как они думали, будет легче подыскать в его отсутствие), а затем отозвать его и по возвращении начать процесс. Итак, было решено, что Алкивиад должен отплыть.

30. После этого в середине лета1 эскадра отплыла в Сицилию. Большинство союзников, транспорты с продовольствием, мелкие торговые корабли и все прочие суда, сопровождавшие эскадру, перед отплытием главных сил из Пирея получили приказ собраться сначала у Керкиры и оттуда всем вместе идти через Ионийское море к мысу Иапигии2. Сами афиняне и некоторые союзники, еще оставшиеся в городе, в назначенный день готовые к отплытию, на заре спустились в Пирей, чтобы сесть там на корабли. На проводы в Пирей спустилось, можно сказать, все население города — граждане и иностранцы. Жители города провожали своих знакомых, друзей, родных и сыновей и с надеждой на завоевание, и со слезами при мысли о том, увидятся ли они когда-нибудь еще с отплывающими, так как сознавали, что предстоит далекое и опасное плавание.

31. В этот момент разлуки и предвидения опасностей афинян охватила куда более сильная тревога за исход экспедиции, чем во время решающего голосования в народном собрании. Но все же созерцание всех мощных приготовлений, находившихся перед их глазами, внушало гражданам и некоторую бодрость. Чужеземцы же и остальной народ собрались ради этого величественного зрелища, понимая, что дело идет о предприятии замечательном и превосходящем всякое воображение. Действительно, столь дорогостоящий и великолепный флот никогда еще до того времени не снаряжало и не спускало на воду ни одно эллинское государство. Правда, эскадра Перикла в походе на Эпидавр и Гагнона1 — на Потидею были не меньше по числу кораблей и гоплитов на борту. Ведь тогда в походе было 4000 гоплитов, 300 всадников и 100 триер из самих Афин, 50 триер из Лесбоса и Хиоса и, кроме того, еще большое число вспомогательных отрядов союзников2. Однако поход того времени был рассчитан лишь на короткое время и снаряжен самым обычным образом. На этот же раз дело шло о долговременной экспедиции, и поэтому ее снабдили людьми, кораблями и снаряжением на все случаи — как для морской, так и для сухопутной войны. Корабли были построены с большими затратами триерархов и государства. Государство выплачивало каждому матросу по 1 драхме в день и поставило порожние3 корабли — 60 быстроходных и 40 транспортных для перевозки гоплитов. Все эти суда были укомплектованы лучшими командами гребцов. Триерархи платили вдобавок к государственному жалованью корабельным гребцам на верхнем ряду весел и вообще всей команде из своих средств. Кроме того, они снабдили корабли разрисованными носовыми значками и украсили дорогой внутренней отделкой, причем каждый триерарх стремился сделать свой корабль самым красивым и быстроходным. Сухопутное войско состояло из отборных людей, которые всячески старались превзойти друг друга своим снаряжением и доспехами. В конце концов оказалось, что эти приготовления вызвали соревнование среди самих афинян в порученном каждому деле. Вместе с тем остальным эллинам все это казалось скорее демонстрацией мощи и богатства афинян, чем сборами в поход на врага. Если бы подсчитать затраты казны и отдельных участников похода — какую сумму денег город уже выплатил воинам и дал стратегам при отплытии, и что потратили на себя отдельные участники похода и на свои корабли (если они были триерархами) или намеревались истратить, и сверх того, сколько денег каждый взял в дальний поход (кроме жалованья) с собой, а также что взяли с собой некоторые купцы и воины для торгового обмена, — если бы подсчитать все это, то оказалось бы, что из города в общем вывезли много талантов. Этот поход стал знаменитым и возбуждал не меньше удивления смелостью предприятия и великолепием являемого зрелища, чем превосходством боевой мощи над врагом, против которого он шел. Ведь никогда еще афинянам не приходилось посылать столь огромный флот в столь дальнее плавание с большей, при данных обстоятельствах, надеждой на усиление своей мощи.

32. После того, как корабли были укомплектованы экипажами и приняли на борт весь необходимый груз, трубач протрубил сигнал молчания. Затем все произнесли обычные перед отправлением молитвы не отдельно на каждом корабле, а все вместе, повторяя слова молитвы за глашатаем. На всех кораблях начальники и воины1, смешав в чашах вино, совершали возлияния из золотых и серебряных кубков. Вместе с ними на берегу молилась также и вся остальная толпа граждан и друзей афинян, пришедших на проводы. По исполнении пеана и по совершении возлияний корабли вышли в море. Сначала они шли походной колонной, а затем уже до Эгины гребцы состязались в быстроте, чтобы как можно скорее прибыть в Керкиру, куда должны были собраться остальные корабли союзников. Между тем в Сиракузы приходили из разных мест известия об экспедиции афинян. Однако долгое время никто не хотел этому верить. Даже в народном собрании мнения разделились: одни считали известие о походе афинян истинным, другие же утверждали обратное. Тогда в собрании выступил Гермократ, сын Гермона2. Полагая, что обладает точными сведениями, он произнес следующую речь.

33. «Возможно, вы сочтете, что я, как некоторые другие, рассказываю небылицы, если я скажу, что неприятельский флот действительно идет на нас. Я знаю, что люди, которые приносят или распространяют недостоверные слухи, не могут внушать доверия и даже слывут глупцами. Но все же, когда городу грозит опасность, страх прослыть глупцом не заставит меня молчать, так как я убежден, что мои сведения — самые достоверные. Афиняне (как это ни кажется вам странным) в самом деле идут на нас с большим флотом и многочисленным сухопутным войском якобы на помощь союзным эгестянам и для того чтобы возвратить леонтинцев в их город, а в действительности потому, что стремятся завоевать Сицилию и в особенности — наш город. Они думают, что, захватив наш город, легко овладеют всем островом. Афиняне довольно скоро будут здесь, и поэтому вам следует подумать, как с имеющимися у нас средствами дать отпор наиболее успешно и не дать застигнуть себя незащищенными, преуменьшая опасность, или проявить беспечность, вообще не желая верить в появление афинян. Но если кто верит этому, то пусть не боится их смелости и мощи. Ведь они могут причинить нам не больше вреда, чем мы им. Небесполезно и то, что на нас идет столь огромная сила: это может благотворно повлиять на поведение остальных сицилийцев (ведь из страха перед афинянами они охотнее перейдут к ним). И если мы победим или, во всяком случае, оттесним афинян, расстроив их планы (а в том, что им не удастся достигнуть своей цели, я совершенно уверен), то для нас это будет блистательным успехом. Я, по крайней мере, возлагаю на это большие надежды. Ведь редко великие походы эллинов и варваров в отдаленные страны имели успех. Действительно, пришельцы обычно не превосходят численно местных жителей и их соседей, которые все объединяются из страха перед ними. И если врагов постигнет неудача из-за недостатка съестных припасов в чужой стране, то, хоть они сами виновны в своей беде, они оставляют славу победителей тем, кого они хотели завоевать. Так и мидийский поход пошел самим афинянам на пользу, после того как нападение мидийского царя, направленное против Афин, окончилось, против его ожидания, неудачей. И можно надеяться, что таковой же будет участь и нынешнего похода.

34. Итак, будем мужественно готовиться к войне, и не только здесь, но отправим послов к сикулам, чтобы еще крепче привязать к нам старых друзей и постараться приобрести новых. Пошлем посольство и в остальную Сицилию, чтобы открыть всем глаза на обилую опасность, а также к италийс-ким городам: склоним их к союзу с нами или, по крайней мере, убедим не принимать афинян. Разумно было бы, по-моему, отправить послов и в Карфаген1. Ведь для карфагенян поход афинян не будет неожиданностью: они живут в вечном страхе, как бы афиняне рано или поздно не пошли и на их город. Быть может, карфагеняне, убедившись, что им самим грозит беда в случае, если они покинут нас на произвол судьбы, захотят тайно или явно как-либо нам помочь. Ведь из всех существующих государств они наиболее способны оказать помощь, пожелай они только сделать это. Действительно, у них больше всего золота и серебра (что на войне, как и во всем, весьма важно). Отправим также посольство в Лакедемон и в Коринф с просьбой возможно скорее помочь нам и здесь, и возобновив враждебные действия против афинян в Элладе. У меня есть главное предложение, в настоящем положении, по-моему, вполне своевременное. Хотя оно при нашей привычке к мирной беспечности меньше всего может встретить внимание с вашей стороны, тем не менее я изложу его вам. Если мы, сицилийские эллины, все вместе или, по крайней мере, большинство согласимся спустить на воду все имеющиеся у нас корабли с двухмесячным запасом продовольствия, встретить афинян у Таранта и мыса Иапигии и этим показать, что еще до борьбы за Сицилию их ждет борьба за переправу через Ионийское море, то этим мы ошеломим их и дадим понять, что мы на страже в дружественной стране (ведь Тарант примет нас)2, им же, напротив, предстоит далекое плавание через море со всем войском и снаряжением. Из-за долгого пути они едва ли смогут держать боевой строй, и их медленно, по частям подходящая эскадра будет легко уязвима для атаки. Даже если они, облегчив свои корабли и действуя веслами, встретят нас сомкнутым строем, то мы атакуем их, когда они будут утомлены переходом. Если же мы предпочтем уклониться от боя, то можем отступить в Тарант. И если они, высадившись с малым запасом провианта, захотят дать сражение, то будут страдать от голода в этих пустынных местах. Там мы сможем их блокировать, а если, пытаясь прорваться, они поплывут дальще вдоль побережья, то им придется бросить свои транспортные суда. Тогда, не будучи уверены в том, примут ли их италийские и сицилийские города, они утратят решимость продолжать поход. Потому-то, если, как я предлагаю, преградить путь афинянам, то они и не отплывут из Керкиры, а сначала взвесят положение дел и соберут сведения о наших силах и местонахождении. Это их задержит до зимы; или же, угнетенные непредвиденным оборотом событий, они вообще откажутся от этой экспедиции, тем более что, как я слышал, их самый опытный военачальник принял командование против воли и будет рад всякому серьезному противодействию с нашей стороны, получив, таким образом, предлог для отступления. Я совершенно уверен, что молва преувеличит наши силы. А настроения и мысли людей зависят от слухов. Люди больше боятся нападающего первым или, по крайней мере, того, кто ясно показывает, что в случае нападения готов дать отпор. Это теперь и должны будут испытать афиняне. Они ведь идут на нас в уверенности, что мы не в силах оказать сопротивление, и столь невысокое мнение о нас справедливо, потому что мы не помогли лакедемонянам сокрушить могущество афинян. Если же теперь афиняне увидят, что мы против ожидания способны на смелые поступки, то наше неожиданное сопротивление поразит их еще сильнее, чем наша истинная мощь. Итак, примите мой совет и решитесь на этот смелый шаг или, по крайней мере, готовьтесь как можно скорее к войне. Всем и каждому необходимо помнить, что пренебрежение к противнику проявляется делами и считать, что меры, принятые в расчете на наличную опасность, всегда могут оказаться весьма полезными. Неприятель идет на нас и, как мне определенно известно, находится уже близко».

35. После такой речи Гермократа среди сиракузян начались бурные препирательства. Одни утверждали, что афиняне ни в коем случае не придут, и все утверждения Гермократа ложны. Другие спрашивали: «Какой вред они могут причинить нам, сами не пострадав еще больше?» Были и такие, кто пренебрежительно высмеивал речь Гермократа. Лишь немногие верили Гермократу и со страхом взирали на будущее. Тогда выступил вождь демократической партии Афинагор1, человек в то время наиболее уважаемый в народе, и сказал следующее.

36. «Всякий, кто не обрадуется, услышав, что афиняне оказались столь безумными, чтобы прийти сюда и самим отдаться в наши руки, тот трус или изменник. Дерзость людей, разносчиков таких слухов, сеющих панику, меня не удивляет, удивительна лишь тупость, не позволяющая им понять, что их намерения очевидны. Ведь это люди, которые боятся за себя и хотят посеять тревогу во всем городе, чтобы самим скрыться под покровом всеобщего страха. Таково назначение этих слухов. Они не возникли случайно, но распространяются людьми, постоянно возбуждающими волнения в нашем городе. И если вы благоразумны, то должны сообразовать свои выводы не с сообщениями этих людей, но с тем, какой образ действия можно приписать разумному и многоопытному народу, каким в моих глазах являются афиняне. В самом деле, совершенно невероятно, чтобы афиняне оставили у себя в тылу пелопоннесцев и, не завершив прочным миром тамошней войны, сами бросились в новую, не менее опасную войну. Напротив, по-моему, афиняне довольны уже тем, что мы не нападаем на них, учитывая численность и мощь наших городов.

37. Но если бы даже они, как нам говорят, и пришли, то все же я уверен, что Сицилия скорее, чем Пелопоннес, выдержит большую войну, потому что весь остров во всех отношениях лучше подготовлен к ней. Ведь только один наш город обладает военной силой, далеко превосходящей мощь якобы грозящего нам теперь врага, будь он даже вдвое сильнее. Я знаю, что они не возьмут с собой конницы, да и здесь они найдут лишь небольшой отряд всадников из Эгесты. Афиняне не смогут даже обеспечить себе достаточно гоплитов, потому что их придется перевозить на кораблях (а пройти столь дальний путь сюда даже и легким судам без груза нелегко); к тому же, как известно, для войны против такого большого города, как наш, потребуется еще множество транспортных судов с продовольствием и снаряжением. Я даже думаю, что если бы афиняне по прибытии сюда могли создать на нашей земле такой же город, как Сиракузы, и, опираясь на него, начать войну с нами, то и в таком случае едва ли избежали бы гибели. А в существующих условиях, когда вся Сицилия (которая объединится) будет против них, они не рискнут, даже в страхе перед нашей конницей, удалиться от своих лагерных бараков, сколоченных из корабельных досок, и палаток. Короче говоря, я полагаю, что афиняне не смогут укрепиться на нашей земле. Настолько, по-моему, наши боевые силы превосходят афинские.

38. Все это, повторяю, афиняне понимают и сохраняют в целости свои владения. А здесь у нас есть люди, которые измышляют ложные и несбыточные истории, и это — не в первый раз. Но я знаю, что они стараются такими или еще более зловредными выдумками или поступками запугать наш народ и самим захватить власть в городе. И я опасаюсь, как бы в конце концов их попытки в самом деле не увенчались успехом. Ведь мы неспособны, пока не попадем в беду, своевременно принять меры предосторожности и, раскрыв замыслы врагов, наказать их. Именно поэтому наш город так редко пользуется миром и постоянно раздираем смутами. Мы куда больше страдаем от внутренних распрей, чем от внешнего врага, а иногда даже подчиняемся тирании или произволу немногих. (4) Если вы только пожелаете меня поддержать, я постараюсь на этот раз по возможности предотвратить подобные бедствия. На вас, большинство народа, я буду действовать убеждением, а этих злоумышленников придется наказывать, и не только пойманных с поличным (ведь уличить их трудно), но наказывать их нужно уже за те зловредные умыслы, которые они осуществили бы, если бы были в состоянии. Ведь вражеские замыслы следует пресекать еще до их претворения в действие: кто не принял заранее мер предосторожности, тот пострадает сам. Есть среди меньшинства и такие, которых надо разоблачать, следить за их поведением и всячески наставлять. Ведь только таким образом, по-моему, и можно отвратить их от злодеяний. Ответьте же мне, молодые люди1, на вопрос, который у меня часто возникал: чего же вы, наконец, хотите? Быть может, теперь уже — почетных должностей? Но закон это запрещает. Закон исходит из того, что вы по возрасту еще не способны к этому, но вовсе не имеет в виду обойти вас. И в самом деле, почему бы вам не управляться одним законом с большинством народа? И как же можно оправдать, что граждане одного и того же города не пользуются одинаковыми правами?

39. Мне возразят, быть может, что демократический строй неразумен и несправедлив, и что люди состоятельные лучше всего способны управлять государством. На это я отвечаю: во-первых, под словом «народ» (демос) понимают совокупность всех граждан, а под словом «олигархия» — только часть. Во-вторых, богатые — лучшие хранители народной казны, разумные люди — лучшие советники, а народное большинство способно принимать наиболее правильное решение в данном обсуждаемом вопросе. И эти три группы граждан при демократическом строе каждая в отдельности и все в целом имеют равную долю прав. При олигархическом правлении, напротив, народ разделяет общие опасности, тогда как немногие не то что присваивают себе большую часть выгод, а отнимают все целиком. Этот-то порядок и стремятся установить у вас олигархи и молодежь, но в большом городе сохранить его невозможно. Но вы, о неразумные, еще и теперь либо не понимаете вредоносности ваших устремлений (и тогда вы действительно величайшие глупцы среди эллинов, каких я только знаю), либо вы отъявленные преступники, если сознательно отваживаетесь на это.

40. Так вот, или образумившись, или изменив ваш образ мыслей, поставьте себе целью дела, идущие на общее благо нашего народа. Подумайте о том, что лучшим среди вас достанется при этом не только равная, но ббльшая доля благополучия. Если же вы притязаете на большее, то рискуете лишиться всего. Перестаньте распускать такие слухи, убедившись, что имеете дело с людьми, которые, зная ваши замыслы, не допустят их осуществления. Ведь наш народ сумеет достойным образом дать отпор, если афиняне действительно придут к нам. У нас есть военачальники, которые позаботятся об обороне. Если же все это, как я уверен, ложные слухи, то город не позволит ввести себя в заблуждение под влиянием паники и не вверит вам высшую власть, чтобы добровольно отдать себя в рабство, Напротив, наш город, заботясь о своих интересах, возьмет дело в свои руки и будет считать ваши речи столь же преступными, как и поступки. Он не позволит из-за этих слухов отнять свободу, которой обладает, но примет действенные меры в интересах ее защиты».

41. Так сказал Афинагор. Тогда поднялся один из военачальников и, предложив собранию считать его речь заключительной, кончил прения следующими словами: «Неблагоразумно нам здесь выступать со взаимными обвинениями и выслушивать таковые. Давайте лучше по поводу этих известий об опасности подумаем, какие меры должен принять весь город и каждый его житель, чтобы дать отпор врагу. Ведь даже если бы нам в действительности не пришлось сражаться, то вовсе не повредит, если у нас будет конница, оружие и прочее военное снаряжение. Все необходимые приготовления мы, военачальники, возьмем на себя и отправим послов в соседние города, чтобы собрать сведения, и примем меры предосторожности в дальнейшем. Некоторые шаги мы уже сделали, и если получим новые сведения, то сообщим вам». После этой краткой речи военачальника собрание разошлось.

42. Между тем афиняне и все союзники уже собрались у Керкиры. Прежде всего военачальники вторично произвели там смотр своих боевых кораблей, распределив их в том порядке, в каком они должны будут стоять на якоре при высадке. Всю эскадру разделили на три отряда, каждый под командой одного из трех военачальников, во избежание трудностей при совместном плавании с доставкой воды и съестных припасов, а также для того, чтобы облегчить поиски гаваней на месте высадки. Афиняне полагали также, что вообще присутствие военачальника в каждом отряде повысит маневренность, укрепит дисциплину и облегчит управление всей эскадрой. Затем военачальники выслали три корабля в Италию и Сицилию с приказом разведать, какие города примут афинян, и затем идти навстречу эскадре, чтобы указать гавани, где можно бросить якорь.

43. После таких приготовлений огромная флотилия отплыла наконец из Керкиры, направляясь в Сицилию. В общем она насчитывала 134 триеры и 2 пятидесятивесельных родосских корабля1. Из них было 100 афинских триер, в том числе 60 быстроходных, а остальные — транспортные корабли для перевозки воинов. Прочие корабли принадлежали хиосцам и другим союзникам. Общее число гоплитов составляло 5100. Среди них было 1500 афинских граждан, внесенных в списки военнообязанных2, 700 фетов, служивших в морской пехоте. Остальное гоплиты были выставлены союзниками, главным образом из подвластных афинянам городов. Впрочем, 500 гоплитов послали Аргос и Мантинея и, кроме того, было завербовано еще 250 наемников. Лучников было всего 480 (из них 80 с Крита), родосских пращников— 120, легковооруженных мегарских изгнанников3 — 120. Помимо этого, было еще одно транспортное судно для перевозки конницы с 30 всадниками на борту.

44. Таковы были боевые силы, с которыми первая экспедиция переправилась для военных действий в Сицилию. За боевыми кораблями, кроме того, следовало 30 транспортов с продовольствием, имея на борту пекарей, каменщиков, плотников с необходимыми инструментами для строительства осадных сооружений. Эскадру сопровождало также 100 малых судов, которые, как и транспортные корабли, были принудительно завербованы в экспедицию. Кроме того, большое количество купеческих кораблей и прочих судов добровольно присоединилось к военной флотилии для торговых операций. Все эти суда двинулись теперь вместе с эскадрой из Керкиры через Ионийское море. Вся флотилия прибыла к мысу Иапигии1 и к Таранту (где какой корабль, следуя своим курсом, мог бросить якорь) и затем пошла вдоль италийского побережья. Италийские города не принимали афинян и не открывали им своих рынков, предоставляя лишь воду и якорные стоянки (Тарант и Локры2, впрочем, отказали даже и в этом). Наконец эскадра достигла Регия на южной оконечности Италии, куда собрались все корабли. В город афинян не приняли, и лагерь пришлось разбить за стенами у святилища Артемиды, где регийцы открыли рынок. Вытащив корабли на берег, афиняне расположились на отдых. Затем они приступили к переговорам с регийцами, требуя помощи леонтинцам, которые, как и регийцы, были халкидянами. Однако регийцы ответили, что желают остаться нейтральными и будут действовать в согласии с решением остальных италийских эллинов. Тогда афинские военачальники стали обдумывать, как лучше всего в таком положении повести дела, касающиеся Сицилии. Вместе с тем они поджидали возвращения из Эгесты посланных туда кораблей3, чтобы узнать, есть ли у эгестян действительно деньги, о которых говорили послы в Афинах.

45. Между тем сиракузяне из разных источников и от своих разведчиков стали получать определенные сведения, что афинский флот уже в Регии. Оставив сомнения и решив, что это так и есть, сиракузяне начали усиленно готовиться к войне. В одни города сикулов они отправили отряды войск, в другие — послов и разместили гарнизоны в пограничных пунктах сиракузской области. В самом городе они произвели смотр пехоты и конницы, чтобы убедиться, все ли в порядке, и вообще принялись за подготовку, ожидая, что вот-вот вспыхнет война,

46. Между тем три афинских корабля, посланных в Эгесту, возвратились в Регий с известием, что там обещанных денег нет и налицо оказалось лишь 30 талантов. Это сразу же возникшее препятствие привело афинских военачальников в уныние, равно как и неблагоприятный ответ регийцев, которые не пожелали участвовать в походе. Их-то афиняне прежде всего рассчитывали привлечь на свою сторону; естественно было ожидать, что регийцы, как единоплеменники леонтинцев и до сих пор всегда дружественные афинянам1, скорее всего присоединятся к ним. Для Никия, впрочем, известия из Эгесты не явились неожиданностью. Зато два других стратега считали поведение эгестян еще более непонятным, чем отказ регийцев. Эгестяне же, когда афинские послы в первый раз явились к ним для осмотра ценностей, применили следующую хитрость. Отведя послов в святилище Афродиты на горе Эрике, они показали им посвятительные дары — чаши, ковши для разливания вина, курильницы для благовоний и немало другой утвари. Утварь большей частью была серебряной и на вид создавала впечатление большого богатства, чему не соответствовали денежные средства эгестян. Эгестяне также устраивали частным образом угощения для экипажа афинских триер, выставляя при этом золотые и серебряные кубки, взятые не только в самой Эгесте, но даже занятые в соседних финикийских и эллинских городах. При угощениях эгестяне пользовались большей частью той же самой утварью, и так много ее всюду оказывалось, что афинские моряки были поражены и по возвращении в Афины распустили слух, что видели множество сокровищ. Теперь же, когда оказалось, что у эгестян вовсе нет денег, воины стали осыпать упреками афинских послов, которые сначала сами обманулись, а потом ввели в заблуждение остальных, а стратеги стали держать совет2, что следует предпринять в настоящем положении.

47. Никий высказался за то, чтобы плыть со всем флотом на Селинунт, для чего они прежде всего и посланы. Если, говорил Никий, эгестяне предоставят деньги для всего войска, то можно будет принять сообразное с этим решение. Если же нет, то следует потребовать от них денег на содержание посланных по их просьбе 60 кораблей и оставаться у Селинунта, пока этот город добровольно не примирится с Эгестой или не будет принужден силой. Затем следует пройти мимо других городов и, показав мощь города афинян и готовность помочь друзьям и союзникам, плыть домой, разве только в ближайшее время представится возможность сделать что-либо для леонтинцев или привлечь на свою сторону какой-нибудь из городов, однако не расточая государственные средства и не рискуя благополучием государства.

48. Алкивиад заявил, что возвратиться назад, не добившись ничего с такими мощными боевыми силами, было бы позорным. Он советовал послать глашатаев во все остальные города, кроме Селинунта и Сиракуз; завязать затем переговоры с сикулами, побудив их к отпадению от Сиракуз; независимые же их племена привлечь на свою сторону, чтобы получать от них продовольствие и подкрепления. Прежде всего нужно склонить к союзу Мессену1, так как этот город, расположенный на месте переправы, является ключом к Сицилии. У него есть также гавань, и он может быть опорным пунктом для дальнейших действий. Затем, склонив сицилийские города на свою сторону (когда станет ясно, на чью поддержку можно рассчитывать), следует напасть на Сиракузы и Селинунт, если селинунтцы не примирятся с эгестянами, а сиракузяне не допустят леонтинских изгнанников в их город.

49. Наконец, Ламах предложил плыть прямо на Сиракузы и как можно скорее дать битву под стенами города, пока сиракузяне еще не успели подготовиться и прийти в себя от неожиданности: каждая армия больше всего внушает страха именно вначале. Если слишком долго медлить, то враг воспрянет духом и в случае нападения вид нападающего вызовет у него скорее презрение. Итак, внезапное нападение, когда неприятели еще в страхе и беспокойстве, дает афинянам больше всего шансов на победу. Неприятель будет устрашен не только видом нашего войска, которое покажется ему огромным, но и предстоящими испытаниями и прежде всего непосредственной опасностью битвы. Многие из сиракузян, вероятно, остались за городом на полях, так как они не верят в прибытие афинского флота. Впрочем, даже если сиракузяне перевезут свои запасы продовольствия в город, то афинское войско все же не будет терпеть недостатков, когда после победы разобьет лагерь перед городом. В таком случае и прочие сицилийские эллины не будут больше ожидать, на чью сторону склонится победа, и примкнут не к сиракузянам, а к афинянам. Ламах предложил также устроить якорную стоянку и опорный пункт в Мегарах после возвращения флота из Сиракуз. Место там пустынное и находится недалеко от Сиракуз как на море, так и по суше.

50. Произнеся такую речь, Ламах все же присоединился к мнению Алкивиада1. Затем Алкивиад на своем корабле переправился в Мессену и вступил в переговоры с ее жителями о союзе с Афинами. Однако ему не удалось склонить мессенян к этому союзу. Они отказались принять афинян в город, но согласились открыть рынок за городскими стенами, после чего Алкивиад возвратился в Регий. Тогда стратеги, отобрав из всех трех отрядов 60 кораблей и снабдив их запасом продовольствия, поплыли вдоль побережья в Наксос, остальная же эскадра во главе с одним из стратегов осталась в Регии. Из Наксоса, где афинян впустили в город, отряд кораблей поплыл вдоль побережья в Катану. Катаняне, однако, не приняли их (потому что здесь преобладали сторонники Сиракуз), и афинские корабли поплыли дальше к реке Терии2, где и провели ночь. На следующий день отряд отплыл отсюда на Сиракузы, выстроившись в одну линию. 10 кораблей были отправлены вперед, чтобы войти в большую гавань и удостовериться, нет ли там кораблей на плаву. Подойдя к городу, глашатай, отправленный с этих кораблей, должен был объявить, что афиняне прибыли с целью вернуть своих союзников и соплеменников леонтинцев в их город. Поэтому леонтинцы, находящиеся в Сиракузах, могут безбоязненно переходить к афинянам как своим друзьям и благодетелям. После этого объявления, осмотрев город, гавань и местность (откуда должна была начаться атака), корабли возвратились в Катану.

51. Между тем в Катане состоялось народное собрание, которое постановило не принимать афинское войско, но пригласить афинских стратегов в город, чтобы они высказали в собрании свои пожелания. Во время речи Алкивиада, когда все внимание горожан было обращено на него, афинские воины незаметно взломали плохо прилаженную калитку в городской стене и, войдя на рыночную площадь, делали покупки. Немногочисленные катанские сторонники сиракузян, увидев вражеских воинов в городе, в смятении поспешно бежали. Остальные катанцы решили вступить в союз с афинянами и предложили им перевезти из Регия также и остальное войско. Затем афиняне отплыли назад в Регий и оттуда весь флот двинулся к Катане, где афиняне по прибытии стали разбивать лагерь.

52. Из Камарины тем временем пришло известие, что в случае прибытия туда афинян город, возможно, присоединится к ним и что сиракузяне снаряжают экипажи для своих кораблей. Итак, вся афинская эскадра сначала взяла курс вдоль побережья на Сиракузы. Не найдя там ни одного снаряженного корабля, афиняне поплыли дальше в Камарину, бросили якорь на открытом берегу и начали затем переговоры через глашатая. Камаринцы не захотели впустить афинян в город, заявив, что по существующему договору примут афинян, если те прибудут к ним лишь на одном корабле (или если сами они вызовут больше кораблей). Итак, афиняне, ничего не добившись, возвратились в Катану. На обратном пути афиняне, высадившись на сиракузском побережье, занялись грабежом. Однако после прибытия на помощь своим сиракузской конницы, которая перебила нескольких рассеявшихся по местности воинов, афиняне возвратились в Катану.

53. Здесь они застали корабль «Саламинию»1, прибывший из Афин с приказом отозвать Алкивиада, которому предстояло оправдываться перед афинским судом в выдвинутых против него обвинениях. Вместе с ним были вызваны в суд также некоторые из воинов: одних обвиняли в кощунстве над мистериями, а других и в повреждении герм. Ибо после отплытия эскадры в Сицилию афиняне вновь взялись за расследование по делу о мистериях и гермах. При этом, не проверяя достоверность сведений доносчиков, афиняне в своей подозрительности принимали все показания без проверки. Так, на основании доносов и улик негодяев хватали и бросали в тюрьму многих безупречных людей. Представлялось предпочтительным путем строгого расследования все же выяснить дело, чем допустить, чтобы какой-нибудь на вид благонамеренный человек, раз уж он навлек на себя подозрение, избежал пристрастных допросов. Народ знал (по слухам) о том, сколь свирепой стала под конец тирания Писистрата и его сыновей (к тому же тиранов свергли не сами граждане и не Гармодий, а лакедемоняне), и жил поэтому в вечном страхе, чуя всюду опасность для демократии.

541. Поводом для отважного подвига Аристогитона и Гармодия послужила любовная история, которую я расскажу здесь подробнее2 и покажу, что ни у других эллинов, ни у самих афинян нет никаких точных сведений об этом событии. После того как Писистрат скончался в преклонном возрасте, тиранию унаследовал не Гиппарх, как обычно думают, а старший сын Гиппий. Был тогда Гармодий, блиставший юношеской красотой, и Аристогитон, гражданин среднего круга и достатка, стал его любовником. Гиппарх, сын Писистрата, также соблазнял Гармодия, но безуспешно. Гармодий сообщил об этом Аристогитону, и тот, страстно влюбленный, весьма огорчился, опасаясь к тому же, что могущественный Гиппарх применит против юноши насилие. Аристогитон тотчас же задумал (насколько это было возможно человеку его положения) уничтожить тиранию. Между тем Гиппарх повторил свою попытку добиться расположения юноши и опять безуспешно. Не желая применять насилие, Гиппарх решил при случае незаметным образом унизить юношу, действуя, однако, так, чтобы скрыть истинную причину. Действительно, применение насилия не соответствовало характеру его власти, которая вовсе не была непопулярной или в тягость народу. Напротив, Гиппарх старался избежать всякого недовольства. Вообще Писистратиды стремились в своем правлении проявить больше всего доблести и благоразумия. Так, они взимали с афинян только двадцатую часть доходов с земли3. На эти средства они благоустроили и украсили город4, вели успешные войны и упорядочили празднества. В остальном в городе продолжали существовать прежние законы, и тираны заботились лишь о том, чтобы кто-нибудь из их семьи всегда занимал должность архонта. Так, среди исполнявших годичную должность архонта был и сын тирана Гиппия, Писистрат. Он носил имя своего деда Писистрата и, будучи архонтом, посвятил на рыночной площади алтарь 12 богов5 и алтарь в святилище Аполлона Пифийского6. Когда впоследствии афинский народ велел увеличить алтарь, надпись на нем была уничтожена. А в святилище Аполлона Пифийского еще и поныне можно видеть эту неразборчивую надпись. Она гласит: Гиппия сын Писистрат цифийскому Фебу-владыке памятник власти своей в роще святой посвятил7.

55. А то, что Гиппий, как старший, наследовал власть, я могу определенно утверждать, так как собрал из устных источников1 более точные сведения об этом, чем другие. Но подтверждением этого служат и прочие данные. Из законных сыновей Писистрата сыновей имел только один Гиппий. На это указывает упомянутый алтарь и стела на афинском акрополе, воздвигнутая в память о насильственном господстве тиранов. Действительно, на этой стеле не упомянут никто из сыновей Фессала2 или Гиппарха, но записаны пять сыновей Гиппия, которых родила ему Миррина, дочь Каллия3, сына Гиперохида. Естественно, что старший сын женился первым. На этой же стеле Гиппий упомянут первым после своего отца; и это вполне естественно, так как он был старшим сыном и наследником его тиранической власти. Гиппию нелегко было бы достигнуть власти, если бы Гиппарх в момент смерти был правителем, а Гиппию пришлось бы сразу же провозгласить себя тираном. Привычный страх, который он сумел внушить гражданам, и строгая дисциплина телохранителей помогли ему одержать победу над заговорщиками и без малейшего затруднения обеспечить себе безопасность. Гиппий не выказал нерешительности и неуверенности, как было бы свойственно младшему брату, не имеющему опыта в управлении государством. Однако печальный конец Гиппарха, как оказалось, сделал его столь знаменитым, что впоследствии стали даже думать, что он-то и был тираном.

56. Итак, Гиппарх, увидев, что его домогательства отвергнуты, нанес Гармодию оскорбление. Писистратиды сначала пригласили сестру Гармодия, девушку, нести священную корзину на праздничной процессии1, а затем отказали ей, объявив, что вовсе и не приглашали ее, так как она не достойна такой чести. Этот поступок Гармодий воспринял как тяжкое оскорбление, а из-за него и Аристогитон еще больше озлобился на Гиппарха. Они втайне обсудили с другими заговорщиками план действия, но выждали наступления праздника Великих Панафиней2. Это был единственный день, когда все граждане, участники процессии, могли собираться вооруженными, не вызывая подозрений. Гармодий и Аристогитон должны были начать нападение, а остальные — немедленно присоединиться к ним и вступить в схватку с телохранителями. Заговорщиков, ради безопасности, было немного. Если лишь горсть храбрецов, рассуждали они, отважится напасть на Гиппия и его телохранителей, то вооруженная толпа непосвященных в заговор тотчас же присоединится к ним в борьбе за свободу.

57. Наконец, с наступлением праздника Гиппий со своими телохранителями отправился за город в местность под названием Керамик1 для установления порядка прохождения отдельных частей торжественной процессией. В это время Гармодий и Аристогитон, вооруженные кинжалами, выступили, чтобы совершить свое деяние. Заметив, однако, как один из заговорщиков дружески беседует с Гиппием (а Гиппий был легко доступен каждому), они испугались, вообразив, что уже преданы и их немедленно схватят. Тогда они решили сначала, как только представится возможность, пока их не схватили, отомстить своему оскорбителю, из-за которого они предприняли эту отчаянную попытку. Они сразу же бросились через ворота2 в город и, встретив Гиппарха у так называемого Леокория3, тотчас же, не раздумывая, в слепой ярости (внушенной одному любовной страстью, а другому тяжким оскорблением) оба накинулись на него и сразили ударами кинжалов. Аристогитону, правда, удалось, затерявшись в нахлынувшей толпе, пока спастись, но затем он все-таки был схвачен и мучительно погиб. Гармодий же был убит сразу же на месте.

58. Когда весть об убийстве пришла в Керамик, Гиппий тотчас поспешил не на место происшествия, а прямо к вооруженным гражданам, участникам процессии, пока те, находясь далеко, не успели еще узнать о случившемся. Придав лицу непроницаемое выражение, несмотря на постигшее его горе, Гиппий приказал гражданам сложить оружие и отойти в назначенное место. Граждане повиновались, думая, что тиран собирается им что-то сказать. Тогда Гиппий велел телохранителям незаметно отобрать оружие и тотчас же схватить всех подозрительных лиц и тех, у кого нашли кинжалы. Ведь обычно граждане являлись на праздник с копьем и щитом.

59. Таков был заговор Гармодия и Аристогитона, поводом для которого было оскорбленное чувство любовника. Причиной же последовавшего затем безрассудного дерзкого деяния был внезапный страх, овладевший ими обоими. С того времени власть тиранов стала для афинян более тяжкой, и Гиппий, который после смерти брата, страшась за свою жизнь, стал еще более подозрительным, множество граждан осуждал теперь на казнь. Вместе с тем он начал также обращать взоры за рубеж, надеясь обеспечить себе убежище на случай переворота. В соответствии с этим он выдал свою дочь Архедику за Эантида, сына Гиппокла1, лампсакского тирана, так как слышал, что они пользовались большим влиянием у царя Дария. В Лампсаке находится надгробный памятник Архедики со следующей надписью2: Гиппия дочь Архедику здесь лоно земли сокрывает, / Гиппия, кто превзошел доблестью сверстников всех. / Братья, супруг, и отец, и сыны ее были тираны, / Все же надменности злой не было в сердце у ней. / Еще три года после этого Гиппий сохранял свою тираническую власть в Афинах. На четвертом же году его низложили лакедемоняне и возвратившиеся из изгнания Алкмеониды3. Получив по договору разрешение беспрепятственно покинуть Афины, Гиппий сначала удалился в Сигей4, затем к Эантиду в Лампсак, а потом к царю Дарию. Отсюда он спустя 20 лет5, уже стариком, выступил с мидянами в поход на Марафон.

60. Размышляя об этих событиях и вспоминая все другие предания о тиранах, афинский народ озлобился, исполнившись подозрений против всех предполагаемых виновников осмеяния мистерий. Все это дело о гермах и мистериях, казалось им, указывает на некий заговор для установления в Афинах олигархии и тирании. Раздраженные такими подозрениями афиняне уже бросили в тюрьму много знатных людей, и так как конца дела не было видно, то все более распалялись и стали хватать и бросать в тюрьму еще большее количество граждан. Наконец один узник1, особенно подозреваемый по делу о гермах, по совету одного из сотоварищей по заключению сделал признание — истинное или ложное — я не могу сказать: об этом строились лишь различные догадки, и никто тогда определенно не знал, да и теперь2 не знает, кто же в самом деле были преступники. Сотоварищ убедил его сделать признание, указав на то, что даже если он и не виновен, то все же ему следует признаться и просить снисхождения. Таким образом он и спасет свою жизнь, и положит конец подозрениям в городе. Шансов на спасение будет больше, если он в надежде на прощение во всем признается, чем если он, отрицая свою виновность, предстанет перед судом. Итак, он показал на себя и на других по делу об осквернении герм. Афиняне, которых крайне угнетало, что нельзя было напасть на след вражеских происков, с радостью восприняли это, по их мнению, истинное признание. Сам доносчик и сотоварищи, им не оговоренные, были тотчас же освобождены. Оговоренных же им людей, кого могли найти, после чрезвычайного судебного процесса казнили. Успевших бежать заочно присудили к смертной казни и объявили награду за их головы. Однако и при этом судебном процессе никто не мог сказать: были ли осужденные казнены справедливо. Впрочем, для прочих граждан города такой исход дела все же оказался неоспоримо полезным.

61. Тем временем враги Алкивиада, которые нападали на него и раньше перед отплытием эскадры, продолжали свои происки. Афиняне, доверяя их обвинениям, негодовали на Алкивиада. Они полагали, что знают правду о повреждении герм, и были убеждены, что и это преступление, и тем более осквернение мистерий являлось частью заговора против демократии, составленного при его участии. Как раз в то время, когда взволнованный всем этим афинский народ шумел в народном собрании, небольшой отряд лакедемонян для каких-то сношений с беотийцами дошел до Истма. Афиняне решили, что лакедемоняне пришли по тайному сговору с Алкивиадом, а вовсе не из-за беотийцев, и думали, что если бы не были по доносу вовремя схвачены и брошены в тюрьму подозрительные люди, то город был бы предан. Однажды вооруженные афиняне даже провели целую ночь в храме Фесея1, что в городе. Около этого же времени друзья Алкивиада в Аргосе также были заподозрены в покушении на демократию. Поэтому афиняне выдали на расправу аргосскому народу содержавщихся на островах заложников. Так, над Алкивиадом со всех сторон сгущались тучи подозрений. Намереваясь привлечь Алкивиада к суду и казнить, афиняне теперь отправили за ним и другими лицами, оговоренными доносчиком, в Сицилию корабль «Саламинию». Алкивиаду было приказано следовать за посланцами для защиты перед судом в Афинах. Однако решено было не арестовывать Алкивиада из опасения, как бы его арест не вызвал возмущения воинов в Сицилии и не привлек внимания врагов. Но главным образом опасались потерять дружбу мантинейцев и аргосцев, которых именно Алкивиад, как думали, склонил к участию2 в походе. Итак, Алкивиад на своем корабле вместе с другими взятыми под подозрение людьми отплыл из Сицилии, сопровождаемый «Саламинией», якобы в Афины. Однако, прибыв в Фурийскую область4, Алкивиад и его друзья не поплыли дальше, но сошли с корабля и скрылись, боясь возвратиться и предстать перед судом из-за клеветнических обвинений против них. Люди с «Саламинии» бросились за ними, но после безуспешных поисков через некоторое время отплыли на родину. Алкивиад же — теперь изгнанник — немного спустя переправился на грузовом корабле из Фурийской области в Пелопоннес5. Афиняне же приговорили его с сотоварищами заочно к смертной казни.

62. После этого двое оставшихся в Сицилии стратегов разделили по жребию эскадру на две части и отплыли со всей флотилией в Селинунт и Эгесту1. Они желали убедиться, дадут ли им эгестяне обещанные деньги, и разузнать о положении в Селинунте и о его распрях с эгестянами. Плывя затем вдоль северного побережья Сицилии, обращенного к Тирсенскому заливу, эскадра прибыла в Гимеру2— единственный эллинский город в этой части Сицилии. Жители города, однако, не приняли афинян, и эскадра поплыла дальше. Во время плавания вдоль побережья афиняне захватили Гиккары3, приморский город сиканов, враждебный эгестянам. Жителей они обратили в рабство, а город отдали эгестянам, которые прислали на помощь отряд конницы. Затем сухопутное войско отправилось назад через область сикулов в Катану. Корабли же с пленниками на борту шли навстречу им, огибая побережье острова. Никий между тем отплыл прямо из Гиккар к Эгесте, где он закончил остальные дела и, получив 30 талантов, прибыл к войску в Катане. Рабов афиняне продали, получив за них 120 талантов. Затем они разослали гонцов к союзным общинам сикулов с требованием выставить вспомогательное войско. Потом с половиной своего войска афиняне подошли к Гелейской Гибле4, бывшей на стороне врагов, но не взяли ее. Так кончилось лето.

63. В начале следующей зимы афиняне начали готовиться к нападению на Сиракузы. Сиракузяне, со своей стороны, также собирались атаковать афинян. Однако, когда выяснилось, что афиняне сразу не нападают на них (как они опасались первоначально), сиракузяне стали день ото дня все более воодушевляться. Когда же они увидели, что афиняне во время плавания у противоположных берегов Сицилии оказались далеко от Сиракуз и попытка взять Гиблу штурмом окончилась неудачей, то прониклись еще большим пренебрежением к врагу. Они стали с самоуверенностью, свойственной возбужденной толпе1, требовать от военачальников вести их на Катану, так как афиняне не идут на Сиракузы. Сиракузские всадники, которые все время кружились возле стоянки афинян, наблюдая за их передвижением, с издевкой спрашивали афинян, не пришли ли они затем, чтобы поселиться здесь на чужой земле, а не для возвращения леонтинцев на родину.

64. При таких обстоятельствах афинские стратеги решили выманить все вражеское войско как можно дальше от города, а самим с эскадрой ночью плыть вдоль побережья и там спокойно в удобном месте разбить лагерь. Они понимали, что сделать это было бы не так легко, если бы пришлось высаживаться на глазах готового напасть вражеского войска или открыто продвигаться по вражеской земле. В этом случае многочисленная конница сиракузян (у самих афинян конницы не было) действительно представляла большую опасность для легковооруженных воинов и обоза. А выманив неприятеля из города, афиняне могли выбрать себе позицию, где они не особенно страдали бы от вражеской конницы. Следовавшие за афинянами сиракузские изгнанники указали афинянам место для лагеря у святилища Зевса Олимпийского1, которое те в дальнейшем и заняли. Для осуществления своего плана афинские стратеги придумали такую военную хитрость. Они послали в Сиракузы верного человека, которого также и сиракузские военачальники считали своим другом. Он был родом из Катаны и объявил сиракузянам, что прибыл как представитель их сторонников, еще оставшихся в Катане (известных в Сиракузах поименно). Катанец говорил, что афиняне проводят каждую ночь на бивуаках в городе, далеко от стоянки, и если сиракузяне в назначенный день со всеми боевыми силами атакуют врага в его лагере, то их сторонники запрут афинян в городе и подожгут их корабли. Тем временем сиракузяне смогут напасть на частокол и легко захватить лагерь. В Катане, говорил он, много сторонников сиракузян; от них-то он и явился.

65. Сиракузские военачальники, вообще уверенные в своих силах, и помимо этого предложения предполагали идти на Катану, и имели неосторожность сразу же поверить этому человеку. Они тотчас же назначили день своего прибытия и затем отослали катанца назад. Затем был отдан приказ всему войску вместе с селинунтянами и другими союзниками выступить в поход. Когда все было готово, в назначенный срок сиракузяне двинулись на Катану. В пути они провели ночь под открытом небом, разбив лагерь на реке Симефе1 в Леонтинской области. Между тем афиняне, заметив приближение сиракузян, посадили все свое войско (в том числе си-кулов и других союзников) на военные корабли и другие суда и в сумерках отплыли, держа курс на Сиракузы. На рассвете афиняне высадились вблизи святилища Зевса Олимпийского, чтобы разбить там лагерь. Почти в то же время сиракузские всадники, первыми прискакавшие в Катану, узнали, что вся афинская флотилия вышла в море. После этого они возвратились назад с вестью об этом к подходившей пехоте. Затем они уже все вместе поспешили назад на помощь своему городу.

66. Расстояние от Катаны до Сиракуз немалое, и поэтому у афинян было достаточно времени, чтобы в удобном месте без помех разбить лагерь. С этой позиции афиняне имели возможность в любое время начать сражение, и сиракузская конница не могла бы причинить им большого вреда как во время схватки, так и до нее. И действительно, афинский лагерь был окружен с одной стороны стенами, домами, деревьями и болотом, а с другой — крутым обрывом. Афиняне вырубили деревья поблизости, спустили бревна в море и забили частокол для защиты своих кораблей. На берегу у Даскона1, в наиболее уязвимом для нападения месте, они соорудили укрепление из наспех собранных камней и бревен. При этом никто не выходил из города и не мешал работам афинян. Первой прибыла на помощь городу сиракузская конница, а спустя некоторое время собралось и остальное войско. Сначала сиракузяне подошли совсем близко к афинскому лагерю. Афиняне не вышли из лагеря навстречу врагу и потому сиракузяне отступили; перейдя на Элорскую дорогу2, они сделали привал под открытым небом.

67. На следующий день афиняне и союзники начали готовиться к бою. Их силы были построены следующим образом. На правом крыле стояли аргосцы и мантинейцы, в центре — афиняне, а на левом фланге — остальные союзники. Одна половина войска составляла авангард, выстроенный по 8 человек в глубину1. Другая половина стояла в резерве у палаток и также была построена в каре по 8 человек в глубину с приказом смотреть, где скорее возникнет опасность, и идти туда на помощь. В середине этого каре расположились обозные. Сиракузяне же построили своих гоплитов рядами по 16 человек глубиной. Войско их состояло из ополчения всех сиракузских граждан и союзников, главным образом — селинунтцев. У них было теперь до 200 всадников из Гелы, из Камарины — около 20 всадников и около 50 лучников. Свою конницу — не менее 1200 всадников — сиракузяне поместили на правом фланге, а рядом с нею — метателей дротиков. Афиняне решили первыми начать сражение, и Никий, обходя ряды, обратился к отрядам отдельных народностей и ко всем вместе с такими словами.

68. «К чему, воины, долго ободрять вас? Разве все мы здесь не для одного и того же дела? Ведь одно лишь зрелище этого великого и прекрасно снаряженного войска, по-моему, способно внушить больше мужества, чем самые красивые речи перед слабым войском. Действительно, если мы — аргос-цы, мантинейцы, афиняне и главные представители островитян — теперь объединились, неужели каждый из нас не должен быть совершенно уверен в победе, тем более что наши противники — это простое гражданское ополчение, а не отборные воины, подобные нам. К тому же мы имеем дело с сицилийцами, которые кичатся перед нами, но едва ли смогут устоять против нас, потому что у них больше безрассудной отваги, чем опытности в военном деле. Каждый из вас должен осознать еще и то, что мы находимся далеко от родины и у нас вблизи нет никакой дружественной страны, если только мы не обретем ее силой оружия. Неприятельские военачальники, как я убежден, воодушевляют своих воинов, взывая к совершенно противоположным побуждениям. Они говорят воинам: «Вы сражаетесь за свою родину»; я же напоминаю вам, что вы — не на родной земле, а на чужбине, откуда, если вы не победите, уйти вам будет трудно. Ведь их многочисленная конница будет гнаться по пятам за нами. Итак, памятуя о вашей доброй славе, смело атакуйте врага, убедившись, что железная необходимость, когда нет другого выхода из настоящего затруднительного положения, для вас страшнее врага».

69. После такого обращения Никий тотчас повел свое войско в атаку. Сиракузяне же не ожидали, что им придется уже начать битву, и иные воины даже ушли в город, который находился близ лагеря. Они, правда, поспешно прибегали назад, но слишком поздно и поодиночке присоединялись теперь где попало к главной части войска. Ведь сиракузяне не уступали афинянам ни в рвении, ни в отваге как в этой битве, так и в последующих. Но хотя они и были столь же мужественны, как афиняне, насколько позволяло их военное искусство, однако всякий раз как его недоставало, это ограничивало и их добрую волю. Не ожидая, что афиняне первыми нападут на них, и вынужденные быстро перейти к обороне, сиракузяне все же тотчас взялись за оружие и пошли в контратаку. Битву начали с обеих сторон метатели камней1, пращники и лучники и, как обычно у легковооруженных, то одна, то другая сторона обращала противников в бегство. Затем гадатели совершили установленные жертвоприношения и трубачи затрубили сигнал к атаке гоплитов. Тогда оба войска двинулись вперед. Сиракузяне шли в бой за родину, и каждый их воин думал не только о спасении своей жизни в данный момент, но и свободы в будущем. Что до их противников, то афинянам было нужно покорить чужую землю и своим поражением не нанести ущерба родине. Аргосцы же и независимые союзники желали разделить с афинянами сицилийскую добычу, ради чего они и пришли, и затем победителями увидеть родину. Наконец, подвластные афинянам союзники2 старались сделать все возможное особенно потому, что в случае поражения на этот раз не было никакой надежды спастись; кроме того, они надеялись смягчить афинский гнет, если помогут афинянам покорить другие народы.

70. В рукопашной схватке обе стороны долгое время стойко держались. Между тем разразилась сильная гроза с ливнем. Непогода нагнала еще больше страху на неопытных воинов, впервые участвовавших в бою, тогда как бывалые воины объясняли бурю временем года и гораздо более были встревожены продолжающимся упорным сопротивлением врага. После того как аргосцы первыми отбросили левое крыло противника, а за ними и афиняне опрокинули его центр, боевая линия остального сиракузского войска уже была прорвана, и сиракузяне обратились в бегство. Афиняне, однако, не смогли далеко преследовать неприятеля, так как многочисленная и еще не побежденная сиракузская конница сдерживала преследователей. Сиракузские всадники, замечая выдвинувшихся из рядов афинских гоплитов, всякий раз бросались на них и теснили назад. Поэтому главные силы афинян продолжали преследовать врага сомкнутыми рядами лишь настолько, насколько это было безопасно. Затем они отступили и поставили трофей. Сиракузяне же собрались на Элорскую дорогу и, вновь построившись в боевой порядок, насколько это было возможно в настоящем положении после поражения, выслали сторожевой отряд занять святилище Зевса Олимпийского из опасения, что афиняне захватят находившиеся там сокровища. Остальное войско сиракузян возвратилось в город.

71. Афиняне, однако, не пошли к святилищу, но, подобрав тела своих павших, возложили на костер и провели ночь на поле битвы. На следующий день по договору о перемирии они выдали сиракузянам тела их павших воинов (на стороне сиракузян и их союзников пало около 260 человек) и собрали останки своих мертвецов (потери афинян и союзников составляли около 50 человек). Затем афиняне с доспехами убитых неприятелей отплыли назад в Катану. Стояла зима, и они не решались на дальнейшие военные операции, пока не вызовут из Афин конницу или не получат конных отрядов от местных союзников (ибо иначе они находились всецело под давлением вражеской конницы). Вместе с тем афиняне желали также собрать деньги в Сицилии и получить их из Афин и привлечь на свою сторону некоторые сицилийские города. Афиняне надеялись, что теперь, после победы, эти города скорее откликнутся на их предложения. Кроме того, им было нужно заготовить продовольствие и сделать необходимые приготовления, чтобы весной напасть на Сиракузы.

72. Итак, по этим соображениям афиняне отплыли, держа курс на Наксос и Катану, чтобы там зимовать. Сиракузяне же после погребения своих убитых воинов созвали народное собрание. Тут выступил Гермократ, сын Гермона, человек выдающегося ума, отличавшийся военным опытом и прославленный доблестью. Он стал ободрять сограждан, убеждая не унывать из-за военной неудачи. Ведь их воинский дух не сломлен, говорил он, а беда произошла от недостаточности боевого опыта. Да и не столь велико поражение сиракузян, тем более что им, неопытным бойцам, можно сказать ученикам в военном деле, пришлось сражаться против искуснейших в Элладе воинов. Другая причина неудачи — множество военачальников (их было пятнадцать), что при отсутствии единого руководства и привело к беспорядку и безначалию. Если выбрать хотя бы нескольких, но зато опытных командиров и, еще этой зимой хорошенько обучив гоплитов и снабдив оружием тех, кто не имеет его, увеличить насколько возможно число гоплитов и вообще заставить воинов прилежно заняться боевой подготовкой, тогда, говорил он, у них будет много надежд на победу. Ведь мужество у них есть, и при упомянутых условиях появится и строгая боевая дисциплина. Действительно, этим можно достигнуть и того и другого: дисциплина закалится в борьбе с опасностью, а врожденное мужество еще более окрепнет при возрастающей уверенности в военном искусстве и опыте. Военачальников следует выбрать немного, но полновластных, и народ должен дать им клятвенное разрешение командовать как им заблагорассудится. Таким образом будет легко сохранять все военные тайны, а все распоряжения военачальников будут выполняться беспрекословно и без промедления.

73. Выслушав Гермократа, сиракузяне решили принять все его предложения и выбрали только троих военачальников: самого Гермократа, Гераклида, сына Лисимаха, и Сикана, сына Эксекеста. Сиракузяне отправили также послов в Коринф и Лакедемон просить о помощи и побудить лакедемонян начать ради них более решительно открытую войну с афинянами и этим вынудить афинян уйти из Сицилии или, по крайней мере, помешать доставке им дальнейших подкреплений в Сицилию.

74. Между тем афиняне тотчас из Катаны со всем войском отплыли в Мессену, надеясь овладеть городом путем измены. Однако этот расчет афинян не оправдался, ибо Алкивиад, уже после своего отозвания, предвидя, что будет изгнанником, на обратном пути сообщил о заговоре сторонникам сиракузян в Мессене. Те немедленно казнили указанных Алкивиадом изменников и затем, при возникшей междоусобице, с оружием в руках добились от народа отказа принять афинян. Афиняне стояли у Мессены дней тринадцать, страдая от непогоды и недостатка продовольствия. Не добившись успеха, они отплыли в Наксос, где, окружив свой лагерь частоколом, расположились на зимовку. Затем они отправили триеру в Афины с просьбой к весне прислать денег и конницу.

75. Этой зимой сиракузяне также стали возводить стену около города. Стена эта охватывала Теменит1 и тянулась вдоль стороны Сиракуз, обращенной к Эпиполам2, для того чтобы в случае поражения неприятель не мог так легко насыпать осадной вал в непосредственной близости от города. Затем они укрепили Мегары, превратив их в крепость, а другой крепостью сделали святилище Зевса Олимпийского. В море повсюду, в местах возможной высадки неприятеля также были забиты частоколы. Узнав о зимовке афинян в Наксосе, сиракузяне выступили со всем ополчением на Катану. Опустошив часть тамошней территории, они сожгли афинский лагерь и затем возвратились домой. Узнав об афинском посольстве в Камарину с целью привлечь камаринцев на свою сторону (в силу прежнего союза3, заключенного еще при Лахете)4, сиракузяне также отправили туда послов. Они подозревали, что камаринцы и для первой битвы лишь неохотно послали им подкрепление, а впредь под влиянием успеха афинян и вообще откажутся помогать и по старой дружбе с афинянами перейдут на их сторону. Итак, после прибытия из Сиракуз в Камарину Гермократа и других послов, а из Афин посольства во главе с Евфемом5, Гермократ, надеясь заранее очернить афинян, выступил в народном собрании с такими словами.

76. «Камаринцы! Мы прибыли с посольством к вам не из опасения, что вас устрашит присутствие здесь афинского войска. Мы беспокоимся скорее, что они сумеют убедить вас речами, прежде чем вы успеете нас выслушать. Ведь афиняне прибыли в Сицилию под предлогом, вам известным, и с тайным умыслом, о котором мы также все догадываемся. Если я не ошибаюсь, по-моему, они хотят не леонтинцев вернуть в их город, а скорее изгнать нас из наших городов1. Кто поверит, что люди, разрушающие города в Элладе, хотят восстановить сицилийские или что поработители и угнетатели халкидян и евбейцев могут иметь какие-то родственные чувства к леонтинцам в силу их родства с халкидянами? Разве не тем же способом афиняне добились господства у себя, каким пытаются установить его и здесь, в Сицилии? Ведь ионян и других союзников, которые добровольно пригласили их быть предводителями2, желая дать отпор мидийскому царю, афиняне поработили всех³. Одних они обвинили в уклонении от военной службы, других — в междоусобных распрях⁴, для иных находили каждый раз еще какой-нибудь благовидный предлог. Таким образом, ни афиняне не сражались с Мидийским царем за свободу эллинов, ни эллины — за свою собственную свободу: афиняне сражались скорее за то, чтобы превратить эллинов из царских данников в своих собственных подданных, эллины же — чтобы сменить старого владыку на нового, правда, более разумного, но и более злокозненного.

77. Впрочем, мы пришли сюда, разумеется, не с тем, чтобы выявить и без того достаточно известные случаи насилия и несправедливости, в которых можно упрекнуть афинян, но напротив, чтобы обвинить самих себя. У нас перед глазами наглядное подтверждение участи тамошних эллинов, так как они, не сумев постоять за себя, были порабощены. И когда теперь афиняне применяют против нас те же самые ухищрения и мы опять слышим те же лживые речи о возвращении наших соплеменников леонтинцев и о помощи союзникам эгестянам, то почему же мы все не сплотимся и не покажем им, что здесь им придется иметь дело не с ионянами, не с геллеспонтийцами или с островитянами (которые сегодня готовы быть рабами мидийского царя, а завтра — любого другого владыки), а со свободными дорянами, переселившимися в Сицилию из независимого Пелопоннеса? Или, быть может, мы дожидаемся, чтобы они захватили наши города один за другим? Ведь мы знаем, что нас только таким способом и можно одолеть. Мы видим, какова их политика: как в одних случаях они сеют рознь хитрыми речами, в других — разжигают войну, обещая союз, в третьих — вредят как могут, обращаясь к отдельным городам с подкупающими предложениями. Неужели же мы думаем, что если наш далекий земляк погибнет, то нам самим не грозит опасность, что пострадавший до нас только один и окажется жертвой злой судьбы?

78. Итак, если какому-нибудь камаринцу даже придет в голову, что не он, а сиракузянин — враг афинян, и он с негодованием спросит: «Зачем мне рисковать головой за вас?», то пусть он знает, что, сражаясь за мою землю, тем самым будет сражаться и за свою родину и — тем более успешно, что я еще не погиб. И он пойдет в бой не один: ведь я буду его союзником. Пусть он знает также, что афинянин не только воздает сиракузянину наказанием за его вражду, но тем самым еще домогается дружбы с другими сицилийскими эллинами, делая вид, будто ведет войну во имя этой дружбы. Если же кто-нибудь из зависти или, быть может, из страха перед нами — ведь могущественные города, как Сиракузы, должны считаться и с тем и с другим — желает ослабить Сиракузы (чтобы проучить нас), но так, чтобы мы, ради его собственной безопасности, все же уцелели, то он стремится к цели, превосходящей человеческие возможности. Ведь человек не властен ограничивать судьбу мерой своих желаний1. И быть может, со временем поняв ошибочность своих расчетов на ослабление Сиракуз, он, оплакивая свою горькую участь, пожелает снова завидовать нашему благополучию. Но этого он не сможет вернуть, раз уже однажды покинул нас на произвол судьбы, отказавшись разделить опасность нашу по видимости, но общую на деле: на словах вам предстоит защищать нас и наше господство, но на деле — спасать самих себя. Вы — камаринцы, наши ближайшие соседи, которым грозит опасность непосредственно после нас, должны особенно предусмотреть все это и помогать нам более энергично, чем теперь. Вместо того чтобы нам приходить к вам, вы должны были сами обратиться к нам. Представьте себе, что афиняне сперва пришли бы в область Камарины, тогда вы призвали бы нас на помощь. Так и теперь вы должны поощрять нас в намерении держаться стойко. Тем не менее ни вы, ни остальные сикелиоты, до сих пор по крайней мере, не проявили никакого стремления к этому.

79. Пожалуй, вы в своей боязливости обратитесь к правовым отношениям, ссылаясь на ваш союзный договор с афинянами. Но ведь этот союз заключен не против ваших друзей, а лишь на случай угрозы вам: вы должны помогать афинянам, если на них нападут, но не поддерживать их, когда они сами, как теперь, угрожают вашим соседям. Ведь даже регийцы (сами халкидяне) вовсе не склонны помогать афинянам возвратить своих соплеменников леонтинцев в их город. Не странно ли, что регийцы, заподозрив истинное значение этой красивой ссылки афинян на право и пренебрегая формальными основаниями, поступают благоразумно, выжидая, тогда как вы готовы под благовидным предлогом помогать своим естественным врагам и в союзе с ними погубить своих ближайших сородичей. Однако справедливость не в этом: напротив, ваш долг помочь нам, не страшась военной мощи афинян. Ведь если все мы, сикелиоты, объединимся, то вражеская сила нам не опасна: опасность — в нашей раздробленности, и потому враги стремятся разъединить нас. Но они и теперь не достигли своей цели, когда напали лишь на нас одних, и даже после победы были вынуждены быстро отступить.

80. Если же мы объединим свои силы, то и подавно не стоит унывать. Поэтому нам следует решительнее вести союзную политику, тем более что мы получим помощь из Пелопоннеса, чья военная мощь намного превосходит афинскую. Пусть никто из вас не думает, что ваша осторожная политика — будучи союзниками обеих сторон, не помогать ни тем, ни другим — справедлива в отношении нас и безопасна для вас. В действительности эта политика несправедлива, хотя может показаться последовательной. Ведь если мы, жертвы нападения, без вашей помощи будем уничтожены и победители афиняне восторжествуют, то это разве не означает, что вы одних покинете на произвол судьбы, а другим позволите совершить преступление? Сколь благороднее было бы подать руку помощи терпящим несправедливость, да к тому же и вашим сородичам, поддержать этим общие интересы и свободу Сицилии и удержать афинян, которых вы называете друзьями, от несправедливости. Подводя итог, мы, сиракузяне, считаем, что незачем пространно объяснять вам и другим то, что сами вы понимаете не хуже нас. Мы просим вас, и если не сможем вас убедить, то свидетельствуем: нам угрожают всегдашние наши враги — ионяне, а вы — доряне — и предаете нас, дорян. Если афиняне покорят нас, то этим они будут обязаны вам, но слава достанется всецело им, а вы, которые поможете им одержать победу, послужите лишь наградой за эту победу. Если же победим мы, то вы понесете наказание как виновники испытанной нами опасности. Подумайте же и выбирайте теперь между пока еще лишь грозящим рабством и надеждой победить вместе с нами и избегнуть таким образом и позорного ига афинян, и опасности нашей вражды, которая, пожалуй, будет немалозначительной».

81. Так сказал Гермократ. После него взял слово афинский посол Евфем и сказал следующее.

821. «Мы прибыли сюда возобновить наш старый союз2. Однако нападки сиракузского посла заставляют сказать также несколько слов о нашей державе, которой мы владеем по праву. Важнейшее тому доказательство — слова самого Гермократа, который сказал, что доряне и ионяне чуть ли не всегда были врагами. Дело, однако, обстоит вот как. Мы, ионяне, живя поблизости от пелопоннесцев (которые являются дорийцами и превосходят нас численностью), должны были предусмотреть, каким путем нам лучше всего сохранить свою независимость. После мидийской войны, построив флот, мы избавились от лакедемонского владычества и гегемонии. Ведь лакедемоняне имели не больше права владычествовать над нами, чем мы над ними (разве что по праву сильного, которое у них иногда было). Мы взяли на себя потом предводительство над прежними подданными царя и затем сохранили его, полагая, что таким образом лучше всего отстоим свою независимость от пелопоннесцев, имея силы и средства для своей обороны. И, по совести говоря, мы ведь подчинили своей власти ионян и островитян (которых, по словам сиракузян, мы, вопреки племенному родству, совершенно поработили) совершенно справедливо: ведь они пошли с Мидянином на нас, свою метрополию, войной, и не имели мужества, восстав против царя, уничтожить свои дома и имущество (подобно нам, когда мы покинули свой город), но предпочли рабство и хотели сделать рабами и нас.

83. Итак, мы управляем союзниками, будучи достойны этого. Ведь мы не только выставили наиболее сильный флот, но и показали самое беззаветное рвение в борьбе за дело эллинов, тогда как ионяне и островитяне с готовностью предоставляли свои корабли Мидянину против нас. Вместе с тем мы стремились приобрести мощь, необходимую для отпора пелопоннесцам. Мы не говорим вам высокопарных слов в оправдание нашего владычества, утверждая, что мы одни победили Варвара или что подвергали себя опасностям в борьбе за свободу ионян в большей степени, чем за свободу свою и всех прочих эллинов. Никого нельзя упрекать, если он ищет подобающих способов сохранить себя. Только желание обезопасить себя привело теперь нас сюда, и мы видим, что наше присутствие здесь как в наших, так и в ваших интересах. Подтверждение этого мы почерпнем из клеветнических речей наших врагов, внушающих вам еще более сильные подозрения и страхи. Но мы знаем, что люди боязливые и подозрительные на время поддаются льстивым речам, а затем, приступив к делу, сообразуются с правильным пониманием пользы. Как мы уже сказали, наше господство в Элладе установлено из страха, по этой же причине мы и теперь здесь, чтобы в союзе со здешними друзьями упрочить нашу безопасность и не ради их порабощения, но напротив, чтобы оградить их от этой участи.

84. Пусть никто не думает, что, заботясь о вас, мы вмешиваемся не в свое дело. Каждый должен понимать, что, пока вы целы и невредимы и достаточно сильны, чтобы сопротивляться сиракузянам, они не смогут послать войско на помощь пелопоннесцам, и те причинят нам меньше вреда. В этом отношении ваша судьба нас особенно близко затрагивает. Поэтому-то у нас есть основание вернуть леонтинцев в их город, но не затем, чтобы обратить их в наших данников (подобно их соплеменникам на Евбее), но напротив, сделать сколь возможно могущественными, чтобы они как наши союзники и соседи сиракузян все время тревожили их. В Элладе мы одни, без посторонней помощи, справляемся с нашими неприятелями, и нам важно, чтобы у евбейских городов не было вооруженной силы (хотя это, по словам Гермократа, столь несообразно с освобождением халкидян здесь) и вместе с тем в наших интересах по возможности сохранить независимость наших друзей в Сицилии.

85. Для тирана и для могущественного города, господствующего над другими городами, все, что выгодно, то и разумно и не существует родственника, если ему нельзя доверять1. Нам приходится выбирать друзей смотря по обстоятельствам в каждом отдельном случае. А здесь в наших интересах не ослаблять наших друзей, но, напротив, под угрозой их мощи сдерживать врагов. У вас нет причин нам не доверять. Ведь и в Элладе мы так же относимся к союзникам, исходя из тех же оснований и сообразно нашим интересам. Хиосцы и мефимнейцы доставляют нам корабли, и в остальном независимы2. Большинство обладает меньшей независимостью и платит дань. Некоторые же хотя и островитяне и их легко покорить, вполне свободны, так как их острова расположены в важных пунктах для действий против Пелопоннеса. Поэтому и в Сицилии наша политика, естественно, также определяется нашими выгодами и, как я уже сказал, устрашением сиракузян. Ведь сиракузяне стремятся господствовать над вами и поэтому прежде всего желают объединить вас недоверием к нам, а затем силой или, пользуясь вашей политической изолированностью, привлечь на свою сторону; и если нам, не добившись успеха, придется покинуть Сицилию, то они сами станут владыками острова. Такова неизбежность: ведь и сиракузяне после нашего ухода не окажутся слабыми против вас, а с объединенной силой Сицилии и нам нелегко будет справиться.

86. Кто не желает этому верить, того убедит сама действительность. Ведь, приглашая нас в первый раз на помощь1, вы сами внушали нам, сколь опасно даже для нас самих оставить вас под властью сиракузян. И теперь было бы несправедливо не доверять вашим собственным словам и доводам, которыми вы считали нужным тогда нас настоятельно убеждать, и относиться к нам с подозрением по той причине, что мы теперь выступили с более мощной военной силой по сравнению с сиракузянами. Сиракузян же вы должны остерегаться гораздо более. Ведь мы без вашей помощи не можем оставаться в Сицилии. И если бы мы действительно, совершив вероломство, вздумали покорить остров, то не смогли бы удержать его. Ведь путь в Сицилию через море долгий и охранять большие города на острове, снабженном всеми средствами для сухопутной войны, дело трудное. Сиракузяне же — ваши ближайшие соседи; они живут не в лагере, а в городе, и у них гораздо больше войска, чем у нас здесь. Они постоянно злоумышляют против вас и никогда не упустят случая повредить отдельным городам. Они это проявили уже и своим отношением к леонтинцам, и в других случаях. А теперь они нагло призывают вас на помощь против тех, кто противился им и до сих пор препятствовал порабощению Сицилии, словно вы слепцы. Мы же, напротив, предлагаем гораздо более реальную безопасность, чем та, что они сулят вам, и просим не отвергать взаимной выгоды. Поразмыслите, что сиракузянам при их численном превосходстве и без союзников всегда открыт путь для нападения на вас. А у вас не всегда будет возможность найти для обороны таких могучих союзников, как мы. И если из-за вашей недоверчивости вы допустите, чтобы мы еще раз ушли ни с чем (или даже потерпели поражение), то придет время и вы пожелаете увидеть здесь хоть малую часть нашего войска, когда спасать вас уже будет поздно.

87. Не доверяйте ни вы, камаринцы, ни прочие сицилийцы, наветам сиракузян. Мы сказали вам чистую правду о подозрениях против нас и надеемся, напомнив в основном наши доводы, убедить вас. Мы заявляем: мы господствуем над городами в Элладе ради собственной независимости и пришли сюда освободить сицилийские города, чтобы враги не обратили их против нас. Мы вынуждены вмешиваться в чужие дела, потому что нам приходится повсюду быть настороже1. Наконец, мы пришли на помощь вашим угнетенным соотечественникам и ранее2 и теперь не как непрошеные гости, а по вашему же приглашению. Не выносите нам, как судьи, приговор за наши действия и не пытайтесь, как наставники, внушить нам, что мы должны воздержаться от наших намерений (тем более что теперь уже поздно). Но поскольку в наших намерениях и в способе их осуществления содержится известная польза для вас, обратите ее на себя. Считайте только, что отнюдь не все эллины страдают от нашего вмешательства, но для большинства оно даже полезно. Ведь повсюду — и даже вне сферы нашего влияния — всякий считается с нами — и тот, кому угрожает насилие, и замышляющий его: одни надеются на нашу помощь, а другие опасаются в случае нашего прихода встретить возмездие. Поэтому одним, хоть и против воли, приходится отказываться от своих дурных намерений, а другим — принять от нас спасение. Итак, не отвергайте безопасности, которую мы предлагаем теперь вам и всем, кто нуждается в ней, но по примеру ваших сородичей3 присоединитесь к нам и, вместо того чтобы жить в вечном страхе перед нападением сиракузян, изберите другой путь: уравняв силы, ответьте сиракузянам угрозой на угрозу».

88. Так сказал Евфем. Настроение камаринцев было двойственное. Они были расположены к афинянам, однако опасались их стремления покорить Сицилию; с сиракузянами же, своими ближайшими соседями, они вечно враждовали. Кроме того, они боялись, что сиракузяне могут и без них одержать победу. Потому-то они сначала послали на помощь сиракузянам лишь небольшой отряд всадников1 и решили и впредь оказывать им помощь, однако лишь самую умеренную. Но в сложившихся обстоятельствах, не желая создавать впечатления, что они пренебрегают афинянами (особенно после недавней их победы), решили на словах дать одинаковый ответ обеим сторонам. По этим соображениям они ответили: так как оба союзных с ними города воюют друг с другом, то они решили, что при данных обстоятельствах, не нарушая клятвы, имеют право оставаться нейтральными. Затем оба посольства уехали из Камарины. Теперь сиракузяне начали готовиться к войне, афиняне же в лагере у Наксоса старались путем переговоров привлечь на свою сторону как можно больше сикулов. Среди подвластных сиракузянам обитателей равнины отпали лишь немногие. Напротив, поселения сикулов в глубине острова (которые прежде всегда были независимы) сразу же, за немногим исключением, присоединились к афинянам: они доставляли войску съестные припасы, а некоторые помогали и деньгами. Против отказавшихся добровольно подчиниться афиняне выслали войско и одних покорили силой, других же не удалось привести в покорность, так как этому помешали сиракузяне, выславшие на помощь свои гарнизоны. На зиму афиняне перенесли стоянки своих кораблей из Наксоса в Катану и, восстановив свой лагерь, сожженный сиракузянами, провели там зиму. Затем они послали триеру в Карфаген2, с тем чтобы предложить союз и разведать, нельзя ли получить там какую-либо помощь. Послали также и в Тирсению3, где некоторые города сами добровольно решили вступить в войну. Разным сицилийским племенам и эгестянам они приказали прислать как можно больше коней. Афиняне запаслись также и всеми прочими материалами — кирпичом, железом и вообще всем, что необходимо для осадных работ, чтобы в начале весны возобновить военные действия. Отправленные в Коринф и Лакедемон послы сиракузян4 по пути вместе с тем старались при удобном случае убедить также и италийских эллинов обратить внимание на опасные и для них планы афинян. По прибытии в Коринф послы настоятельно просили о помощи, ссылаясь на племенное родство. Коринфяне с величайшей готовностью постановили не только немедленно всеми средствами оказать помощь, но и отправили своих послов вместе с сиракузскими в Лакедемон, чтобы побудить лакедемонян более решительно действовать против афинян и, кроме того, направить помощь в Сицилию. В Лакедемоне коринфские послы встретили Алкивиада и его товарищей по изгнанию. Алкивиад только что переправился на грузовом корабле из Фурий сначала в Киллену в Элиде, а отсюда по приглашению самих лакедемонян прибыл в Лакедемон, обеспечив себе предварительно личную безопасность. Он опасался лакедемонян в связи со своим участием в мантинейских делах5. Случилось так, что Алкивиад, выступая в народном собрании, советовал то же самое, к чему настоятельно старались склонить коринфяне и сиракузяне. Эфоры и другие власти в Лакедемоне хотели отправить послов в Сиракузы, чтобы предотвратить сдачу города афинянам, но не собирались оказывать помощь сиракузянам. Тогда выступил Алкивиад и, возбуждая у лакедемонян враждебное чувство к афинянам, стал подстрекать их к энергичным действиям следующими словами.

89. «Прежде всего я вынужден сказать несколько слов по поводу возводимой на меня клеветы, чтобы вы, не доверяя мне, не приняли неблагосклонно мои соображения о наших общих интересах. Хотя мои предки из-за какой-то обиды отказались от вашей проксении1, я сам, стараясь вновь получить ее, добровольно оказывал вам много услуг, особенно же после вашей неудачи под Пилосом. Несмотря на постоянно проявляемую с моей стороны дружбу, вы вели мирные переговоры с афинянами при посредстве моих недругов и этим содействовали росту их политического значения2, на меня же навлекли бесчестие. Поэтому естественно, что я вступился за мантинейцев и аргосцев и всячески противодействовал вам3. И если тогда в вашем тяжелом положении мои поступки у иных и вызывали раздражение, то теперь, зная истинное положение вещей, им следовало бы изменить свое мнение. Или если кто-нибудь думает обо мне хуже потому, что я придерживался народной партии, то и это — не основание для недовольства. Ведь мы, Алкмеониды4, всегда были врагами тиранов; под словом «народная партия» понимают всё, что противодействует господству одного человека, и поэтому наша семья всегда стояла во главе народной партии5. С развитием демократии в нашем городе нам зачастую приходилось применяться к существующему положению вещей. Тем не менее, в противоположность присущей демократии политической разнузданности мы старались придерживаться более умеренной политики. Однако, как во времена наших предков были люди, которые вели народ по другому пути, так и теперь есть демагоги. Именно эти люди и изгнали меня. Мы же стояли во главе всего народа, а не только были главарями партии, и считали своим долгом сохранять тот образ правления, при котором государство достигло могущества и наиболее полной свободы и который был всеми принят. Конечно, как и все здравомыслящие люди, мы понимали, что представляет собой демократия, и у меня не меньше оснований, чем у кого-либо другого, бранить ее. Впрочем, об этом общепризнанном безрассудстве ничего нового не скажешь. Тем не менее мы считали рискованным изменять форму правления, когда враги, подобные вам, стоят у ворот.

90. Вот как в действительности обстоит дело с клеветническими обвинениями против меня. Теперь я перейду к вопросу, который вам предстоит обсуждать, и, поскольку я лучше осведомлен в этом и могу дать полезный совет, выслушайте меня. Мы отправились в сицилийский поход, надеясь сначала завоевать сицилийские города, затем подчинить себе италийских эллинов и, наконец, попытаться покорить карфагенские владения1 и самих карфагенян. Если бы все это (или хотя бы в основном) нам удалось, мы собирались напасть на Пелопоннес со всей военной силой присоединившихся к нам эллинских городов и множеством варварских наемников-иберийцев и других ныне самых храбрых, по общему признанию, воинов в тех странах. Мы хотели также усилить наш флот, построив множество новых военных кораблей (для этого в Италии есть в изобилии корабельный лес), и с этим флотом со всех сторон блокировать Пелопоннес. Одновременно мы думали с суши напасть с нашим войском на ваши города, взять штурмом один и осадить другие2. Таким образом мы надеялись легко сокрушить вас и затем установить наше владычество над всем эллинским миром3. Мы рассчитывали, что вновь захваченные нами земли доставят достаточно денежных средств и продовольствия для того, чтобы можно было осуществить эти планы без затраты наших собственных средств.

91. Такие сведения о целях нашей теперешней экспедиции вы получили от человека, который точно о них знает. Оставшиеся в Сицилии военачальники будут, по возможности, преследовать те же цели. Теперь я покажу, что если вы теперь же не придете на помощь сицилийским городам, то они не выдержат нападения афинян. Хотя сицилийцы слишком неопытны в военном деле, но, объединившись, все же смогут удержаться. Одни же сиракузяне, особенно когда все их войско уже разбито и они теперь отрезаны от моря афинским флотом, не в состоянии сопротивляться афинскому войску1. Значит, если этот город будет взят, тогда и вся Сицилия окажется в руках афинян, а вслед за этим тотчас же последует и подчинение Италии. Поэтому опасность, о которой я только что упомянул, грозящая вам оттуда, вскоре обрушится и на вас. Пусть же каждый из вас помнит, что дело идет теперь не только об одной Сицилии, но и о судьбе Пелопоннеса. Не следует терять времени. Вы должны немедленно послать на кораблях в Сицилию войско из гоплитов, которые могли бы служить и гребцами2 и тотчас после высадки вступить в бой, и — что, по-моему, еще важнее — поставить во главе его военачальника спартиата. Он должен наладить дисциплину среди уже призванных на службу воинов и заставить силой служить уклоняющихся. Так вы скорее воодушевите ваших тамошних друзей, и колеблющиеся, преодолев страх, перейдут на вашу сторону. Также и здесь, в Элладе, вы должны открыто начать военные действия. Тогда сиракузяне, видя, что вы не забыли о них, станут упорнее сопротивляться, афинянам же будет труднее посылать подкрепление в Сицилию. Затем вам необходимо укрепить Декелею3 в Аттике, чего афиняне больше всего опасаются, полагая, что это — единственное бедствие, которого они еще не изведали среди военных превратностей. Самый верный способ причинить ущерб противнику — это наметить слабый пункт, за который противник более всего опасается, и затем, собрав о нем точные сведения, нанести удар. Ведь каждый, естественно, сам знает лучше всего, чего ему опасаться. Выгоды же для вас от укрепления Декелей и ущерб, который вы этим причините неприятелю, я изложу кратко, в общих чертах. Все запасы и средства этой страны вы сможете захватить силой, или они сами собой перейдут в ваши руки. Афиняне же сразу лишатся всех доходов и поступлений с Лаврийских серебряных рудников4, а также от земельных угодий и судов5. Особенно же уменьшится союзническая дань: когда союзники убедятся, что вы наконец ведете войну со всей решительностью, они станут пренебрегать обязанностью платить дань.

92. От вас, лакедемоняне, зависит, как скоро и сколь энергично будет выполняться весь этот план. А в том, что он выполним, я, по крайней мере, твердо уверен, и, вероятно, не ошибаюсь. И я надеюсь, что никто здесь не станет думать обо мне хуже оттого, что я, считавшийся в родном городе патриотом, теперь, заодно со злейшими врагами, яростно нападаю на него, или же объяснять мои слова озлоблением изгнанника. Правда, я — изгнанник, но бежал от низости моих врагов, а не для того, чтобы своими советами оказывать вам услуги. Злейшими врагами я считаю не вас, которые открыто на войне причинили вред неприятелю, а тех, кто заставил друзей Афин перейти в стан врагов. Пока я безопасно пользовался гражданскими правами, я любил отечество, но в теперешнем моем положении, после того как мне нанесли тяжелую и несправедливую обиду, я — уже не патриот. Впрочем, я полагаю, что даже и теперь я не иду против отечества, так как у меня его нет, но стремлюсь вновь обрести его. Ведь истинный друг своей родины не тот, кто, несправедливо утратив ее, не идет против нее, но тот, кто, любя родину, всячески стремится вновь обрести ее. При таких обстоятельствах, лакедемоняне, я предоставляю вам без стеснения располагать мною во всех ваших опасных и трудных начинаниях, так как вам, конечно, понятно простое соображение: если как враг я причинил вам столько бед, то я могу быть полезным другом. Ведь обстоятельства в Афинах мне известны, о ваших же обстоятельствах я мог лишь догадываться. Не забывайте, что вы принимаете теперь решение величайшей важности. Немедленно отправьте экспедицию в Сицилию и выступайте походом в Аттику. Подоспев на помощь с небольшим отрядом, вы предотвратите гибель великого города и раз и навсегда покончите с могуществом афинян. Таким образом, и впредь вы будете жить в мире и безопасности в вашей стране и стоять во главе всей Эллады, которая подчинится вам добровольно и с любовью, а не по принуждению».

93. Вот что сказал Алкивиад. Лакедемоняне же, которые и сами уже подумывали о походе на Афины, но все медлили и выжидали, теперь, после разъяснений Алкивиада (а они знали, что он точно осведомлен), утвердились в своем намерении. Поэтому они приняли решение1 укрепить Декелею и тотчас же послать помощь сиракузянам в Сицилию. Они назначили Гилиппа, сына Клеандрида, начальником сиракузского войска и приказали ему, договорившись с сиракузянами и коринфянами, принять, смотря по обстоятельствам, как можно скорее все необходимые меры для помощи тамошним эллинам. Гилипп потребовал от коринфян немедленно послать к нему в Асину2 два корабля и снарядить остальные корабли, которые они намерены послать в Сицилию, чтобы они были готовы к отплытию в назначенное время. Договорившись обо всем этом, послы сиракузян отправились из Лакедемона в обратный путь. Между тем из Сицилии прибыла в Афины триера, которую стратеги отправили за деньгами и конницей. Выслушав просьбу стратегов, афиняне постановили послать деньги на содержание войска и конницу. Так подходила к концу эта зима и семнадцатый год этой войны, которую описал Фукидид.

94. В начале следующей весны афиняне, бывшие в Сицилии, выйдя из Катаны, отплыли вдоль побережья к Мегарам Гиблейским, землю которых, как я уже сказал1, при тиране Гелоне захватили сиракузяне, изгнав ее жителей. Высадившись здесь, они начали опустошать поля и затем напали на какое-то сиракузское укрепление2, но не смогли его взять. Затем направились по суше и на кораблях вдоль побережья к реке Терию3, где после высадки также принялись разорять равнину и сжигать хлеб. Встретив там кучку сиракузян, они перебили несколько человек, поставили трофей и возвратились к своим кораблям. После этого афиняне вернулись в Катану за съестными припасами, а оттуда со всем войском пошли на Кенторипы4, городок сикулов. Принудив его к сдаче, они отступили, по пути сжигая хлеб инессеян5 и гиблеян6. В Катане они застали 250 всадников из Афин с конской сбруей, но без коней (так как предполагалось, что коней они добудут на месте), а также 30 конных лучников и 300 талантов серебра.

95. Этой же весной лакедемоняне выступили в поход на Аргос и дошли уже до Клеон1, но происшедшее землетрясение заставило их вернуться. После этого аргосцы вторглись в пограничную Фирейскую область2 и захватили у лакедемонян большую добычу, за которую они выручили не менее 25 талантов. Немного спустя в то же лето народная партия в Феспиях3 предприняла неудачную попытку восстания против властей. После прибытия на помощь фиванцев часть восставших была схвачена, а другим пришлось бежать в Афины.

96. В то же лето сиракузяне узнали, что к афинянам прибыла конница и те собираются напасть на них. Сиракузяне полагали, что если воспрепятствовать врагу овладеть Эпиполами (скалистой возвышенностью1, находившейся непосредственно над городом), то будет нелегко запереть город стеной, даже и после победы в сражении. Поэтому сиракузяне решили занять подступы к Эпиполам, чтобы неприятель не мог незаметно подняться на высоту. В другом месте подъем был невозможен: остальная часть местности, кроме подступов к Эпиполам, обрывиста и спуск идет вплоть до города таким образом, что с возвышенности виден весь город. И именно потому, что это место возвышается над всей окрестностью, сиракузяне и называют его «Эпиполы»2. Гермократ с товарищами как раз теперь вступили в должность военачальников. Все сиракузское ополчение на рассвете вышло на луг у реки Анапа3, где военачальники начали смотр боевых сил. Сначала они выделили 600 отборных гоплитов во главе с Диомилом, изгнанником с Андроса4, для охраны Эпипол, с тем чтобы весь этот отряд в случае необходимости мог быстро явиться на помощь в любом месте.

97. Ночью, предшествовавшей смотру сиракузского войска, афиняне со всем флотом прибыли из Катаны и рано утром, незамеченные сиракузянами, высадились с сухопутным войском близ места под названием Леонт1 (в 6 или 7 стадиях от Эпипол), эскадра же бросила якорь в Фапсе2 (Фапс — это выдающийся в море полуостров, связанный с островом узким перешейком), недалеко от Сиракуз как по морю, так и по суше. Афинские моряки, оставшись в Фапсе, перегородили частоколом перешеек, сухопутные же воины сразу ускоренным маршем пошли на Эпиполы и достигли вершины Евриела3 прежде, чем сиракузяне заметили их и могли подняться на холм с луга, где происходил смотр. Тем не менее не только Диомил4 во главе своих 600 гоплитов немедленно поспешил на помощь, но с тою же поспешностью вышло и остальное войско. Однако прежде чем сойтись с противником, сиракузяне должны были пройти от луга не менее 25 стадий. При таких обстоятельствах сиракузяне были вынуждены броситься в бой с афинянами, не успев построиться в боевом порядке, и были разбиты при Эпиполах. Им пришлось отступить в город, Диомил же и с ним до 300 воинов пали в бою. Афиняне поставили трофей и выдали сиракузянам по договору о перемирии тела их павших воинов. На следующий день они спустились к самому городу. Но так как сиракузяне не выступили против них, афиняне отступили и построили укрепление у Лабдала5 на самом крайнем конце склона Эпипол (по направлению к Мегарам), чтобы сделать хранилище своего снаряжения и запасов продовольствия на случай выступления против врага или постройки осадных стен.

98. Немного спустя к афинянам присоединились 300 всадников из Эгесты и около 100, доставленных сикулами, наксосцами и некоторыми другими. У самих афинян было 250 всадников, коней для которых они частью получили у эгестян и катанцев, а частью купили. Таким образом, общее число всадников у афинян было теперь 650. Затем афиняне, оставив в Лабдале гарнизон, двинулись на Сику1, где заняли позиции и тотчас принялись строить круговую стену. Сиракузяне были поражены тем, как быстро шла постройка стены. Наконец они решились сделать вылазку, чтобы помешать работам. Оба войска уже строились в боевом порядке друг против друга, когда сиракузские военачальники увидели, что их войско рассеяно и боевой порядок трудно восстановить. Поэтому они отвели войско назад в город, кроме отряда всадников. Эти всадники пытались помешать отдельным воинам противника носить камни и для того отходить от своих на далекое расстояние. Но отряд2 афинских гоплитов со всей конницей атаковал сиракузских всадников и обратил в бегство, причем несколько всадников были убиты. В память об этой конной стычке афиняне также поставили трофей.

99. На следующий день часть афинского войска продолжала постройку северной половины круговой стены, а другие носили камни и бревна и наваливали их вдоль предполагаемого направления стены к так называемому Трогилу1, где расстояние от Большой гавани2 до внешнего моря3 было короче всего. Сиракузяне же по совету своих военачальников (главным образом Гермократа) решили больше не рисковать всем своим войском в сражении с афинянами. Они предпочли построить поперечную стену там, где неприятели собирались продолжить свою, и таким образом отрезать неприятеля, если они успеют прежде афинян возвести эту стену. Одновременно сиракузяне думали послать на врага часть войска для защиты от возможного нападения и надеялись, что успеют заранее оградить частоколом наиболее уязвимые для нападения места, на случай если афиняне приостановят работы и со всем войском пойдут на них. Итак, сиракузяне вышли из города и начали возводить поперечную стену, начиная от своего города из пункта ниже круговой афинской стены: для этого они вырубили оливковые деревья священного участка Аполлона4 и строили деревянные башни. Афинские корабли между тем еще не пришли из Фапса в Большую гавань, и так как сиракузяне господствовали на морском побережье, то афинянам приходилось доставлять из Фапса съестные припасы по суше.

100. Афиняне не препятствовали работам сиракузян из боязни разделить и ослабить свои силы и вместе с тем желая ускорить сооружение обводной стены на своей стороне. Когда сиракузяне решили, что поперечная стена и частокол достаточно надежны, они оставили отряд для охраны сооружения и с остальным войском отступили в город. Афиняне же разрушили водопроводные трубы, по которым питьевая вода под землей была проведена в город1, а затем они выждали время, когда часовые сиракузян в полдень лежали в палатках (а некоторые даже ушли в город), а стража у частокола ослабила свою бдительность, и, отобрав из своего войска отряд в триста лучших воинов и некоторое число отборных легковооруженных, которым дали тяжелое вооружение, приказали им бегом атаковать поперечную стену сиракузян. Одновременно двинулось и остальное войско двумя отрядами: один во главе с одним стратегом направился к городу на случай вылазки неприятеля, а другой под командой другого стратега — к той части частокола, что у малых городских ворот2. Триста гоплитов атаковали и штурмом взяли частокол. Охрана покинула его и бежала внутрь новой внешней стены около святилища Аполлона Теменита3. Вместе с охраной туда проникли было и преследователи, но были вытеснены сиракузянами, причем было убито несколько аргосцев и несколько афинян. После этого все афинское войско вернулось назад, разрушило поперечную стену, разобрало бревна частокола и перенесло их в свой лагерь. Затем афиняне поставили трофей.

101. На следующий день афиняне продолжали возводить стену, начиная от одного конца незаконченной круговой стены вдоль крутой скалы над болотом, которая находится на южной стороне Эпипол, обращенной к Большой гавани, там, где они могли провести стену кратчайшим путем через равнину и болото до гавани. Пока афиняне были заняты этой работой, сиракузяне вышли из города и также возобновили работу по проведению частокола от города через середину болота. Вместе с тем они рядом с частоколом выкапывали ров, чтобы помешать афинянам провести стену до моря. Афиняне же, окончив работы на обрыве, атаковали новый частокол и ров сиракузян. Кораблям было приказано плыть из Фапса в Большую гавань Сиракуз, а сами афиняне перед рассветом спустились с Эпипол на равнину. Пройдя затем через болото по дверzм и широким доскам, положенным в тех местах, где почва была глинистой и более плотной, афиняне еще перед восходом солнца овладели частоколом и рвом (кроме небольшой части, которая позднее также была захвачена). В завязавшейся схватке афиняне имели перевес. Правое крыло сиракузян побежало в город, левое же крыло отступало к реке. Желая отрезать неприятелю переправу через реку, триста отборных афинян1 бегом поспешили к мосту. Опасаясь, что их отрежут, сиракузяне — здесь же была и большая часть их конницы — атаковали этот отряд из 300 афинян и обратили в бегство, а затем бросились на правое крыло неприятеля, первая фила которого также дрогнула под их натиском. Видя случившееся, Ламах поспешил с левого крыла на помощь с небольшим отрядом лучников и аргосцев. Однако, перейдя какой-то ров, он был с несколькими воинами отрезан неприятелем и погиб2 сам вместе с пятью или шестью другими. Сиракузяне тотчас же быстро подобрали павших и перенесли за реку в безопасное место, а сами, когда подошло остальное войско афинян, отступили.

102. Между тем бежавшие вначале в город сиракузяне при виде успеха своих вновь ободрились. Выйдя из города, сиракузяне выстроились против левого крыла афинян. Затем они послали отряд к круговой стене на Эпиполах, надеясь, что при отсутствии там охраны смогут захватить ее. Действительно, им удалось взять и разрушить внешнее укрепление длиной в 10 плефров. Однако самую круговую стену отстоял Никий, который оставался там по болезни1. Никий приказал слугам гоплитов сжечь осадные машины и лесные материалы, наваленные перед стеной: он понимал, что при недостатке у него людей нет другого способа защиты. Его план удался. Сиракузяне, удерживаемые огнем, не пошли дальше и снова отступили. Ведь на оборону круговой стены подходил с равнины отряд афинян, отбивший находившихся там неприятелей, а афинская эскадра из Фапса одновременно согласно приказу вошла в Большую гавань2. Когда сиракузяне увидели это, то не только быстро ушли с высоты, но и отступили со всем войском в город. Они полагали теперь, что не в состоянии уже с имеющимися у них силами помешать афинянам построить стену до моря.

103. После этого афиняне поставили трофей и передали сиракузянам по условиям перемирия тела павших воинов и, в свою очередь, получили от них тела Ламаха и его спутников. Теперь, когда все морские и сухопутные силы афинян были уже в сборе, они решили окружить и отрезать Сиракузы двойной стеной, начиная от южного крутого склона Эпипол и до моря. Съестные припасы для войска доставлялись из разных мест Италии. Многие из племен сикулов, которые до сих пор выжидали, теперь присоединились как союзники к их войску1. Из Тирсении также прибыли на помощь три пентеконтеры. Все остальное также благоприятствовало их надеждам. Действительно, сиракузяне уже отчаялись спасти город силой оружия, так как даже из Пелопоннеса не приходило никакой помощи. Среди них уже раздавались голоса, высказывавшиеся за мир, и они завязали переговоры с Никием, который после смерти Ламаха являлся теперь единственным главнокомандующим. Однако до соглашения дело не дошло, хотя Никию было сделано много предложений, и еще больше их обсуждалось в городе, как это и естественно для людей в затруднительном положении, которые начинают сильнее чувствовать тяготы осады и безнадежность собственного положения. Несчастья порождали среди сиракузян взаимную подозрительность. Так, они отстранили от должности военачальников, при которых на город обрушились эти бедствия, приписывая их либо неудачливости, либо измене этих военачальников. На их место они выбрали Гераклида, Евкла и Теллия2.

104. Между тем лакедемонянин Гилипп и коринфские корабли1 были уже у Левкады, спеша на помощь в Сицилию. Когда до них стали доходить тревожные вести (все оказавшиеся ложными), будто Сиракузы уже полностью окружены осадной стеной афинян, Гилипп потерял всякую надежду удержать Сицилию, но думал, что может еще спасти Италию. Сам Гилипп и коринфянин Пифен на двух лакейских и двух коринфских кораблях со всей возможной быстротой переправились через Ионийский залив в Тарант. Остальные коринфяне должны были прибыть позднее, снарядив кроме своих 10 кораблей еще 2 левкадских и 3 ампракийских. Из Таранта Гилипп отправил сначала послов в Фурию, гражданином которой прежде был его отец2. Но так как привлечь фурийцев на свою сторону ему не удалось, то он снова вышел в море и продолжал плавание вдоль берегов Италии. В Тарантасом заливе он был застигнут сильным ветром (постоянно дующим в этих местах с севера) и отнесен в открытое море3. Испытав снова сильнейший шторм, он возвратился в Тарант, где приказал вытащить на берег для ремонта все пострадавшие от непогоды корабли. Между тем Никий, узнав о приближении Гилиппа, отнесся к его походу с пренебрежением (как и фурийцы) из-за малого числа кораблей. Считая, что эти корабли снаряжены скорее для пиратских рейдов, Никий не принял против них своевременно никаких мер предосторожности.

105. В то же лето около этого времени лакедемоняне с союзниками совершили вторжение в Аргосскую область1 и опустошили большую часть ее. Афиняне прислали на помощь аргосцам эскадру из 30 кораблей, нарушив этим совершенно открыто мирный договор с лакедемонянами. До сих пор афиняне участвовали только в грабительских набегах из Пилоса. Они не высаживались на лаконском побережье, а лишь в других частях Пелопоннеса2, и сражались как союзники аргосцев и мантинейцев. Несмотря на неоднократные просьбы аргосцев высадиться в самой Лаконике и опустошить вместе с ними хотя бы незначительную часть страны, афиняне всегда отказывались. Теперь же под начальством Пифодора3, Лесподия4 и Демарата5 они высадились у Эпидавра Лимерского6 и Прасий7 и в других местностях и опустошили страну. Этим афиняне дали лакедемонянам удобный предлог для утверждения, что они ведут оборонительную войну против афинян. После ухода афинских кораблей и отступления лакедемонян из Аргоса аргосцы вторглись в Флиунтскую область8, опустошили часть страны, перебили нескольких жителей и вернулись домой.