"Валентина Журавлева. Звездная соната " - читать интересную книгу автора

Я - тень песчинки пред твоей судьбою!
Но тем, что вижу я, но тем, что знаю я,
Но тем, что мыслю я, - я властен над тобою!

Они долго молчали.
Русанов был лирическим поэтом. Он умел подмечать тихую прелесть
среднерусской природы, умел стихами передать то, что кистью передавал
Левитан. Русанов много писал о любви, и в стихах его, очень душевных и
чуть-чуть грустных, изредка, как солнечный луч сквозь дымку облаков,
пробивалась улыбка. Звезды же всегда оставались для Русанова символом
чего-то отдаленного и недосягаемого. Но на этот раз старые и хорошо знакомые
стихи Луговского прозвучали как-то по-новому.
- Что ж, сыграйте, - тихо сказал Русанов.
Он ничего не понимал в спектральном анализе. Но музыку он знал. Да или
нет - это должна была сказать музыка. И Русанов волновался. Только усилием
воли он заставил себя отойти от окна, сесть.
Джунковская подняла крышку пианино. На какую-то долю секунды застыли
над клавишами руки. Потом опустились. Прозвучал первый аккорд. В нем было
что-то тревожное. Звуки вскинулись и медленно замерли. И сейчас же зазвучали
новые аккорды.
В первые мгновения Русанов слышал лишь дикое сочетание звуков. Но почти
сейчас же прорвалась мелодия. Было даже две мелодии. Они переплетались, и
одна, медленная, несла другую - быструю, порывистую. Звуки вспыхивали,
гасли, и в их сочетании было что-то до боли знакомое и в то же время чужое,
непонятное.
Это была музыка, но музыка совершенно необычная. Она сначала
действовала угнетающе, подавляла. Казалось, она несла не человеческие, а
какие-то иные, непонятные, но сильные чувства.
Временами обе мелодии обрывались. Руки пианистки в смятении бегали по
клавишам. И вдруг снова обретали силу, и тогда снова вспыхивала странная,
двойная мелодия. Она звучала громче, увереннее. Она звала, и, безотчетно
повинуясь ее зову, Русанов подошел к пианино.
Звуки дрожали, бились, словно старались вырваться из неуклюжего
инструмента. Пианино не могло передать всю мелодию, но стиснутая, сломанная,
она жила и звала - все сильнее, громче, настойчивее.
Русанов уже не видел стен, стола, лампы - ничего, кроме пальцев,
лихорадочно бегающих по клавишам. Пытаясь угнаться за мелодией, бешено
стучало сердце, и Русанов чувствовал, как глаза застилает туман...
А музыка то вихрем устремлялась ввысь, то обрывалась жалобным стоном. В
ней были все человеческие чувства и не было никаких чувств - так в солнечном
свете есть все цвета радуги и нет ни одного цвета... На мгновение она
прервалась, а потом вспыхнула с новой силой. Нет, не вспыхнула - взорвалась.
В диком порыве взлетели звуки, сплелись... и замерли. Только один звук -
тихий, нежный - затухал медленно, словно последний уголек погасшего
костра...
Наступила тишина. Она казалась невероятно напряженной. Потом в комнату
вошли обычные, земные звуки - отдаленный гудок паровоза, шелест шин об
асфальт мостовой, чьи-то голоса...
Русанов подошел к окну. Над крышей дрожала яркая звезда - Процион из
созвездия Малого Пса.