"Зоя Евгеньевна Журавлева. В двенадцать, где всегда" - читать интересную книгу автора

впопыхах, в делах, проездом, некогда было примерять да раздумывать, а можно
было только хватать и бежать. Но в большинстве своем вещи продавались
подержанные, имевшие уже постоянных хозяев, свою историю и воспоминания.
И тут Женька ничего не могла с собой поделать. Купля-продажа неновых
вещей, особенно одежды, представлялась ей делом стыдным, оскорбительным,
даже несовместимым со всем нашим укладом. Потому что, когда вот такой
книжный шкаф долго живет в доме, он как бы проникается настроениями хозяев,
пропитывается их вкусами, атмосферой семьи, он привыкает к своей стенке, у
которой стоит извеку, и к тяжести Тургенева на определенном месте. Шкаф
становится как бы одушевленным, и неизвестно, о чем будет он думать на новом
своем месте, в чужом доме, прислушиваясь к чужим разговорам. И тогда вдруг
окажется, что дверца у него никак не закрывается без всякой видимой причины,
книги из него валятся сами собой, а стекло вдруг лопнуло глухой ночью с
истеричным треском...
Ага, это уже пошла мистика. Хотя что-то в этом не так уж глупо. Во
всяком случае, однажды она примерила платье. Не новое, но симпатичное
донельзя, мягкое на глаз и на ощупь, всего пятнадцать рублей и отрезная
талия в самый Женькин раз. Во-первых, она едва справилась с рукавами и
воротом, было такое ощущение, что все это зашпилено намертво, а во-вторых,
когда Женька выдралась-таки из ворота на свет божий, то почувствовала, что
лежит голым животом в крапиве, наикусачей из всех известных, и крапивой же
овевается сверху. Мягчайшее платье так и драло ее по всем измерениям. И в
тот же момент Женька вдруг ясно увидела себя в этом красном платье с
отрезной талией, с сумочкой цвета пенки топленого молока (двенадцать
двадцать в магазине "Елочка") и на новеньких каблучках, даже не цокающих, а
прямо вызванивающих, пленительно и тонко, тридцать три рубля звон... Она
шла, вся ослепительная, по солнечной улице после дождя, когда все звуки и
запахи обострены до боли, а навстречу ей так же бездумно и счастливо шла
девушка в открытом сарафане с узкими лямками на темных плечах. Они
поравнялись, и взгляд девушки невидяще скользнул по Женьке, сверху вниз. И
внезапно отяжелел, будто споткнулся, уперся и быстро-быстро закосил в
сторону, намеренно уже стараясь не видеть. И по этому убегающему взгляду, и
по тому, как жарко, колко и неудобно ей вдруг стало, Женька сразу поняла,
что идет она, в сущности, в чужом платье и что оно - бывшее девушкино. Может
быть, любимое платье, в котором жилось светло и победно. И что продано оно
было в трудное время, под горячую руку и вообще - несправедливо...
Век бы не покупала ничего в комиссионном!
Женька едва выкарабкалась тогда из этого платья и так решительно
замотала головой, что мать молча повесила его на плечики и унесла вздыхая.
Матери нравится выбирать Женьке кофточки, шубу, босоножки - из самых лучших,
что поступают. В этом мать разбирается. Конечно, к шубе даже у нее бывал
интерес чисто теоретический: Женькины желтые волосы - и благородная
медвежесть мутона, Женькины выгоревшие волосы - и дымящийся иней
искусственного меха. Не по карману. Но даже эти примерки, только из
художественных соображений, делали мать по-смешному счастливой, и Женька,
вначале яростно отказываясь, почти всегда на них соглашалась. А платья,
туфли, даже пальто - конечно, вполне новые, с фабричной биркой - они в конце
концов покупали. Всякий раз Женька божилась, что больше не переступит порога
этого магазина. Но куда денешься, если мать работает в комиссионном и иначе
за каждой тряпкой набегаешься по городу! Вот и выходило, что Женька почти