"Хаим Зильберман. Восстание в подземелье " - читать интересную книгу автора

живая душа не увидала...
И потом это сходство профессий: немец из Хазельгрунда и поляк из Калиша
несомненно были художники-граверы.
Много дней я жадно ловил каждое слово из уст людей, вернувшихся с той
стороны Эльбы. Никто, однако, не знал о подземных лагерях.
Наша часть переезжала с места на место, все ближе подвигаясь к границам
родины. Каждый день мимо нас проходили эшелоны с демобилизованными воинами.
Приближался День нашего отъезда, и этим до отказа было переполнено сердце.
Несмотря на военную форму, мы считались уже демобилизованными. Ждали
эшелона, чтобы отправиться домой. Каждый день, с разрешения капитана, я
уходил к Висле, забирался на прибрежные скалы, заглядывал в пещеры, пугал
ящериц, гревшихся на скупом, уже осеннем солнышке, или направлялся туда, где
у развилки дорог лежало в развалинах опустевшее местечко. И вот в один из
этих дней, когда я медленно поднимался по скалистой тропинке, направляясь к
пещерам, меня кто-то окликнул. Я остановился и посмотрел на дорогу. Она
по-прежнему была пуста. Тогда я сбежал к реке и увидел сидевшего на камне
человека с лицом, по цвету и обилию морщин напоминавшим скорлупу грецкого
ореха.
Так в это утро, совсем неожиданно, снова встали в памяти комнаты с
гравюрами на стенах в немецком селе и развалины в польском городке. На этот
раз о подземных имперских мастерских рассказывал человек, сам в них
побывавший.
Крайне утомленный и, видимо, не совсем здоровый, он говорил медленно,
тщательно подбирая слова. Порой он умолкал и влажными глазами смотрел на
беспокойную реку; иной раз он мучительно напрягал память, чтобы вспомнить о
какой-то позабытой детали. Его потрясенное сознание давало бы ему право чуть
преувеличивать в мелочах, но этого, думается, он больше всего опасался. В
преувеличениях не было нужды.
Целых три дня провел я с этим человеком. Бесконечно взволнованный
рассказом, я мысленно тут же приступил к его изложению. Вырастало большое
повествовательное произведение о людях, брошенных в подземелье... Вечером я
попытался было записать услышанное. Но уже первый отрывок заставил
призадуматься. Возникал неожиданный, но совершенно закономерный вопрос: а не
лучше ли предоставить бумагу и чернила самому рассказчику, чтобы читатель
узнал о людях подземелья из первых уст, от того человека, который там был и
все пережил сам?
Человеческая память, пусть до предела напряженная, все же не может
заменить магнитофонную ленту. Возможно, что не все запомнилось, но автор
старался наиболее полно и точно записать услышанное на берегу Вислы и вместе
с тем сохранить интонацию и стиль исповеди чудом уцелевшего, немного
наивного, мудрого и чудаковатого человека из польского местечка, человека,
который неожиданно для самого себя оказался способным на высокое мужество.

...Вы не стали бы возражать, если бы я присел вот тут, возле вас? Я
хотел бы обратиться к вам с просьбой. С какой просьбой? Нет! Нет! Не
хватайтесь за портсигар, - я, слава богу, некурящий. И вещевой мешок свой,
прошу вас, оставьте пока в покое! Разве только, если вам самому вздумалось
перекусить, тут уж, как говорится, ваш горшок и ваша ложка. Кушайте на
здоровье! Что же касается меня, то я, уверяю вас, сыт. Спрашивается - с
какой же просьбой я хочу к вам обратиться? Не знаю, как вам объяснить...