"Исаак Башевис Зингер. Страсти и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

Буэнос-Айрес: какой-нибудь сутенер увозил в этот город разврата бедную
сиротку и сперва заваливал ее посулами и дешевыми подарками, а потом, если
это не действовало, пускал в ход кулаки, таскал несчастную за волосы,
загонял под ногти булавки. Наша соседка Бася любила обсуждать эти страсти с
моей сестрой Гиндой. Как-то раз Бася пришла к нам и завела свою песню: "А
куда деться девушке в таком положении? Ее связанную сажают на корабль.
Невинность она уже потеряла. Дальше, ее продают в бордель, и она там делает
все, что прикажут. Рано или поздно в крови у нее заводится червячок, с
которым долго не живут. Через семь лет такого позора волосы и зубы выпадают,
нос сгнивает и спектакль окончен. А так как она вела скверную жизнь, ее даже
хоронят не там, где всех остальных, а отдельно, за оградой". Я помню, сестра
спросила: "Живьем?"
И вот Варшава погибла, а я нахожусь в Буэнос-Айресе, в том самом
квартале, где предположительно и происходили все эти ужасы. Ни Баси, ни моей
сестры Хинды уже нет на свете, а сам я из мальчишки превратился в маститого
писателя, прибывшего в Аргентину с культуртрегерской миссией.
Весь следующий день лил дождь. Телефон работал плохо, возможно по той
же причине, что и освещение. Я разговаривал с кем-нибудь на идише, как вдруг
в нашу беседу вклинивался чей-то смех и женский голос выкрикивал что-то
по-испански. Вечером пришла Ханка. Выходить на улицу не хотелось, и я решил
заказать ужин в номер. На мой вопрос, что она будет есть, Ханка ответила:
"Ничего".
- Что значит "ничего"?
- Стакан чаю.
Я не поверил и заказал мясное блюдо для нее и что-то вегетарианское
себе.
Я съел все. Ханка ни к чему не притронулась. Зато, подобно тете Ентл,
сыпала бесконечными историями:
- Весь дом знал, что он прячет еврейскую девушку. По крайней мере, все
жильцы точно знали. В арийском квартале было полным полно так называемых
"шмальцовников", тех, кто обещал спрятать, брал за это последние гроши, а
потом выдавал людей нацистам. У моего поляка, Анджея, денег вообще не было.
В любой момент кто-нибудь мог донести на него в гестапо, и нас бы всех
расстреляли: и меня,
и Анджея, и его сына Стасика, и его жену Марию. Да что говорить!
Расстрел еще считался легким наказанием. Нас бы, скорее всего, пытали. Это
преступление могло стоить жизни жильцам всего дома.
Я ему часто говорила: "Анджей, родной, ты и так уже много сделал. Не
хочу, чтобы из-за меня вы все погибли". Но он говорил: "Не уходи. Останься.
Я не могу послать тебя на верную смерть. Вдруг Бог все-таки есть". Меня
посадили в темный закуток без окна, замаскировав вход платяным шкафом. Из
задней стенки шкафа вынули доску и в эту щель просовывали мне еду и,
извините за такие подробности, забирали ночной горшок. Когда я гасила
маленькую лампочку, в моем закутке становилось темно, как в могиле. Он
приходил ко мне, и об этом знали и его жена, и сын. Мария болела какой-то
женской болезнью. И с сыном тоже было что-то не так. В детстве он перенес не
то золотуху, не то какое-то заболевание желез, и ему были не нужны женщины.
По-моему, у него даже борода не росла. У него была одна страсть - газеты. Он
читал все варшавские газеты, от первой до последней страницы, включая
объявления. Удовлетворял ли меня Анджей? Я не искала удовлетворения. Он