"Исаак Башевис Зингер. Страсти и другие рассказы" - читать интересную книгу автора

получал облегчение, и меня это радовало. Из-за того что я слишком много
читала, у меня испортилось зрение. А еще у меня начались такие запоры,
что без касторки я уже вообще не могла обходиться. Да, фактически я лежала в
могиле.
Но если долго находишься в могиле, привыкаешь к ней и уже нe хочется
никуда
из нее выходить. Он дал мне пилюлю с цианидом. У них у всех, и у его
жены, и у его сына, тоже были такие пилюли. Мы все были на волосок от
смерти, и
я знаю теперь, что можно полюбить смерть. А тот, кто полюбит смерть,
уже не способен любить что-либо другое. Когда освободили Варшаву и мне
сказали, что можно выйти, я отказалась. Я цеплялась за стены и чувствовала
себя, как бык, которого тащут на бойню.
Ну, а потом я переехала в Аргентину. Мои отношения с Хосе - отдельная
история. Я его не обманывала. Прямо сказала ему: "Хосе, если тебе не хватает
огня в твоей жене, зачем тебе ходячий труп?" Но мужчины думают, что я
так кокетничаю. Не верят, что молодая, неуродливая женщина, к тому же
умеющая танцевать, может быть трупом. Ну и, наверное, дело еще в том, что я
не могла заставить себя работать на какой-нибудь фабрике с испанцами.
Он
купил мне дом, и этот дом стал моей второй могилой, роскошной могилой с
комнатными растениями, безделушками и роялем. Он просил меня танцевать, и я
танцевала. Разве это хуже вязания свитеров или пришивания пуговиц? Днем я
сидела в полном одиночестве и ждала его. Вечером он приходил, злой и пьяный.
Иногда что-нибудь рассказывал, чаще молчал. Я знала, что рано или поздно он
вообще перестанет со мной разговаривать. Когда так и случилось, я не
удивилась и не пыталась его разговорить. Я чувствовала, что это судьба. Он
молчал целый год. В конце концов я сказала ему: "Хосе, ты можешь идти". Он
поцеловал меня в лоб и исчез. Больше мы не виделись.
Мое турне срывалось. Выступлепие в Розарио пришлось отменить из-за
инфаркта президента тамошней еврейской общины. Руководители культурного
центра в Буэнос-Айресе рассорились из-за каких-то политических вопросов и
задержали субсидии, которые должны были выделить на проведение моих лекций в
колониях. В Map-дель-Плата внезапно возникли неразрешимые сложности с
арендой зала. А в довершение ко всему, с погодой творилось что-то жуткое. В
Буэнос-Айресе то и дело грохотал гром и сверкали молнии, из провинций
доходили сообщения о наводнениях и ураганах. Почта, похоже, совсем перестала
работать. Из Нью-Йорка я ждал сигнальный экземпляр моей последней книги, но
его все не было, и я уже стал опасаться, что книга выйдет без моей
контрольной сверки. Однажды я застрял в лифте между четвертым и пятым
этажами и пробыл там почти два часа, прежде чем меня наконец вызволили. В
Америке все говорили, что никакой сенной лихорадки в Буэнос-Айресе у меня не
будет, поскольку там весна. Однако глаза мои начали слезиться, постоянно
текло из носа и время от времени случались горловые
спазмы - а никаких антигистаминов я с собой не привез. Шацкель Полива
пропал, и у меня возникли весьма сильные подозрения, что он подумывает об
отмене
всего турне. Я и сам уже готов был вернуться в Нью-Йорк, но не знал,
когда отходит мой пароход, а выяснить это не мог, во-первых, потому, что не
работал телефон, а