"Исаак Башевис-Зингер. Шоша" - читать интересную книгу автора

Я раздумывал, что показать ей теперь: притон в доме " 4, где воры
играли в карты, в кости и куда приходили скупщики краденого. Или показать ей
молельню в доме " 10, где мы жили раньше? Радзиминскую синагогу в доме " 12,
куда мы переехали потом? Двор дома, куда я ходил в хедер? Или лавки, куда
нас посылала мать покупать еду или керосин? Все было как прежде. Только еще
больше потрескалась и облупилась штукатурка на стенах домов, да и сами дома
потемнели от копоти. То там, то здесь стены домов подпирали жерди. Канавы,
казалось, стали глубже, а их вонь еще резче. Я останавливался перед каждыми
воротами и заходил внутрь. Мусорные ящики всюду переполнены. Красильщики
перекрашивали одежду, лудильщики чинили дырявые кастрюли, старьевщик с
мешком за плечами кричал: "Старье берем! Старье берем! Покупаю старые брюки,
старые ботинки, старые шляпы, старые тряпки! Старье берем! Старье берем!"
Уличные попрошайки там и сям затягивали песню - то о гибели "Титаника",
который пошел ко дну в 1914 году, то про Баруха Шульмана, который в 1905
году бросил бомбу и его повесили. Фокусники показывали те же фокусы, что и
во времена моего детства, - они глотали огонь, катали бочку, стоя на ней
ногами, ложились голой спиной прямо на острые гвозди. Мне показалось даже,
будто я узнаю девушку, которая била в бубен, собирая монетки после
представления. На ней были те же бархатные штаны с серебряными блестками, и
стрижка под мальчика. Была она тоненькая и стройная, плоскогрудая, с
блестящими глазами. Попугай со сломанным клювом пристроился на ее плече.
- Если бы все это можно было увезти в Америку! - вздохнула Бетти.
Я попросил Бетти подождать и открыл дверь Новогрудского молитвенного
дома. Было пусто, но кивот с двумя золотыми львами наверху, возвышение,
стол, скамьи свидетельствовали, что евреи еще приходят сюда молиться. В
шкафах стояли и лежали священные книги, старые, порванные. Я окликнул Бетти.
Эхо отозвалось на мой крик. Откинул занавеску перед кивотом, открыл дверь,
бросил взгляд на свитки в бархатных покровах с золотой каймой, потускневшей
с годами. Бетти тоже заглянула внутрь. Мы столкнулись. Лицо ее горело. Мы
оба почувствовали греховное желание осквернить святое место и поцеловались.
В ту же минуту я попросил прощения у свитков и напомнил им, что Бетти еще не
замужем. Мы вышли во двор, и я оглянулся вокруг. Шмерл-сапожник жил здесь
когда-то, и мастерская его была здесь же, в подвале. Его прозвали
"Шмерл-не-сегодня". Если ему приносили в починку туфли или сапоги, он всегда
говорил: "Не сегодня!" Он умер, когда мы еще жили в Варшаве. Во двор въехала
двуколка и увезла его в инфекционный госпиталь. На Крохмальной считалось,
что там отравляют людей. Острословы на нашем дворе шутили, что когда пришел
за Шмерлом тысячеглазый Ангел Смерти с острым мечом в руке, то Шмерл сказал
ему: "Не сегодня!", но Ангел ответил: "Нет, сегодня".
В доме " 10, где мы жили когда-то, на балконе были развешены простыни.
Балкон казался мне раньше очень высоким, а теперь я доставал до него
вытянутой рукой. Я глянул на лавчонки. Где-то здесь жили Эля-бакалейщик и
его жена Зелда. Эля - высокий, быстрый, проворный, острослов и любитель
порассуждать. Зелделе - маленькая, вялая, добродушная, медлительная. Ей
нужно было повторить не один раз, что вам требуется. Протянуть руку,
отрезать кусок сыру, взвесить его - это отнимало у нее примерно четверть
часа. Если у нее спрашивали о цене, Зелда долго размышляла и почесывала
шпилькой под париком. А уж если покупатель брал в кредит и надо было
записать покупку на его счет, то когда писала Зелда, никто не мог потом
разобрать, что там написано, даже она сама. Началась война, в обращение