"Анатолий Павлович Злобин. На повестке дня (повесть-протокол)" - читать интересную книгу автора

это было в тот самый день, когда я заходил в комитет за справкой. Я еще
спросил Верочку: "А где Андрей Андреевич Попов?" И Верочка тогда ответила,
я прекрасно помню: "Он на инструктаже, у нас массовую проверку готовят". -
"Какую проверку?" - спросил я. "По питанию. Будут проверять Центральный
парк..." - "А когда?" - я задал этот вопрос машинально, от нечего делать:
все равно надо было сидеть и ждать Попова, чтобы он подписал справку. Вот
так, от нечего делать и задал ей роковой вопрос: ну разве не все равно мне
было, когда состоится проверка? А Верочка ничуть не удивилась, она ведь
разговаривала не с кем-нибудь, а с членом комитета. И она спокойно ответила
мне: "На следующей неделе, в среду".
Все точно так и было - по питанию...
А через день или два на дачу приехал Цапля, и я невзначай рассказал
ему о предстоящей проверке. И даже день указал точно: "В Центральном парке,
в среду". О, я прекрасно помню этот разговор, слово в слово. "А ты знаешь,
что за это бывает? - спросил Цапля с усмешкою. - За разглашение служебной
тайны?" - "Какая же это тайна? - рассмеялся я. - И кому я об этом говорю?
Школьному другу... Ты же там не служишь?" - "А вдруг я с ними связан?
Значит, говоришь, по питанию..."
Мне бы тогда сообразить. Мы же были с Цаплей в "Пражском", он еще
тогда говорил, что у него директор хороший знакомый. А я все мимо ушей
пропустил, все его намеки. И смеялся еще...
Зато сейчас мне было не до смеха. Я сидел за столом заседания, Рябинин
стоял на трибуне, листок с заголовком "Сколько весит люля-кебаб?" валялся
на столе - все было по-прежнему. Только я сидел как оглушенный, меня словно
обухом по голове ударили. А мысль работала предельно четко. Сразу стали
понятными утренние намеки Цапли: "Когда ты осознаешь свою причастность к
этому делу..." Вот наглец, как он смел шантажировать меня...
Дождался-таки, высидел, угодил в протокол. И надо же, чтобы этот
вопрос был задан именно Рябинину! Сейчас Рябинин при всем честном народе
скажет: "Вот он! Тот самый, плешивенький такой, в очках и в сером
костюме..." И члены нашего комитета уставятся на меня в недоумении. Я стану
жалок, смешон...
А Рябинин молчит и медленно обводит глазами зал. Кого он ищет? Не меня
ли?
С нетерпением смотрю на Рябинина, моя судьба в его руках.
- Мы не должны были знать об этом, - с трудом выдавливает наконец
Рябинин.
Ответ уклончивый, и мне от него не легче. Сейчас дотошный председатель
вступит в дело: "Ах, вы все-таки знали? От кого же?" И тогда все взгляды на
меня обратятся...
- Юрий Васильевич, вы удовлетворены ответом? - спрашивает Воронцов у
Нижегородова.
Теперь я смотрю уже на Нижегородова: что-то он ответит?
- Не совсем, - отвечает Нижегородов. - Но можно сказать и "да". Если
даже они и знали о дне проверки, все равно их поймали с поличным.
Слова Нижегородова бальзамом ложатся на мою истерзанную душу.
- Конечно, - подхватывает Воронцов. - Триста пятьдесят участников. В
таких условиях строгую тайну соблюсти трудно. Конечно, кое-что могло
просочиться...
Я уцепился за эти спасительные слова. Чего, собственно, я испугался?