"Анатолий Павлович Злобин. Любой ценой (Очерк из цикла "Заметки писателя")" - читать интересную книгу автора

Похоронное бюро попало в план - такая история. Не смею утверждать, как
их планируют - от достигнутого или по договорным обязательствам, но все
сопутствующие показатели налицо: снижение себестоимости, повышение
производительности труда.
Собрались взрослые дяди при хороших окладах, иные при персональных
машинах, и давай решать, как им поднять производительность труда в деле
производства венков и надписей к лентам. Перво-наперво перевести надписи на
машину. Но поскольку такая машина с гибкой технологией еще не создана, то
все буквы будут одного образца и размера, а тексты подлежат особому
утверждению, чтобы не было никакой отсебятины от клиентов. Итак, товарищи,
кто за предложенные трафареты?
Принимается единогласно.
Взрослые дяди разъехались и разошлись по своим кабинетам с чувством
исполненного гражданского долга. Отныне все покойники нашей державы будут
получать типовую ленту.
"Дорогой мамочке" - вот таким сверхпроизводительным путем появилась
надпись на моем венке. И это все. Больше ни звука, ни слова. Так решила
машина, бездушная, как сама смерть.
А трафаретов сколько угодно: "Дорогой сестре", "...бабушке", "...тете"
- я же говорил, на все вкусы и случаи жизни. Дяди хорошо потрудились.
Господи, да когда же мы опомнимся? Кому нужна такая высшая
производительность, если при этом глохнет душа! Будьте вы все при плане -
но не до такой же степени дурости!
Я понимаю, что хочу перепрыгнуть через ступеньку. Уважение к мертвым
надо начинать с уважения к живым. А уважение живых начинается с памяти о
наших отцах и дедах, наших матерях.
Неустранима душевная боль, возникшая от смерти родного человека, но
она дана нам природой. А вот сердечная боль от похоронной бездушной машины
- это уже не от природы, это мы сами себя травим. Я должен написать об
этом. Должен завершить мои заметки.
Любой ценой!
Перестройку надо начинать не с экономики, а с человека. Чтобы человек
возвратился в себя.
Люди, вы меня слышите?
Одинокий тоскующий голос плывет в каменном ущелье города, погруженного
во мрак. Кто услышит?
Ну хорошо, думал я, пытаясь взбодриться под струями полночной
прохлады, выговорим мы наши боли, нарисуем их черными красками или в
голубых тонах близлежащих далей - и разойдемся по кабинетам, чтобы и дальше
творить то, что до того творили. Ведь сколько и прежде было таких вопиющих
голосов. И на каждый глас находилась своя пустыня.
Я не есть указующая инстанция. И даже не фиксирующая. Я есть инстанция
страдательная, потому что, если общество устроено разумно, оно обязано
иметь своих страдателей, терзающихся от всякого разлада гармонии, а не
греющих на нем руки.
Улицы казались бесконечными, как коридоры Госплана. А там на самом
верхнем этаже в конце коридора стоит старый медный титан с кружкой на цепи.
Титан сверкает начищенными боками, но не каждому дано его видеть.
В народе титан прозвали Центральная чернильница. Существует поверье:
если руководитель, приехавший с периферии решать дела, сумеет найти титан