"Анатолий Знаменский. Хлебный год " - читать интересную книгу автора

В самом деле, что он здесь потерял? Что ищет? Может, свою судьбу? Обо
всем этом он расскажет мне по том, много лет спустя... Расскажет не сразу, а
по частям, к случаю, и с той веселой, жизнелюбивой беспечностью, как умел
только он...
Хуторок Колобродов, что лежал на его пути, был и не мал и не велик,
так - на сотню дворов, и располагался, надо сказать, в самых серединных,
волчьих бурьянах Верхнего Придонья, как раз в той теклине, где кучерявый
продувной лесок Банник смыкается с Дурным Буераком. А если географически, то
прямо посреди земного шара, потому что сколько, бывало, ни беги от него в
верхнюю сторону, за Фоломкины прясла и Кузьмичово гумно, все равно
забурьяненных бугров под Банником не одолеешь, рано или поздно вернешься
обратно с другой стороны, через Паранькину леваду либо Финогенов крутояр.
На этом географическом обстоятельстве отец всякий раз особо настаивал,
потому что и сам не смог обойти все это средоточие жизни, когда изучал
колобродовские окрестности и мотался по забурьяненным ярам с тем самым
надорванным недоуздком-обротью через плечо в поисках пропавшей пегой
кобылы...
Искал он эту проклятую кобылу с должным прилежанием никак не меньше
года, каждого встречного спрашивал:
- Не видал, добрый человек, пегую животину с веревочным путом на шее?
Заблудила, окаянная... Правый бок белый, левый в пестроту, сбочь репицы
калмыцкое тавро?
Приметы были уж куда точнее. Однако никто этой кобылы никогда не
встречал, да и правду сказать, лошадка была вовсе ни при чем. Вернее, ее и
на свете не существовало, а служба такая бродячая отцу выпала по воле
Особого отдела ДонЧК.
Сам-то он на эту опасную службу не напрашивался, а произошло все из-за
длительного военного положения и старой действительной службы при царе.
Про войну отец вообще вспоминать не любил, потому что был девятьсот
десятого года призыва и шинель ему здорово шею натерла. Надоело шашку на
боку носить, карабин нянчить. Только действительную кончил - германская. В
семнадцатом, когда уже вшей накормили досыта и окопы бросили, пошли по
домам, а тут - Каледин, и началось...
- Про германскую говорить нечего, а гражданская - это уж и не война
вовсе, а сплошное смертоубийство, - говорил он иной раз в шутку. - Хуже и
придумать нельзя. Позиции ж никакой! Не знаешь, с какой стороны начнут
палить: из-за Паранькиного плетня или Кузьмичова прикладка. Белые, красные -
это ладно, а вот ежели из Банника зеленые жару дадут, тогда как? Главная же
беда, что они, дьяволы, и сами не знают, с каким они подмесом: бело-зеленые
или, может, наоборот - красноватые? В девятнадцатом нас вешенцы шарахнули из
станицы, ревком на Урюпинскую отступал. Гляжу через Хопер с луговой стороны,
а станица по горному скату как на ладони, и в нашем дворе стоит на привязи
чужой белый конь. Степка Сукочев, политком, бывший однокашник, начал
прицеливаться. Это, говорит, конь Амельяна Кочеткова с хутора Шакина, он при
царе молотилку имел... Я говорю: погоди, не стреляй, а то мать выйдет к
курям или корове, в ногу попадешь... Какая же это война? Не война, а
наказание! Так вот, прибыл отец из-под Перекопа к мирной жизни при буденовке
и новых сапогах с высокими козырьками, чистый, как стеклышко. На лбу звезда,
сапоги скрипят, а время хоть и голодное, но мирное, с просветом. А в
станичном правлении Яшка Филин оказался. Про него отец так говорил: