"Эдуард Павлович Зорин. Большое Гнездо ("Всеволод Большое Гнездо" #3) " - читать интересную книгу автора

- Уж и забыла, матушка, - сказал, внезапно побледнев, Одноок. - В тот
год многих призвал господь. Люди-то, не то что в своих домах, прямо на
улицах падали...
- Припоминаю, припоминаю, - кивнула игуменья.- Да как же ты не уберег
ее, красавицу нашу, боярин?
- Все во власти божьей, матушка. Ей бы, Радмилушке-то моей,
сидеть-посиживать в тереме, а она привечала больных да сирых. Вот и
захворала - три дня маялась, ни есть, ни пить не могла, всё только молитвы
шептала... Уж больно убивалась по Звездану, родименькая.
Боярин сморщился, пальцем смахнул со щеки слезу - ишь как растрогался.
А Досифея слышала совсем другое. От людской молвы не спрячешься,
сокровенного не утаишь. Разносили люди, будто сам боярин уморил Радмилу.
Пришлась она ему не ко двору: отзывчивая была и добрая - стекались к ней со
всего города калики и нищие. Кормила она их и поила, одевала и обувала -
оттого и прослыла святой, оттого и невзлюбил ее Одноок. У него ведь каждая
ногата на счету. Скареден был боярин, ни себя, ни близких не жалел - лишь бы
набить добром свои бретьяницы да скотницы. Бил он Радмилу нещадно, в подклет
сажал на хлеб и воду...
- Трудно отлетала Радмилушкина душа, - всхлипывая, ворковал Одноок. -
Хоть и прошло с того дня не мало времени, а сердце и поныне кровью
запекается. Жжет в груди-то, ох как жжет, матушка.
- Успокойся, боярин, - сказала игуменья. - Душа ее нынче на небесах. А
то, что убиваешься, то, что жалеешь, мне ведомо: доброй ты человек, о том
все говорят.
Ох, согрешила Досифея, неправду вымолвила! Слово медоточивое вылетело,
а в мыслях было иное...
Но Однооку понравилась ее лесть. Он и ухом не повел, не покорежился -
слезы высохли на его щеках, как ни в чем не бывало принялся поругивать
Звездана:
- Экое учудил: убег с конюшим1 со двора, а куда - не ведаю...
- Что ты такое говоришь, боярин? Куды убег Звездан? Да слыханное ли это
дело!
- Куды убег, у него спроси, матушка. А только осрамил он меня на весь
город. И к протопопу ходил я, и ко князю... Князь зело разгневался. Но
сыскать обещал. А сыщу, сказал, отроку твоему несдобровать. Худо, совсем
худо...
- Да что же ты ему такое сделал, Одноок, - пристально посмотрела на
него игуменья, - что ушел твой сын из дому без отчего благословения?
- А мне отколь знать, - нахмурился боярин.
- Может, в каком монастыре объявится? - предположила Досифея.
- Может, и объявится. Князь уж послал людишек пошарить по обителям.
Говоря так, Одноок вздыхал и охал. Игуменья тоже вздыхала и охала, но
про себя думала: "Не от сладкой жизни сбежал боярский сын. Знать, довел его
Одноок, эко прижимистый какой. Звал гостьей быть, а угощенья пожалел".
Она оглядела накрытый слугами стол, поморщилась: мясо постное, всего на
кус, в жбанах кроп2 пожиже монастырского. Даже хлеба пожалел боярин.
Хотела уж она кликнуть своих послушниц да велеть им нести дорожные
припасы, но вовремя спохватилась, а после похвалила себя за
рассудительность: свой-то хлебушко еще сгодится - дорога дальняя, а боярское
брюхо черевисто3.