"Эдуард Павлович Зорин. Большое Гнездо ("Всеволод Большое Гнездо" #3) " - читать интересную книгу автора - Уж и забыла, матушка, - сказал, внезапно побледнев, Одноок. - В тот
год многих призвал господь. Люди-то, не то что в своих домах, прямо на улицах падали... - Припоминаю, припоминаю, - кивнула игуменья.- Да как же ты не уберег ее, красавицу нашу, боярин? - Все во власти божьей, матушка. Ей бы, Радмилушке-то моей, сидеть-посиживать в тереме, а она привечала больных да сирых. Вот и захворала - три дня маялась, ни есть, ни пить не могла, всё только молитвы шептала... Уж больно убивалась по Звездану, родименькая. Боярин сморщился, пальцем смахнул со щеки слезу - ишь как растрогался. А Досифея слышала совсем другое. От людской молвы не спрячешься, сокровенного не утаишь. Разносили люди, будто сам боярин уморил Радмилу. Пришлась она ему не ко двору: отзывчивая была и добрая - стекались к ней со всего города калики и нищие. Кормила она их и поила, одевала и обувала - оттого и прослыла святой, оттого и невзлюбил ее Одноок. У него ведь каждая ногата на счету. Скареден был боярин, ни себя, ни близких не жалел - лишь бы набить добром свои бретьяницы да скотницы. Бил он Радмилу нещадно, в подклет сажал на хлеб и воду... - Трудно отлетала Радмилушкина душа, - всхлипывая, ворковал Одноок. - Хоть и прошло с того дня не мало времени, а сердце и поныне кровью запекается. Жжет в груди-то, ох как жжет, матушка. - Успокойся, боярин, - сказала игуменья. - Душа ее нынче на небесах. А то, что убиваешься, то, что жалеешь, мне ведомо: доброй ты человек, о том все говорят. Ох, согрешила Досифея, неправду вымолвила! Слово медоточивое вылетело, Но Однооку понравилась ее лесть. Он и ухом не повел, не покорежился - слезы высохли на его щеках, как ни в чем не бывало принялся поругивать Звездана: - Экое учудил: убег с конюшим1 со двора, а куда - не ведаю... - Что ты такое говоришь, боярин? Куды убег Звездан? Да слыханное ли это дело! - Куды убег, у него спроси, матушка. А только осрамил он меня на весь город. И к протопопу ходил я, и ко князю... Князь зело разгневался. Но сыскать обещал. А сыщу, сказал, отроку твоему несдобровать. Худо, совсем худо... - Да что же ты ему такое сделал, Одноок, - пристально посмотрела на него игуменья, - что ушел твой сын из дому без отчего благословения? - А мне отколь знать, - нахмурился боярин. - Может, в каком монастыре объявится? - предположила Досифея. - Может, и объявится. Князь уж послал людишек пошарить по обителям. Говоря так, Одноок вздыхал и охал. Игуменья тоже вздыхала и охала, но про себя думала: "Не от сладкой жизни сбежал боярский сын. Знать, довел его Одноок, эко прижимистый какой. Звал гостьей быть, а угощенья пожалел". Она оглядела накрытый слугами стол, поморщилась: мясо постное, всего на кус, в жбанах кроп2 пожиже монастырского. Даже хлеба пожалел боярин. Хотела уж она кликнуть своих послушниц да велеть им нести дорожные припасы, но вовремя спохватилась, а после похвалила себя за рассудительность: свой-то хлебушко еще сгодится - дорога дальняя, а боярское брюхо черевисто3. |
|
|