"Борис Зубков, Евгений Муслин. Хлеб (Авт.сб. "Самозванец Стамп")" - читать интересную книгу автора

вспомнив, что сегодня в руках у него побывают тяжелые горстки семян. Знал,
что припорошенные тонкой серой пыльцой желтые зерна ждут не дождутся,
когда из темной кладовой их пустят на волю и в рост.
Он сеял из лукошка-севницы двумя руками сразу. Так тоже умел не всякий,
издавна привыкли сеять одной правой.
Сеял и зорко смотрел, куда падают крайние зерна. Примечал, чтобы, когда
пойдет обратно, засеянные полосы ложились точно край в край. Наблюдал за
полетом россыпи зерен и в который раз жалел, что совсем одинок. Вот сейчас
бы пришелся к делу шустрый паренек, сын. Он бы шагал поодаль и отмечал
границы засеянного, втыкая в землю маленькие пучечки прошлогодней соломы.
А так, как ни следи, поднимется хлеб где с проплешинами, где с низкорослой
гущиной.
Но никто ему не помогал, и он старался не думать о своем одиночестве.
Когда ни о чем не думаешь, руки работают ловчее.
А потом пришло, застыло и укрепилось знойное, бездождное лето. Солнце с
бессмысленной яростью вонзалось в землю, так что соки земли кипели и
испарялись. Воздух пожелтел и зазвенел от сухости, а из реки, затопляя
прибрежные кусты, поднимался белый пар.
Человек шел к реке и загребал руками этот пар, словно хотел захватить
его огромной охапкой и разбросать по полю мелкими каплями, как недавно
разбрасывал желтые зерна. Но пар ускользал, не оставляя на растопыренных
пальцах ни малейшего влажного пятнышка.
Изнывая от жажды, земля потрескалась, и былинки, из последних сил
сохраняющие зеленую свежесть, стояли возле трещин, как на краю пропасти.
Пытаясь спасти умирающую ниву, человек решил провести к ней речную воду,
прорыть глубокую канаву. Несколько дней исступленно крошил берег реки в
том месте, где он ближе всего подходил к полю, но потом опомнился,
сообразил, что здесь нужна не пара, а сотни и тысячи рук, вооруженных
кирками и заступами. Опомнился и сбежал в лес, испугался, показалось ему,
что забыл он, как чувствуют кожей освежающее прикосновение ветра,
почудилось, что зной стоял всегда и будет стоять вечно. Тревога стеснила
грудь, но тут закачались, забормотали деревья, переговариваясь шелестом
друг с другом, все потемнело, и он понял причину тревоги. Птицы и деревья
стали черными, мятые клубы черных туч показались из-за верхушек деревьев,
мир замер и раскрылся навстречу грозовому ливню.
Но ливень обманул, жестоко обманул. Редкий перестук первых капель так и
не слился в сплошной рокот настоящего дождя. Тучи лениво обошли стороной
клочок земли, на который возлагалось столько надежд. Человека обуяло
негодование, и он двумя кулаками погрозил небу и солнцу.
Лишь к концу лета разрешилось небо по-весеннему теплыми дождями, и хлеб
налил колос. Пришла пора жатвы.
Жал дотемна. Серп в свете луны сам как лунный полумесяц, а колосья и в
темноте хранили золотистый солнечный отблеск. И когда отсекал от земли
колосья, сверкал в одной руке лунный серп, в другой - пригоршня солнца.
Летнее время он тоже не потерял даром. За Ольховым озером нашел
камень-жерновик, обтесал два маленьких жернова для ручной мельницы: нижний
камень - лог, что лежит прочно на земле, и верхний камень - ходун, что
вертится под рукой, ходит ходуном.
Муку пересыпал в мучницу - кадку для держания муки под рукой: хлеб
печь. Мука получилась отличная, по муке он особый знаток. Опустишь в нее