"В.Зуев "О, душа моя..." [H]" - читать интересную книгу автора

- Ешь. Крабы, всякая всячина...
Приятное, хорошо знакомое жжение в горле отозвалось в Соловьеве забытой
было истомой. Бережно, как переполненный сосуд, охраняя и лелея в себе это
ощущение, близкое к ощущению тепла и комфорта, он не торопясь закурил и,
разглядывая, как вгрызается в грудинку это безмозглое существо напротив,
зачем-то вспомнил, что не знает ее имени. Имя оказалось пустячное - Катя.
"Ну и что, что Катя! - пуская кольцами дым, наблюдал он. - Как всякая,
трескает колбасу. Взяла вот и залезла вилкой в аджику... Катя себе и Катя!"
Он расплющил окурок о щербатое блюдце, выудив посудину из-под початой
консервной банки, нехотя потыкал вилкой во что-то съестное.
- В горле не пересохло? - спросил с подначкой, жмурясь и предвкушая. -
Давай-ка еще по маленькой, и в школу не пойдем.
Он засмеялся произнесенной банальности и, балансируя горлышком бутылки
над рюмками, точно священнодействуя, внезапно подмигнул ее набитому рту и
осоловелым глазам.
Выпили, он снова налил и уже сам поспешно выпил. Лицо его налилось
блаженством и обмякло - складками подбородка и щек. Комната, стол, девица
за столом, все, что окружало его, что временами казалось ирреальным,
размытым в его сознании, точно смотрел сквозь замутненный аквариум, как-то
ловко утряслось, притерлось к нему и приобрело удивительную ясность и
осознанность -без подтекста, без какой-либо подоплеки или тайного смысла.
Чтобы увериться в этом, он украдкой потрогал стол, передвинул тарелку,
перегнувшись, коснулся пальцами девицы напротив. Да, это было ощущение
жизни, какая она есть: жратва, жилье, женщина, право спать с нею, а значит
- и существовать в этом мире.
- Че-ерт!.. - сказал сам себе Соловьев, глупо ухмыляясь.
- А? Поем еще чего-нибудь... - не расслышав, муркнула девицами он
согласно покивал ей головой и да, же предложил нечто, затерявшееся среди
блюд и по вкусу напоминающее устрицы в лимонном соку.
- Ты кто такая? - зачем-то спросил он немного погодя, засмотревшись,
как она уплетает.
- Жанна Агузарова! - сказала она не моргнув.
- Н-но?! Давай выкладывай!
Скорчив гримаску и обезьянничая, она понесла было какую-то чушь о
детстве впроголодь, насильнике-отчиме, о душе чистой и незапятнанной, но
сама же расхохоталась, не окончив рассказа и зыркая на него распутными, в
желтую крапинку глазами.
- Иди сюда...
Она скакнула, как коза, скользнула ему за спину и, быстро-быстро
касаясь его волос, заколдовала, зашептала, заглядывая то от левого, то от
правого плеча и опутывая его, оплетая дыханием, прикосновениями ладоней и
губ:
- Какой ты седой у меня, важный! Я совсем пьяная от тебя. Она сверху
вниз заглянула ему в глаза и, вся прижавшись, поцеловала раскрытым ртом в
губы. - Дай что-нибудь на память.
Не глядя, он потянул из нагрудного кармашка какие-то купюры, перегнутые
пополам, и, поискав, ткнул в подставленную ладошку. Жадные желтые крапинки
блеснули и, прячась, пригасли; она завозилась, свободной рукой запихивая
деньги куда-то ближе к телу, под ткань, а другой рукой обхватила его за
холку и притянула к себе.