"Патрик Зюскинд. Голубь" - читать интересную книгу автора

как бутафорию. В супермаркете, на улице, в автобусе (когда ж это он ездил
автобусом!) его анонимность сохранялась в массе других людей. Лишь мадам
Рокар, и только она одна, знала и узнавала его ежедневно и минимум дважды в
день безо всякого стеснения уделяла ему свое внимание. При этом она могла
получать такие интимные сведения о его жизни как: во что он одевается;
сколько раз в неделю он меняет свои рубашки; помыл ли он свои волосы; что он
принес себе домой на ужин; получает ли он письма и от кого. И хотя Джонатан,
как уже говорилось, лично действительно ничего не имел против мадам Рокар, и
хотя он прекрасно знал, что ее нескромные взгляды объяснялись вовсе не
любопытством, а чувством ее профессионального долга, тем не менее он всегда
воспринимал эти направленные на себя взгляды как слабый упрек, и каждый раз,
когда он проходил мимо мадам Рокар - даже по истечении стольких лет, - в
нем поднималась короткая, жгучая волна возмущения: почему, черт побери, она
снова пялится на меня? почему она снова меня контролирует? она что, не
может, в конце концов, меня не заметить и оставить меня в покое? почему люди
так навязчивы?
И поскольку сегодня из-за произошедших событий его ощущения особенно
обострились и, как он полагал, ничтожность его существования нашла свое
четкое отражение в этом чемодане и зимнем пальто, то взгляды мадам Рокар
были особенно болезненны и, прежде всего, ее слова "добрый день, мосье
Ноэль" показались ему откровенным издевательством. И волна возмущения,
которая до сих пор никогда не выплескивалась наружу, внезапно хлынула через
верх, превращаясь в откровенную ярость, и он сделал что-то такое, чего до
сих пор еще никогда не делал: уже пройдя мимо мадам Рокар, он остановился,
поставил свой чемодан, набросил на него зимнее пальто и повернулся назад;
повернулся с дикой решимостью в конце концов противопоставить хоть
что-нибудь проницательности ее взгляда и речей. Он еще не знал, идя к ней,
что он будет делать или говорить. Он знал только, что что-нибудь сделает и
скажет. Хлынувшая через верх волна возмущения толкала его к ней, а ярость
его не знала границ.
Она сгрузила мусорные баки и уже намеревалась вернуться в свою комнатку,
когда он остановил ее, где-то посередине двора. Они стояли приблизительно в
полуметре друг от друга. Ее бледно-серое лицо так близко он видел впервые.
Кожа толстых щек показалась ему тонкой, словно старый обветшалый шелк, а в
ее глазах, карих глазах, не было, если вглядеться вблизи, и следа колючей
проницательности, они содержали в себе что-то мягкое, почти по-девичьи
застенчивое. Но Джонатана нельзя было ввести в заблуждение этими деталями,
которые, конечно, мало соответствовали тому образу мадам Рокар, который он
носил в себе. Чтобы придать своему выступлению официальный характер, он
приложил руку к служебной фуражке и довольно резким голосом сказал: -
Мадам! Я должен сказать Вам пару слов.
(В этот момент он все еще не знал, что же, собственно говоря, он хочет
сказать. )
- Да, мосье Ноэль? - отозвалась мадам Рокар, коротким резким движением
приподняв голову.
Она похожа на птицу, подумал Джонатан; на маленькую птицу, которая
боится. И он продолжил говорить резким тоном:
- Мадам, я должен сказать Вам следующее... - а затем к своему
собственному удивлению услышал, как его все еще бурлящее в нем возмущение
оформилось без его участия в следующее предложение: - Перед моей комнатой