"Патрик Зюскинд. Повесть о господине Зоммере" - читать интересную книгу автора

Мое самое страшное падение произошло все в том же первом классе, я
летел с белой пихты высотой в четыре с половиной метра. Полет проходил в
точном соответствии с первым законом Галилея, каковой гласит, что пройденное
в падении расстояние равняется одной второй земного ускорения, помноженного
на квадрат времени (s = l/2g ∙ t2 ), и, следовательно, длился 0,9578262
секунды. Это весьма малый отрезок времени. Меньше, чем время, необходимое
для того, чтобы посчитать от двадцати одного до двадцати двух, и даже
меньше, чем время, необходимое для того, чтобы отчетливо произнести
"двадцать один"! Все произошло настолько стремительно, что я не сумел ни
раскинуть руки, ни расстегнуть пальто и использовать его в качестве
парашюта, мне даже не успела прийти в голову спасительная мысль, что падать
совсем не обязательно, раз я умею летать... я вообще ни о чем не размышлял в
эти 0,9578262 секунды и, не успев опомниться, в соответствии уже со вторым
законом Галилея (v=gt) развил при столкновении с лесной почвой конечную
скорость, равную 33 километрам в час, и брякнулся оземь, да так здорово, что
сломал затылком толстенную ветку. Сила подобного воздействия называется
силой тяжести. Она не только изнутри удерживает в целостности мир, она еще
обладает изощренной способностью притягивать все вещи без разбора, большие и
малые, и только покоясь в материнской утробе или кувыркаясь, как ныряльщики,
под водой, мы вроде бы освобождаемся от ее помочей. Помимо этого
элементарного вывода результатом моего падения была огромная шишка. Уже
через несколько недель шишка исчезла, однако по прошествии лет в том месте,
где она некогда находилась, я стал ощущать странное подергивание и
постукивание, предвещавшее перемену погоды, особенно перед снегопадом. Еще и
сегодня, почти сорок лет спустя, мой затылок служит мне надежным барометром,
и я точнее всякого бюро прогнозов могу предсказать, пойдет ли завтра дождь
или снег, просияет ли солнце или соберется гроза. Я также полагаю, что
некоторая разбросанность и рассеянность, которой я страдаю в последнее
время, является отдаленным следствием того самого падения с белой пихты.
Мне, например, все труднее держаться темы и кратко формулировать те или иные
мысли, а рассказывая истории вроде этой, приходится чертовски внимательно
следить за собой, чтобы не потерять нить, иначе я начну перескакивать с
пятого на десятое и в конце концов вообще забуду, с чего начал.
Итак, в то время, когда я еще залезал на деревья, - а я лазал много и
хорошо и не всегда только падал! - я умел залезать даже на такие деревья, у
которых снизу не было веток, и потому на них приходилось карабкаться по
голому стволу. А еще я мог перелезать с одного дерева на другое и строить
себе высокие насесты и даже однажды соорудил настоящий древесный дом с
окнами и ковром на полу, прямо в лесу, на десятиметровой верхотуре... ах, я,
кажется, провел на деревьях большую часть моего детства, я ел, и читал, и
писал, и спал на деревьях, учил там английские вокабулы и латинские
неправильные глаголы и физические законы, например упомянутые выше законы
падения, открытые Галилео Галилеем, я делал на деревьях все уроки, устные и
письменные, и очень любил писать с дерева вниз, получалась высокая дуга,
шуршащая по листве и хвое.
На деревьях было спокойно, никто меня здесь не тревожил. Сюда наверх не
доносился занудный зов мамы или командирский приказ старшего брата, здесь
был только ветер, и шелест листьев, и тонкое поскрипывание стволов... и
кругозор, чудесный, широкий кругозор: можно было смотреть сверху вниз не
только на наш дом и на наш сад, но и на другие дома и сады и видеть всю