"Михаил Жванецкий. Мой портфель " - читать интересную книгу автора

выгребает уголь на просвет под грейфер, и только слеза на пыльной щеке -
благодарность себе, судьбе, Кац-Карцеву-Кацу и сказочному стечению
обстоятельств.
Как все евреи тянут друг друга, так Кац потащил за собой Ильченко,
который к тому времени уже что-то возглавлял в пароходстве и уже приобрел
первые навыки в демагогии и безапелляционности. Если б мы его не показали
Рай-кину, он был бы замминистра или зампредоб-совпросра или предзамтурбюро
"Карпаты" з пайкамы, з персональной черной, з храпящим шофером в сдвинутом
на глаза кипаре, вiн кожний рiк вiдпочивав бы в санатории ЦК "Лаванда" у
люксе з бабою, з дитямы, гуляв по вечерам до моря, по субботам напывавсь у
компании таких же дундуков, объединенных тайным знанием что эта система ни к
херам не годится и в любом состоянии решал бы вопросы з населением. Находясь
з ним в крайней вражде.
- Понаехали тут деревья защищать отовсюду, з Турции, з Израиля. Я им
говорю: "Та хто ж те деревья хотел рубать?" Поналетели защищать чи евреи, чи
не евреи, мне все равно. Я им: "Та хто ж их хотел рубать те деревья, ну
производим плановое прореживание бульвара, упорядочиваем вид з моря, з моря
тоже ж кто-то смотрит на город..." Поналиталы. Демократия. Вона, выпустили
на свою голову джинна.
Так вот, Ильченко волевым решением поменял счастливую судьбу
зампредминистра решающего - на жизнь артиста воплощающего, постепенно
втянулся, наладил связи и теперь его не застанешь и не найдешь, и только за
городом слышен его мощный голос: "Работать надо, товарищи, ищите автора,
перебирайте литературу. С декабря начнем репетировать июльскую программу,
усмешняйте, расставляйте акценты. Афористичнее, товарищи!"
В обстановке счастливо складывающихся человеческих судеб я не мог тихо
сидеть на угле (как говорила англичанка "у нас полиция на угле", я спросил
"неужели так допотопно?", потом оказалось - на углу, это я на угле), и по
огромному собственному желанию уволившись, стартовал из одесского порта в
Ленинград, где в 1964 году стал счастливым, и присоединился к своим двум
дружкам.
Первый гонорар получил сразу в 1967 году, а до этого три года Роман
залезал под кровать и там, в темноте, в чемодане отсчитывал мне на питание
10 рублей. Маманя вся в слезах слала три рубля в письме-конверте.
Пешком через мост в Кунсткамеру обедать, комплексно за 50 копеек и,
чтоб я света белого не видел, у меня не было еще четырех копеек на
троллейбус, от чего был сухим, мускулистым и смелым, как все, у кого ничего
нет.
Друг и соавтор Лозовский, с которым я прибыл в Ленинград занять место в
высшем свете, неожиданно проиграл свои деньги в преферанс и сошелся с попом,
жарил ему яичницу, пил с ним водку и отказывался зарабатывать каким-либо
трудом, кроме литературного. А когда я услышал, как он весело проводит время
за шкафом, а я мучаюсь в святых поисках слова, я ему выдал справку
"разрешены все виды деятельности, кроме умственной" и отправил в Одессу, где
он снова стал талантливым конструктором, о чем до сих пор вспоминает в
Израиле.
А я переехал к артистам-миниатюристам на проспект Металлистов, хотя
слово "переехал" сюда не подходит. Вещей не было.
Ильченко под свою фамилию и дворянское прошлое одолжил у Руфи Марковны
Райкиной (Ромы) 30 рублей, но потерял их по дороге и задумчиво наблюдал, как