"(В пику Венечке Ерофееву*)" - читать интересную книгу автора– Николай! Николай, ты где? – прохрипел Синюков. Повел глазами окрест. Увидел посредине комнаты ботинок – и сразу все понял. Прежде всего: босиком Николай уйти не мог – осень на дворе. Значит, с лета лежит башмак. Приблизительно, с конца июля. А голова продолжала болеть. Она болела всю ночь, и организм отзывался на эту боль паскудной дрожью. "Не пей, не пей!" – зудила душа. "Хоть "соточку" накати!" – просила голова. А ботинок все лежал и лежал, раскинув шнурки в стороны. – Что, братан, и тебе невмоготу? – посочувствовал Синюков ботинку. – А ведь говорил же я Кольке: не разувайся! Ведь говорил? Говорил. И где теперь Колька, хотел бы я знать? Нет больше Кольки! Кольки, действительно, не было, как не было и колькиного кармана, где с апреля, а может, с июля оставалось (и Синюков это помнил!) сорок пять… семь? нет, восемь копеек. Это если по пиву, то хватит и килечки прикупить. А вот ежели по стакану портвейна на душу принять, всего-то на мелкий бутерброд и хватит. А был ли апрель с июлем ? Судя по ботинку – был. Карман, значит, тоже был. И Колька при нем присутствовал. Но это было в июле, а нынче – почти зима. Так что нечего больше сидеть, нужно постепенно подниматься. Синюков начал подниматься – медленно, неуверенно. По частям. Сначала лицо поднял, а за ним все остальное потянулось. Последними с дивана встали штаны вместе с пузырями на коленях, постояли и двинулись вперед. А рубашки у Синюкова прямо с августа не было. Так-с, вот кухня… вот стол… Два стакана и крошки… А это что? Большая и лохматая голова на не вымытом с лета блюде. Ба, так это же дружок Николай! – Ззз… здорово… Братан?! – Ну и что? – спросила ожившая голова, вынимая свое лицо из блюда с винегретом. – Значит, как пить, так сразу оба за стол. А как лечь отдыхать – на диване мне нету места?! – Что ты, что ты! Колян! – заюлил Синюков. – Ты же сам на диван не пошел! Как ботинок с ноги потерял, так сразу в кухню и подался. Голова молча слушала и переваривала все подряд. Один раз голове стало дурно, и Синюков испуганно отвернулся. – Там, ты глянь, ничего не осталось? – прохрипела голова. – Нет? Ну ладно, знаю, что нет. Значит, надо сгонять, слышишь? Надо! – За пивом? – Н-над-до!.. Вдруг ударила косо в стекло и отчаянно зажужжала здоровенная муха. Не иначе как из Африки прилетела, зараза. А откуда ей еще прилететь? Там ведь лето, когда у нас зима! Вот так всегда: у нас – зима, а у них – все лето, лето… – За пивом? Так? – сглотнул Синюков скупую похмельную слюну. – Так ведь деньги надо, Колян… Бабки нужны! – Бабки – будут, – уверенно сказал Николай. – Вот как пару пузырей принесешь, так непременно бабки появятся. Как мух, придется их от водки отгонять! И стал искать что-то в правом кармане. В левом тоже искал. Когда Николай залез в карман по четвертому разу, Синюков нерешительно вымолвил, глядя себе под ноги: – Так ведь, может быть, денег и нет? Слышишь, Коля? Может быть, они еще в июле кончились? А теперь уже – видишь? – осень на дворе. – Какая осень? Ты че, в самом деле? Рассолом опился? – крикнул Коля. Страшно на Синюкова посмотрел. И снова руку засунул в карман, поближе к правому боку. И тут же – новое чудо, на этот раз – под номером два: воссияла рука, извлекая из бездонной глубины много мелочи и бумажку. Осветился угол кухни, сто лет как не метеный, засияли разноцветные блики на оконном стекле. И отчетливо загудел в голове у Синюкова невидимый хор, воздающий хвалу Вседержителю нашему Господу. А Николай уже высыпал на нечистую клеенку содержимое ладони: 10 коп., еще 10 коп, две копейки… семь раз по копейке… А потом вдруг двугривенный – бац! И еще один, стертый, как подошва на ботинке. Ну, и всякая денежная труха, в основном копеек по пять, хотя и пятиалтынный тоже попался. Да, бумажка еще! Почти новый… трамвайный билет?! И черт его знает, что он, сволочь, в кармане делает. – Это, значит, того… Это надо бы, Коля, сообразить! – заторопился Синюков, одновременно решая в голове сразу три задачи. Во-первых, сколько брать, во-вторых, в чем нести. И в-третьих, по сколько капель разливать, чтобы себя не обидеть. – Ты посчитай, Коля, посчитай! – Посчитал я, и что? – прохрипел Николай. – Тут считай, не считай… Почти рупь на кармане у нас, туды его в лом! Рупь двенадцать, если уж точно. Живем! Нам бы гривенник, Вась: точно так на бутылку хватило б! Третье слово с конца вызвало у Синюкова небывалый прилив сил. Он даже потеть перестал, а уж про сухость во рту и говорить нечего. Исчезла сухость во рту, и ясной стала у Синюкова голова. Он точно вспомнил, где в этом доме гривенник можно найти. Да он же лично тот гривенник еще в июле под диваном видел! Стоп. В июле? А не апрель ли то был? А может, и апрель. Тогда еще соседка сбоку, и хрен как ее зовут, заходила по причине скандального Синюкова поведения. Вроде бы Синюков по ночам на всю мощь пылесос гонял, а также спички под ее стенкой жег. Может, так себе, просто на нервах хотел поиграть, а если вдруг всерьез стену подпалить хочет? Так в апреле или в июле? Июль это или апрель? Но если даже это и апрель, что тогда, извините, с ботинком делать? Он с июля лежит или с сентября? C июля. Ну, так вот, чего же тогда апрелю здесь делать?! Тут же месяц апрель Синюков от мыслей прогнал. И снова стал вспоминать все с самого начала. Так, июль. Что там было, в июле? Пиво, портвейн…И башмак. Сначала был у Николая на ноге, а потом вдруг взял – и потерялся. – Слышь, Коляша, ты че? – Да ниче! Нужно гривенник искать! – зарычал Николай, разом комкая и обрывая воспоминания. – Ты куда? – прохрипел Николай. – Да пойду, поищу… под диваном… – Лучше ищи! – Да уж ладно… – Ты лучше, лучше! Вот башмак Николая. А вот диван. Синюков начал медленно сгибаться пополам. Гнулся неравномерно, преимущественно в пояснице. Попытался засунуть голову под диван – не лезет голова! Ну да ладно, можно и так разглядеть. Гривенник, он и под диваном – гривенник. Посмотрел Синюков. На удачу пошарил рукой. Нагреб кучу окурков. Выбрал один, поприличней. – Ты там скоро? – торопил из кухни Николай. – Скоро, скоро. Почти нашел! – Ты какой размер носишь, Вася? Не сорок второй? – Сорок пятый. А что? – пошутил Синюков. – Ничего, – Николай, в свою очередь, выбрал окурок, закурил. – Нет, значит, гривенника? – Значит, нет. – Плохо, Ваня! Плохо! И точно, плохо стало тотчас же в квартире номер шесть. Так плохо, что даже шнурки на ботинке скукожились. Посидели, покурили. Повспоминали, какое нынче число. И снова принялись за старое: – Искать надо гривенник, искать! Искать, Вася, надо! – Да где ж найдешь его, Коль?! А, Коль? – Твоя квартира, не моя. Так что думай, хозяин. Думай! Хорошо сказать – думай! А как? И главное, чем? В голове то ли колокол загудел, то ли она не гудевшей треснула. И опять же, где думать? Здесь, в комнате? Климат не тот. Да еще этот башмак с правильной мысли сбивает. – Помню, я в сентябре… Нет, в июне за водкой ходил, – этаким календарем зашуршал Синюков. – Возвращаюсь, я помню, злющий как черт… – Обсчитали? – А то! На пятнадцать копеек, саббб-баки! Сеня, помню, тогда у меня ночевал. Стало быть, в феврале. Двадцать первого, помню, пришел. Прямо с утра. А двенадцатого ему плохо стало. – Как – двенадцатого? – не понял Николай. – Ты же говоришь, двадцать первого Сеня пришел? – Ну, пришел.Посидели. Потом спать легли. Снова встали… Вот три недели и прошло. А двенадцатого марта, помню, Сеня с утра меня бутылки послал сдавать, а я случайно одну в подъезде-то и уронил. Ох, и санитаров же тогда в подъезде было! – А Семен здесь причем? – Ну а как же без Семена? С Семена-то все и началось. Он ведь, знаешь, такой, Семен… Он же все бутылки помнит! А тут как звон услышал, так лицом побелел и упал, где стоял. Пришлось медицину вызывать. Это мне потом Кеша с четвертого этажа рассказывал. Воспоминание о четвертом этаже привело Николая в легкую дрожь. Он подумал, что ежели Кеша еще не переехал, то на четвертый этаж за гривенником надо идти. Ничего, что четвертый этаж. Не четырнадцатый. Доберемся! – Нет больше Кеши. Как в марте мы с ним пару дней погудели, так он прямо исчез, – словно бы угадав чужие мысли, ответил Синюков, и носом хлюпнул. – Может, помер уже, потому что и это может быть. Ну а если не помер, значит, в другой дом переехал. Другой дом – это плохо. Где бы найти этот дом? Надо выйти на улицу… А вдруг там снег по колено выпал? Николай подошел к окну, поплевал на стекло, протер его рукавом. И разглядел: трава на дворе! Зеленая. Бог ты мой! Значит, точно, сегодня июль. Во всяком случае, еще не осень. – А какое число? – Как – какое? Так гривенник же… Десятое! Все! Легко на душе стало у Николая, очень легко. Все он вспомнил и все просчитал, хоть сроду математикой не увлекался. Получилось: сегодня – десятое. А когда получка была? Вроде, третьего. Или четвертого? Значит, пятого. Точно! Литр водки, вина полкило да на закусь батон. А дальше, дальше? Ха! Так ведь в этот день он ботинки купил! И пошел обмывать. А точнее сказать, просто взял – и поехал. В трамвае. И ногу натер, это факт. Захотел подложить что-нибудь под правую пятку, и задумался. Если вдвое рублевку сложить – слишком жирно будет. А вот если трамвайный билет, то не хватит, пожалуй. Вот тогда-то он, Коля, под пятку гривенник и положил! Хотя ногу все равно потом стер. И потому здесь, в комнате, ботинок-то и скинул! Весь, как был, в ожидании чуда, проковылял Николай от окна к середине комнаты. Наклонился, поднял тот ботинок, заглянул ему внутрь… – Да ты другой башмак сними! – радостно сказал он. – Сними, сними! Два башмака – будет пара. Точно, точно! И рассмеялся вдруг Синюков. Малиновыми пятнами пошел, настолько вдруг ему стало хорошо. – Это ежели пара, так что? Непременно продавать? Каждой твари, вон, тоже, по паре… И тоже на рынок? Или вот о Платоне: путевый мужик! И выпить любил. Стакан цикуты нальет и… такое завернет! Не войдешь, говорит, ни хрена два раза в воду! Насчет воды Синюков помалкивал, а говорить тосты он не любил. Не любил, и все! С детства водилась за ним такая странность. Сидел, глотал Синюков из стакана, сколько нальют. И размышлял о сложности бытия и смысле жизни. |
|
|