Глава XIV

Вскоре после ухода Арсения из дома отца, туда привезли раненого Георгия Никитича. Увлеченный толпой к зданию тюрьмы, он явился бессильным свидетелем освобождения преступников, которому его именно присутствие придавало законную санкцию. Настроенная речами "освобожденных" и "освободителей", бунтовавшая толпа повела затем губернатора к другой тюрьме; в то же время, иная ватага, под предводительством архилиберальных профессоров, адвокатов и врачей, в большинстве евреев, носилась по полицейским участкам, выпуская задержанных мазуриков, громил и убийц.

Сгорая от стыда, князь пытался, в отчаянии, скрыться от этого сброда под прикрытие попавшейся навстречу воинской команды. Но, в это время, с крыш и из окон домов посыпался град выстрелов, а в губернатора была брошена даже бомба. Князь отделался контузией головы и ноги; а так как он упал без сознания, обливаясь кровью, то озверелая еврейская шайка сочла его мертвым и не препятствовала его уносу домой.

Рассеянные паникой слуги мало-помалу возвращались в дом и, когда доставили раненого, все стали искать княгиню. При этом обнаружена была ограбленная спальня, обобранная икона и мертвое тело еврея.

Прокофий, представившийся удивленным и пораженным, занялся только князем. Он распорядился отнести раненого в другое помещение, запер двери до особого распоряжения и сделал ему предварительную перевязку.

Вернемся теперь к Нине.

Пришла она в себя, когда карета остановилась перед домом Аронштейна. Енох высадил ее из экипажа и предложил ей руку; но она словно не заметила его и молча стала подниматься по роскошно убранной цветущими розами и померанцами лестнице, по обе стороны которой выстроились мелкие служащие банкирского дома. В приемной их ждали высшие служащие банка и еще какие-то господа, которых Нина не знала, тут же стоял и Лейзер Итцельзон, с сиявшей улыбкой на лице.

Мертвенно-бледная Нина шла молча, не отвечая на отвешиваемые поклоны, расточаемые поздравления и пожелания. Одинаково она не слышала, казалось, что Аронштейн представлял присутствующих своей жене. Наконец, подошел Лейзер, и Енох сказал:

- Ваш кузен, дорогая Нина, тоже приносит свои поздравления. Вам, наверно, будет приятно видеть близкого человека среди чужих.

Нина словно очнулась, вздрогнула и смерила этого "кузена" и "близкого человека" таким взглядом глубочайшего презрения, что тот сразу смешался. Но это смущение длилось всего мгновение, а затем Лейзер заговорил, хотя и с напускной, видимо, развязностью:

- Лили в отчаянии, что страшная мигрень помешала ей быть здесь со мной, но вполне присоединяется к моим поздравлениям. Позвольте добавить, дорогая кузина, что я невыразимо счастлив приветствовать вас, как супругу Евгения Даниловича. Во-первых, это было для меня приятным сюрпризом; а во-вторых, - наглядным доказательством, что с каждым днем тают неосновательные предрассудки, которые причиняют в жизни столько разногласий и горя, - добавил он, потирая руки.

После представления всех, один из присутствующих подошел к Аронштейну, и они перекинулись несколькими словами, но шепотом, после чего все прошли в японскую гостиную. Нина не села, а оперлась на кресло.

- Я не двинусь с места, пока сюда не явится мой отец и не решит мою участь, - с дрожью в голосе сказала она.

На лице нового Евгения Даниловича мелькнула презрительная усмешка.

- Напрасно вы так настойчивы, дорогая Нина. Вы забываете, что вашему отцу уже решать больше нечего. Только я, ваш законный супруг, один имею право давать вам приказания. Наконец, для нашей интимной беседы мы выберем как-нибудь вечерок, когда будем совсем одни; а пока я ограничусь следующим объяснением. С нынешнего утра мы живем под новым режимом - республикой, коей я выбран президентом, а господа, которых я вам представил, это - все новые сановники. Что же касается вашего отца, то отныне он - простой гражданин, как и все прочие. Но вы сами понимаете, какой опасности подвергается высший представитель свергнутого режима, и потому не благоразумно…

- Вы, может быть, убили его уже? - с трепетом перебила его Нина. - Нет такой подлости, на которую вы не были бы способны.

- Вашу удивительную дерзость я извиняю вашим волнением; но об этом - после. А теперь, к моему величайшему сожалению, я вынужден вас покинуть на короткое время. Обязанности, связанные с моим новым положением, требуют моего непременного присутствия в Думе для организации нового правительства и принятия некоторых неотложных мер. Вы можете удалиться пока в свои покои, а по моему возвращению мы отобедаем в обществе нескольких друзей, которых я пригласил отпраздновать с нами нашу свадьбу.

- Я уже сказала, кажется, вам, что не уйду отсюда, пока не увижу моего отца.

- Будь по-вашему, оставайтесь здесь, моя взбалмошная супруга. Он повернулся и вышел, а остальное общество еще раньше перешло, из деликатности, в другую комнату. Но Аронштейн тотчас же вернулся с двумя, вооруженными браунингами, молодыми евреями, которых и поставил у дверей.

- Сегодня день беспорядков, а потому возможно, что реакционеры рискнут произвести нападение на мой дом. Вот эти господа и побудут здесь до моего возвращения, чтобы обезопасить вас, - сказал он.

Не получив ответа, он вышел, а Нина упала в кресло. На обоих стороживших ее иудеев она не обращала внимания.

Только теперь, успокоившись отчасти, она обдумала происшедшее с его последствиями и, в безумном отчаянии, опустила голову на руки. Как этот негодяй ловко рассчитал, что у нее не хватит мужества видеть убийство отца. Да и спасла ли еще она князя своим самопожертвованием? Быть может, он уже убит? Зачем он им, когда она уже связана? Но жив ли ее отец или нет, а Енох ошибся в расчетах. Она сегодня же умрет. Смерть в тысячу раз лучше, чем принадлежать этому отвратительному, внушавшему ей ужас и гадливость человеку, который глумился над всяким людским чувством и разбил ее будущее счастье.

С щемящей болью в сердце думала она о женихе. Кирилл Павлович не станет молчать, конечно; он попытается освободить ее, но евреи его убьют, чтобы от него отделаться.

Время летело, пока эти размышления, планы и решения толпились в ее голове. Она не двигалась и неподвижно сидела в кресле.

Прошло более двух часов, пока, наконец, явился Аронштейн. Он был взволнован и озабочен.

- Пойдемте. Сейчас подают обед, - сказал он.

- Где мой отец? Известили ли его, где я нахожусь? - не трогаясь с места, сказала Нина.

- Ваш отец возвратился домой и непременно будет здесь. Но дайте же ему хоть отдохнуть немножко после взволновавшей его, несомненно, прогулки.

И он презрительно ухмыльнулся.

- Впрочем, - продолжал он, - его приезд не может изменить совершившегося факта. Наш брак - законен, ваши бумаги в полном порядке, вы расписались сами в книге, а жизнь ваших близких служит мне ручательством, что вы подтвердите в присутствии князя добровольное согласие стать моей женой. Теперь, прошу вас идти без скандала, момент для ломаний совсем не подходящий, - закончил он, хмуря брови и заставляя ее встать.

Нина сознавала свое бессилие и понимала, что рискует нарваться на оскорбление; кроме того, она рассчитывала припрятать нож во время обеда. Поэтому она беспрекословно встала и вышла вслед за Аронштейном в залитую светом столовую.

Накрытый человек на двадцать стол ломился под тяжестью массивного серебра и драгоценного хрусталя; вся скатерть была усеяна ветками роз и померанцев. На длинном столе, поодаль, была поставлена закуска, около которой столпились гости, состоявшие главным образом из членов "нового правительства", нескольких адвокатов, врачей и двух профессоров.

Шел громкий разговор, и адвокат Гольдштейн рассказывал, что процессия рабочих с революционными песнями обходит город.

- С красными знаменами и полицией во главе, - со смехом закончил рассказчик.

- Прекрасно, прекрасно, - заметил один из профессоров. - Но мне упоминали про другую процессию, черносотенную, - с трехцветными тряпками. Говорят даже, что толпа довольно многочисленна и состоит из прибывших на базар и оставшихся в городе мужиков, чернорабочих и всякой иной швали. Все это крайне "патриотически" настроено и возбуждено, по милости какого-то отставного изувеченного солдата и приказчика из мясной лавки, мечущих гром и молнии против освободителей и, разумеется, главным образом, против несчастных евреев, этих вечных козлов отпущения и жертв провокаций сверженного правительства.

- Мне уже докладывали об этой процессии и о тех негодяях, которые стараются возбудить народ против нас и правительства. Я даже послал за Боявским, чтобы отдать ему на этот счет надлежащие приказания, - сказал Аронштейн.

В эту минуту в дверях показался полицеймейстер. С медвяной улыбкой на лице и угодливо изогнув спину, торопливыми шажками спешил он к Аронштейну и отвесил глубокий поклон. Невыразимое отвращение поднялось в душе Нины при виде этого предателя, с собачьей угодливостью пресмыкавшегося перед шайкой нагло торжествующих убийц.

Всего разговора она не могла расслышать, потому что говорили они тихо; тем не менее, до ее слуха все-таки долетели милостивые слова нового президента республики:

- Я сохранил за вами место, Боявский, но возлагаю на вас ответственность, если черносотенная шайка учинит в городе беспорядок. Тотчас же схватите негодяев-подстрекателей и повесьте их на первом фонаре. Предупредите также начальников войсковых частей, чтобы разогнали грабителей кавалерией. А горожанам, которым будет грозить опасность, я даю разрешение защищаться с оружием в руках.

Ответ полицеймейстера Нина недослышала, потому что тот заговорил шепотом, кинув в ее сторону многозначительный взгляд. Затем он подошел к ней с поклоном и пробормотал поздравление, но Нина отвернулась, сделав вид, что его не видит, и смущенный Боявский поспешно ретировался.

- Ваше поведение выходит из границ дозволенного, и мое терпение начинает истощаться, - прошипел Аронштейн на ухо Нине, когда они садились потом за стол.

Едва были убраны со стола суп и пирожки, которым присутствовавшие, исключая Нину, отдали должную честь, как с улицы донесся гул, сперва глухой, а затем становившийся все громче. По всей вероятности то двигалась и гудела, как море, огромная толпа народа.

- Должно быть это идет процессия приветствовать нашего президента, - радостно заметил кто-то из гостей.

Но в этот миг послышалось пение тысячеголосого, стройного и величественного хора, и отчетливо донеслись слова гимна:

…Царствуй на страх врагам, Царь православный!…

- Проклятые, - завопили несколько сидевших за столом и, повскакав с мест, бросились на балкон.

Большинство гостей последовало за ними, а некоторые из наиболее наглых и горячих стали стрелять в процессию. В толпе оказались раненые, и одна из пуль пробила портрет Государя, несомый впереди крестьянами.

Произошло замешательство, и улица вмиг оказалась запруженной народом. Из толпы раздались крики:

- Смерть жидам!.. Предатели!.. От этих кровопийц, христопродавцев и стреляли в нас!..

И, вслед за сим, огромный пущенный с улицы камень влетал в окно, повредив люстру, и ударился в хрустальную вазу, которую и разбил вдребезги, так что осколки дождем разлетелись во все стороны. Но этот треск заглушен был яростным ревом толпы, которая бомбардировала камнями окна по фасаду и ринулась на дом, а шум и крики штурмовавших слышны были уже на лестнице.

При столь неожиданной перемене декорации, неустрашимые стрелки в народ убежали с балкона в столовую и метались во все стороны, ища выхода. В этой суматохе сам Аронштейн был затолкан и оттерт от жены своими храбрыми приятелями, а Нина воспользовалась замешательством и тоже убежала в смежную комнату, оказавшуюся библиотекой.

Все стены были уставлены высокими резными шкафами, и Нина забилась между одним из шкафов и изразцовой печью. Сняв с шеи образок Николая Чудотворца, доставшийся ей еще от бабушки, она прижала его к устам, моля о покровительстве и защите. И великий угодник Божий внял как будто ее мольбе и оградил ее своей рукой. В библиотеке было пусто, и нападавшие, которые вели ожесточенный бой в соседних комнатам, про нее забыли словно.

Сначала Нина слышала страшный шум вперемешку с выстрелами и пронзительными криками; потом раздался звон разбиваемой посуды, а затем уже издали, как будто с улицы, стал доноситься глухой грохот. Это должно быть разбивали и кидали в окна мебель и обстановку.

Наконец, после некоторого времени, казавшегося Нине вечностью, шум в доме стал как будто стихать, послышались снова выстрелы и топот лошадей, а затем все стихло.

Нина решила, что настала удобная минута попытаться бежать и добраться до дому, как вдруг услышала тревожные оклики:

- Нина!.. Нина!

- Сюда! Я здесь, - крикнула она в ответ, узнав голос Алябьева. И минуту спустя он вбежал в комнату, а Нина с рыданьями бросилась в его объятия.

- Спасите!… Освободите меня! Не то я умру, а не буду принадлежать этому чудовищу, заманившему меня в подлую западню.

- Так это правда? Но об этом после, а теперь надо прежде всего выбраться отсюда, где страшный разгром и все завалено трупами; я чуть было не споткнулся об одного, когда бежал сюда. А где же эта паршивая собака, Аронштейн?

- В ту минуту, как толпа ворвалась сюда, я спряталась и положительно не знаю, куда он девался.

Разглядев в сумерках электрический провод, Кирилл Павлович сыскал кнопку, и комната озарилась ярким светом. В самых дверях лежало человеческое тело.

- Это он. - крикнула Нина, прижимаясь к жениху. Действительно, в луже крови лежал распростертый Аронштейн. Видел ли он, что Нина скрылась в библиотеку или его безотчетно влекла сюда страсть, но кончина его сопровождалась, видимо, борьбой. Платье на нем было в лохмотьях, галстук сорван и на груди виднелась громадная рана, а кровь залила рубашку и ковер.

- Он мертв. Судьба смилостивилась над вами, дорогая, и разрубила вопрос. Вы - свободны!

- Слава тебе. Господи, - прошептала она с облегчением, закрывая глаза и отворачиваясь. Но вдруг она вздрогнула.

- Послушайте, а папа жив? Боже мой! При всех этих ужасах, я даже забыла спросить вас про него.

- Князь у себя, и я его видел. У него контужена голова и ранена нога, но жизнь, к счастью, вне опасности. А вот у меня другая грустная весть для вас, бедная Нина… ранен Арсений и настолько опасно, что почти нет надежды его спасти…

Видя, что она зашаталась и зарыдала, Алябьев нежно обнял ее и поцеловал.

- Мужайтесь, милая! Что бы ни случилось, нам остается благодарить Бога… А теперь идем домой, у меня и экипаж готов в соседней улице. Ваш отец очень о вас беспокоится. Только как же вы поедете без верхнего платья? Постойте, я схожу и поищу что-нибудь.

- Нет, нет! Я ни за что не хочу оставаться здесь с трупом, - сказала Нина, схватывая его за руку.

Занятые разговором, никто из них не заметил, что Енох зашевелился, а затем, уцепившись за плюшевую портьеру, приподнялся и сел. Выпучив глаза, он пристально смотрел на них, а по лицу его разлилось дьявольское бешенство и ненависть; но Енох молчал, потому что судорога сдавила горло, и он не был в состоянии произнести ни звука. В умиравшем теле жили еще дикая страсть и упорная воля, воодушевлявшая его. Подавив жестокую боль, раздиравшую его грудь при малейшем движении, Енох медленно, как змея пополз к резному шкафчику и с усилием нажал скрытую пружину, открывавшую дверцу. Внутри хранилось с десяток бомб разной величины, и он коченевшей, окровавленной рукой уже силился достать хоть одну, чтобы швырнуть, а не то докатить ее до влюбленных. Но в эту минуту Нина заметила движение Аронштейна и по его злобному, ненавистному, устремленному на них взгляду догадалась о его намерении.

- Смотрите, - успела она испуганно крикнуть. Алябьев мгновенно обернулся, выхватил револьвер и выстрелил. Аронштейн покачнулся и шлепнулся на пол. Еще секунда, и он привел бы в исполнение свой дьявольский умысел… Кирилл Павлович дышал с трудом и был бледен. Подойдя к трупу, он нагнулся и тщательно осмотрел тело.

- На этот раз расчет с ним действительно кончен, - сказал он, отирая лоб. - А теперь надо скорее ехать; здесь на каждом шагу сторожит смерть. Черт их знает, какой тут еще припасен у них арсенал. Необходимо дать знать полиции, чтобы во избежании взрыва поставили часовых, оцепили дом и произвели, обыск.

И они поспешно пошли к выходу через залы, всего за несколько часов перед тем блестяще и роскошно убранные.

Громадные разбитые зеркала, сорванные люстры и драпировки, растоптанные безделушки и осколки посуды свидетельствовали о пронесшейся буре гнева народного. Японская гостиная была совершенно разгромлена и пуста; а под окнами, на улице, валялись обломки драгоценных ваз, лакированной, роскошно инкрустированной мебели, вперемежку с исковерканными остатками рояля, изодранными клочьями белья и распоротыми подушками.

В прихожей, в низу лестницы, тоже были трупы, из которых несколько принадлежало "погромщикам", - мужикам и рабочим, - а среди них, у самых дверей, лежал на спине какой-то щеголеватый господин с лицом в крови.

Алябьев поглядел на него и отшатнулся.

- Боже мой! Да никак это - Итцельзон?

- Ну, если он действительно убит, то несчастная Лили, значит, тоже свободна, - ответила Нина. Кирилл Павлович еще раз нагнулся над трупом и осмотрел его.

- Его камнем хватили по голове, но запекшаяся кровь не позволяет разглядеть рану. Судя по тому, что тело окоченело, можно предположить, что смерть была мгновенною, - проговорил он и повел Нину к выходу.

На улице ему пришлось на руках перенести невесту через валявшиеся обломки и кучи мусору, а затем они добежали до экипажа Алябьева и полетели в губернаторский дом.