"Наблюдая за англичанами." - читать интересную книгу автора (Фокс Кейт)

МЕТОД «ВКЛЮЧЕННОГО НАБЛЮДЕНИЯ» И ЕГО ИЗДЕРЖКИ

В арсенале антропологов есть исследовательский метод под названием «включенное наблюдение»; этот метод предусматривает участие в жизни и культуре людей, являющихся объектом изучения, с целью получения верного представления об их обычаях и поведении, и одновременно наблюдение за ними со стороны, с позиции объективного исследователя. К сожалению, это только теория. Применение на практике данного метода порой больше напоминает детскую игру, когда вы пытаетесь одновременно шлепать себя по голове и потирать свой живот. Пожалуй, не стоит удивляться тому, что антропологи часто страдают приступами «нарушения аналитического восприятия»; это выражается в неспособности абстрагироваться от происходящего в среде исследования потому, что ученые слишком глубоко внедряются в данную культурную среду. Наиболее известный представитель такой этнографии идеализированного толка, разумеется, Маргарет Мид*, но была еще и Элизабет Маршалл Томас, автор книги «Безвредные люди», посвященной племени, которое, как оказалось, по статистике убийств опережало Чикаго.

– ----------------------

* Мид, Маргарет (1901-1978) – американский антрополог и этнограф, автор монографии «Совершеннолетие в Самоа» (1928)

Среди антропологов не затихают жаркие споры по поводу метода «включенного наблюдения» и роли «включенного» наблюдателя. В своей последней книге «Племя любителей скачек» («The racing tribe») эту тенденцию я подвергла осмеянию, языком душеспасительных бесед изобразив проблему как непрерывную борьбу между своими двумя «я»: Участником и Наблюдателем. Я описала злые перепалки, в которые вступали эти два моих внутренних голоса всякий раз, когда назревал конфликт между моими «я» в роли почетного члена «племени» и в качестве беспристрастного ученого. (Если учесть, что диспуты на данную тему обычно ведутся весьма серьезным тоном, мои непочтительные высказывания можно возвести в ранг ереси, поэтому я была немало удивлена и даже почему-то раздражена, когда получила письмо от преподавателя университета, сообщавшего, что он по моей книге «Племя любителей скачек» обучает студентов методу «включенного наблюдения». Вот и получается: вы из кожи вон лезете, пытаясь выглядеть инакомыслящим бунтарем, а ваш труд превращают в учебник.)

Более типичная практика – по крайней мере, сейчас это модная тенденция – хотя бы одну главу книги или докторской диссертации, над которыми вы работаете, посвятить подробному обсуждению – с элементами самобичевания и терзаний – трудностей этического и методологического характера, возникающими в процессе «включенного наблюдения». Несмотря на то что данный метод призван помочь ученому осмыслить культуру того или иного социума с точки зрения ее «коренного жителя», вы, тем не менее, обязаны добрых три страницы объяснять, что из-за вашего подсознательного этноцентризма* и целого ряда разных культурных барьеров это сделать фактически невозможно.

– -----------------------

* Этноцентризм – восприятие этносом социальных реалий мира через призму своих социокультурных ценностей; национальное или расовое чванство, предубеждения о превосходстве ценностей, традиций, образцов поведения представителей своей этнической группы по отношению к другим этносам.

Потом следует – это в порядке вещей – поставить под вопрос саму нравственную подоплеку «включенного наблюдения» и, в идеале, выразить серьезные сомнения относительно пригодности современной западной «науки» как средства постижения чего бы то ни было вообще.

Здесь несведущий читатель резонно мог бы подумать, зачем же в таком случае мы продолжаем использовать метод исследования, который если и не аморален, то ненадежен, а возможно, характеризуется и тем, и другим. Я и сама так думала, пока не сообразила, что все эти скорбные перечисления пороков и изъянов метода «включенного наблюдения» – это своего рода заклинание, обрядовая песнь сродни тем, что являются частью очаровательных ритуалов некоторых племен Америки: туземцы, прежде чем отправиться на охоту или срубить дерево, сначала непременно исполняют покаянные куплеты, чтобы умилостивить духов животных, которых они намерены убить, или деревьев, которые они собрались повалить. В менее снисходительной интерпретации ритуал самоуничижения антропологов рассматривается как хитрая попытка отвести от себя критику путем упреждающего признания своих слабостей и недостатков. Так, например, поступает эгоистичный и невнимательный любовник, постоянно твердящий: «Ох, какой же я эгоист, свинья, да и только. Не пойму, как ты еще меня терпишь». Расчет делается на то, что в представлении рядового читателя подобное осознание и открытое признание своих ошибок – это фактически добродетель.

Но, каковы бы ни были мотивы, которыми сознательно или неосознанно руководствуются антропологи, глава, посвященная проблемам «включенного» наблюдателя, всегда оказывается нудной и утомительной для читателя. Поэтому я воздержусь от покаянных речей, несмотря на возможные выгоды, и просто скажу: да, «включенное наблюдение» имеет определенные ограничения, и все же это довольно неудобное сочетание участия и отстраненности – на сегодняшний день лучший метод для исследования различных аспектов человеческой культуры, а значит, нам придется им воспользоваться.

Хорошо, плохо, неудобно

В моем случае проблемы, связанные с элементом участия, в некоторой степени можно исключить, поскольку я исследую аспекты культуры народа, к которому сама принадлежу. Англичан я избрала темой своего исследования вовсе не потому, что наше общество более интересно, чем другие культуры. Просто я чисто по-обывательски питаю отвращение к грязи, дизентерии, смертоносным насекомым, мерзкой пище и примитивным санитарным условиям, характерным для живущих в мазанках «родовых» обществ, которые изучают мои менее брезгливые коллеги.

В суровом мире этнографии мое увиливание от дискомфорта и непонятное для многих желание заниматься исключительно культурами с устроенным бытом расцениваются как слабость, поэтому я с некоторых пор и до недавнего времени, пытаясь хотя бы немного реабилитировать себя в глазах коллег, изучала менее здоровые стороны жизни англичан: проводила исследования в шумных пабах, ночных клубах с сомнительной репутацией, захудалых ломбардах и прочих подобных заведениях. Тем не менее, посвятив несколько лет исследованию примеров агрессии, беспорядка, насилия, преступлений и прочих аномалий, которые, как правило, наблюдаются в самых неподходящих местах в самое неподходящее время, я, похоже, так и не заслужила уважения этнографов, специализирующихся на глиняных хижинах и привыкших к более тяжелым условиям труда.

Таким образом, благополучно провалив вступительный экзамен на испытание полевыми работами, я решила обратить свое внимание на предмет, который по-настоящему меня интересует, а именно на причины хорошего поведения. Эту увлекательнейшую область исследования социологи почему-то почти полностью игнорируют. За исключением некоторых видных ученых², социологи в большинстве своем одержимы аномалиями, а не желательными нормами, и всю свою энергию направляют на исследование причин поведения, недопустимого в цивилизованном обществе, а не такого, что достойно поощрения.

– ----------------------

² Речь идет о таких деятелях науки, как ученый в области социальной психологии Майкл Аргайл, избравший предметом своего исследования счастье, и антрополог Лайонел Тайгер, автор трудов об оптимизме и удовольствии (читает курс «Антропология игр и развлечений»).

Питер Марш, с которым мы вместе возглавляем Исследовательский центр социологических проблем (ИЦСП), как и я, разочарован и обеспокоен тем, что социология держит курс на однобокую ориентацию, поэтому мы решили сосредоточиться на изучении позитивных аспектов социального взаимодействия*.

– --------------------

* Социальное взаимодействие – система взаимообусловленных социальных действий, при которой действия индивида являются одновременно причиной и следствием ответных действий других социальных субъектов; существует между индивидами или социальными группами.

Эта новая цель освободила нас от необходимости посещать опасные пабы, и мы стали проводить время в их безопасных аналогах (тем более что последние гораздо легче найти, поскольку в большинстве пивных баров царит атмосфера дружелюбия и благополучия). Вместо того чтобы расспрашивать работающих в магазинах охранников и детективов о ворах и вандалах, мы теперь наблюдали, как делают покупки рядовые законопослушные граждане. В ночные клубы мы стали ходить, чтобы изучать формы флирта, а не смотреть на драки. Заметив, как необычайно приветливы и обходительны в общении друг с другом зрители на ипподромах, я немедленно приступила к выявлению факторов (на этот проект ушло три года), обуславливающих хорошее поведение любителей скачек. Мы также проводили исследования на темы праздников, общения в киберпространстве, летних каникул, смущения, корпоративного гостеприимства, водителей автобусов, рискованных поступков, «Лондонского марафона»*, секса, общения по мобильным телефонам и взаимосвязи между чаепитием и желанием что-то смастерить своими руками (последнее касается таких животрепещущих для общества вопросов, как «сколько чашек чая должен выпить среднестатистический англичанин, чтобы у него возникло желание сколотить полку?»).

– ---------------------

* «Лондонский марафон» – массовый субсидируемый марафон, устраивается с 1981 г. ежегодно в благотворительных целях на улицах Лондона; дистанция бега 26 миль (42 км) соответствует дистанции марафонского бега на Олимпийских играх.

Последние двенадцать лет я примерно в равной степени посвящала свое время изучению проблемных аспектов английского общества и его более привлекательных, позитивных элементов (а также проводила сравнительный анализ показателей различных культур в других частях света) и, пожалуй, могу смело утверждать, что к работе над данной книгой я приступила, имея определенное преимущество – относительно широкое представление о природе общества в целом.

Моя семья и другие лабораторные крысы

Статус «аборигена» несколько облегчает мне исполнение роли участника в задаче участия-наблюдения, но в таком случае на что можно рассчитывать в отношении второй составляющей – наблюдения? Удастся ли мне должным образом абстрагироваться и оценивать родную культуру с позиции объективного ученого?

Этот вопрос беспокоил меня недолго, так как друзья, родные, коллеги, издатели, агенты и многие другие постоянно напоминали мне, что я, в конце концов, более десяти лет скрупулезно анализировала поведение своих земляков – причем с бесстрастностью, указывали они, ученого в белом халате, пинцетом перебирающего клетки в чашке Петри. Родные также добавляли, что мой отец – Робин Фокс, гораздо более выдающийся антрополог, чем я, – готовил меня для этой роли с пеленок. Если большинство детей дни младенчества проводят в коляске или в кроватке, глядя в потолок или на подвешенные игрушки, то меня привязывали в вертикальном положении в индейской люльке*, которую ставили в удобных для наблюдения местах, так чтобы я могла обозревать весь дом и изучать типичные формы поведения семьи английского ученого.

– -----------------

* Индейская люлька – закрепляется на доске, часто расписана узорами, распространена у многих племен, главным образом.

Отец также был для меня образцом научной беспристрастности. Когда мама сообщила ему, что беременна мной, их первым ребенком, он тут же стал просить разрешение принести в дом маленького шимпанзе и в качестве эксперимента воспитывать нас вместе – чтобы сравнить, как развиваются обезьяна и человек. Мама категорически отвергла его идею и много лет спустя пересказала мне тот случай – как пример эксцентричного и нерадивого отношения отца к своим родительским обязанностям. Я не уловила морали ее рассказа и воскликнула: «А что, прекрасная идея. Наверно, это было бы здорово!» На что мама, уже не в первый раз, заявила: «Ты такая же, как твой чертов папочка». И я опять неверно истолковала ее слова, сочтя их за комплимент.

ПОВЕРЬ МНЕ, ВЕДЬ Я – АНТРОПОЛОГ

К тому времени, как мы покинули Англию и мне пришлось получать беспорядочное образование в разных школах Америки, Ирландии и Франции, отец уже мужественно справился с разочарованием относительно несостоявшегося эксперимента с шимпанзе и принялся учить меня этнографии. Мне было всего пять лет, но он великодушно смотрел сквозь пальцы на этот маленький недостаток. Пусть я в росте уступала остальным его студентам, но это не помешало мне усваивать каноны этнографической исследовательской методологии. Одним из важнейших был, как я узнала, принцип поиска правил. Когда мы начинали внедряться в какую-то незнакомую культурную среду, я должна была выявлять закономерности и сообразующиеся с ними модели поведения местных жителей и на их основе пытаться установить скрытые правила – обычаи или совокупность понятий, обуславливающие эти модели поведения.

В конечном итоге эта охота за правилами превращается в почти неосознанный процесс – в рефлекс или, как говорят некоторые многострадальные коллеги, в патологическую одержимость. Например, два года назад мой жених Генри повез меня в гости к друзьям, проживающим в Польше. Поскольку мы ехали на английской машине, я, пассажирка, как он считал, должна была предупреждать его, когда можно идти на обгон. Не прошло и двадцати минут после того, как мы пересекли польскую границу, а я уже начала говорить: «Да, давай, можно», – даже когда по дороге с двухрядным движением нам навстречу двигались автомобили.

Пару раз поспешно нажав на тормоза, Генри засомневался в моей способности верно оценивать ситуацию на дороге. «Ты что делаешь? Какое, к черту, «можно»?! Не видела, что ли, тот большой грузовик?» «Видела, – ответила я, – но ведь здесь, в Польше, правила другие. По всей вероятности, существует негласная договоренность при необходимости использовать дорогу с двумя полосами движения как трехрядную. Поэтому, если бы ты пошел на обгон, водители едущей впереди машины и той, что движется навстречу, прижались бы к краю дороги, уступая тебе место».

Генри вежливо поинтересовался, откуда у меня такая уверенность, принимая во внимание, что в Польше я нахожусь впервые, причем всего полчаса. Я объяснила, что наблюдала за польскими водителями, а они явно следовали этому правилу. Мой ответ был встречен скептически, что, впрочем, не удивительно. «Поверь мне, ведь я – антрополог», – добавила я, но и эти мои слова ждала та же реакция, и прошло некоторое время, прежде чем Генри согласился проверить мою теорию. Когда, по моему настоянию, он все же решился пойти на обгон, автомобили расступились, словно Красное море, освобождая для нас «третью полосу». Позже наш приятель-поляк, к которому мы ехали в гости, подтвердил, что и впрямь существует некий неписаный кодекс поведения автомобилистов, согласно которому необходимо уступать дорогу идущему на обгон.

Правда, чувство торжества во мне несколько угасло, когда сестра приятеля заметила, что ее соотечественники также слывут бесшабашными лихачами. Очевидно, будь я более наблюдательна, то наверняка увидела бы по обочинам дорог кресты с возложенными к их основанию цветами – так родственники погибших в автомобильных катастрофах приносят дань памяти своим несчастным близким. Генри великодушно воздержался от комментария относительно доверия к антропологам, но спросил, почему я не могу довольствоваться просто наблюдением и анализом польских обычаев, почему непременно должна включиться в игру по новым для меня правилам, рискуя собственной жизнью, да и его жизнью тоже.

Я объяснила, что эта потребность – отчасти результат науськиваний одной их моих внутренних ипостасей: Участника, и вместе с тем указала, что в моем кажущемся безумии присутствует определенная методология. Выявив некую закономерность или модель в поведении местных жителей и ориентировочно установив определяющее их поступки негласное правило, этнограф с помощью разных «тестов» может подтвердить существование такого правила. Можно рассказать репрезентативной группе местных жителей о своих наблюдениях относительно моделей их поведения и спросить, верно ли вами идентифицировано правило, обычай или принцип, обуславливающие эти модели. Можно нарушить (гипотетическое) правило и посмотреть, какая будет реакция: выкажет ли кто-то признаки неодобрения или даже применит «санкции». Иногда, как в случае с «третьей полосой» в Польше, можно «протестировать» правило, подчинившись ему, а после посмотреть, будете ли вы «вознаграждены» за это.

СКУЧНО, НО ВАЖНО

Данная книга написана не для социологов, а скорее для тех не поддающихся определению существ, которых издатели раньше называли образованными дилетантами. Я использую ненаучный подход, но это не значит, что я вправе неясно выражать свои мысли, излагать их небрежным языком или не давать определений терминам. Это – книга о «правилах» английской самобытности, и я не могу просто заявить, что нам всем известно значение слова «правило», не сделав попытки объяснить, что я имею в виду, употребляя данный термин.

Концепции правила я даю довольно широкое толкование, руководствуясь четырьмя определениями, представленными в «Оксфордском словаре английского языка» («Oxford English Dictionary»), а именно:

· принцип, установление или максима, регулирующие поведение индивида;

· критерий распознавания или оценки, мерило, показатель, мера;

· образец (человек или вещь), стандарт;

· факт или констатация факта, который имеет силу; нормальное или обычное положение вещей.

Таким образом, стоящая передо мной задача по выявлению правил английской самобытности не ограничивается поиском неких особых норм поведения. Моя цель – установить правила в более широком понимании стандартов, норм, идеалов, руководящих принципов и «фактов» «нормального или типичного» поведения англичан.

Это последнее – значение «правила», которое мы вкладываем в данное слово, когда говорим: «Как правило, англичане имеют качество Х (или предпочитают Y, или не любят Z». Используя термин «правило» в данном смысле, мы не имеем в виду – и это важное замечание, – что все англичане всегда или неизменно демонстрируют особенность, о которой идет речь. Мы лишь подразумеваем, что эта особенность или манера поведения типичны или ярко выражены и потому примечательны и показательны. По сути, любое общественное правило, какое бы определение мы ему ни давали, тем и отличается, что его можно нарушить. Правила поведения (или нормы, или принципы) такого рода – не то что научные или математические законы, установления должного порядка вещей. Они по определению условны. Например, если б было абсолютно невозможно, немыслимо пройти или сделать что-то без очереди, тогда не возникло бы необходимости в законе, запрещающем лезть без очереди³.

– -------------------

³ На самом деле, существуют правила, запрещающие формы поведения, которые хоть и возможны в принципе, тем не менее являются редким исключением и даже считаются неестественными (см. книгу Робина Фокса о табу на кровосмешение), – случаи, когда фактическое «так не делается» возводится в ранг официального запрета «так нельзя» (вопреки заявлениям философов, утверждающим, что логически невозможно вывести форму долженствования из глагола в настоящем времени). Однако это по большей части всеобщие правила, а не специфические, присущие какой-то конкретной культуре, – а в данной книге мы рассматриваем главным образом последние.

Говоря о неписаных правилах английской самобытности, я вовсе не подразумеваю, что этим правилам подчиняются все члены английского общества или что мы не найдем каких-то исключений или отклонений. Это было бы смешно. Я лишь утверждаю, что это относительно «типичные и традиционные» правила, по которым можно судить о характере нации в целом.

Зачастую исключения и отклонения помогают «доказать», так сказать, «протестировать» правило – в том смысле, что реакция на отклонение – та или иная степень удивления или гнева – указывает на его значимость и «нормальность» поведения, которое оно предписывает. Многие ученые мужи, преждевременно похоронившие английскую самобытность, допускают грубейшую ошибку, в качестве причины ее смерти называя нарушения традиционных установлений (как то: неспортивное поведение футболиста или игрока в крикет). При этом они игнорируют реакцию народа на такие нарушения, свидетельствующую о том, что англичане считают эти отступления от правил аномальными, неприемлемыми и неанглийскими явлениями.

ПРИРОДА КУЛЬТУРЫ

В своем исследовании, посвященном национальным особенностям англичан, я буду делать упор на правила, поскольку считаю, что на основе правил проще выстроить систему «грамматики» английской самобытности. Но, учитывая, что термин «правило» я намерена использовать в очень широком смысле, поиск правил неизбежно повлечег за собой попытку понять и охарактеризовать английскую культуру – еще один термин, требующий определения. Под понятием «культура» я подразумеваю совокупность моделей поведения, традиций, образа жизни, идей, верований и ценностей той или иной социальной группы.

Это ни в коем случае не означает, что я рассматриваю английскую культуру как гомогенный организм и не ожидаю, что обнаружу какие-либо отступления от типичных моделей поведения, традиций, верований и т. д., равно как не предполагаю, что «законы английской самобытности» исповедует все общество в целом. Как и в случае с правилами, в рамках английской культуры я ожидаю найти множество вариантов и разновидностей типичных форм, но при этом надеюсь обнаружить некое ядро – совокупность скрытых базовых моделей, которые помогут нам охарактеризовать черты английской самобытности.

В то же время я понимаю, что существует опасность «этнографического камуфляжа» – неспособность увидеть сходство между культурой Англии и культурами других народов. Стремясь дать определение «национальному характеру», можно зациклиться на поиске отличительных черт какой-то отдельно взятой культуры и забыть, что все мы – представители одной породы⁴.

– -----------------------

⁴ Хотя недавно я прочитала весьма занимательную книгу под названием «Англичане: разве они люди?» («The English: Are They Human?»; опубликована в 1931 г.). Вопрос, как вы понимаете, риторический. Автор (Д. Д. Ренье) «пришел к заключению, что мир населяют два вида человеческих существ: люди и англичане».

К счастью, несколько выдающихся антропологов составили для нас перечни «общекультурных универсалий», – обычаев, традиций, верований и т. д., присущих всем человеческим обществам, – которые должны помочь мне избежать такого риска. Нет единого мнения относительно того, какие именно обычаи и т. д. должны быть включены в данную категорию (хотя, с другой стороны, разве ученым когда-нибудь удавалось прийти к согласию по какому-либо вопросу?)⁵.

– ---------------------

⁵Также существуют огромные разногласия относительно того, стоит ли рассматривать эти «универсалии» как неотъемлемые характеристики природы человека, но я не стану рассуждать на эту тему по той причине, что она не имеет прямого отношения к нашей дискуссии об английской самобытности. Лично я считаю – как бы ни расценивали мое мнение, -что все споры на тему «Природа -воспитание» – довольно бессмысленное занятие, в которое мы вовлечены потому, как указал Леви-Стросс (р. 1908; французский социолог, один из основателей структурной антропологии. – Пер.), что человек предпочитает мыслить категориями бинарных оппозиций (черное – белое, левое – правое, мужчина – женщина, они – мы, природа – культура и т. д.). Почему мы так мыслим? Этот вопрос остается открытым, но такое бинарное мышление превалирует во всех институтах общества, в том числе и в среде ученых, любящих поспорить на званых обедах, как и представители «болтливого» класса (политико-журналистская братия. – Пер.).

Например, Робин Фокс приводит следующий список:

«Законы о собственности; отношение к инцесту и браку; традиционные табу и случаи отмены запретов; методы разрешения споров с наименьшим кровопролитием; верования относительно сверхъестественного и связанные с ними ритуалы; система социального статуса и методы его обозначения; обряды посвящения молодых мужчин; ритуалы ухаживания и связанный с этим обычай дарить женщинам украшения; культура символической нательной росписи; определенные виды деятельности, доступные только мужчинам; азартные игры; изготовление инструментов и оружия; мифы и легенды; танцевальное искусство; адюльтер и, в различных дозах, убийства, самоубийства, гомосексуализм, шизофрения, психозы и неврозы, а также различные лекари, наживающиеся на болезнях или исцеляющие больных, – как на это посмотреть».

Джордж Питер Мердок представляет более длинный и подробный перечень универсалий⁶ – в удобном алфавитном порядке, но в менее забавных выражениях:

«Возрастная классификация; атлетика; нательные украшения; календарь; прививание навыков гигиены; организация общества: кулинария; совместный труд; космология; ухаживание; танцы; декоративное искусство; гадание; разделение труда; толкование снов; образование; эсхатология; этика; этнобиология; этикет; лечение внушением и молитвами; семья; праздники; добывание огня; фольклор; табу в еде; погребальные обряды; игры; жесты; подношение подарков; правительство; приветствия; прически; гостеприимство; гигиена; табу на кровосмешение; законы наследования; шутки; родственные группы; система родственных отношений; язык; законодательство; суеверия; связанные с опасностью неудачи; магия; супружество; время приема пищи; медицина; стыдливость в отношении отправления естественных нужд; траур; музыка; мифология; числительные; родовспоможение; меры уголовного наказания; личные имена; демографическая политика; постнатальный уход за ребенком; отношение к беременности; имущественные права; умилостивление сверхъестественных существ; обычаи, связанные с половым созреванием; религиозные обряды; правила домашнего обихода; ограничения в сфере половых отношений; представления о душе; различия в социальном статусе; хирургия; изготовление орудий труда; торговля; походы в гости; отнятие от груди младенца; наблюдение за погодой». (В переводе соблюсти алфавитный порядок невозможно. – Пер.)

– --------------------

⁶По чести говоря, Фокс дал примеры социальных универсалий, в то время как Мердок попытался перечислить все явления и понятия, какие только существуют в человеческом обществе.

Я лично не знакома со всеми существующими на свете культурами, а значит, подобные перечни помогут мне сосредоточиться на том, что и в самом деле уникально в английской классовой системе, а не на системе как таковой, поскольку в каждой культуре есть «система социального статуса и методы его обозначения». В общем-то, это довольно очевидная мысль, но другие авторы упускают ее из виду⁷, и многие, как следствие, также допускают ошибку, полагая, что некоторые особенности английской культуры (например, причинно-следственная связь «потребление алкоголя – насилие») – это черты, присущие всем человеческим обществам.

– --------------------

⁷ Но не Гегель, прекрасно уловивший суть вопроса, о чем свидетельствуют его слова: «Дух нации – это… всеобщий дух в определенной форме». (Если допустить, что я верно поняла его высказывание, – Гегель не всегда настолько ясно выражается, как того хотелось бы.)

ВЫРАБОТКА НОРМ И ПРАВИЛ

В представленных выше перечнях не упомянута одна универсалия⁸ – «выработка норм и правил», хотя и в одном, и в другом она ясно подразумевается.

– --------------------

⁸ На самом деле выпущены два пункта. Второй – «влияние на настроение или использование изменяющих состояние сознания факторов». Эта практика существует во всех известных культурах, и конкретно ее английский вариант будет рассмотрен в данной книге.

Люди склонны придумывать правила. Все без исключения виды человеческой деятельности, в том числе исполнение естественных биологических функций (например, питание и секс), осуществляются в рамках целого комплекса правил и установлений, диктующих, когда, где, с кем и в какой форме тот или иной вид деятельности может быть осуществлен. Животные просто осуществляют те или иные действия, а у человека каждый вид деятельности сопровождается определенными церемониями и ритуалами. Это называется цивилизацией.

Каждой культуре, возможно, присущи свои правила, но они есть всегда. В разных обществах не принято употреблять в пишу разные продукты, но табу в еде существует в каждом обществе. Правила есть на все. В представленных выше перечнях каждой универсалии, если она и не содержит обозначенную прямо или косвенно ссылку на правила, может предшествовать слово «правила» (например, правила подношения подарков, правила в отношении причесок, танцев, шуток, правила приветствия, гостеприимства, отнятия от груди младенца и т. д.). То, что в своем исследовании я делаю упор на правила, это не странная причуда. Я хочу подчеркнуть, что в психологии человека правила и их выработка играют важную роль. Если подумать, отличия в правилах – это главный показатель при установлении различий между разными культурами. Отправляясь в отпуск или в командировку за границу, мы в первую очередь отмечаем, что в той стране, куда мы приехали, «иные порядки». Под этим мы обычно имеем в виду, что там правила, касающиеся, скажем, еды, приема пищи, одежды, приветствий, гигиены, торговли, гостеприимства, шуток, системы статусов и т. д., отличаются от правил, бытующих в аналогичных областях у нас на родине.

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ТРИБАЛИЗАЦИЯ*

– -------------------

* Трибализация – процесс этнической консолидации.

Что неизбежно приводит нас к проблеме глобализации. Пока я работала над данной книгой, меня часто спрашивали (представители «болтливого» класса), какой смысл писать о самобытности англичан или какой-либо другой нации, если это явление в скором будущем отойдет в историю, потому что во всем мире будет господствовать быстро распространяющийся американский культурный империализм. Уже сейчас, указывали мне, мы живем в отупляющем гомогенизированном мире «Макдоналдсов», где богатый ковер, сотканный из самобытных своеобразных культур, затирается всепожирающим потребительством под диктовку компаний «Найк», «Кока-кола», «Дисней» и других транснациональных капиталистических гигантов.

В самом деле? Как типичный представитель антитэтчеровского поколения, воспитанный на статьях газеты «Гардиан» и либеральных идеях левого толка, я не испытываю симпатии к корпоративным империалистам, но, будучи профессиональным наблюдателем, отслеживающим социокультурные тенденции, я обязана сообщить, что их влияние сильно преувеличено – точнее, неверно истолковано. Насколько я могу судить, следствием процесса глобализации стали главным образом рост национализма и трибализма, распространение очагов борьбы за независимость, отделение и самоопределение наций, возрождение стремления к этнической обособленности и сохранению самобытной культуры почти во всех уголках мира, в том числе и в так называемом Соединенном Королевстве.

Хорошо, пусть это не следствие (взаимосвязь – это еще не причинность, как заметит вам любой ученый), однако нельзя не признать, что более яркое проявление этих движений с ростом глобализации – поразительное совпадение. То, что люди во всех странах хотят носить спортивную одежду фирмы «Найк» и пить кока-колу, вовсе не означает, что они меньше заинтересованы в сохранении самобытности своей культуры. В действительности многие из них готовы бороться и умереть за свой народ, за свою религию, страну, культуру или любой другой аспект «племенной» принадлежности, оказавшийся под угрозой.

Экономическое влияние крупных американских корпораций, возможно, и впрямь огромно и даже пагубно, но их культурное влияние, пожалуй, менее значительно, что бы ни думали по этому поводу они сами или их противники. Учитывая глубоко укоренившиеся в нас «племенные» инстинкты и возрастающую тенденцию к дроблению наций на мелкие культурные общности, бессмысленно говорить о том, что шестимиллиардное население Земли объединяется в одну огромную монокультуру. С распространением глобализации, безусловно, происходят изменения в обществах, которые затрагивает данный процесс, но эти общества сами по себе не были статичными, а происходящие в них изменения необязательно связаны с отменой традиционных ценностей. На самом деле такие новые виды средств массовой информации, как Интернет, весьма эффективно содействуют популяризации традиционных культур, а также общемировой субкультуры антиглобалистов.

В самой Великобритании, несмотря на влияние американской культуры, налицо гораздо больше фактов, свидетельствующих в пользу роста трибализации, а не утраты самобытных национальных черт. Непохоже, чтобы американские безалкогольные напитки, продукты питания из пищевых суррогатов или фильмы как-то усмирили пыл и боевой дух шотландских и валлийских националистов. Если уж на то пошло, этнические меньшинства в Великобритании все более активно и отчаянно борются за сохранение своей самобытности, да и сами англичане тоже немало обеспокоены «кризисом идентичности» собственной культуры. В Англии наблюдается повальное увлечение идеями регионализма (особенно громко шумят по этому поводу корнуэльцы, и даже ведутся полушутливые разговоры о том, что, возможно, следующими потребуют отделения жители Йоркшира), многие возражают против того, чтобы их страна вошла в состав Европы и уж тем более стала частью общемировой монокультуры. Поэтому я не вижу причины отказываться от попытки понять английскую самобытность только потому, что отовсюду звучат предостережения о вымирании английской или какой-либо другой культуры.

КЛАСС И РАСА

Когда данная книга находилась еще на стадии проекта, почти каждый, с кем я говорила о ней, спрашивал, намерена ли я посвятить главу понятию «класс». Я изначально считала, что писать отдельную главу о классе нецелесообразно: класс как реалия присутствует во всех областях жизни и культуры англичан и, соответственно, будет освещаться при исследовании всех аспектов, рассматриваемых в данной книге.

Англия – культура с высокоразвитым классовым сознанием, однако в действительности те категории, которыми англичане мыслят о социальном классе – и определяют положение человека в классовой структуре, – имеют мало общего и с упрощенной трехуровневой моделью (высший класс, средний класс, рабочий класс), и с весьма абстрактными алфавитными системами (А, В, С,, С„ D, Е), базирующимися на принципе классификации по роду занятий, столь излюбленном экспертами по исследованию рынка. Школьный учитель и агент по продаже недвижимости формально оба принадлежат к «среднему классу». И у того, и у другого может быть свой домик и автомобиль «вольво», они оба могут посещать один и тот же паб и иметь примерно одинаковый годовой доход. Но мы судим о социальном классе по более сложной совокупности едва уловимых признаков: как вы организуете свой быт, как обустроен ваш дом, какая в нем мебель; марка автомобиля, на котором вы ездите, а также моете ли вы его сами по воскресеньям, пользуетесь услугами мойки или полагаетесь на английский климат и дожди; что, где, когда, каким образом и с кем вы едите и пьете; какие слова вы употребляете и как их произносите; где и как вы делаете покупки; какую одежду носите; каких домашних питомцев держите; как проводите свободное время; какие дежурные фразы используете, чтобы завязать знакомство или разговор.

Каждый англичанин (признаем мы это или нет) тонко чувствует едва уловимые различия, по которым судят о принадлежности человека к тому или иному классу. Поэтому я не стану выводить «таксономию» английских классов и свойственных им особенностей, а просто попытаюсь представить нюансы восприятия англичанами классовых различий в контексте перечисленных выше тем. Невозможно говорить о классах, не упоминая дома, сады, автомобили, одежду, домашних питомцев, еду, напитки, секс, разговоры, хобби и т. п., равно как невозможно исследовать правила любого из этих аспектов жизни английского общества, не натыкаясь постоянно на существенные классовые разграничители или не спотыкаясь о менее заметные из них. А это значит, что о классовом делении я буду говорить тогда, когда мне будут встречаться такие «разграничители».

В то же время я постараюсь не быть «ослепленной» классовыми отличиями, помня замечание Оруэлла о том, что такие отличия «исчезают в то же мгновение, как только два британца сталкиваются с европейцем», и что «даже в какой-то степени размывается грань между богатыми и бедными, когда смотришь на нацию со стороны». Будучи сторонним наблюдателем – профессиональным иностранцем, если угодно, – по собственной воле, я, ставя перед собой задачу дать определение английской самобытности, вовсе не собираюсь кричать о внешних различиях, а намерена сосредоточиться на поиске скрытых общих черт.

Раса – гораздо более сложный вопрос, опять-таки поднимавшийся всеми моими друзьями и коллегами, с которыми я обсуждала данную книгу. Заметив, что я ловко уклонилась от дискуссии о национальном своеобразии шотландцев, валлийцев и ирландцев, ограничив круг своего исследования «англичанами», а не «британцами» или «народом Великобритании», они неизменно вопрошали, подпадают ли под мое определение английской самобытности азиаты, африканцы, выходцы из стран Карибского бассейна и другие этнические меньшинства.

На этот вопрос есть несколько ответов. Во-первых, этнические меньшинства – по определению – должны быть темой изучения при исследовании английской самобытности.Степень адаптации и приобщения иммигрантов к культуре и обычаям принявшей их страны и в свою очередь влияния на них, особенно на протяжении нескольких поколений, – это сложный вопрос. Этнографы, как правило, делают упор на элементы адаптации и приобщения (обычно объединяемых в одно понятие – «аккультурация»*), игнорируя не менее интересную и важную проблему влияния.

– -------------------------

*Аккультурация – здесь: приобщение одного народа к культуре другого народа в процессе взаимных контактов.

Это странно, ведь мы признаем, что туристы способны оказывать огромное влияние на культуры посещаемых ими стран – по существу, изучение задействованных в этом социальных процессов уже возведено в ранг отдельной дисциплины, – но наши ученые по каким-то одним им известным причинам менее заинтересованы в исследовании способов воздействия культур иммигрантских меньшинств на модели поведения, обычаи, идеологию, верования и систему ценностей народов тех стран, где они осели. Этнические меньшинства составляют примерно 6 % населения Великобритании, но их влияние на многие аспекты английской культуры было и остается значительным. Это влияние неизбежно найдет отражение на любом «снимке» поведения англичан вроде того, что я пытаюсь сделать сейчас. Очень немногие из живущих в Англии азиатов, африканцев и выходцев из стран Карибского бассейна считают себя англичанами (большинство назвались бы британцами, а это понятие более широкого содержания), но они, несомненно, вносят свой вклад в «грамматику» английской самобытности.

Мой второй ответ о расе касается более изученной области – «аккультурации». Здесь я веду речь не о культурах меньшинств как таковых, а о группах и индивидах. Проще говоря – пожалуй, слишком просто, – некоторые группы и индивиды из этнических меньшинств более «англичане», чем другие. Говоря это, я имею в виду, что некоторые представители этнических меньшинств – либо по собственной воле, либо под давлением обстоятельств, либо в силу того и другого – лучше, чем остальные, усвоили обычаи, систему ценностей и модели поведения народа принявшей их страны. (В отношении представителей второго, третьего и последующих поколений дело обстоит сложнее, поскольку их предшественники уже повлияли на культуру их второй родины.)

Как только мы начали оперировать данными понятиями, вопрос перестал быть вопросом о расах. Когда я говорю, что некоторые группы или индивиды из этнических меньшинств более «англичане», чем другие, я веду речь не о цвете их кожи и не о странах их происхождения. Я подразумеваю, что своим поведением, манерами и обычаями они демонстрируют определенную степень «английскости». То же самое я могла бы сказать – и говорю – о группах людей и индивидах англосаксонского происхождения.

В принципе, мы все так говорим. Описывая социальную группу, человека или даже, скажем, какую-то реакцию или отличительную особенность индивида, мы употребляем выражение «чисто по-английски» или «типично по-английски». Нам ясно, что имеется и виду, когда кто-то говорит: «В чем-то я настоящий англичанин, а в чем-то – нет» или «В тебе больше английского, чем во мне». Мы выработали концепцию «степеней» «английскости». Заметьте, сейчас я не открываю ничего нового или удивительного. Ежедневно оперируя этими понятиями, мы совершенно сознательно подразумеваем, что тот или иной человек – англичанин «лишь отчасти», «в чем-то» или даже «в отдельных проявлениях». Мы признаем, что все мы – в некотором смысле – «выбираем», до какой степени нам быть англичанами. Это я к тому говорю, что данная концепция может быть применима и к этническим меньшинствам.

В сущности, я даже осмелюсь утверждать, что этнические меньшинства, проживающие в нашей стране, более свободны в своем выборе, чем мы, коренные англичане. Те из нас, кто в детстве не был подвержен влиянию другой культуры, столь глубоко впитали в себя некоторые черты английской самобытности, что нам очень трудно, практически невозможно переступить через них, даже когда это в наших интересах (как, например, в моем случае: я долго собираюсь с духом, чтобы заставить себя попытаться пролезть без очереди, хотя это всего лишь эксперимент на благо науки). В данном случае иммигранты в сравнении с нами находятся в более выгодном положении: им легче делать выбор, и они зачастую перенимают менее странные, на их взгляд, английские причуды и привычки и старательно игнорируют те, что кажутся им нелепыми.

Иммигранты, конечно, могут по собственному выбору перенимать обычаи аборигенов, и в Англии некоторые из них по всем параметрам больше похожи на англичан, чем сами англичане. Среди моих друзей есть два человека, которых я с готовностью могу охарактеризовать как «настоящих англичан»: один – выходец из Индии, второй – польский беженец, и оба иммигранты в первом поколении. Со стороны того и другого это изначально был сознательный выбор, и хотя «английскость» стала их второй натурой, они по-прежнему способны дать объективный анализ своего поведения и объяснить правила, которым научились подчиняться, – что большинству коренных англичан фактически недоступно, потому что мы воспринимаем эти нормы как само собой разумеющееся.

Многие из тех, кто считает себя специалистом в области «аккультурации», склонны недооценивать элемент выбора. Процесс «аккультурации» часто рассматривают как навязывание «доминирующей» культуры несведущим инертным меньшинствам. При этом совершенно не принимается в расчет, что представители этих меньшинств вполне сознательно, обдуманно, с умом, а то и шутки ради подстраиваются под те или иные модели поведения и обычаи культуры принимающего сообщества. Я признаю, что в какой-то степени английский образ жизни зачастую «навязывается» или успешно «насаждается» (но так ведет себя любое принимающее общество, если только вы не явились в страну как завоеватель или проезжий турист), и положительные и отрицательные аспекты конкретных требований могут и должны быть подвергнуты всестороннему рассмотрению. Но я хочу подчеркнуть, что подчинение этим требованиям – сознательный процесс, а не результат воздействия некой формы «промывки мозгов», как это подразумевается в некоторых определениях понятия «аккультурация».

Из вышесказанного должно быть ясно (но я все равно подмечу), что, говоря об английской самобытности, я не рассматриваю это явление как некую великую ценность и не веду речь о превосходстве английской расы. Когда я говорю, что некоторые иммигранты более англичане, чем другие, я (в отличие от Нормана Теббита* с его пресловутым «критерием крикета») имею в виду, что эти люди ничем не лучше других и что они такие же граждане, имеющие те же права, как и те, кто меньше похож на настоящих англичан.

– ----------------------

* Теббит, Норман (р. 1931) – английский политический деятель, в 1990-е гг. – член парламента от консервативной партии.

И когда я говорю, что любой может - при условии, что у него было на то достаточно времени и что он затратил определенные усилия, – «стать» настоящим англичанином, я вовсе не подразумеваю, что он обязан это делать.

В какой мере иммигранты должны приобщаться к английской культуре? Это спорный вопрос. Если речь идет об иммигрантах из бывших британских колоний, тогда, возможно, степень их «аккультурации» должна соответствовать той, какой достигаем мы в качестве незваных гостей, внедрившихся в их культуру. Вообще-то, англичане не вправе – это доказано историей – читать мораль о важности усвоения обычаев и нравов культуры принимающего сообщества. Наши собственные «достижения» в этой области ужасны. Где бы и в каком количестве мы ни осели, мы не только создаем зоны, где правят исключительно законы английской самобытности, но также пытаемся навязать свои культурные нормы и привычки местному населению.

Однако данная книга – описание, а не предписание. Я стремлюсь осмыслить английскую самобытность во всех ее проявлениях. Антрополог не должен заниматься морализаторством и указывать племенам, которые он изучает, как им относиться к своим соседям или членам своего общества. Разумеется, у меня есть собственное мнение по этим вопросам, но оно никак не связано с моими попытками охарактеризовать правила английской самобытности. Правда, иногда я, возможно, буду его высказывать (ведь это моя книга, и я вправе писать в ней все, что хочу), но я постараюсь провести четкую границу между личным суждением и объективным наблюдением.

БРИТАНЦЫ И АНГЛИЧАНЕ

Прежде чем приступить к полноценному анализу английской самобытности, я бы хотела извиниться перед всеми шотландцами и валлийцами, которые: а) считают себя британцами и б) удивлены тем, что я пишу о своеобразии англичан, а не британцев.

(Кстати, здесь я обращаюсь к истинным, коренным шотландцам и валлийцам, а не к англичанам, – таким, как я сама, – которые любят прихвастнуть, когда им это выгодно, тем, что в их жилах течет валлийская или шотландская кровь.)

Так почему я пишу о своеобразии англичан, а не британцев? Ответ следующий:

· отчасти просто из лени;

· отчасти потому, что Англия – это отдельная страна,

следовательно, она имеет свою, отличительную культуру и свой характер, в то время как Великобритания – это чисто политическое объединение, состоящее из нескольких стран, каждая из которых обладает собственной культурой;

· отчасти потому, что эти культуры, имея точки соприкосновения, все-таки абсолютно неидентичны и не должны рассматриваться как единое целое, объединенное понятием «британская самобытность»;

· и наконец, потому, что «британская самобытность», на

мой взгляд, термин бессмысленный: люди, оперирующие этим словосочетанием, почти всегда на самом деле ведут речь об английском традиционализме, а вовсе не подразумевают, что тот или иной человек до мозга костей валлиец или шотландец.

У меня есть время и силы только на то, чтобы попытаться постичь лишь одну из этих культур, и я выбрала свою собственную – английскую культуру.

Я сознаю, что можно, если задаться целью, отыскать в моей аргументации множество уязвимых мест. В частности, мне могут указать, что «страна» сама по себе тоже искусственное образование. А корнуэльские «националисты» и даже ярые регионалисты из других частей Англии (на ум сразу приходят Йоркшир и Норфолк), разумеется, не преминут заявить, что они обладают собственной аутентичностью и их не следует смешивать со всеми остальными англичанами.

Вся беда в том, что фактически каждая страна состоит из целого ряда регионов, каждый из которых непременно мнит себя отличным от всех остальных и претендует на превосходство. Подобное вы встретите во Франции, в Италии, США, России, Мексике, Испании, Шотландии, Австралии – везде, в любом государстве. Жители Санкт-Петербурга отзываются о москвичах как о людях другой породы. Американцы с восточного побережья и те, что живут на Среднем Западе, – как существа с разных планет. То же самое можно сказать о тосканцах и неаполитанцах, мексиканцах с севера и юга страны и т. д. Даже такие города, как Мельбурн и Сидней, считают себя уникальными, ни с чем не сравнимыми, а про Эдинбург и Глазго я уж и вовсе умолчу. Так что регионализм вряд ли можно назвать исключительно английским явлением. Тем не менее, во всех перечисленных примерах жители этих, по общему признанию, исключительно самобытных регионов и городов имеют между собой много общего, что и выдает в них итальянцев, американцев, русских, шотландцев и т. д. Меня интересуют как раз общие черты.

СТЕРЕОТИПЫ И ГЕНОМИКА КУЛЬТУРЫ

«Что ж, надеюсь, ты шагнешь за рамки привычных стереотипов», – обычно говорили мне, когда я сообщала, что собираюсь написать книгу о самобытности английской культуры. Этот комментарий, по-видимому, отражал общепризнанное мнение, что стереотип почти по определению – это «неверное» представление, что верное представление нужно искать где-то «за рамками». Мне это кажется весьма странным, поскольку шаблонные характеристики английского характера, не обязательно являясь «правдой, только правдой и ничем, кроме правды», все-таки содержат долю истины. В конце концов, эти стереотипы сложились не на пустом месте, они родились и произросли из чего-то.

Поэтому я в ответ всегда говорила: нет, я не собираюсь переступать рамки стереотипов, а намерена попытаться исследовать их изнутри: Я не стану специально выискивать их, но постараюсь сохранять объективность, и если в ходе исследования выяснится, что некоторые модели поведения англичан соответствуют некоему стереотипу, то я помещу этот стереотип в свою «чашку Петри», рассмотрю его под микроскопом, препарирую, расчленю на части, подвергну разным тестам его компоненты, определю ДНК, а потом начну осмысливать полученные данные, пока не найду те самые зерна (или гены) правды.

Но я, пожалуй, увлеклась метафорами, да еще и поделилась своими смутными представлениями о том, что настоящие ученые делают в своих лабораториях, но мысль мою вы поняли. Многие вещи выглядят иначе, когда рассматриваешь их под микроскопом. То же самое можно сказать и об английских стереотипах. Английская «чопорность», английская «учтивость», «разговоры о погоде», «хулиганство», «ханжество», «частная жизнь», «отрицательное отношение к интеллектуалам», «строгое соблюдение очередности», «соглашательство», «игра по правилам», «юмор», «классовость», «эксцентричность» – в основе всех этих стереотипов, как выясняется в ходе анализа, лежит целый комплекс правил и установлений, неразличимых невооруженным глазом. Если не проводить аналогии с лабораторными процессами, полагаю, мой проект по исследованию своеобразия англичан можно также охарактеризовать как попытку определить структуру (или составить схему – не знаю, какое из этих словосочетаний в данном случае более правильно) генома английской культуры – т. е. идентифицировать культурные «нормы», которые воспитывают нас такими, какие мы есть.

«Определение структуры генома английской культуры». Хм, да. Название как у большого серьезного амбициозного научного проекта. На такую работу потребуется втрое больше времени, данного мне по договору с издателем, особенно если учесть все перерывы на чашку чая.

СВЕТСКАЯ БЕСЕДА

В предыдущей главе я охарактеризовала разговор о погоде как форму «светской беседы». В принципе хваленая способность человека выражаться сложным витиеватым языком во многом развивается благодаря именно такому типу беседы, являющемуся вербальным эквивалентом выискивания вшей друг у друга или взаимного чесания спин у животных.

ПРАВИЛА ЗНАКОМСТВА

Светская беседа начинается с приветствия. В данном контексте необходимость обсуждения погоды отчасти продиктована тем, что приветствие и знакомство – для англичан затруднительные процедуры. Эта проблема особенно обострилась после того, как фразу «How do you do?» («Как поживаете?») перестали использовать в качестве стандартной универсальной формы приветствия. В аристократических кругах и среди представителей верхушки среднего класса приветствие «How do you do?» – в ответ на которое вы должны, словно эхо или попугай, повторить тот же самый вопрос «How do you do?»¹³ – по-прежнему находится в употреблении, а вот остальные выкручиваются кто как может, никогда толком не зная, что сказать.

– -----------------------

¹³ Справедливости ради я обязана указать, что «How do you do?», хоть формально это и вопрос, произносится как утверждение – не с повышающейся, вопросительной интонацией, поэтому традиция повторять в ответ «How do you do?» не столь абсурдна, как это может показаться (почти, но не совсем).

Вместо того чтобы глумиться над устаревшим чопорным ритуалом «How do you do?», нам следовало бы развернуть кампанию по его возрождению. Это решило бы множество проблем.

Как преодолеть неловкость

Принятые в нашем обществе церемонии приветствия и знакомства ничего, кроме неловкости и смущения, у людей не вызывают. Друзья чувствуют себя более раскованно, хотя мы зачастую не знаем, что нам делать с руками и стоит ли обняться или поцеловаться. В среде «болтливого» класса и в некоторых кругах среднего и высшего среднего класса укоренился французский обычай целовать друг друга в обе щеки, но почти во всех остальных слоях общества этот ритуал считается глупым и претенциозным, особенно когда он принимает форму «целования воздуха». Женщин, которые прибегают к такому варианту приветствия (а это делают только женщины; из мужчин «воздух целуют» разве что гомосексуалисты, да и те как бы в шутку), пренебрежительно называют «чмок-чмок». Даже в тех кругах общества, где принято обмениваться поцелуями в щеки, никто толком не знает, один или два раза следует целоваться, в результате чего случаются неловкие заминки, а то и травмоопасные ситуации, когда участники процедуры приветствия чуть ли не сталкиваются лбами, пытаясь предугадать намерения друг друга.

В деловых кругах теперь при встрече принято обмениваться рукопожатием. Вернее, рукопожатие является нормой при первой встрече. Как это ни смешно, но именно процедура знакомства, требующая соблюдения формальностей, наиболее безболезненна для ее участников. (Однако обратите внимание, что английское рукопожатие всегда неловкое, очень быстрое, происходит «на расстоянии вытянутой руки» и без сопроводительных движений свободной руки – обнимания, похлопывания по плечу и т. п., что наблюдается в менее традиционалистских культурах.)

При последующих встречах, особенно когда деловые партнеры уже лучше узнали друг друга, рукопожатие начинает походить на чрезмерный официоз, но обмен поцелуями воспринимался бы как фамильярность (или претенциозность – в зависимости от того, к какому кругу общества принадлежат участники встречи). В любом случае поцелуи между мужчинами неприемлемы, и потому мы вновь испытываем знакомое состояние конфуза, не зная, как лучше поступить. Начинаем протягивать друг другу руки и тут же их отдергиваем, либо изображаем нечто похожее на взмах. Смущенно, нерешительно пытаемся обменяться поцелуями в щеки или как-то еще вступить в физический контакт, например прикоснуться друг к другу – поскольку каждый из нас настроен дружелюбно, – но зачастую так и не доводим свои попытки до конца. Все это типично по-английски: чрезмерная церемонность, как и неуместная фамильярность, нас смущает (опять та же проблема с крайностями).

П равило неназывания имен

В ситуациях чисто светского характера трудности еще более ощутимы. В таких случаях при знакомстве не принято пожимать руки (вообще рукопожатие – символ деловых отношений); представляться по имени, как это практикуется в деловых кругах, тоже неуместно. Являясь к кому-либо на вечеринку (или в публичное заведение, где дозволено вступать в разговор с незнакомыми людьми, – скажем, у стойки бара), вы не можете сказать: «Привет, я – Джон Смит» или даже «Привет, меня зовут Джон». На самом деле единственно верной способ представиться в такой среде – это вовсе никак не представляться, а найти способ завязать разговор, например, заметить что-нибудь по поводу погоды.

Нахрапистый «американский» подход – фраза типа «Привет, я – Билл из Айовы», особенно сопровождаемая протянутой, рукой и широкой улыбкой, – англичан заставляет морщиться и ежиться. Американские туристы и гости нашей страны, с которыми я беседовала, проводя исследования для данной книги, были озадачены и обижены такой реакцией. «Никак не возьму в толк, – возмущалась одна женщина. – Вы представляетесь, называете себя по имени, а они морщатся и воротят носы, будто услышали нечто очень личное и нескромное». «Совершенно верно, – добавил ее муж – А потом с натянутой улыбкой говорят тебе „привет", но имени специально не называют, давая тебе понять, что ты грубо попрал нормы общественного поведения. Почему, черт побери, нужно скрывать свое имя?»

Я стала объяснять, тщательно подбирая слова, что англичанин не желает знать чужих имен или называть свое до тех пор, пока не достигается определенная степень близости – например, если вы становитесь женихом его дочери. Вместо того чтобы представляться по имени, предложила я, лучше попробуйте завязать разговор, произнеся замечание с полувопросительной интонацией по поводу погоды (вечеринки, паба или всякого другого места – того, где вы находитесь). Причем ваша реплика должна быть не слишком громкой, а тон – ненавязчивым и непринужденным, не серьезным и не напряженным. Предполагаемого собеседника следует втянуть в разговор как бы невзначай. Даже если человек, с которым вы хотите познакомиться, выказывает вам расположение, представляться все равно не принято, вы должны сдержать свой порыв.

В итоге у вас, вероятно, появится возможность обменяться именами со своим собеседником, при условии, что вы не будете давить на него, хотя всегда лучше дождаться, чтобы эта инициатива исходила от вашего нового знакомого. Если оказалось, что к концу вечера, дружески общаясь довольно долго, вы так и не представились, тогда при прощании скажите: «До свидания, рад был познакомиться. Да, кстати, не расслышал… Как вас зовут?» – словно вы только теперь заметили это упущение. Ваш новый знакомый должен назваться, и после этого вы тоже наконец-то можете представиться – но как бы между прочим, будто для вас это совершенно не имеет значения: «Ну, а я Билл».

Один проницательный турист из Голландии, внимательно выслушав мое объяснение, прокомментировал: «Ну да, ясно. Это как „Алиса в Зазеркалье": все делается наоборот». Мне не приходило в голову рекомендовать «Алису» в качестве справочника по английскому этикету, но, поразмыслив, я пришла к выводу, что это – неплохая идея.

«Приятно познакомиться»

Во время небольшого светского мероприятия, например на званом обеде, хозяин (или хозяйка) может решить проблему с неназыванием имен, представив гостей друг другу. Но моментов неловкости все равно не избежать: фраза «How do you do?» фактически вышла из употребления, адекватной замены этой приветственной формуле не найдено, и потому, когда нас представляют таким образом, мы по-прежнему не знаем, что сказать друг другу. Вопрос «How are you?» («Как дела?») – фраза, близкая по значению к «How do you do?» и тоже не воспринимающаяся как вопрос [правильный ответ на нее – «Very well, thank you» («Очень хорошо, спасибо») или «Fine, thanks» («Замечательно, спасибо»), что бы вы ни имели в виду – ваше самочувствие или душевный настрой] – неуместен при знакомстве, поскольку традиционно он может быть использован как приветствие только при встрече людей, которые уже знают друг друга. Даже притом, что вопрос «How are you?» не требует честного ответа, все равно это слишком личный вопрос, чтобы его можно было задавать при первой встрече.

Теперь, когда вам представляют кого-то, обычно принято говорить: «Pleased to meet you» («Рад(а) познакомиться»), или «Nice to meet you» («Приятно познакомиться»), или нечто подобное. Но представителей некоторых социальных кругов – главным образом верхушку среднего класса и аристократов – такой ответ не устраивает: по их мнению, он слишком «распространенный», они считают, что все так говорят, в том числе и простолюдины. Наверно, люди, придерживающиеся такого взгляда, высказывают свою точку зрения иначе: они говорят, что «Pleased to meet you» – «неверное» выражение, и в некоторых книгах по этикету вы и в самом деле найдете подтверждение их словам. В этих книгах дается следующее объяснение: фразу «Pleased to meet you» («Рад(а) познакомиться») говорить нельзя, потому что это – очевидная ложь: при первой встрече никто не может знать, рад ли он новому знакомству. Принимая во внимание нелогичность, лживость и лицемерие английского этикета, подобная нехарактерная щепетильность представляется весьма сомнительной и вызывает недоумение.

Предубеждение против фразы «Pleased to meet you», каковы бы ни были его происхождение или двойственная логика, по-прежнему широко распространено, зачастую среди людей, которые не знают, почему им неловко произносить эту фразу. У них просто есть смутное ощущение, что это выражение в чем-то ошибочно. Но даже те, кто лишен классовых предрассудков в отношении заявления «Pieced to meet you», кто считает, что при знакомстве так говорить правильно и это учтиво, редко произносят это приветствие со звенящей уверенностью в голосе – обычно его просто бормочут скороговоркой: «Plstmtye». Возможно, люди смущаются именно потому, что они, по их собственному мнению, говорят «правильно». Церемонность вызывает смущение. И отступление от условностей вызывает смущение. Все смущает.

Правило смущения

В сущности, во всей этой путанице с представлениями и приветствиями четко прослеживается лишь одно правило: чтобы вас признали истинным англичанином, вы должны исполнять данные ритуалы плохо – держаться скованно, выказывать смущение и растерянность. Главное, чтобы все видели, что вы испытываете неловкость. Непринужденность, речистость и уверенность неуместны при знакомстве и нетипичны для англичан. Нерешительность, смятение, неумение преподнести себя, как это ни парадоксально звучит, считаются поведенческой нормой. Представляться нужно торопливо и косноязычно: имя произносится неотчетливо, нерешительно протянутая рука тут же отдергивается, в качестве приветствия звучит что-то вроде: «Еr, how, urn, plsm, er, hello?» («Э… как… мм… рдпзн… э… привет?»)

Если вы искусны в общении или приехали из страны, где аналогичные процедуры выполняются в более благоразумной, непринужденной манере (а так обстоит дело везде, кроме Великобритании), вам придется попрактиковаться, чтобы научиться изображать требуемую степень замешательства и ходульности.

ПРАВИЛА ОБМЕНА СПЛЕТНЯМИ

После того как мы неловко представились друг другу, смущенно обменялись приветствиями и репликами о погоде, помогающими завязать разговор, мы приступаем к другим формам светской беседы. («Видите ли, всякий должен уметь сказать хоть что-то, – как заметила Элизабет, обращаясь к Дарси*. – Если все время молчать, это выглядит довольно странно».)

– --------------------

* Элизабет и Дарси – герои романа Д. Остин (1775-1877) «Гордость и предубеждение» (1813).

Не знакомые друг с другом люди могут почти до бесконечности обсуждать погоду или другие столь же нейтральные темы (хотя на самом деле погода – единственно безобидная тема; все остальные темы потенциально «опасны», по крайней мере в отдельных ситуациях, и связаны с определенными ограничениями относительно того, когда, где и с кем каждая из них может обсуждаться). В Англии, как и в любой другой стране, наиболее распространенной формой светской беседы в кругу друзей и приятелей является обмен сплетнями. Англичане, без сомнения, нация сплетников. Недавние исследования показали, что примерно две трети своего «разговорного» времени мы целиком посвящаем событиям, происходящим в нашем окружении: кто, что и с кем; кто «вхож», кто «не вхож» и почему; как найти выход из сложных социальных ситуаций; поведение и взаимоотношение друзей, родных и знаменитостей; наши собственные проблемы с родными, друзьями, возлюбленными, коллегами и соседями; подробности светской жизни – словом, сплетничаем ¹⁴.

– ---------------------

¹⁴ Причем данное исследование проводилось именно в той форме, которой я отдаю предпочтение, – не методом опроса или лабораторных экспериментов, а путем подслушивания чужих разговоров в естественной среде, так что я могу ручаться за потаенные результаты.

Если хотите, я могу дать и более официальное определение понятия «сплетни». На мой взгляд, самая точная формулировка представлена в работе Нуна и Делбриджа (1993)*: «Передача ценных сведений о людях из общественного окружения в процессе неформального общения».

– ------------------

*См. список использованной автором литературы в конце книги.

Данное определение не охватывает все аспекты сплетничанья. Например, здесь не упоминаются знаменитости, если только в число «людей из общественного окружения» не входят также известные киноактеры и певцы, лица королевской крови и политики, что, судя по всему, маловероятно. Но, если честно, когда мы обмениваемся слухами о знаменитостях, создается впечатление, что мы относимся к ним как к членам нашей собственной социальной группы: конфликты между персонажами «мыльных опер», взаимоотношения топ-моделей, браки, карьеры и детей кинозвезд мы зачастую обсуждаем в контексте разговоров о своих семьях, друзьях и соседях. Поэтому в этом смысле я согласна с Нуном и Делбриджем.

Данное определение мне нравится еще и потому, что в нем очерчен круг людей, которые могут быть объектом сплетен, в их числе и сами сплетники. Исследователи установили, что половина времени, уходящего на сплетни, посвящена обсуждению деятельности самого рассказчика сплетен или его непосредственных слушателей, а не сторонних людей. В этом определении также объясняется оценочная природа сплетен. Хоть критика и отрицательные оценки составляют всего пять процентов от общего времени сплетен, участники разговора так или иначе постоянно высказывают свои суждения или выражают свои чувства. Англичане, как вы можете заметить, зачастую свое отношение выражают не прямо, а намеками или еще более завуалированно – интонацией, но при обсуждении того, «кто, что и с кем», мы редко ограничиваемся простой констатацией фактов.

Неприкосновенность частной жизни

Сославшись выше на данные исследований о пристрастии англичан к сплетням, я вовсе не хотела сказать, что мы сплетничаем больше, чем другие народы. Я абсолютно убеждена, что подобные исследования, проведенные в любом другом обществе, выявят, что его представители две трети своих разговоров посвящают тем же социальным темам. Исследователь, ответственный за результаты по Англии (психолог Робин Данбар), уверен, что любовь к сплетням – универсальная человеческая черта. По его мнению, развитие языка было обусловлено стремлением человека получить возможность обмениваться сплетнями¹⁵ – найти, так сказать, замену свойственной нашим предкам-приматам «взаимной чистке», поскольку такая форма общения становилась все менее эффективной по мере увеличения численности человеческого сообщества.

– --------------------

¹⁵ Разумеется, есть и другие теории эволюции языка. Из них наибольший интерес представляет теория Джеффри Миллера, предположившего, что язык развился как средство ухаживания, чтобы мы могли флиртовать. К счастью, теория эволюции языка как средства ухаживания вполне совместима с теорией «обмена сплетнями», если, конечно, признать, что светская беседа имеет множество функций, в том числе функцию демонстрации общественного статуса в целях ухаживания.

На мой взгляд, сплетни занимают столь важное место в жизни англичан потому, что по натуре мы скрытные люди. Я проводила интервью и обсуждала тему сплетен с отдельными людьми и целыми группами людей разных возрастов и социального происхождения из числа своих соотечественников и пришла к выводу, что обмен сплетнями им доставляет удовольствие в силу того, что данный процесс сопряжен с некоторой долей «риска». В принципе наша болтовня безобидна (критике и отрицательным оценкам мы посвящаем лишь пять процентов «разговорного» времени), но мы, тем не менее, обсуждаем чужую частную жизнь, а значит, делаем нечто дурное и запрещенное.

И чопорные, замкнутые англичане, для которых слова «частная жизнь» – не пустой звук, особенно остро ощущают, что они «вторгаются на чужую территорию», когда обмениваются сплетнями в ходе светской беседы. Невозможно переоценить значимость понятия «частная жизнь» в английской культуре. «Частная жизнь, – указывает Джереми Паксман, – это основа основ системы организации всей страны – от критериев, на базе которых формируются законы, до домов, в которых живут англичане». А Джордж Оруэлл отмечает, что «слуху англичанина более всего ненавистно имя Ноузи Паркер*».

– ---------------------

*Nosy parker (англ.) – человек, всюду сующий свой нос.

В добавление хотелось бы сказать, что несоразмерно огромное количество наших главенствующих общественных норм и установлений связано с неприкосновенностью частной жизни: нас учат не лезть не в свое дело, не проявлять любопытство, не откровенничать, не устраивать сцен, не поднимать шум, не привлекать к себе внимания и никогда «не стирать грязное белье на людях». Здесь следует отметить, что фраза «How are you?» («Как дела?») воспринимается как «настоящий» вопрос только в кругу близких друзей и родных. Во всех остальных случаях на эту приветственную фразу принято машинально отвечать: «Замечательно, спасибо», «Хорошо, спасибо», «Да не жалуюсь», «Неплохо, спасибо», – или примерно так, как бы вы себя ни чувствовали, в каком бы настроении ни пребывали. Если вы смертельно больны, можно сказать: «Ну, с учетом обстоятельств, в общем-то неплохо».

Как результат, по причине неизбежности эффекта запретного плода, мы – нация любителей «подглядывать из-за занавесок», бесконечно очарованные частной жизнью «людей из нашего общественного окружения», вторгаться в которую запрещено. Да, возможно, англичане сплетничают не больше, чем представители других культур, но из-за существующих у нас правил неприкосновенности частной жизни сплетни приобретают особенно высокую ценность. Законы спроса и предложения являются гарантией того, что для англичан сплетни – дорогой товар общественного потребления. Информация частного характера не разглашается мимоходом или за бесценок всем и каждому, а только тем, кого мы знаем и кому доверяем.

По этой причине (хотя она не единственная) иностранцы часто обвиняют англичан в холодности, замкнутости, недружелюбии и неприветливости. В большинстве других культур не считается предосудительным раскрывать свои личные данные – имя, род занятий, семейное положение, наличие детей, место проживания – или интересоваться чужими. Для англичан проявлять интерес к столь очевидно пустячной информации при знакомстве подобно удалению зуба: каждый вопрос заставляет нас морщиться и содрогаться.

Правило игры нз угадывание

В Англии считается не совсем приличным, например, прямо спрашивать у кого-то «What do you do?» («Чем вы занимаетесь?»), хотя, если подумать, при знакомстве такой вопрос напрашивается сам собой, тем более что это – наиболее легкий способ завязать разговор. К сожалению, мы, англичане, щепетильны не только в отношении вопросов частной жизни. По-видимому, в нас живет некая извращенная потребность во всем усложнять себе жизнь, и потому, повинуясь этикету, мы стремимся окольными путями выяснить, чем люди зарабатывают себе на жизнь. Забавно наблюдать, к каким разным ухищрениям прибегают англичане, чтобы узнать профессию своего нового знакомого, не задавая запрещенного вопроса. На любом светском мероприятии, где многие представители среднего класса встречаются впервые, почти всегда ведется игра на угадывание, когда тот или иной человек пытается выяснить род занятий своих новых знакомых по «ключам», содержащимся в замечаниях, сделанных на самые разные темы.

Например, высказывание относительно проблем дорожного движения в определенном районе наверняка спровоцирует следующее ответное замечание: «Да, сущий кошмар. А в час пик еще хуже. Вы на работу ездите на машине?» Человек, которому адресована реплика, точно знает, что интересует собеседника, и обычно старается удовлетворить его любопытство, отвечая как на озвученный, так и на подразумеваемый вопросы. Его ответ может звучать так: «Да, но я работаю в больнице, так что мне, по крайней мере, не приходится добираться в центр города». Автор вопроса теперь может открыто высказать предположение: «О, в больнице… Так вы, значит, врач?» (Если ваш собеседник гипотетически мог бы занимать в данном учреждении разные должности, тогда в качестве первого предположения следует назвать наиболее высокую: врач, а не медсестра или работник регистратуры; адвокат, а не секретарь. Кстати, несмотря на то что на данной стадии беседы уже можно говорить прямо, предположение лучше выразить в форме утверждения с вопросительной интонацией, а не прямого вопроса.)

Всем известны правила этой игры, и, чтобы ее не затягивать, многие уже в самом начале беседы стараются «подкинуть» вспомогательные «ключи». Даже если вы робки, стесняетесь своей работы или стремитесь скрыть свой род занятий, не следует слишком затягивать этап «поиска ключей», поскольку это расценивается как грубость. Также невежливо игнорировать откровенные намеки вашего нового знакомого. Если (продолжая медицинскую тему) он или она мимоходом упомянет: «Мой кабинет неподалеку отсюда, сразу же за углом», – вы обязаны немедленно отреагировать: «Вот как? Значит, вы – терапевт?»

Когда род занятий вашего знакомого наконец-то установлен, принято – сколь бы скучной или обычной ни казалась вам эта профессия – выразить удивление. Стандартная реплика на утверждение «Да, я – врач (учитель, бухгалтер, системный администратор, секретарь и т. д.)» звучит так: «О, в самом деле?» – будто вы считаете названную профессию редкой и занимательной. Затем почти всегда наступает неловкая пауза: вы судорожно ищете уместный комментарий или вопрос относительно рода занятий вашего нового знакомого, а он (или она) пытается придумать в ответ что-нибудь скромное, шутливое и в то же время впечатляющее.

К аналогичным методам игры на угадывание англичане часто прибегают, когда хотят выяснить, где живет их новый знакомый, состоит ли в браке, в какой школе или университете учился и т. д. Некоторые прямые вопросы считаются более невежливыми, чем другие. В частности, вопрос «Где вы живете?» не столь оскорбителен, как «Чем вы занимаетесь?», хотя даже такой относительно безобидный вопрос о месте проживания желательно сформулировать в менее прямолинейной манере. Например, лучше спросить: «Вы живете неподалеку?» – или даже еще более неопределенно: «Вы приехали издалека?» Более допустимо поинтересоваться у кого-то, есть ли у него/у нее дети, чем спрашивать, состоит ли он/она в браке, поэтому первый вопрос обычно задают, чтобы окольным путем получить ответ на второй. (Многие женатые англичане не носят обручальные кольца, поэтому одинокие англичанки часто с помощью вопроса о детях пытаются выяснить их семейное положение. Однако вопрос о детях уместен лишь в соответствующем контексте; задать его «ни с того ни с сего» мужчине – значит, слишком явно дать понять, что вы «охотитесь за мужем».)

Игра на угадывание позволяет нам получить элементарные анкетные сведения о новых знакомых, но более интересные подробности о себе и о своих взаимоотношениях с другими людьми англичане, согласно правилам неприкосновенности частной жизни, могут сообщить только близким друзьям и родным. Это – информация «ограниченного пользования», которой не обмениваются со всеми без разбору. Англичане очень гордятся этой своей чертой и презрительно посмеиваются над простоватыми американцами, которые «за первые пять минут знакомства расскажут тебе и про свой развод, и про удаление матки, и про курс пройденной терапии». В этом клише заключена доля истины, но все же оно больше характеризует самих англичан и наши правила невмешательства в частную жизнь, а не американцев.

Между прочим, английские правила неприкосновенности частной жизни, особенно табу «на проявление любопытства», очень усложняют жизнь горемычным социологам, для которых постоянное любопытство – способ добывания необходимого для работы материала. Многие данные, представленные в этой книге, тоже были добыты тяжким трудом. Мне приходилось, так сказать, «выдергивать зубы», а еще чаще судорожно искать хитрые ходы и уловки, чтобы обойти правила неприкосновенности частной жизни. Тем не менее в процессе придумывания хитрых способов и применения их на практике я обнаружила несколько весьма неожиданных и интересных правил, в том числе правило удаленности.

Правило удаленности

Свои личные дела англичане обсуждают только с самыми близкими людьми, личную жизнь друзей и родных – в более широком социальном кругу, личные дела знакомых, коллег и соседей – с еще более многочисленным кругом людей, а подробности жизни общественных деятелей и знаменитостей обсуждаются почти с каждым. Это – правило удаленности. Чем «удаленнее» от тебя объект обсуждения, тем шире круг людей, с которыми ты можешь сплетничать об этом человеке.

Благодаря правилу удаленности при обмене сплетнями осуществляются важные социальные функции – социальное взаимодействие, определение общественного положения и статуса, оценка и поддержание репутации, передача социальных навыков, норм и ценностей – без вмешательства в частную жизнь людей. Что более важно, правило удаленности дает возможность любопытным антропологам формулировать свои нескромные вопросы иносказательно, не нарушая правил неприкосновенности частной жизни. Если, например, вы хотите узнать мнение англичанина по какому-то деликатному вопросу, например как он относится к супружеству, вы не спрашиваете этого человека о его собственной семейной жизни, а заводите разговор о браке кого-то постороннего, предпочтительно кого-то из знаменитостей, с которой ни один из вас лично не знаком. С теми, кого вы знаете лучше, можно обсуждать домашние неурядицы коллеги или соседа и даже приятеля или родственника. (Если среди ваших коллег и родственников нет людей, у кого не ладится семейная жизнь, их всегда можно придумать.)

Тактика взаимной откровенности

Если вы решительно настроились выяснить подробности семейной жизни или любое другое «личное дело» вашего нового знакомого, тогда вам, вероятно, придется прибегнуть к тактике взаимной откровенности. Это относительно универсальное правило: во время разговора люди почти неосознанно пытаются достичь некой степени обоюдной симметрии или баланса, так что, если вы рассказываете своему собеседнику что-то о своей «личной» жизни, тот чувствует себя обязанным, хотя бы из вежливости, сообщить вам о себе что-то столь же приватное. Постепенно вы можете еще больше сблизиться с собеседником, поделившись с ним еще чем-то сокровенным, в надежде, что он сделает не менее откровенное признание.

Однако при общении с англичанами желательно начинать с очень незначительной, пустячной откровенности, с того, что едва ли можно расценивать как «личное», причем эта подробность должна быть упомянута как бы невзначай. Затем шаг за шагом переходите все к более серьезным откровениям. Тактика взаимной откровенности – утомительный, напряженный процесс, но зачастую это единственный способ заставить англичанина «раскрыться».

Попробуйте испытать эту тактику на самых неприступных и чопорных англичанах, посмотрите, до какой степени вам удастся их разговорить, применяя описанный метод. Возможно, вам это даже понравится. Будучи англичанкой, я часто замечаю, что самой мне легче придумывать «подробности из личной жизни», чем рассказывать о себе правду. Сожалею, что приходиться бросать тень на свою профессию, признаваясь в обмане, но, если б я сочла за благо не упоминать об этих ложных сведениях, мою книгу нельзя было бы назвать исследованием, основанным на достоверных фактах.

Исключение из правил невмешательства в частную жизнь

Есть одно любопытное исключение из правил неприкосновенности частной жизни, и, хотя оно действует лишь в определенном, можно сказать, привилегированном кругу английского общества, упомянуть про него стоит, потому что оно освещает новые грани английской самобытности. Я называю это «исключением для печати»: в печати (газетах, журналах, книгах и т. д.) мы спокойно поднимаем самые разные «личные» темы, которые, скажем, с новым знакомым на какой-нибудь вечеринке постеснялись бы обсуждать. Возможно, это покажется странностью и даже извращением, но для нас более приемлемо обсуждение подробностей чьей-то личной жизни на страницах книги, в газетной или журнальной статье, чем на небольшом светском мероприятии, где аудитория гораздо меньше.

В принципе это одно из тех исключений, которые подтверждают правило неприкосновенности частной жизни. Мода на исповедальную журналистику и прочую «искреннюю» прозу, по существу, мало затрагивает поведенческие нормы повседневной жизни англичан. Журналистка может рассказывать в газетной статье миллионам читателей о своем проблемном бракоразводном процессе, о том, что у нее рак груди, несварение желудка, целлюлит и еще бог знает что, но ей не понравится, если на каком-нибудь неофициальном приеме незнакомый человек начнет выведывать у нее подробности личной жизни. В профессиональной деятельности табу на откровенность для нее не существует, но в повседневной жизни она, как и любой другой англичанин, соблюдает правила неприкосновенности частной жизни и удаленности: личные дела обсуждает лишь с близкими друзьями, а вопросы личного характера, задаваемые людьми, не принадлежащими к этому узкому кругу, воспринимает как дерзость и посягательство на ее права личности. Равно как профессиональную фотомодель, снимающуюся неглиже, не просят обнажить грудь во время семейного воскресного обеда, так и людей, которые по роду своей профессии постоянно откровенничают перед широкой аудиторией, не просят обнажать души в ходе неформального общения па неофициальных приемах.

«Исключение для печати» иногда распространяется и на другие информационные источники: телевизионные документальные фильмы, документальные радиопередачи и ток-шоу. Правда, обычно на телевидении или радио профессиональные «открыватели собственных душ» откровенничают меньше, чем в своих книгах или статьях. Например, телевизионный документальный фильм о том, как покойный Джон Даймонд* боролся с раком горла, оказался куда менее искренним и «личным», чем его газетные статьи и книга на эту же тему.

– ----------------------

*Даймонд, Джон (1953-2001) – британский теле- и радиожурналист.

Иногда случается наблюдать такое странное явление: англичанин, автор весьма откровенной книги или статьи, смущается и конфузится, пряча неловкость за нервными шутками и эвфемизмами, когда ему в телестудии задают вопросы по поводу написанного им. Это я говорю не к тому, что все, кто «изливает душу» перед широкой аудиторией, сдержанны и уклончивы в подобных ситуациях, но, очевидно, существует хоть и едва заметная, но все же ощутимая разница между тем, что можно изложить на бумаге, и тем, что можно произнести вслух. И даже те, кто пренебрегает этим тонким различием и говорит свободно о своих личных делах в документальных передачах и ток-шоу, вне эфира строго придерживаются правил неприкосновенности частной жизни.

Разумеется, в Англии, как и везде, есть люди, которые готовы сделать или рассказать что угодно и где угодно, лишь бы побыть пятнадцать минуть в лучах славы, посрамить кого-то или заработать денег. Но таких, кто нарушает правила неприкосновенности частной жизни (а это именно нарушение правил, а не исключение из них) в столь вульгарной манере, единицы, и все остальное население их шутовство обычно подвергает осуждению и осмеянию, а это значит, что соблюдение данных правил по-прежнему считается нормой.

Различия по половому признаку в правилах обмена сплетнями

Исследователи¹⁶ установили, что, вопреки бытующему мнению, мужчины сплетничают столько же, сколько и женщины.

– ----------------------

¹⁶ В том числе группа профессора Робина Данбара и моя команда из ИЦСП, работавшая над проектом под названием «Обмен сплетнями по мобильному телефону».

Согласно данным одного английского исследования, мужчины и женщины уделяют светскому общению, в частности обсуждению личных взаимоотношений, одинаковое количество «разговорного» времени (около 65 %). В другом исследовании была выявлена незначительная разница: мужчины посвящают сплетням 55 % «разговорного» времени, женщины – 67 %. Поскольку спорт и досуг, как выяснилось, занимают около 10 % «разговорного» времени, можно сказать, что отличие в темах женских и мужских разговоров связано именно с обсуждением футбола.

Несомненно, мужчины, как и женщины, не особенно склонны обсуждать «важные», «высокоинтеллектуальные» темы, такие как политика, работа, искусство и культура, – за исключением тех ситуаций (и это поразительное отличие), когда рядом с ними находятся женщины. Между собой они просто треплются и таким несветским темам, как работа и политика, посвящают лишь 5 % «разговорного» времени. Только в смешанных компаниях, где есть женщины, на которых нужно произвести впечатление, количество времени, посвященное этим более «высокоинтеллектуальным» темам, значительно возрастает – до 15-20 %.

В принципе, как было выявлено в ходе последних исследований, существует лишь одно серьезное отличие между темами мужских и женских сплетен: мужчины больше говорят о себе. Две трети общего количества времени, посвященного обсуждению общественных взаимоотношений, мужчины говорят о своих собственных взаимоотношениях, тогда как женщины говорят о себе всего лишь третью часть этого времени.

Несмотря на полученные результаты, по-прежнему широко распространено убеждение, особенно среди мужской половины населения страны, что мужчины за разговорами «решают мировые проблемы», а женщины просто сплетничают на кухне. Я беседовала на тему сплетен с отдельными людьми и целыми группами англичан и выявила следующее: большинство мужчин изначально утверждали, что они не сплетничают; женщины, напротив, охотно признавали, что сплетничают. В ходе дальнейших расспросов выяснилось, что это отличие скорее вопрос семантики, а не практики: то, что женщины с готовностью называли «сплетнями», мужчины характеризовали как «обмен информацией».

Совершенно очевидно, что англичане-мужчины считают сплетни позорным занятием и придерживаются неписаного правила: даже если вы сплетничаете, это следует называть как-то иначе. И что, пожалуй, еще более важно: ваша болтовня не должна звучать как сплетни. В ходе исследования на тему сплетен я установила, что женщины и мужчины и впрямь обмениваются сплетнями по-разному: как оказалось, женские сплетни и в самом деле звучат как сплетни. Определяющими являются три фактора: интонация, детальность и ответная реакция.

Правило интонации

Все англичанки, которых я интервьюировала, согласились, что при обмене сплетнями уместен определенный тон. Эмоциональная, быстрая речь, иногда театральный шепот, но голос при этом должен быть всегда оживленный. «Обмен сплетнями начинается примерно так [пронзительным возбужденным тоном]: «Ой, представляешь! Знаешь, да?» или «Ой, ты только послушай (быстрым настойчивым театральным шепотом)! Представляешь, что я узнала?»» – объяснила мне одна женщина. Другая сказала: «Голос у вас должен быть такой, будто вы сообщаете нечто скандальное и поразительное, даже если это не так. Вы говорите: «Ты только никому ни слова. Представляешь…» – даже если ваша новость – вовсе не секрет».

Многие женщины недовольно отмечают, что мужчинам не удается найти надлежащий тон, и они пересказывают сплетни сухим невыразительным голосом, как обычную информацию. «И не скажешь, что это сплетня», – фыркнула одна женщина. Разумеется, именно такого впечатления мужчины и добиваются.

Правило деталей

Женщины также подчеркивают важность деталей при обмене сплетнями и ругают за бестолковость мужчин, утверждая, что те «никогда не знают подробностей». «Мужчины просто не указывают, что она сказала это, а он сказал то, – заявила мне одна женщина. – А что ж хорошего, если не знаешь, кто что конкретно сказал?» Другая заметила: «Женщины больше склонны к домысливанию… Они станут рассуждать, почему кто-то сделал то-то и то-то, разберут всю ситуацию по косточкам». Для женщин такой тщательный анализ возможных мотивов и причин, при котором проливается свет на все связанные с данной ситуацией факты, – важный элемент процесса обмена сплетнями, равно как и подробное обсуждение возможных последствий. Мужчины-англичане считают, что подобный «разбор по косточкам» – утомительное, ненужное и, конечно же, не мужское занятие.

Правило ответной реакции

По мнению англичанок, чтобы обмен сплетнями «состоялся», недостаточно просто оживленного тона и внимания к деталям. Еще необходима подходящая аудитория, то есть благодарные слушатели, активно реагирующие на «новости». Правило ответной реакции требует, чтобы слушатели были, по крайней мере, столь же оживлены и проявляли такой же энтузиазм, как и рассказчики. Довод приводится простой: это закон вежливости. Раз уж говорящий взял на себя труд представить информацию как нечто поразительное и скандальное, самое меньшее, что могут сделать слушатели, это реагировать надлежащим образом. По словам женщин, которых я опрашивала, мужчины просто игнорируют это правило. Они не понимают, что «вы обязаны воскликнуть: «Не может быть! В самом деле?» или «О Боже!»».

Однако эти же женщины признают, что мужчине не пристало реагировать на сплетни в присущей женщинам манере, иначе его сочтут женоподобным. Даже гомосексуалисты, с которыми я беседовала, заявили, что восклицание «Не может быть! В самом деле?», произнесенное мужчиной, воспринимается как пошлость. Согласно неписаным правилам английского этикета обмена сплетнями, мужчинам дозволяется выразить потрясение или изумление, когда они слышат особенно пикантную новость, но слово или выражение, передающие его впечатление, должны быть произнесены по-мужски, с чисто мужской интонацией.

Англичане-мужчины и правило демонстрации оживленности и трех чувств

Итак, мы установили, что мужчины и женщины в процессе обмена сплетнями ведут себя по-разному. Вероятно, эти отличия и породили миф о том, что «сплетни – женское занятие». В результате в представлении большинства людей сплетни ассоциируются с восторженными интонациями, быстрой, оживленной речью и частым использованием восклицаний типа «Представляешь? Знаешь, да?» и «Не может быть! В самом деле?», но мужские разговоры, по крайней мере в Англии, очень редко на слух воспринимаются как сплетни, даже если по содержанию именно таковыми и являются. Мужчины обмениваются сплетнями так, будто говорят о «важных вещах» (автомобилях или футболе). Разумеется, именно такое впечатление они и стремятся создать.

Некоторые из этих правил и отличий по половому признаку характерны не только для англичан. Например, детальность – универсальная женская черта, ведь общепризнано, что женщины от природы более говорливы, чем мужчины. Я не удивлюсь, если подобные исследования, проведенные в Америке и, возможно, в Австралии, выявят, что и там женщины обмениваются сплетнями очень эмоционально, хотя не следует забывать, что эти страны до некоторой степени находятся под влиянием английской культуры. Зато данные исследований (не столь широкомасштабных), которые я проводила в континентальных культурах, показывают, что мужчины в этих обществах менее сдержанны и при обсуждении светских новостей демонстрируют большую оживленность. «Non! Cest pas vrai? Ah, mon Dieu!» («He может быть! В самом деле? Боже мой!») – типичная реакция француза на скандальную новость. Аналогичные восклицания я слышала от мужчин в Италии, Испании, Бельгии, Польше, Ливане и России.

Дело вовсе не в том, что мужчины к этих странах меньше заботятся о своем мужском имидже. Страх показаться женоподобным – универсальная черта мужчин. Просто в Англии (и в наших «бывших колониях») оживленный тон и экспрессивные реплики – прерогатива женщин.

Я не хочу сказать, что английский речевой этикет запрещает мужчинам выражать эмоции. Англичанам-мужчинам дозволено проявлять свои чувства, во всяком случае некоторые, а точнее, три: удивление, при условии, что оно выражается бранными восклицаниями; гнев (обычно выражается так же) и восторг/торжество (тоже выражается громкими возгласами и сквернословием). Таким образом, порой очень трудно определить, какое из трех дозволенных чувств англичанин пытается выразить.

РАЗГОВОР ДЛЯ ПОДДЕРЖАНИЯ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ

Разговор для поддержания взаимоотношений – еще одна форма светской беседы – также характеризуется отличиями по половому признаку: мужские разговоры такого типа по содержанию и интонационно заметно отличаются от аналогичных женских бесед, хотя некоторые из правил, лежащих в основе тех и других разговоров, отражают одни и те же базовые ценности, которые можно квалифицировать как «определяющие особенности» английской самобытности.

Женские взаимоотношения: правила взаимных комплиментов

Англичанки зачастую начинают разговор для поддержания взаимоотношений с обмена комплиментами. По существу, этот ритуал можно наблюдать почти всегда, когда собираются вместе две или более женщин. Я подслушивала разговоры женщин, расточавших друг другу комплименты в пабах, ресторанах, кофейнях и ночных клубах, на ипподромах и стадионах, в театрах, на концертах, на собраниях «Женского института» и съездах байкеров, в торговых центрах и на улицах, в автобусах и поездах, на школьных спортивных площадках, в университетских кафетериях и офисных столовых. Как выяснилось, в присутствии мужчин женщины исполняют усеченный вариант ритуала обмена комплиментами, хотя часто, чтобы довести его до конца, они удаляются в дамскую уборную (да, я ходила с ними). В чисто женских компаниях полная версия ритуала исполняется прилюдно.

Наблюдая разные варианты этого ритуала и зачастую принимая в них участие, я заметила, что обмен комплиментами происходит не беспорядочно, а по определенной схеме, в соответствии с тем, что я называю «правилом взаимных комплиментов». Эта схема следующая: разговор начинается либо с прямого комплимента типа «О, у тебя новая стрижка! Тебе идет!», либо с комплимента, сопровождающегося самокритичной репликой: «У тебя роскошные волосы, не то что у меня. Мои волосы – тусклые, мышиного цвета». Согласно правилу взаимных комплиментов, ответ на каждый из вариантов должен содержать отрицание с оттенком самоуничижения и «контркомплимент». Например: «Ну что ты! Волосы у меня ужасные. Так вьются, сил нет. Я тоже хотела бы подстричься, как ты, но у меня не та форма лица. А у тебя такие красивые скулы». На это следует возражение с еще одним самокритичным замечанием и очередной комплимент, провоцирующий очередное самоуничижительное опровержение и новый комплимент, и так далее, С помощью забавных остроумных самокритичных реплик можно повысить свой авторитет в обществе, и некоторые англичанки стараются довести до совершенства свое мастерство шутливого самоуничижения. Создается впечатление, что они соревнуются друг с другом в искусстве «прибедняться».

Разговор может перескакивать с темы на тему – волосы, обувь, бедра, профессиональные успехи, натренированность, навыки общения, победы на любовном фронте, дети, таланты, достоинства, – но схема не меняется: ни один комплимент никогда не принимается, ни одна самоуничижительная реплика не остается неопротестованной. Если похвала абсолютно справедлива и на нее нельзя ответить привычным возражением в категоричной или шутливой форме, тогда от комплимента поспешно отмахиваются, смущенно буркнув: «Спасибо, э…» – затем часто что-то сдержанно говорят в подтверждение своих заслуг, непременно делают встречный комплимент и пытаются перевести разговор на другую тему.

Когда я спрашивала англичанок, почему они не могут просто принять тот или иной комплимент, те обычно говорили про его несправедливость и зачастую пытались сделать мне ответный комплимент. В результате единственное, чего я добилась, это утвердилась во мнении, что данное правило глубоко укоренилось в сознании англичанок. Тогда я попыталась сформулировать вопрос в более общей форме. Объяснила про схемы, согласно которым, как я заметила, они выстраивают свой разговор, и спросила, как бы они отнеслись к женщине, которая просто приняла бы комплимент, никак его не прокомментировав и не ответив тем же. Все в один голос заявили, что это проявление невоспитанности, недружелюбия и заносчивости – «все равно, что хвастовство». О такой женщине скажут, что «она слишком много о себе возомнила». А одна женщина даже заявила (клянусь, это истинная правда и никто ее к тому не подталкивал): «Видите ли, это не по-английски!»

Мужские взаимоотношения: игра «у меня лучше, чем у тебя»

Ритуал обмена комплиментами – чисто английская особенность, причем он характерен исключительно для женщин. Даже трудно представить, чтобы мужчины вели подобный диалог: «Вот бы мне играть в бильярд так, как ты. Но у меня ни черта не выходит». – «Ну что ты, я плохо играю, в самом деле. Просто удачный получился удар. А вот тебе нет равных в метании дротиков в мишень!» Если такой диалог вас не удивляет, вообразите другой: «Ты так классно водишь машину. А у меня постоянно глохнет мотор, я путаю рычаги!» – «Я!? Да что ты! Я ужасный водитель, честно. Да и машина у тебя лучше, чем моя, – более скоростная и более мощная». Странно, не правда ли?

Англичане-мужчины поддерживают взаимодействие другими способами, которые на первый взгляд, судя по их основополагающим принципам, диаметрально противоположны ритуалу обмена комплиментами. Если англичанки захваливают друг друга, то мужчины-англичане, напротив, стараются принизить один другого. Их соревновательный ритуал я называю игрой «у меня лучше, чем у тебя».

В данном контексте «у меня» подразумевает все что угодно. Это может быть и марка машины, и футбольная команда, и политическая партия, и место отдыха, и сорт пива, и философская теория – тема не имеет значения. Мужчины-англичане почти любой разговор, на любую тему, способны превратить в игру «у меня лучше, чем у тебя». Однажды я целых сорок восемь минут (да, я засекла время) слушала спор, в котором одна сторона отстаивала преимущества бритвенного станка, вторая – электрической бритвы. И более «интеллектуальные» темы обсуждаются в том же ключе. Недавно на страницах литературного приложения к газете «Таймс» велась продолжительная дискуссия в письмах о Фуко – абсолютно по той же схеме, что и спор о бритье, с использованием таких же, как и в том диалоге, доводов, рассчитанных на чувства и предубеждения, а не на разум.

Правила игры «у меня лучше, чем у тебя у тебя» следующие. Вы хвалите что-то свое «у меня» (электробритву, «Манчестер Юнайтед», Фуко, немецкие машины – что угодно) или бросаете вызов вашему собеседнику, прямо или косвенно утверждающему, что его «у меня» лучше. Ваше заявление всегда будет подвергнуто сомнению или оспорено, даже если ваш собеседник (или собеседники-мужчины) в душе согласен с вами или не мог бы выдвинуть разумного возражения. Даже трудно вообразить мужской разговор для поддержания взаимоотношений, в ходе которого на реплику типа «Не пойму, зачем покупать этот японский драндулет, когда можно было бы приобрести BMW» прозвучал бы такой ответ: «Да, я совершенно с вами согласен». Это было бы немыслимое, беспрецедентное нарушение мужского этикета.

В таких спорах мужчины иногда переходят на крик, бранятся, обзывают друг друга, и тем не менее в основе игры «у меня лучше, чем у тебя» лежат благодушие, дружелюбный настрой и скрытый юмор – понимание, что несходство мнений не стоит воспринимать слишком серьезно. Сквернословие, насмешки и оскорбления дозволительны, даже ожидаемы, но хлопанье дверью в порыве гнева или любое другое проявление настоящих чувств категорически запрещено.

Суть игры – утереть сопернику нос, демонстрируя притворный гнев, притворную ярость. Сколь бы вы ни болели душой за изделие, команду, теорию или метод бритья, достоинства которых отстаиваете, свои чувства вы показывать не должны. Серьезность недопустима, горячность в споре не достойна мужчины; и то, и другое не типично для англичан и вызывает насмешку. И хотя название, которое я дала игре, предполагает хвастовство, хвастаться также запрещено. Можно превозносить до небес свою машину или бритву, политическую теорию или школу литературоведения, сторонником которых вы являетесь, и в мельчайших подробностях объяснять, почему вы их цените, но при этом не следует кичиться ни хорошим вкусом, ни образованностью. Любой намек на превосходство и высокомерие заслуживает порицания, если только вы не выказываете эти качества «с иронией», утрированно, ясно давая понять, что на самом деле вы шутите.

Также общеизвестно, что победителей в этой игре не бывает. Ни один из собеседников не уступает и не признает точку зрения своего оппонента. Мужчинам просто наскучивает спор, или они устают пререкаться и меняют тему разговора, зачастую с сожалением пожимая плечами, словно удивляются глупости своих оппонентов.

Игра «у меня лучше, чем у тебя» – исключительно мужское развлечение. Присутствие женщин может испортить им удовольствие. Женщины неверно истолковывают суть игры и пытаются привнести в разговор элемент здравомыслия. В конце концов им надоедает слушать пререкания, и они совершают нечто невообразимое – например, спрашивают спорщиков, почему те не могут просто согласиться или не согласиться. Разумеется, мужчины подобные возгласы оставляют без внимания. Раздраженным женщинам обычно трудно понять, что спорщики не могут и не хотят прийти к разумному согласию. Подобные споры сравнимы со скандированием речевок футбольными болельщиками соперничающих команд, когда одни вовсе не ждут, что другие согласятся с ними. (Кстати, я не хочу сказать, что женские разговоры для поддержания взаимоотношений – образец «любезности и деликатности». В них не столь явно, как в мужских спорах, прослеживается дух соперничества, однако у меня есть записи диалогов женщин – главным образом молодых, но из всех социальных классов, – которые состоят исключительно из обмена колкостями, причем все участницы при обращении друг к другу употребляют такие оскорбления – хоть и с явной симпатией, – как «стерва» и «сучка».)

Два типа разговоров для поддержания взаимоотношений – обмен комплиментами и игра «у меня лучше, чем у тебя» – на первый взгляд кажутся совершенно разными и, наверное, в самом деле отражают общие традиционные различия между мужчинами и женщинами. Соперничество/взаимодействие в общении – тема многих исследований в социолингвистике, проводившихся в последнее время, но и без революционных теорий о «гендерлектах»* ясно, что мужчины в разговоре склонны доказывать друг другу свое превосходство, а женщины стремятся установить «равенство» и найти взаимопонимание.

– ---------------------

*Теории о наличии мужского и женского языков (гендерлектов).

Тем не менее скрытые правила и система ценностей, лежащие в основе этих двух разговорных ритуалов, имеют очень важные сходные черты, помогающие лучше понять особенности английской культуры. Например, в обоих случаях не приветствуется хвастовство и поощряется юмор; в обоих случаях при общении требуется до определенной степени быть лицемером – или, по крайней мере, скрывать свои истинные чувства или мнение (при обмене комплиментами принято имитировать восторг, в игре «у меня лучше, чем у тебя» – поддельную беспечность); в обоих случаях этикет торжествует над истиной и здравым смыслом.

И НАКОНЕЦ… ПРАВИЛО ДОЛГОГО ПРОЩАНИЯ

Мы начали главу о светской беседе с раздела о формах приветствия, поэтому резонно было бы ее завершить разделом о формах прощания. Мне очень бы хотелось закончить данный раздел на оптимистичной ноте и сказать, что при расставании англичане ведут себя гораздо лучше, чем в первые минуты встречи, но на самом деле при прощании мы также конфузимся, смущаемся и теряемся, как и при встрече. Никто не имеет четкого представления о том, что ему делать и говорить, и в результате мы так же, как и при приветствии, протягиваем руки для рукопожатия и тут же их отдергиваем, неловко соприкасаемся щеками и умолкаем на полуслове. Единственное, что отличает процесс расставания от процесса знакомства/приветствия, – это продолжительность процедуры. Если в первые минуты встречи мы проявляем торопливость, стремясь как можно скорее побороть неловкость, то наши прощания, словно мы вознамерились наверстать упущенное, зачастую утомительно продолжительны.

Очень часто начало процедуры расставания проходит в неприличной спешке (хотя эта суета – всего лишь видимость), поскольку никто не хочет уходить последним из страха «злоупотребить гостеприимством», что считается серьезным нарушением правил неприкосновенности частной жизни. Так, едва кто-то – пара или семья – собирается уходить, ссылаясь на пробки на дорогах, приходящую няню, которую следует отпустить, или поздний час, все остальные тут же смотрят на часы, с удивленными восклицаниями вскидывают брови и, хватаясь за пальто и сумки, начинают «предварительно» прощаться. [Фраза «Pleased to meet you» («Рад(а) познакомиться») в качестве приветствия многих не устраивает, но, прощаясь с людьми, которым вас недавно представили – даже если вы обменялись всего лишь парой слов при знакомстве, – уместно сказать: «It was nice to meet you» («Было приятно познакомиться»).] Отправляясь в гости к англичанам, будьте готовы к тому, что вам не удастся уйти сразу же, как только вы возвестили о своем намерении удалиться: церемония прощания продлится не меньше десяти минут, а то и все пятнадцать или двадцать.

У Дадли Мура* есть музыкальная зарисовка – пародия на произведения наиболее ярких самовлюбленных композиторов-романтиков, – которую он исполняет на фортепиано как нескончаемый финал: да-да-ДУМ переходит в трель, ведущую к еще одной торжественной концовке (дидли-дидли-дум-ДУМ-ДА-ДУМ), за которой следуют новые «финальные» аккорды (ДА-ДА-ДУМ), потом еще и еще и так далее.

– ---------------------

*Мур, Дадли (р. 1935) – английский актер, комик, музыкант.

Эта пьеса всегда напоминает мне группу типичных англичан, пытающих расстаться друг с другом. Только вы подумали, что все прощальные слова наконец-то сказаны, как кто-то непременно возобновляет церемонию, снова произнося: «Что ж, до встречи, значит…» – что провоцирует новую серию прощальных фраз: «Да, непременно… Э-э… До свидания…», «Пока», «Еще раз спасибо», «Все было здорово», «Да что ты, пустяки. До свидания», «Ну, тогда прощайте…», «Да, пора… А то пока доберемся…», «Ну все, идите, а то замерзнете»,«Да нет, ничего…», «Что ж, до свидания…». Потом кто-нибудь скажет: «В следующий раз мы вас ждем у себя…» или «Ладно, тогда завтра я свяжусь с тобой по электронке…» – и вновь пошло-поехало.

Гостям не терпится уехать, хозяева топчутся на пороге, только и мечтая о том, чтобы закрыть дверь, но ни те, ни другие даже намекнуть не смеют о своих желаниях (это было бы крайне невежливо) и из кожи вон лезут, всячески стараясь показать, насколько им жаль расставаться. Даже когда все уже десять раз попрощались, гости, рассевшись по машинам, опускают боковые стекла и обмениваются с хозяевами еще несколькими прощальными фразами. Когда автомобили трогаются с места, отъезжающие и провожающие жестами изображают телефон, обещая поддерживать связь. Потом все долго машут друг другу, пока машины не скроются из виду. По завершении церемонии затянувшегося прощания мы все вздыхаем с облегчением.

Очень часто потом мы тут же начинаем ворчать по поводу людей, с которыми мгновение назад никак не хотели расставаться. «Боже, я думала, они никогда не уедут!», «Джонсы очень милые люди, но она все-таки немного зануда…» Даже если мы получили огромное удовольствие от встречи, после долгой церемонии прощания наши одобрительные комментарии перемежаются причитаниями: ох, как поздно уже, да как мы устали, да как хочется выпить чашку чая/чего-нибудь крепкого – и как здорово вновь остаться одним в своем доме (или отправиться к себе домой спать).

И все же, если по какой-то причине прощание вышло коротким, нам становится как-то не по себе. Мы испытываем неудовлетворенность, а также чувство вины, будто нарушили правило этикета, либо обиду на гостей за то, что они слишком быстро попрощались. Возможно, мы даже толком и не осознаем, что было нарушено какое-то правило, но нас гложет смутное чувство незавершенности: мы понимаем, что ритуал прощания не был совершен «должным образом». Чтобы уберечь своих детей от подобных недоразумений, англичане начинают приучать их к этикету долгого прощания с самого раннего возраста: «Ну же, попрощайся с бабушкой»; «А что мы должны сказать? Мы должны сказать: спасибо, бабушка!»; «И с тетей Джейн попрощайся»; «Нет, скажи до свидания КАК ПОЛАГАЕТСЯ!»; «И с Пушком попрощайся»; «Все, мы поехали, скажи до свидания еще раз»; «Ну же, помаши на прощание!»¹⁷.

– -----------------------

¹⁷ Пожалуй, нет ничего удивительного, что некоторые дети, и особенно подростки, восстают против этого ритуала, отказываясь принимать в нем участие, и зачастую впадают в другую крайность: кричат «пока» и хлопают дверью – специально чтобы позлить взрослых. Очевидно, трудно найти золотую середину.

Англичане этот ритуал часто называют не saying goodbye («прощание»), a saying our goodbyes («прощания»). Например: «I can't come to the station, so we'll say our goodbyes here» («Я не могу приехать на вокзал, поэтому попрощаемся здесь» [буквально: «Скажем наши «до свидания» здесь»]). По этому поводу я беседовала с одним американцем, и тот сказал: «Знаешь, первый раз услышав это выражение, я как-то даже не обратил внимания на множественное число. А может, подумал – это потому, что каждый из расстающихся говорит «до свидания». Теперь я знаю, что оно означает МНОГО «до свиданий»».

ПРАВИЛА АНГЛИЙСКОГО ЮМОРА, ИЛИ ЮМОР – ВСЕМУ ГОЛОВА

Этот заголовок (Humour rules) можно интерпретировать в прямом смысле, как «правила английского юмора», и как лозунг «Юмор – всему голова». Последнее толкование более точно, поскольку любой разговор англичан всегда окрашен юмором. Непременность его присутствия в разговоре – самое важное и примечательное правило относительно английского юмора. Юмор правит. Юмор управляет. Юмор вездесущ и всесилен. Я даже не собиралась посвящать юмору отдельную главу, потому что знала: юмор, как и классовость, пропитывает все сферы жизни и культуры англичан и будет постоянно, в разных контекстах возникать – что вполне естественно – на страницах данной книги. Так оно и получилось. Только вся беда в том, что английский юмор – слишком распространенное явление в нашем обществе, и, чтобы передать его роль и значение, мне пришлось бы упоминать о нем в каждом абзаце, что для читателя, наверно, было бы утомительно. Поэтому я в конце концов решила написать о юморе отдельную главу.

Английское чувство юмора – притча во языцех, кто только об этом не разглагольствует, включая и многочисленных патриотов, стремящихся доказать, что наше чувство юмора – это нечто уникальное, небывалое и неизвестное у других народов. Многие англичане, похоже, уверены, что нам даровано исключительное право если и не на сам юмор, то по крайней мере на некоторые его «типы», самые «престижные» – остроумие и, главное, иронию. Возможно, английский юмор и впрямь особенный, но я в ходе исследований пришла к выводу, что его главная «характерная черта» – ценность, которую мы ему придаем, центральное место, которое занимает юмор в английской культуре и системе социальных отношений.

В других культурах юмору отводится «время и место»; это особый, отдельный вид разговора. А в диалогах англичан, о чем бы мы ни беседовали, всегда чувствуется скрытый юмор. Даже приветствуя кого-то или обсуждая погоду, мы ухитряемся превратить свои слова в своеобразную шутку. Почти никогда разговоры англичан не обходятся без подтрунивания, поддразнивания, иронии, уничижительных замечаний, шутливого самобичевания, насмешек или просто глупых высказываний. Мы генетически запрограммированы на юмор, настроены на него «по умолчанию», если хотите, и не можем произвольно включить или отключить эту опцию. Для англичан правила юмора равносильны законам природы: мы подчиняемся им автоматически, неосознанно, как закону всемирного тяготения.

КАК ВАЖНО НЕ БЫТЬ СЕРЬЕЗНЫМ

В Англии в основе всех форм светского общения лежит скрытое правило, согласно которому запрещено проявлять «излишнюю серьезность». Пусть мы не обладаем исключительным правом на юмор, и даже на иронию, но англичане, как никакой другой народ, остро чувствуют разницу между «серьезным» и «выспренним», между «искренностью» и «пылкостью».

Эти различия существенны для понимания английской самобытности. Я не могу на словах провести четкую грань между этими понятиями, но, если вы не способны уловить эти ключевые нюансы, вам никогда не удастся понять англичан. Даже если вы в совершенстве владеете английским языком, вы все равно никогда не будете чувствовать себя уверенно в разговоре с англичанами. Пусть ваш английский безупречен, но ваша поведенческая «грамматика» будет полна вопиющих ошибок.

Как только вы научитесь чувствовать эти различия, правило «Как важно не быть серьезным» больше не будет для вас загадкой. Серьезность приемлема, выспренность недопустима. Искренность дозволена, пылкость строго запрещена. Напыщенность, важничанье – вне закона. Серьезные вопросы можно обсуждать серьезно, но никто не должен воспринимать слишком серьезно самого себя. Способность посмеяться над собой, пусть это даже проявляется в форме высокомерия, – одна из самых привлекательных особенностей англичан. (Во всяком случае, я надеюсь, что права в своем суждении: если я переоценила нашу способность смеяться над самими собой, моя книга будет крайне непопулярна.)

Например, напускная, бьющая через край пылкость и помпезная выспренность, свойственные почти всем американским политикам, не найдут понимания у англичан. Мы наблюдаем их выступления в программах теленовостей с отстраненной снисходительностью, изумляясь легковерности ликующих толп, покупающихся на подобную высокопарную чушь. Иногда речи американских политиков пробуждают в нас не презрительную насмешливость, а неловкость: нам трудно понять, как они решаются произносить постыдные банальности таким смехотворно пафосным тоном. Разумеется, мы предполагаем, что политикам положено говорить банальности – наши в этом отношении от американских не отличаются, – но нас поражает и заставляет морщиться их убежденный тон. То же самое можно сказать и про излишне сентиментальные, слезливые речи американских актеров на церемониях вручения премии «Оскар» и других кинопремий, на которые английские телезрители все как один реагируют одинаково: «Меня сейчас стошнит». Редко увидишь, чтобы кто-то из получивших «Оскар» англичан позволил себе расчувствоваться на публике; их речи обычно коротки, полны достоинства или самоуничижительного юмора, и все равно при этом они всегда испытывают неловкость и смущаются. Любой английский актер, посмевший нарушить эти неписаные правила, будет подвергнут осмеянию и назван «душкой».

Разумеется, не только американцы становятся объектом наших циничных нападок, хотя янки больше, чем другие, дают поводов для критики. С таким же неприятием и презрением мы воспринимаем сентиментальный патриотизм вождей и напыщенную серьезность писателей, художников, артистов, музыкантов, ученых мужей и других общественных деятелей всех национальностей, ведь англичане за двадцать шагов чуют малейший намек на важничанье, они способны уловить его даже на зернистом изображении телеэкрана или в иностранной речи, которую совсем не понимают.

Ой, да будет тебе! ( Oh , Come Off it !)

Существующий в Англии негласный запрет на излишнюю серьезность и особенно на важничанье означает, что нашим политикам и прочим общественным деятелям приходится ох как нелегко. Наблюдательная английская публика не прощает нарушения этих правил на своей родной земле, и стоит оратору допустить малейшую оплошность, чуть-чуть переусердствовать, переступив невидимую грань, отделяющую искренность от пылкости, это будет мгновенно замечено, раскритиковано, и в его адрес полетят презрительные крики: «Ой, да будет тебе!»

В повседневном общении мы так же строги друг к другу, как и к нашим знаменитостям. В принципе, если бы сказали, что каждая страна или культура должна иметь свой девиз, для Англии я предложила бы выбрать фразу «Ой, да будет тебе!» («Oh, come off it!»). Джереми Паксман ратует за девиз «Я знаю свои права» («I know my rights») – на самом деле он не оперирует понятием «девиз», но на саму эту фразу ссылается постоянно, он даже включил ее (единственную из подобных фраз) в свой личный список определяющих особенностей английской самобытности. Я принимаю его точку зрения: во фразе «Я знаю свои права» нашли полное отражение присущие англичанам непримиримый индивидуализм и сильно развитое чувство справедливости – исключительно английское сочетание качеств. Однако, на мой взгляд, пассивный цинизм, заключенный во фразе «Ой, да будет тебе!», более точно характеризует психологию англичан, чем воинствующий активизм фразы «Я знаю свои права». Возможно, поэтому, как кто-то однажды заметил, у англичан не бывает революций, их заменяет сатира.

Разумеется, были отдельные храбрецы, боровшиеся за права и свободы, которыми мы теперь обладаем, но большинство простых англичан ныне принимают это как должное, предпочитая со стороны иронизировать и насмехаться над любой деятельностью в защиту и поддержку этих завоеваний. Многие даже не берут на себя труд принять участие в выборах в органы власти, а ученые мужи и лица, проводящие опросы общественного мнения, тем временем никак не могут договориться, цинизм или апатия – более вероятно, что и то, и другое – являются причиной столь постыдно низкой явки избирателей. Большинство же из тех, кто голосует, к самим выборам относятся так же скептически, действуя по принципу: выбирай «лучшее из худшего» или «меньшее из двух зол». Среди них вы не увидите людей с горящими глазами, убежденных, что партия, которой они отдали предпочтение, изменит мир к лучшему. Это мое суждение наверняка будет встречено привычным «Ой, да будет тебе!».

Молодежь и те, кто восприимчив к лингвистическим изыскам, возможно, вместо фразы «Ой, да будет тебе!» иронично заметят: «Ну да, конечно!» («Yeah, right!») – но смысл от этого не изменится. Равно как нет смысловых различий между последней сленговой новинкой up themselves и более традиционным full of themselves (оба выражения можно перевести на русский язык как «распирает от собственной важности». – Примеч. пер.), применяемых в отношении людей, нарушающих правило «Как важно не быть серьезным». Возможно, к тому времени, когда вы прочтете это, данные выражения уже вытеснят другие, но скрытые правила и ценности глубоко укоренились в сознании англичан и останутся неизменными.

ПРАВИЛА АНГЛИЙСКОЙ ИРОНИИ

Англичанам несвойственно хвастаться своим патриотизмом. По сути, и проявление патриотизма, и хвастовство считаются заслуживающими порицания качествами, поэтому сочетание этих двух пороков вдвойне постыдно. Но из данного правила есть одно исключение: мы испытываем патриотическую гордость за наше чувство юмора, и особенно за виртуозное умение иронизировать. Бытует мнение, что у англичан, в сравнении с другими народами, более тонкое, более развитое чувство юмора и что другие народы мыслят прозаически и не способны ни понять, ни оценить иронию. Такое суждение высказывали почти все англичане, которых я интервьюировала, и многие иностранцы, как ни странно, с ними покорно соглашались.

И хотя мы убедили себя и многих других в превосходстве нашего чувства юмора, лично я, как я уже отмечала, в том совсем не убеждена. Юмор – явление всеобщее, а ирония – универсальный важнейший элемент юмора, поэтому ни одна культура не может монополизировать право на нее. Данные моих исследований предполагают, что в случае с иронией это опять-таки вопрос степени – вопрос количества, а не качества. Именно вездесущность иронии и то значение, которое мы ей придаем, делают английский юмор уникальным. Ирония – не пикантная приправа, а основной ингредиент в английском юморе. Ирония – всему голова. По словам одного проницательного наблюдателя¹⁸, англичане «рождаются в иронии. Мы выплываем в ней из чрева матери. Это – амниотическая жидкость… Мы шутим не шутя. Волнуемся не волнуясь. Серьезны не всерьез».

– ----------------------

¹⁸Это драматург Алан Беннетт, вернее, персонаж одной из его пьес («Старая страна»).

Следует сказать, что многих иностранцев, с которыми я беседовала, эта особенность англичан приводит в замешательство, а не забавляет. «С англичанами вся беда в том, – пожаловался мне один американский бизнесмен, – что невозможно уловить, когда они шутят, никогда не знаешь, всерьез они говорят или нет». Его коллега из Голландии, хмурясь, поразмыслила с минуту и затем нерешительно заключила: «По-моему, они в основном шутят, да?»

В общем-то, она была права. И мне вдруг стало жаль их обоих. Из разговоров с иностранцами я выяснила, что пристрастие англичан к иронизированию создает больше проблем для тех, кто приезжает в Англию по делам, чем для туристов и других любителей развлечений. Д. Б. Пристли* отмечал: «Климат, в котором живем мы, англичане, благоприятствует юмору. Зачастую сплошной туман, и очень редко бывает по-настоящему ясно».

– -------------------------

* Пристли, Джон Бойнтон (1894-1984) – английский писатель, драматург и критик.

«Любовь к иронии» он помещает на верхнюю строчку своего списка составляющих английского юмора. Наша благоприятствующая юмору окружающая среда очень хорошо подходит тем, кто приезжает к нам на отдых, но, когда вы обсуждаете условия сделки на сотни тысяч долларов, как мои злополучные собеседники, которых я цитировала выше, этот неясный, пропитанный иронией культурный климат становится помехой¹⁹.

– -----------------------

¹⁹ Более подробно роль иронии в сфере деловых отношений я рассмотрю в главе, посвященной трудовой деятельности.

Те, кто пытается акклиматизироваться в этой атмосфере, должны помнить, что ирония – ее неотъемлемый атрибут: как и юмор в целом, ирония – постоянный, заданный, стандартный элемент повседневного общения. Пусть англичане не всегда шутят, но они всегда готовы к восприятию юмора. Мы не всегда говорим не то, что имеем в виду, но мы всегда готовы отреагировать на иронию. Задавая кому-то прямой вопрос: «Как дети?», -мы в равной степени готовы и к прямому ответу («Хорошо, спасибо»), и к ироничному («О, они просто чудо – очаровательны, услужливы, аккуратны, прилежны…»). На что обычно слышим: «Ну-ну. Веселый, значит, выдался денек, да?»

Правило преуменьшения

Я включила этот раздел в главу об иронии, потому что преуменьшение – это форма иронии, а не отдельный, самостоятельный вид юмора. Это также очень английский тип иронии: правило преуменьшения – близкий родственник правил «Как важно не быть серьезным», «Ой, да будет тебе!» и различных правил сдержанности и умеренности, регулирующих наши повседневные социальные взаимоотношения. Разумеется, преуменьшение ни в коей мере не является исключительно английской формой юмора: опять мы говорим здесь скорее о количестве, чем о качестве. Джордж Майкс отмечает, что преуменьшение – «не просто отличительная черта английского чувства юмора; это образ жизни». Англичане по праву славятся своим умением использовать преуменьшение. И дело вовсе не в том, что мы изобрели этот способ иронии или владеем им лучше других, просто мы применяем его очень часто. (Ну, возможно, мы и впрямь делаем это чуть лучше других – но именно потому, что у нас больше практики.)

В общем-то, наша склонность к преуменьшению вполне объяснима. Причина тому – строгий запрет на выказывание чрезмерной серьезности, сентиментальности, хвастовства и своих переживаний. Опасаясь показаться чересчур пафосными, эмоциональными или пылкими, мы впадаем в другую крайность – демонстрируем сухость и безразличие. Согласно правилу преуменьшения, изнурительную хроническую болезнь мы называем «досадной неприятностью»; о пережитом страшном происшествии говорим: «Ну, это не совсем то, что я бы для себя выбрал»; при виде захватывающей дух красоты констатируем: «Довольно мило»; о великолепном представлении или выдающемся достижении отзываемся: «Неплохо». Акт гнусной жестокости в нашей интерпретации – «не очень дружественный поступок», непростительно глупое суждение – «не очень умная оценка». Мы говорим: в Антарктиде «довольно холодно», в Сахаре «несколько жарковато на мой вкус»; выдающийся человек или потрясающее событие, которые в других культурах были бы оценены в превосходных степенях, у нас получат лишь один эпитет – nice («славный/чудный/милый» и т. п.) или, если мы хотим выразить одобрение в более красноречивой форме, – very nice («очень славный» и т. п.).

Незачем говорить, что склонность англичан к преуменьшению – еще одна черта, которая многих иностранцев озадачивает и приводит в ярость (или, как мы, англичане, говорим, «несколько смущает»), «Ни черта не понимаю! – возмущался один из иностранцев, которых я опрашивала в ходе исследования. – И это считается смешным? Если смешно, тогда почему они не смеются – или по крайней мере не улыбнутся? Или хоть как-то отреагируют. Как, черт побери, можно узнать, что «неплохо» означает «великолепно» или просто «хорошо»? Как они сами друг друга понимают – тайные знаки подают или еще что? Почему не могут прямо сказать то, что имеют в виду?»

В этом проблема с английским юмором. В большинстве случаев английский юмор, особенно когда используется преуменьшение, не очень смешной, по крайней мере, не настолько смешной, чтобы вызвать громкий смех, и, вне сомнения, понятен не всем народам. Даже сами англичане, которые понимают его, не реагируют на преуменьшение безудержным хохотом. В лучшем случае сказанная к месту изящная преуменьшительная фраза вызовет лишь усмешку. С другой стороны, в этом как раз и вся суть преуменьшения: оно забавно, но только в качестве недомолвки. Это – юмор, но юмор сдержанный, изощренный, тонкий.

Даже иностранцы, способные оценить английский скрытый юмор и находящие его забавным, испытывают значительные трудности, пытаясь шутить так же, как англичане. Отец рассказывал мне о своих приятелях-итальянцах, больших приверженцах всего английского, которые во всем стараются походить на англичан, – они говорят на безупречном английском, одеваются по-английски, даже развили в себе вкус к английской кухне. Но при этом итальянцы сетуют, что никак не могут освоить правило английского преуменьшения, поэтому постоянно обращаются к отцу за советами. Однажды один из них описывал, горячо и пространно, свой визит в местный ресторан, где его накормили отвратительной пищей: еда была несъедобная, само заведение омерзительно грязное, официанты – сущие грубияны и т. д. и т. п. «В общем, не стоит туда ходить, да?» – прокомментировал мой отец, когда его приятель закончил свою тираду. «ВОТ ВИДИШЬ? – вскричал тот. – Вот оно! Как ты это делаешь? Как у тебя так получается? Откуда ты знаешь, что нужно так сказать?» – «Не знаю, – извиняющимся тоном отвечал отец. – Не могу объяснить. Мы просто так говорим. У нас это получается само собой».

В этом еще одна проблема с английским юмором: преуменьшение обусловлено правилом, но это правило в четвертом подразумеваемом значении понятия «нормальное или обычное положение вещей» – мы подчиняемся ему неосознанно, оно впечатано в наше сознание. Нас не учат использовать способ преуменьшения, мы усваиваем его постепенно. Фразы-преуменьшения слетают с наших уст «естественным образом», потому что правило преуменьшения – это элемент английской культуры, составляющая психологии англичан.

Правило преуменьшения трудно для понимания иностранцев еще и потому, что оно, по сути, является насмешкой над нашими неписаными правилами английского юмора.

Характеризуя свои тяжелые, болезненные переживания как «неприятность», мы признаем правила иронии и табу на излишнюю серьезность, но в то же время мы насмехаемся над тем, что сами, как это ни абсурдно, покорно соблюдаем эти законы. Мы демонстрируем сдержанность, но в столь преувеличенной манере, что тоже (тихо) посмеиваемся над своим поведением. Мы пародируем сами себя. Каждое преуменьшение – это личная насмешка над правилами английской самобытности.

Правило самоуничижения

Как и склонность англичан к преуменьшению, наше пристрастие к самоуничижению можно рассматривать как форму иронии. Обычно, это вовсе не проявление подлинной скромности; мы просто говорим противоположное тому, что имеем в виду, или – по крайней мере – противоположное тому, что, по нашему замыслу, люди должны понять.

О скромности англичан еще не раз будет говориться в данной книге, поэтому мне следует прямо сейчас объяснить, что я подразумеваю под этим понятием. Говоря о «правилах скромности», я совершенно не имею в виду, что англичане от природы более скромны и благопристойны, чем другие народы, – я веду речь о строгих правилах, предписывающих англичанам демонстрировать скромность. В числе этих правил есть как «запретительные», порицающие хвастовство и важничанье в любой форме, так и «разрешительные», поощряющие самоуничижение и самоиронию. Само обилие этих неписаных правил уже предполагает, что англичанам несвойственна природная или врожденная скромность. В лучшем случае можно сказать, что мы придаем большое значение скромности, что мы стремимся быть скромными. На самом деле мы обычно проявляем ложную скромность – или, выражаясь более снисходительно, ироничную.

И в этом заключен юмор. Но мы опять-таки говорим не о таком смешном, что вызывает громкий хохот: английский юмор самоуничижения, как и юмор, содержащийся во фразах-преуменьшениях, это скрытый юмор, зачастую почти неуловимый – и непонятный тем, кто не знаком с английскими правилами скромности.

В качестве примера я приведу весьма характерный случай. Мой жених – нейрохирург. Когда мы познакомились, я поинтересовалась, что побудило его выбрать эту профессию. «Ну, хм, – отвечал он, – я изучал философию, политику и экономику в Оксфорде, а потом понял, что мне это не по плечу, и подумал… э-з… что лучше заняться чем-то менее трудным». Я рассмеялась, но потом, как он, должно быть, и ожидал, заметила, что нейрохирургию Еряд ли можно назвать легким занятием, тем самым предоставив ему новую возможность для самоуничижения. «Ну что ты, моя профессия совсем не требует большого ума, как это принято считать; честно говоря, это в какой-то степени работа наугад. Как слесарно-водопроводное дело, правда, прокладка труб под микроскопом. Но, пожалуй, слесарно-водопроводные работы требуют большей точности». Позже выяснилось, как он, вероятно, и предвидел, что Оксфорд отнюдь не был ему «не по плечу»: при поступлении в университет ему была назначена стипендия, и он окончил его с отличием. «Я был ужасным зубрилой», – объяснил он.

Что ж, разве мой жених вел себя по-настоящему скромно? Нет. Но и его шутливые самоуничижительные ответы тоже нельзя расценивать как умышленное, расчетливое проявление «ложной» скромности. Он просто играл по правилам, иронизируя – потому что так у нас заведено – над своими успехами, хвалиться которыми в открытую ему было неловко. А именно в этом и есть смысл умаления собственного достоинства. В самоуничижении моего жениха не было ничего необычного или примечательного: он просто вел себя по-английски. Мы все так поступаем, постоянно; у нас это получается само собой. Даже у тех из нас, у кого менее престижные дипломы и не столь впечатляющие достижения. Мне повезло – многие просто не знают, кто такие антропологи, а те, кто имеет представление, обычно рассматривают нас как низшую форму научной жизни. Поэтому я меньше рискую показаться хвастливой, когда меня спрашивают о моей работе. И все же, чтобы избежать подозрений в том, что я интеллектуалка или человек семи пядей во лбу, я на всякий случай быстро поясняю тем, кто не знаком с данным термином, что это «просто красивое словечко, которым называют любопытных», а ученым говорю, что я «всего лишь поп-антрополог» и не имею никакого отношения к настоящим, бесстрашным «исследователям глиняных лачуг».

В общении между собой англичане друг друга прекрасно понимают. Всем известно, что, умаляя собственное достоинство, мы подразумеваем противоположное, и это производит должное впечатление: мы высоко ценим человека, который принижает себя, – и за достигнутые им успехи, и за нежелание распространяться о них. (Даже в моем случае, когда мои ответы о работе едва ли можно расценивать как самоуничижение – что, в общем-то, как это ни печально, соответствует истине, – люди зачастую ошибочно полагают, что я, вероятно, занимаюсь чем-то менее тривиальным.) Проблемы возникают, когда англичане пытаются следовать этому правилу в разговоре с представителями других культур, которые не понимают наших традиций, не способны оценить иронию и, к несчастью, склонны принимать наши самоуничижительные заявления за чистую монету. Мы по привычке скромничаем, а несведущие иностранцы верят нам на слово и не выражают восхищения нашими «незначительными» достижениями. И никто из нас не может повернуться и сказать: «Нет, подождите, вам следует скептически улыбнуться, давая понять, что вы раскусили мой трюк и прекрасно сознаете, что я шучу, умаляя собственные достоинства, и вы не верите ни единому моему слову и высоко оценили мои способности и мою скромность». Иностранцы не знают, что в Англии это установленный ответ на обусловленное нашими традициями самоуничижение. Они не догадываются, что мы ведем сложную игру, и не поддаются на провокацию. В результате наш блеф оборачивается против нас же самих. И, честно говоря, поделом нам за нашу глупость.

ЮМОР И КОМЕДИЯ

Поскольку эти два понятия часто смешивают и воспринимают как единое целое, стоит указать, что здесь я веду речь исключительно о правилах английского юмора, а не о канонах английской комедии. То есть я рассматриваю юмор в повседневной жизни, в повседневном общении, а не в комическом романе, пьесе, фильме, поэзии, скетче, комиксе или на эстраде. Чтобы осветить тему юмора в искусстве, нужно написать еще одну книгу, причем ее автор должен обладать гораздо более глубокими познаниями в этой сфере, чем я.

Как я уже отмечала, я не эксперт в данной области, но мне кажется очевидным, что английская комедия сформировалась и развивается под влиянием повседневного английского юмора и некоторых других «правил английской самобытности», сформулированных в других главах, в частности правила смущения (большинство английских комедий, по сути, о смущении). Английская комедия, что ожидаемо, подчиняется правилам английского юмора и также играет важную социальную роль в их распространении и закреплении в сознании общества. Почти во всех лучших английских комедиях мы смеемся сами над собой.

Я не утверждаю, что английская комедия во всех отношениях лучше, чем произведения этого жанра у других народов, но тот факт, что мы не отводим юмору отдельное «время и место», что англичане мыслят категориями юмора, означает, что английским писателям, художникам и артистам комического жанра приходится очень стараться, чтобы заставить нас смеяться. Они должны создавать нечто превосходящее тот юмор, который присутствует во всех аспектах наших повседневных взаимоотношений. Если у англичан «хорошее чувство юмора», это не значит, что нас легко рассмешить. Напротив: наше тонкое, отточенное чувство юмора и пропитанная иронией культура являются залогом того, что вызвать у нас смех гораздо труднее, чем у большинства других народов. Способствует ли это как-то престижу английской комедии? Может, да, может, нет. Но это определенно способствует появлению огромнейшего количества комедийных произведений – хороших, плохих и посредственных. Если англичане не смеются, то вовсе не потому, что у нас мало плодовитых юмористов.

Я говорю это с искренней симпатией, ведь, если честно, та антропология, которой я занимаюсь, недалеко отстоит от эстрадного разговорного жанра – по крайней мере, от таких номеров, в которых содержится много шуток, начинающихся словами: «А вы замечали, что люди всегда?..» Лучшие эстрадные комики вслед за этим непременно высказывают в лаконичной остроумной форме тонкое наблюдение относительно поведения людей и социальных отношений в обществе. Социологи вроде меня очень стараются делать то же самое, но между нами и комиками есть разница: последние должны попасть в самую точку. Если их наблюдения звучат «неправдоподобно» или «не задевают чувств», публика не станет смеяться, а если подобное случается часто, они не заработают себе на жизнь. Социологи же могут годами нести полную чушь и при этом исправно платить по закладным. Но лучшие из социологов порой почти не уступают эстрадным комикам в проницательности и остроумии.

ЮМОР И КЛАССЫ

В других главах данной книги я подробно рассматриваю классовые различия в контексте применения и соблюдения определенных правил, но в этой главе, как вы, возможно, заметили, о классах нет ни слова. Это потому, что «руководящий принцип» английского юмора – бесклассовость. Табу на излишнюю серьезность, правила английской иронии, преуменьшения и самоуничижения укоренились во всех слоях общества. Нет такого правила общественного поведения, которое действовало бы повсеместно, но правилам английского юмора подчиняются (пусть и неосознанно) все англичане без исключения. Любое их нарушение – в какой бы классовой среде это ни происходило – мгновенно замечается, подвергается порицанию и осмеянию.

Однако, несмотря на то что правила английского юмора имеют бесклассовую природу, повседневный английский юмор тесно связан с классовыми проблемами. Впрочем, это неудивительно, ведь мы, англичане, помешаны на классовости и склонны все, что имеет какое-либо отношение к этому понятию, превращать в объект шуток Мы смеемся над привычками и недостатками, свойственными представителям того или иного класса, высмеиваем стремления и глупые ошибки выскочек и честолюбцев и мягко подшучиваем над нашей классовой системой.

КЛАССОВЫЕ НОРМЫ КУЛЬТУРЫ РЕЧИ

Нельзя говорить об английском речевом этикете, не упоминая классы, потому что любой англичанин, стоит ему заговорить, мгновенно обнаруживает свою принадлежность к тому или иному классу. Возможно, это в какой-то степени справедливо и и отношении других народов, но наиболее часто цитируемые комментарии на данную тему принадлежат англичанам – от Бена Джонсона, заявлявшего: «Наиболее ярко характеризует человека язык. Говори, чтоб я понял, кто ты такой», – до Джорджа Бернарда Шоу, высказывания которого имели более выраженную классовую направленность: «Едва кто-то из англичан открывает рот, как у другого англичанина тотчас же просыпается либо ненависть к нему, либо презрение». Нам нравится думать, что в последнее время мы менее подвержены классовым предрассудкам, но наблюдение Шоу и поныне не утратило актуальности. Все англичане, признают они это или нет, имеют нечто вроде встроенного компьютера глобальной системы социального позиционирования, который определяет положение человека на карте классовой иерархии, едва тот начинает говорить.

Существует два фактора, помогающих определить это положение: лексика и произношение – слова, которые мы употребляем, и манера их выговаривать. Произношение – более точный индикатор (ведь усвоить лексику другого класса относительно легко), поэтому я сначала проанализирую этот фактор.

КЛАССОВЫЕ НОРМЫ КУЛЬТУРНОЙ РЕЧИ

ГЛАСНЫЕ ПРОТИВ СОГЛАСНЫХ

Первый индикатор классовой принадлежности – тип звуков, которым вы отдаете предпочтение при произношении, вернее, тип звуков, которые вы не произносите. По мнению представителей верхушки общества, они говорят «правильно» – ясно, внятно и четко, а низший класс – «неправильно», у простолюдинов «ленивая» манера речи – неясная, зачастую невнятная, да и они просто неграмотны. В качестве главного довода верхи называют неумение низов произносить согласные, в частности смычные (напр., звук «t») и щелевые (напр., звук «h»), которые те просто глотают или выпускают. Но это как раз тот случай, для которого верна поговорка: «И говорил горшку котелок: уж больно ты черен, дружок». Если низшие слои общества не произносят согласные, то верхние глотают гласные. Например, спросите у тех и других, который час, первые ответят «Alf past ten», вторые – «Hpstn» (half past ten – «половина десятого»). Словосочетание «A handkerchief» («носовой платок») первые произнесут как «ankercheef», вторые – как «hnkrchf».

Возможно, аристократическое произношение с выпусканием гласных и изящно, но такая речь похожа на текстовое сообщение, переданное по мобильному телефону, и пока вы не научитесь воспринимать на слух эти аббревиатуры, язык аристократов вам будет столь же непонятен, как и лишенная некоторых согласных речь трудового люда. Произношение в стиле SMS-сообщений дает лишь одно преимущество: можно говорить, не особо открывая рот, что позволяет говорящему сохранять надменную непроницаемость на лице и неподвижность верхней губы.

Высший класс и верхушка среднего, по крайней мере, правильно произносят согласные – и слава богу, а то их и вовсе было бы не понять, принимая во внимание, что они глотают половину гласных. Зато низы вместо звука «th» произносят «f» («teeth» [«зубы»] как «teef», «thing» [«вещь»] как «fing») или иногда «v» («that» [«тот, та, то»] как «vat», «Worthing» [Уэртинг] как «Worving»), а звук «g» на конце слова у них превращается в «k» («somefmk» вместо «something» [«что-то, что-нибудь»], «nuffink» вместо «nothing» [«ничего»]). Манера произношения гласных тоже выдает принадлежность человека к тому или иному классу. Представители низшего класса звук «а» часто произносят как долгое «i»: «Dive» вместо «Dave» [имя], «Tricey» вместо «Тrасеу» [имя]. (Рабочий с севера Англии склонен растягивать звук «а», он также может обнаружить свою классовую принадлежность, сказав «Our Daaave» или «Our Traaacey» [our – «наш, наша»]). В свою очередь звук «i» они произносят как «oi», а аристократический «о» в их устах превращается в «or» (напр., «naff orf» – от «enough of» [«достаточно», чего-либо]). Однако представители высшего класса, говоря о себе, по возможности стараются вовсе не употреблять «I» («я»), заменяя личное местоимение неопределенным «one». В принципе, они вообще не любят местоимения и часто, если это возможно, опускают их вместе с артиклями и союзами – будто посылают очень дорогую телеграмму. Несмотря на все эти особенности, высшее общество пребывает в твердом убеждении, что их манера речи единственно правильная: их произношение – норма, все остальные говорят «с акцентом». А под «акцентом» представители высшего класса подразумевают выговор простолюдинов.

Речь аристократов не обязательно более внятная, чем речь низов, и все же нужно сказать, что неправильное произношение некоторых слов – это зачастую признак низкого происхождения, указывающий на необразованность говорящего. Например, «nucular» вместо «nuclear» («ядерный») или «prostrate gland» вместо «prostate gland» («предстательная железа») – это типичные ошибки главным образом простых людей. Однако аристократическая речь и «культурная» речь – не всегда одно и то же, между ними есть различия. Так называемый английский язык дикторов Би-би-си или «оксфордский английский» – это разновидность «культурной» речи, но такое произношение скорее присуще верхушке среднего класса, чем представителям высшего: оно характеризуется отсутствием призвуков-сорняков («мм», «э-э»), четким произношением гласных и употреблением всех необходимых местоимений, которые избегают употреблять аристократы. Вне сомнения, такая речь более понятна иностранцам.

Если неправильное произношение, в том числе иностранных слов и названий, считается признаком принадлежности к низшему классу, то произношение на иностранный манер часто употребляемых иностранных выражений и географических названий – это уже другое дело. Например, попытка воспроизвести гортанное французское «r» во французском выражении «en route» («по пути»), шепелявое испанское «с» в слове «Barthelona» (Барселона) или итальянское «Firenze» вместо «Florence» (Флоренция) – даже если вы произносите все правильно – расценивается как претенциозность и позерство, что почти всегда однозначно ассоциируется с принадлежностью к низшему классу или к среднему слою среднего класса. Представители высшего класса, верхушки среднего и рабочего классов обычно не имеют склонности рисоваться подобным образом. Если вы бегло говорите на иностранном языке, из которого употребили слова или выражения, вам, возможно, простят их правильное произношение, хотя лучше не выставлять напоказ свое умение – это более скромно и по-английски.

Нам часто говорят, что региональные акценты ныне более приемлемы – даже приветствуются, если вы хотите сделать карьеру на радио или телевидении – и что человека с йоркширским, ливерпульским или нортумберлендским выговором или акцентом, свойственным жителям графств, расположенных к западу от Лондона, не принимают автоматически за выходца из рабочего класса. Да, может быть, хотя я в этом не уверена. Многие нынешние ведущие телевизионных и радиопрограмм имеют тот или иной региональный выговор, и это вполне может означать, что публике нравятся эти акценты. Но данный факт отнюдь не доказывает, что региональный акцент перестал служить индикатором классовой принадлежности. Может, нам и нравятся региональные акценты, и мы считаем, что они приятны, мелодичны, благозвучны, но все равно, по нашему мнению, так говорят только выходцы из рабочего класса. Другое дело, что выходцев из рабочей среды теперь охотнее принимают на так называемые снобистские должности, но тогда так и нужно сказать, а не придумывать для региональных акцентов красивые изысканные эвфемизмы.

ПРАВИЛА ТЕРМИНОЛОГИИ, ИЛИ ЕЩЕ РАЗ О КЛАССАХ

В 1955 г. в журнале «Энкаунтер»* (Encounter) была опубликована статья Нэнси Митфорд**, в которой она разделила лексику на слова, употребляемые представителями высшего сословия, и слова, употребляемые представителями всех остальных классов.

– -------------------------

*«Энкаунтер» – журнал англо-американской интеллигенции и культурной общественности, издававшийся в Англии с 1953 по 1990 год.

**Митфорд, Нэнси Фримен (1904-1973) – английская писательница.

Некоторые из ее слов-индикаторов ныне считаются устаревшими, но сам принцип индикации остался прежним. Пусть отдельные слова-показатели заменили другие, однако многие живут и по сей день, и мы судим о принадлежности человека к тому или иному классу по тому, как он, например, называет дневной прием пищи: «lunch» или «dinner».

Правда, простая бинарная модель Митфорд, на мой взгляд, недостаточно полна и для моего исследования не совсем подходит. Некоторые слова-индикаторы и в самом деле свойственны только представителям высшего класса, но есть и такие, употребление которых четко отличает рабочий класс и низшую или среднюю часть среднего класса от его верхушки. В некоторых случаях лексика рабочего и высшего классов поразительно идентична и существенно отличается от лексики всех остальных классов.

Семь смертн ых грехов

Существует семь слов, которые англичане, принадлежащие к высшему обществу и к верхушке среднего класса, считают безошибочными индикаторами классовой принадлежности.

Попробуйте произнести один из этих «семи смертных грехов» в присутствии представителей названных слоев общества, и их внутренний «индикатор классовой принадлежности» начнет пищать и мигать: вас тотчас же причислят в лучшем случае к средней части, а скорей всего – к низам среднего класса, в отдельных же случаях сразу определят к рабочему классу.

Pardon («извините, простите»)

У аристократов и у представителей верхушки среднего класса это слово особенно не в чести. Джилли Купер* рассказывает, что однажды слышала, как ее сын поучал своего приятеля: «Мама говорит, слово «pardon» еще хуже, чем «fuck»».

– ----------------------

*Купер, Джилли – современная английская писательница.

Он был прав: по мнению представителей высшего класса и верхушки среднего класса, это явно простонародное словечко хуже бранного выражения. Некоторые даже называют пригороды, в которых обитают представители низов среднего класса, Пардонией. Есть хороший тест на определение классовой принадлежности: беседуя с англичанином, умышленно скажите что-нибудь очень тихо, так чтобы вас не расслышали. Выходец из низов или средней части среднего класса переспросит: «Pardon?» – представитель верхушки среднего класса скажет «Sorry?» («Прошу прощения?») или «Sorry – what?» («Простите, что вы сказали?»), а вот человек из высшего общества и рабочий, те оба спросят: «What?» («Что?») Последний, возможно, проглотит звук «t» – «Wha?», но это будет единственное отличие. Иногда представители верхушки рабочего класса, метящие в средний класс, возможно, употребят слово «pardon», ошибочно полагая, что это звучит «по-светски».

Toilet («туалет»)

«Toilet» – еще одно слово, которое заставляет представителей высших классов морщиться и обмениваться многозначительными взглядами, если оно произнесено выскочкой из низов. Представители этих слоев общества употребляют слово «loo» («уборная») или «lavatory» («уборная, туалет») – произносится как «lavuhry» с ударением на последнем слоге.

Иногда допустимо и слово «bog» («нужник»), но только если оно произнесено в иронично-шутливой манере. Все выходцы из рабочего класса, равно как низы и средняя часть среднего класса, говорят «toilet», с той лишь разницей, что первые глотают конечный звук «t». (Рабочий класс также иногда употребляет «bog», но без иронии). Представители нижнего и среднего слоев среднего класса с претензией на более благородное происхождение слово «toilet» порой заменяют манерными эвфемизмами «gents» («мужская уборная»), «ladies» («дамская комната»), «bathroom» («ванная комната»), «powder room» («дамская уборная»), «facilities» и «convenience» («удобства») или шутливыми «latrines» («отхожее место»), «heads» («уборная») и «privy» («уборная»). Женщины обычно используют эвфемизмы первой группы, а шутливые словечки чаще употребляют мужчины.

Serviette («салфетка»)

На языке обитателей Пардонии «serviette» – это салфетка, еще один эвфемизм, изящное французское словечко, которое те употребляют вместо традиционного английского «napkin», ошибочно полагая, что таким образом они повышают свой социальный статус. Предположительно, слово «serviette» ввели в употребление особо щепетильные выходцы из низов среднего класса, которые считали, что «napkin» слишком похоже по звучанию на «nappy» («пеленка, подгузник»), и хотели заменить его чем-то более благозвучным. Каково бы ни было происхождение данного слова, «serviette» теперь считается точным индикатором принадлежности к низшим классам. Мамочки из высшего общества и верхов среднего класса хватаются за головы, когда их дети перенимают это слово у своих добрых нянь, принадлежащих к более низкому сословию, и потом очень долго переучивают своих чад, заставляя их говорить «napkin».

Dinner («обед, ужин»)

Слово «dinner» само по себе нейтральное. Оно становится определителем принадлежности к рабочему классу только в том случае, когда так называют дневной прием пищи, вместо слова «lunch» («ленч»). Слово «tea» («чай») тоже указывает на принадлежность к низам, если им обозначают вечернюю трапезу: в высшем обществе ужин принято называть «dinner» или «supper». (Формально «dinner» – более торжественный ужин, чем «supper»: если вас пригласили на ужин, назвав его «supper», вероятно, речь идет о простом застолье в кругу семьи, скорее всего на кухне. Иногда приглашающий выражается более определенно, указывая, что это будет «family supper» или «kitchen supper». Представители высшего общества и верхушки среднего класса чаще употребляют «supper», чем представители среднего и нижнего слоев среднего класса.) «Tea» для высшего класса – это прием пищи примерно в четыре часа дня: чай, пирожки, булочки («scone» – произносится с коротким «о»), возможно, небольшие сандвичи (произносится «sandwidges», а не «sand-witches»). Низшие классы называют эту трапезу «afternoon tea» («полдник»). Все эти тонкости создают массу проблем для иностранцев: если вас пригласили на «dinner», когда вы должны прийти: в полдень или вечером? Как понимать приглашение «Come for tea» («Приходите на чай»), что нужно прийти в четыре часа или в семь часов? Чтобы не опростоволоситься, уточните, в котором часу вас ждут в гости. Ответ поможет вам определить общественный статус хозяев.

Settee («канапе, небольшой диван»)

Или спросите у хозяев, как они называют свою мебель. Если небольшой диван, на котором могут уместиться два-три человека, они называют «settee» или «couch», это значит, что по социальному статусу эти люди не выше среднего слоя среднего класса. Если «sofa» – значит, они принадлежат как минимум к верхушке среднего класса. Иногда из данного правила бывают исключения, так что слово «settee» – не такой точный индикатор классовой принадлежности, как «pardon». Молодежь из верхушки среднего класса, насмотревшаяся американских фильмов и телепрофамм, может сказать о диване «couch», хотя слово «settee» никогда не употребит, разве что в шутку, чтобы позлить своих озабоченных классовыми предрассудками родителей. Если хотите, позабавьте себя, пробуя угадать ответ хозяев. Для этого включите в список другие слова-индикаторы, которые будут рассматриваться позже в разделе «Правила английского быта». Например, если диван – часть новенького гарнитура мягкой мебели, состоящего из трех предметов, обивка которых подобрана в тон шторам, значит, хозяева наверняка употребят слово «settee».

Lounge («гостиная»)

А еще поинтересуйтесь у хозяев, как они называют комнату, в которой находится «settee/sofa». «Settee» обычно находится в комнате, которую называют «lounge» или «living room», a «sofa» будет стоять в помещении, которое называют «sitting room» или «drawing room». Словосочетание «drawing room» (короткая форма от «withdrawing room») прежде считалось единственно «правильным» обозначением гостиной, но, по мнению многих представителей верхушки среднего класса и высшего общества, несколько глупо и претенциозно называть, скажем, небольшую комнату в обычном одноквартирном доме «drawing room», поэтому в обиход вошло словосочетание «sitting room». Иногда можно слышать, как кто-нибудь из верхушки среднего класса употребляет «living room», хотя это не приветствуется, но только среднему слою среднего класса и низам дозволено говорить «lounge». В принципе, это слово – ловушка, с помощью которой легко выявить выходцев из среднего слоя среднего класса, пытающихся выдать себя за представителей более высокого сословия: пусть некоторые из них научились не употреблять «pardon» и «toilet», но они часто не осознают, что «lounge» – это тоже смертный грех.

Sweet («десерт»)

Как и «dinner», это слово само по себе не является индикатором классовой принадлежности, но становится таковым, если употреблено не к месту. Верхушка среднего класса и высшее общество настаивают на том, что сладкое блюдо, подаваемое в конце обеда или ужина, должно называться «pudding» («пудинг»), но никак не «sweet», «afters» или «dessert». Употребление последних трех слов считается признаком низкого происхождения и в среде высших слоев общества неприемлемо. «Sweet» можно свободно употреблять лишь в качестве прилагательного, но как существительное – только для обозначения того, что у американцев называется «candy» («конфета»). Блюдо в конце еды – это всегда «pudding», что бы это ни было: кусочек торта или лимонное мороженое. Если вы спросите в конце трапезы: «Does anyone want a sweet?» («Кто-нибудь желает десерт?») – вас тотчас же причислят к среднему слою среднего класса или к более низкому сословию. «Afters» тоже мгновенно активизирует «внутренний определитель классовой принадлежности», и вас опять сочтут выходцем из низов. Некоторые американизированные молодые люди из верхушки среднего класса употребляют «dessert» – слово наименее «низкопробное» из названных трех, но и менее надежный индикатор классовой принадлежности. Оно также может внести путаницу, поскольку в среде высших классов «dessert» традиционно означает блюдо из свежих фруктов, которое подается в самом конце еды, после пудинга, и едят его ножом и вилкой.

Smart («изящный, элегантный, светский») и common («простой, обыкновенный»)

Рассмотренные «семь смертных грехов» – самые очевидные и надежные индикаторы классовой принадлежности, но есть целый ряд других слов, на которые чутко реагирует наши внутренние высокочувствительные датчики системы социального позиционирования. Если вы хотите «talk posh» («говорить по-светски»), для начала перестаньте употреблять само слово «posh»: по меркам высшего класса нормой является «smart». Верхушка среднего сословия и представители высшего класса «posh» употребляют только иронически, насмешливым тоном, давая понять: они знают, что это слово просторечное.

Антонимом понятия «smart» является то, что все, начиная от среднего слоя среднего класса и выше, называют «common». Это снобистский эвфемизм для обозначения понятия «рабочий класс». Однако помните: слишком частое употребление этого слова – верный признак снобизма выходца из среднего слоя среднего класса, стремящегося дистанцироваться от низших классов. Только тот, кто не уверен в себе, проявляет снобизм таким образом. «Naff» («пустяковый, нестоящий») -- более приемлемое слово, имеющее несколько толкований. Оно может означать и то же самое, что «common», а еще «жалкий», «нищенский», «невзрачный» или «безвкусный». Это слово стало общим универсальным выражением неодобрения/неприятия. Подростки часто употребляют «naff» попеременно с «uncool» («отстой») и «mainstream» («тухлый»). Это их излюбленные оскорбительные словечки.

Дети «из простых» называют своих родителей «mum» и «dad»; дети «из света» – «mummy» и «daddy» (прежде некоторые говорили еще «mа» и «ра», но теперь эти формы обращения считаются устаревшими). Говоря о своих родителях, дети «из простых» называют их «my mum» и «mу dad» (или «mе mum» и «mе dad»), а дети «из света» – «my mother» и «mу father». Это не точные индикаторы, поскольку теперь дети из высшего общества тоже говорят «mum» и «dad», а малыши из среды рабочих могут сказать «mummy» и «daddy». Но если ребенок, которому больше десяти лет, например двенадцать, продолжает называть мать «mummy», это значит, что он, вне сомнения, происходит из семьи аристократов. Взрослые, употребляющие слова «mummy» и «daddy», почти однозначно принадлежат к верхним слоям общества.

На языке матерей, которых называют «mum», дамская сумочка – «handbag», духи – «perfume»; на языке матерей, которых называют «mummy», сумочка и духи будут соответственно «bag» и «scent». Родители, которых называют «mum» и «dad», про скачки говорят «horseracing», родители «из света» (то есть «mummies» и «daddies») – просто «racing». Простолюдины, желая сообщить, что они идут на вечеринку, скажут «go to a do», представители средних слоев среднего класса вместо «do» употребят слово «function» («прием, вечер»); люди из высшего общества вечеринку или прием называют просто «party». На приемах среднего класса («functions») подают «refreshments» («закуски и напитки»), на приемах высшего общества – просто «food and drinks» («еду и напитки»). Про порцию еды выходцы из низов и средних слоев среднего класса скажут «portion», представители верхушки среднего класса и высшего сословия – «helping». Первое блюдо на языке низов – «starter», люди «из света» скажут «first course» (хотя это менее надежный индикатор).

Свое жилище простолюдины и представители среднего слоя среднего класса назовут «home» или «property», представители верхушки среднего класса и аристократы скажут «house». В домах простых людей есть внутренние дворики (patio), у аристократов – террасы (terrace). Понятие «дом» на языке выходцев из рабочей среды обозначает слово «indoors» (например, «1 left indoors» – «я вышел из дому», или «'еr indoors» – «моя жена дома»). Разумеется, это не исчерпывающий список классовых различий. Сословность пропитала все сферы жизни англичан, и почти в каждой главе данной книги вам будут встречаться все новые слова-индикаторы, а также вы найдете здесь и с десяток невербальных определителей классовой принадлежности.

Правила непризнания классовости

Мы и теперь, как и прежде, очень восприимчивы к классовым различиям, но в нынешние «политически корректные» времена многие из нас все больше стыдятся своих сословных предрассудков и стараются их не выказывать либо скрывать. Представители среднего класса, прежде всего, его верхушка, в этом вопросе особенно щепетильны. Они будут лезть из кожи вон, лишь бы не употребить в отношении кого-то или чего-то выражение «рабочий класс», которое они заменяют разными изящными эвфемизмами: «группы населения с низкими доходами», «менее привилегированные», «простые люди», «менее образованные», «человек с улицы», «читатели бульварной прессы», «синие воротнички», «бесплатная школа», «муниципальный микрорайон», «народный» и т. д. Иногда в разговоре между собой они используют менее деликатные эвфемизмы, например «Шерон и Трейси», «кевины», «Эс-секский человек»* и «владелец форда-мондео»».

– -------------------

*Эссекский человек (Essex man) – представитель рабочего класса, который в 80-х гг. XX в. разбогател благодаря политике поддержки частного предпринимательства правительства М. Тэтчер.

Эти сверхтактичные представители верхушки среднего класса порой стараются совсем не употреблять слово «класс», заменяя его словом «background» («происхождение, среда, связи и окружение»), а я при этом всегда представляю человека, неожиданно появившегося из какого-нибудь грязного закоулка или сошедшего со светского портрета кисти Гейнсборо или Рейнолдса, в зависимости оттого, к какому классу принадлежит объект обсуждения. (Это всегда ясно из контекста: «Ну, учитывая его происхождение, неудивительно…» – значит, из грязного закоулка; «Мы предпочитаем, чтобы Саския и Фиона водились с девочками из той же среды…» – значит, с картины Гейнсборо или Рейнолдса).

Все эти дипломатичные эвфемизмы совершенно излишни, ведь англичане из рабочей среды не имеют никаких проблем со словом «класс» и охотно называют себя рабочим классом. Англичане из высшего света тоже зачастую прямо и категорично высказываются о классах. Это не значит, что у представителей верхов и низов английского общества в сравнении со средними слоями менее развито классовое сознание, – просто они не боятся называть вещи своими именами. И представление о социальной структуре общества у них тоже несколько иное, чем у среднего класса: они не склонны делить общество на промежуточные слои, ориентируясь на едва уловимые различия. Их радар социального позиционирования признает в лучшем случае три класса: рабочий, средний и высший, а иногда всего два. Рабочий класс делит мир на две части: «мы» и «свет», высший класс видит только «нас» и «плебс».

В этом отношении яркий пример – Нэнси Митфорд с ее простой бинарной моделью деления общества на высший свет и не высший, в которой не учитываются тонкие различия между низами среднего класса, его средним и верхним слоем, не говоря уже про совсем микроскопические нюансы, разделяющие, скажем верхи среднего класса на «прочную устойчивую элиту» и на «неустойчивую», балансирующую на грани между верхами и средним слоем. Эти тонкости интересуют только сам раздробленный средний класс. Да еще любопытных антропологов.