"Стихотворения" - читать интересную книгу автора (Штейгер Анатолий)

Из книги «Дважды два четыре» (1950)

* * * Может быть, это лишь заколдованный круг И он будет когда-нибудь вновь расколдован. Ты проснешься… Как все изменилось вокруг! Не больница, а свежий, некошеный луг, Не эфир – а зефир… И не врач, а твой друг Наклонился к тебе, почему-то взволнован. Берлин 1936 * * * Слабый треск опускаемых штор, Чтобы дача казалась незрячей, И потом, точно выстрел в упор,– Рев мотора в саду перед дачей. …И еще провожающих взор, Безнадежный, тоскливый, собачий. * * * Неужели сентябрь? Неужели начнется опять Эта острая грусть, и дожди, и на улице слякоть… Вечера без огня… Ведь нельзя постоянно читать. Неужели опять, чуть стемнело, ничком на кровать – Чтобы больше не думать, не слышать и вдруг не заплакать. * * * У нас теперь особый календарь И тайное свое летосчисленье: В тот день совсем не 1-й был Январь, Не Рождество, не Пасха, не Крещенье. Не видно было праздничных одежд, Ни суеты на улице воскресной. И не было особенных надежд… Был день как день. Был будний день безвестный. И он совсем уж подходил к концу, Как вдруг случилось то, что вдруг случилось… О чем года и день и ночь Творцу Молилось сердце. Как оно молилось… Ницца 2-IX 1932 * * * Время искусный врач, Лечит от всех неудач, Лечит от всех забот. Скоро и глупый плач Ночью (во сне) пройдёт. * * * Снова осень и сердце щемит – Здесь сильнее дыхание грусти. Эти дни хорошо проводить Где-нибудь в захолустье. Очертания острые крыш… В небе ратуши темные башни. Легкий сумрак… Стоишь и стоишь, Заглядевшись на камни и пашни. Вдаль уходят пустые поля, Темнота опускается ниже… Как ни странно, но все же земля С каждым годом нам будто все ближе. * * * Нет в этой жизни тягостней минут, Чем эта грань – не сон и не сознанье. Ты уж не там, но ты еще не тут, Еще не жизнь, уже существованье. Но вот последний наступает миг, Еще страшнее этих – пробужденье. Лишь силой воли подавляешь крик, Который раз дозволен: при рожденьи. Пора вставать и позабыть о снах, Пора понять, что это будет вечно. Но детский страх и наши боль и страх Одно и то же, в сущности, конечно. * * * Это всем известно при прощаньи: Длинное тяжелое молчанье, Хоть чего-то все ж недосказал… Обещанья? Сколько обещаний Мне давалось… Сколько я давал. О, недаром сердце тайно копит И от всех ревниво бережет Самое мучительное – опыт… Он один нам все-таки не лжет. Главное: совсем не обольщаться. Верить только в этот день и час. Каждый раз как бы навек прощаться, Как навек, прощаться каждый раз… Париж, 1936 Расписание Надо составить опять расписание – В восемь вставание, в девять гуляние. После прогулки – работа. Обед. Надо отметить графу для прихода, Надо оставить графу для расхода И для погоды – какая погода. За неименьем занятия лучшего, Можно составить на двадцать лет. Вечером чтенье вечерних газет. И не читать, разумеется, Тютчева. Только газеты… И плакать – запрет. Париж, 1937 * * * Как нам от громких отучиться слов: Что значит «самолюбье», «униженье» (Когда прекрасно знаешь, что готов На первый знак ответить, первый зов, На первое малейшее движенье)… * * * Бедность легко узнают по заплатке. Годы – по губ опустившейся складке. Горе ? Но здесь начинаются прятки – Эта любимая взрослых игра. – «Все, разумеется, в полном порядке». У собеседника – с плеч гора. Кладбище(Из agenda)1 Жизнь груба. Чудовищно груба. Выживает только толстокожий. Он не выжил. Значит – не судьба. Проходи, чего стоять, прохожий. 2 Как он, прощаясь, не сошел с ума. Как он рыдал перед могилой свежей. Но время шло. Он ходит много реже. – Забудь, живи, – молила ты сама. 3 Возле могил для влюбленных скамейки, Бегают дети и носят песок, Воздух сегодня весенний, клейкий, Купол небес, как в апреле, высок. 4 Склеп возвели для бедняжки княгини, Белые розы в овальном щите. Золотом вывели ей по-латыни Текст о печали, любви и тщете. 5 В самом конце бесконечной аллеи, Там, где сторожка, а дальше обрыв, Черные долго толпятся евреи… Плачут. Особый горчайший надрыв. 6 Долго подняться она не могла. Долго крестила могилу, шатаясь. Быстро спускалась осенняя мгла, Издали сторож звонил, надрываясь. 7 Речи. Надгробные страшные речи. Третий болтун потрясает сердца. Сжальтесь! Ведь этот худой, узкоплечий Мальчик сегодня хоронит отца. 8 Преступленья, суета, болезни, Здесь же мир, забвение и тишь. Ветер шепчет: – Не живи, исчезни, Отдохни, ведь ты едва стоишь. Афины, 1939 * * * Четыре часа утра. На небе бледнеет звезда. Упрямая линия рта, Пробора прямая черта. – А всё же любовь одна, Я верю любви до конца. Шампанское. «Пей до дна». На нём уже нет лица. Любовь, опустись, припади, Крылом своим лёгким задень… …Но пятна на белой груди, Но чёрный цилиндр набекрень. Зови не зови – не придёт. Упрямее линия рта. Так каждую ночь напролёт, Так каждую ночь – до утра. * * * Стало сердце осторожным, Утомилось, глуше бьется, Счастья нет. Ну, что ж… С подложным, Очевидно, жить придется. В мире злобном и печальном Трудно только музыкальным, Часто очень трудно детям, Где-то плачет вот ребенок. Остальные терпят. Стерпим. Слух у нас не так уж тонок. * * * Но порою слышит спящий Будто пенье… Эти звуки Мир не наш. Не настоящий. Что тянуть к ним праздно руки? Завтра в них никто не верит, Ничего не слышат уши. Ведь не музыкою мерит Жизнь глухие наши души… Белград, 1939 * * * Если правда, что Там есть весы, То положат бессонницу нашу, Эти горькие очень часы В оправдание наше на чашу. Стоит днем оторваться от книг И опять (надо быть сумасшедшим) Призадуматься – даже на миг, Над – нелегкое слово – прошедшим, Чтоб потом не уснуть до зари, Сплошь да рядом уже с вероналом… Гаснут в сером дыму фонари. Подбодрись! Не борись. И гори Под тяжелым своим одеялом. Сараево, 1937 * * * Неужели навеки врозь? Сердце знает, что да, навеки. Видит все. До конца. Насквозь… Но не каждый ведь скажет – «Брось, Не надейся» – слепцу, калеке… Париж, 1936 * * * Как закричать, чтоб донеслось в тюрьму За этот вал и через стены эти, Что изменили здесь не все ему, Что не совсем покинут он на свете? Я видел сон, что я к тебе проник, Сел на постель и охватил за плечи. (Ведь он давно, наверное, отвык От нежности и тихой братской речи.) Но дружба есть, на самом деле есть, И нежность есть, стыдливая, мужская… Не долг, а честь, особенная честь, Сказать об этом, глаз не опуская. Брюссель, 1935 * * *

К.Елита-Вильчковскому

Я выхожу из дома не спеша. Мне некуда и не с чем торопиться. Когда-то у меня была душа, Но мы успели с ней наговориться. Так, возвратясь с работы, старый муж Сидит в углу над коркою ржаною, Давно небрит, измучен, неуклюж, И никогда не говорит с женою. Да и она: измучена, стара… А ведь была как будто бы пора… Теперь совсем иная наступила. И ни к чему была здесь игра… И чтоб игра, нужна к тому же сила. …Бродить в полях, но только одному. Не знать часов. Без цели, без дороги. Пока в сентябрьском палевом дыму Не сгинет лес. Покамест носят ноги Пока внизу не заблестят огни, Не запоет сирена на заводе… Но разве в этом мире мы одни, За городом в такие точно дни, Искали что-то, только что? в природе. Загреб, 1938 * * * Всегда платить за всё. За всё платить сполна. И в этот раз я заплачу, конечно, За то, что шелестит для нас сейчас волна, И берег далёко, и Путь сияет Млечный. Душа в который раз как будто на весах: Удастся или нет сравнять ей чашу с чашей? Опомнись и пойми! Ведь о таких часах Мечтали в детстве мы и в молодости нашей. Чтоб так плечом к плечу, о борт облокотясь, Неведомо зачем плыть в море ночью южной, И чтоб на корабле все спали, кроме нас, И мы могли молчать, и было лгать не нужно… Облокотясь о борт, всю ночь, плечом к плечу, Под блеск огромных звёзд и слабый шелест моря… А долг я заплачу.. Я ведь всегда плачу. Не споря ни о чём… Любой ценой… Не споря. Рагуза, 1938 * * * Дошел и до него уже, увы, черед… Совсем не тот задор, не очень крепко спится. Он больше не дитя. Ему тридцатый год. Давно уже пора настала протрезвиться. Из-за него лилось уже немало слез. На памяти о них не зажили ожоги. В процессии ему не раз уж довелось Понуро провожать кладбищенские дроги. Он часто видит сны и, замирая весь, В передрассветном сне, в особенности тонком, Встречает снова тех, кто был когда-то здесь, Тех, кто его любил, когда он был ребенком. Во сне и наяву, с собой наедине, Он долгий счет ведет ошибкам и потерям. Да, я был виноват… Да, по моей вине… Как мало любим мы! Как скупо нежность мерим. БЕССАРАБИЯ1. Две барышни в высоком шарабане, Верхом за ними двое панычей. Всё как в наивно-бытовом романе, Минувший век до самых мелочей. И не найти удачней декораций: Дворянский дом на склоне у реки, Студент с начала самого «вакаций», Фруктовый сад, покосы, мужики. Но в чём-то всё же скрытая подделка И вечный страх, что двинется сейчас По циферблату роковая стрелка… Уж двадцать лет она щадила нас. 2 Вечером выйдем гулять по меже. Сторож внезапно возникнет из мрака. Спросит огня. Мы закурим. Уже Осень вблизи дожидается знака. Ночью иначе звучат голоса, Глухо и даже немного тревожно. Каждая пауза четверть часа… Можно о многом сказать односложно. Речь про дожди, урожай, молотьбу (Сдержанно, чинно, ответы-вопросы), Речь про крестьянскую боль и судьбу… Лиц не видать. Огонёк папиросы. Красный, тревожный, ночной огонёк. Запах полыни и мокрой овчины. Терпкая грусть — очень русский порок. Грусть без какой-либо ясной причины. 3 Лес вдали стоит уже немой. Легкий сумрак. Очень низко тучи. Я не знаю, что опять со мной. Быть беде… И скоро. Неминучей. От костра идет широкий дым. Пастушонок охватил колени. Он молчит. Мы часто с ним сидим. Тихий вечер в поле предосенний. Мягкий профиль русского лица. Пастушка зовут, как в сказке, – Ваней, Так сидеть бы с Ваней без конца. Не забыть мне наших с ним молчаний. Дома будут речи про войну, Уберечь уже не может чудо… На рассвете все же я засну. Буду спать тревожно, чутко, худо. 4 Не откроют на окнах ставней, Печи жарко не будут топиться. И мечте нашей, очень давней, Не судьба уж теперь воплотиться. Первый раз Рождество в усадьбе… Пантелей, наряжённый медведем. И гаданья (о нашей свадьбе? На которую мы, вот, не едем)… И трещали б морозы грозно, И метель завывала бы жутко… Я об этом мечтал серьёзно… Жизнь решила – нелепая шутка. август 1939, Непоротово * * * Слезы… Но едкие взрослые слезы. Розы… Но, в общем, бывают ведь розы – В Ницце и всюду есть множество роз. Слезы и розы… Но только без позы, Трезво, бесцельно и очень всерьез.