"Жесткая проба" - читать интересную книгу автора (Дубов Николай Иванович)9Иванычев всегда держался солидно, ходил, заложив руки за спину и разворачивая носки наружу. Теперь он забыл о солидных повадках. «Молния» лежала перед ним на столе. Иванычев тыкал пальцем в черную надпись и кричал на всю контору: – Это что такое? Что такое, я тебя спрашиваю? Кто это сделал? Ефим Паника исподлобья посматривал на Алексея. Все сидящие в конторе подняли головы и прислушивались. Пускай слушают. – Я. – Наглец! Он даже не стыдится признаваться! – Так это же правда. – Что правда? – Правда, что написал я. И написал правду. – То есть как это правду? Что же Гущин – не передовик? Он не перевыполнил норму? – Перевыполнил. А передовик – никакой. Потому я и написал. – Да ты кто такой? Цехком? Начальник цеха? Треугольник, общественность считают, что Гущин – передовик, а он, понимаете, нет! Ты что, личные счеты сводишь? – Никакие не счеты. Он – мой друг. – Хорош друг! Я бы такого друга... Ну, его дело... А вот с общественной точки это тебе не пройдет! Тут тебе не детский сад, а цех, производство. Мы не покладая рук бьемся, чтобы повысить производительность, поощряем передовиков, а ты передовиков чернить будешь? Дискредитировать? Знаешь, чем это пахнет?.. Постой, может, тебя кто подучил? Подсказал? – Никто не подучивал, я сам. Раз он не передовик... – Да ты кто такой, чтобы решать, передовик он или не передовик? Сам без году неделя на заводе, а туда же – рассуждает... Ты тут хозяин? Кто твое мнение спрашивает, кому оно нужно? – Не один я, так многие думают. – Уже подговорил, работку ведешь? Организуешь общественное мнение? – Ничего я не организую. Спросите кого хотите. – Спросим! И спросим с тебя, а не с кого-нибудь. Узнаешь, как выступать против общественности, против лучших людей... – В чем дело? – раздраженно спросил Витковский, подходя. – Вот, Владимир Семенович, полюбуйтесь! Мы вчера повесили «молнию» о фрезеровщике Гущине... А этот, понимаете, вон что наделал! Цех выдвигает человека, поощряет, а он, понимаете, не согласен... И даже не скрывает, сознается! Витковский был встревожен и раздражен. Только что закончилась планерка. Август подходил к концу, а программа явно заваливалась. И теперь уже никакие штурмы не помогут. Черт его знает, литье шлют всё в раковинах, не литье, а кудрявые бараны. Поковки в трещинах... Холодняк куют, что ли, прохвосты? Обнаруживается всё у него, в механическом, и виноват оказывается он... Неприятный разговор назревал давно, но Витковский не ждал, что он будет настолько неприятным. Шершнев, как всегда, начал с доменного, мартеновского, проката. Начальник рельсобалочного – неважный тип этот Ребров! – пожаловался на механический: задерживают детали рольганга, нельзя закончить ремонт... Шершнев вызвал Витковского, спросил, когда сдадут детали. Он заверил, что сегодня к вечеру сдает, как положено но плану, и думал, что на этот раз обошлось. Однако Шершнев но перешел к транспортному. Глухо покашляв в микрофон, он жестко сказал: – Кстати, Витковский, мне давно не нравится ваша сводка. Вы намерены выполнять план? Раньше вы жаловались на несерийность номенклатуры. Теперь у вас идет спецзаказ, сплошь серийный. Долго вы ещё будете раскачиваться? Я вас предупреждаю... – Да ведь, Михаил Харитонович... – Причин для невыполнения нет. Оправдания меня не интересуют. Оправдывайтесь дома, например, перед женой. – Михаил Харитонович! В трубке резко щелкнуло. Отключил... Вот черт горбатый... Ребров и Яворский небось радуются, хохочут... И почему он – про жену? Просто так, к слову, или что-нибудь знает? Эта дурища грозилась идти в партком, жаловаться. Может, уже наболтала?.. Что этот длинный парень натворил?.. Надо её как-то успокоить. А то натреплет, нажалуется – опозорит так, что хоть с завода беги... И сыном надо заняться. Вчера опять пьяный пришел. Где он только деньги берет? Ходит в каких-то пестрых бабьих кофтах... Надо с ним построже, распустили... Вообще молодежь распустилась. Вот и этот тоже... – В общем, давайте так, – прервал Витковский председателя цехкома, – напишите докладную, я ему влеплю выговор по приказу за хулиганство. Нечего с ними цацкаться, распустились... Иди работай! Алексей не был ни подавлен, ни испуган. Что бы там Иванычев ни кричал, прав он, а не Иванычев. И Витковский просто грозится. Никакого приказа не будет, они же должны понимать... Приказ появился перед обедом. Ефим Паника принес вкладыш для срочной разметки, в сердцах швырнул на плиту наряд. – Допрыгался? – сказал он. – Я тебе сколько раз говорил: не зарывайся! Вот и пожалуйста, схлопотал выговор... Никогда ничего подобного он не говорил, но теперь ему казалось, что он предупреждал, предостерегал Горбачева, и всё случилось так потому, что Горбачев его не послушался. Алексей, не ответив, пошел к доске приказов. На узком листке бумаги на машинке было отпечатано: «За хулиганский поступок, направленный на дискредитацию передовиков производства, разметчику А. Горбачеву объявить выговор. Начальник цеха В. Витковский». – Окрестили тебя? – раздалось у Алексея над ухом. Из-за его спины читал приказ токарь Гладышев. Алексей поспешил уйти. Всё-таки объявили... Ну ладно, Иванычев... А Витковский? Хоть бы спросил или что?.. Просто гад, и всё. Наверно, потому у него и сын такой. Зря он тогда вмешался, пусть бы дали как следует... ...Однажды, возвращаясь от Вадима Васильевича поздно ночью, Алексей услышал впереди на темной улице глухие удары, топот и хрип дерущихся людей. Он ускорил шаги. Под деревьями двое били одного. Тот уже не отбивался, прикрывал руками лицо и только дергался всем телом. Нападающие с двух сторон молотили его кулаками, пинали ногами. Алексей с налета треснул одного по уху так, что тот покатился по земле, схватил второго за шиворот, оторвал от избиваемого. – Вы что... двое на одного?! – Не лезь, а то сам получишь, – прохрипел тот. – Я вот тебе получу! – встряхнул его Алексей так, что голова у него задергалась, как привязанная. Алексей с удовольствием почувствовал, что наука драчливых мальчишеских лет не забыта, что он – сильнее и справится с обоими. Пойманный попытался пнуть его ногой, тогда Алексей наградил и его такой же затрещиной. Первый тем временем поднялся, подбирался сзади. В темноте тускло блеснуло лезвие. Алексей перехватил его руку, заломил за спину, вырвав нож, швырнул его через забор, а потом, придерживая хулигана одной рукой, другой бил наотмашь и приговаривал: – Не балуй... ножом!.. Не балуй ножом!.. Бил он уже озлясь, и когда отпустил хулигана, тот больше не пытался нападать, покачиваясь, отошел. Второй скрылся за деревьями. Из темноты они хрипло ругались и грозили: – Погоди, сволочь! Мы тебя перестренем!.. – Иди, иди, а то догоню – добавлю! Голоса смолкли. Избитый, всхлипывая, сморкаясь, пытался остановить кровь, текущую из носа. Поравнявшись с фонарем, Алексей без всякой радости узнал в избитом Олега Витковского. Они встречались только случайно, мимоходом и даже не здоровались: детские столкновения не были забыты ни тем, ни другим. – Это ты? – сказал Алексей. – За что они тебя?.. Олег на вопрос не ответил. – Я их еще поймаю... – с трудом проговорил он. – Попомнят!.. Соберу своих, тогда узнают... – Ну ладно... – сказал Алексей. – Всего... – Спасибо! Слышь... – вслед Алексею сказал Олег. – В случае чего... Алексей махнул рукой и ушел. После этого Олег при встречах заговаривал, пробовал втянуть Алексея в свою компанию, но тому ни Олег, ни товарищи его – расфуфыренные пижоны – не нравились, и он от сближения уклонялся... ...О приказе сразу все узнали. Первым подошел Василий Прохорович. – За что это тебя? – За правду!.. Написал на «молнии», что Витька Гущин – липовый передовик, вот и... А что, разве неправда? Василий Прохорович подергал седой ус. – Правда-то правда... Только один на ней верхом, а другой норовит под ней ползком. Каждый хочет её по-своему взнуздать и в свою сторону повернуть... – Что ж, правда – кобыла, по-вашему, её в любую сторону можно повернуть? – Кобыла не кобыла, а... сколько людей – столько судей, судит каждый по-своему. Что человеку выгодно, удобно – то ему и правда. – Так ведь есть же общая для всех, одна, настоящая? – Есть. Обязательно есть!.. Только и на неё каждый из своего закута смотрит. Ну, и каждому кажется, что из его закута она виднее, правильнее... А повытаскивать из закутов не просто, люди там испокон веков обживаются. Слова всякие сколько ни говори – не поможет. А вот когда сама жизнь вытолкнет – другое дело... Тут она, вся правда, и обнаружится. – Она не обнаружится, если ничего не делать. – Делать надо, а в одиночку наскакивать не следует. Только лоб расшибешь, вроде как ты... – Я не расшиб. – Шишку, однако, тебе поставили. Изрядную. Туманные разглагольствования Василия Прохоровича ничем не могли помочь. Не помогли и другие разговоры. Подходили многие. Одни возмущались и сочувствовали, другие посмеивались и советовали: «Плюнь! Что тебе, больше всех надо? Пускай выпендривается...» В обеденный перерыв, когда Алексей сидел в скверике возле цеха, к нему подошел Голомозый, потоптался, сел рядом. – Слыхал я, как давеча на тебя кричали... И приказ этот... – Ну и что? – Несправедливо! – вздохнул Голомозый. – Обидели тебя. Ни за что обидели. Вот такая она и вся жизнь: обидой питаешься, обидой укрываешься... А почему? Суета одолевает человеков... Вот революцию сделали, все стали равные. И правильно! Все равны перед лицом господа... – Революцию не для бога делали. – Да уж конечно!.. Так вот я и говорю: стали все люди равные. Ну и хорошо бы! Живите в мире и согласии, каждому его доля, равная. И достатка, и всего... А потом начали людей выделять. А выделять – значит отделять, значит разделять... – Как это «отделять – разделять»? – А вот: делить на лучших и худших. Одни, мол, передовые, другие – рядовые, одни – руководящие, другие – завалящие... Отсюда у одних зависть... – Я никому не завидую. Пускай он будет лучший, только по-настоящему, по правде!.. – Кто знает, что лучше и что хуже? У кого есть мера, чтобы человеков мерить?.. Ты вот отшатнулся от нас, не вдумался. А напрасно! Душа твоя – я вижу – ищет справедливости, правды. Только ищешь не там... Мы ведь тоже взыскуем равенства и всеобщего братства. И мы говорим: господь бог сделал всех равными, и суетно стремление возвысить себя над ближними твоими. Для нас нет ни передовых, ни отстающих, ни лучших, ни худших... Наша правда в смирении! Сегодня я смиренно омываю стопы твои, завтра – ты мои... – Такой правды в бане ещё больше. Там ноги лучше отмоешь. – Ты в насмешку не переводи. В баню мы все ходим. Дело в символе, в высоком смысле. – На кой пес мне символы? Правда нужна! И тут! А не на небе... – Вот это верно! – сказал Федор Копейка. Подходя к скамье, он слышал последние слова. – Тем более, что неба, как такового, нету. Ну-ка, подвинься малость... Ученые говорят, за стратосферой и вообще уже ничего нет. Безвоздушное пространство. И абсолютный нуль температуры – минус двести семьдесят три градуса. Холодновато для рая-то, а? Голомозый поджал губы, поднялся и ушел. Копейка проводил его взглядом. – Чего он тут пел? – Сочувствие выражал. – И как, помогло? – А сочувствие помогает? – Как кому. Некоторые любят. – Ну, а я – нет. Не нуждаюсь. – Тем лучше. А то я не умею сочувствовать. А поговорить мне с тобой надо. Не возражаешь? Закуривай... И не курил никогда? Молодец. А я вот всё собираюсь бросить, да пока не получается... Некоторые конфетки сосут, чтобы отвыкнуть. По-моему, чепуха. Вместо одной соски другую. Как маленькие. Да после конфеты-то ещё больше курить хочется... – Ты со мной насчет курения говорить хочешь? Так я уже сказал тебе – не курю. Давай лучше без подходов. – Вон ты какой ерепенистый. Ладно, давай без подходов... Ты это почему сделал, с «молнией»? – Потому, что все молчат. Все знают, что липа, а молчат. – Так, а ты один храбрый? Ну, а дальше? Какой толк от этого? – А мне никакого толку не нужно. Сказал правду, и всё. Пусть знает. – Кто? – Витька. Виктор Гущин. – Так это ты только для него? Сказал бы ему, и дело с концом, если дело только в нём. – Не только. Пусть все знают. А ему я говорил. Обозлился, и больше ничего. – Теперь ты обозлился, из-за приказа. Верно?.. – А что мне этот приказ? – Да как ни говори, приятного мало. – Ну и пускай. – Ладно, отложим это пока... А почему ты не комсомолец? – Так... – пожал плечами Алексей! – И зачем? На собрания ходить? Какая разница, на какие ходить? На профсоюзных тоже только про выполнение плана говорят. – Не только. А повышение уровня, учеба? – Я и так учусь. В вечерней школе. – Это хорошо. Ну всё-таки надо вращаться среди молодежи, в коллективе. – А где я ещё вращаюсь? – Ты в семье живешь или в общежитии? – В общежитии. Кончал ремесленное. Из детдома. Ещё вопросы будут? А то сейчас гудок. – Чего ж ты в пузырь лезешь, чудак? С тобой по-хорошему. Мне интересно, вот я и спрашиваю... Добре, сейчас и в самом деле гудок. Но мы ещё с тобой поговорим. Ладно? Ну, будь. |
|
|