"Жесткая проба" - читать интересную книгу автора (Дубов Николай Иванович)11Больше всего понимания и сочувствия Алексей надеялся найти у Вадима Васильевича, но тот, выслушав Алексея, пожал плечами. – Гущин – не первый и не последний. Легкая слава многих соблазняет. – Дело не в Витьке. Он же не сам объявил себя передовиком... – А тут, милый друг Алексис, начинает действовать могучая сила – спекулянты чужой славой. Не имея собственных заслуг, они чужую пустяковину раздуют до сверхгероического, потому как отблеск этой славы падет на них и они смогут сказать: под нашим руководством, мы воспитали... Это все та же муха, которая пахала, и пашет она всё так же – словесами... – Но ведь то вранье! С враньем ведь надо бороться, – сказал Алексей. – Кланялся тебе дальний родственник... – Какой? У меня нет родственников... Дядя Троша? Так он не родственник. – Нет, не дядя Троша... Благородный идальго Дон-Кихот Ламанчский... – Вам хорошо смеяться... А что мне делать? – Не знаю, не знаю... Случай с Гущиным – нормальная, рядовая показуха. Если уж тебе так хочется с ней сражаться, попробуй обратиться к печати – сходи в редакцию газеты. А проще всего сделать, как тебе советовали: плюнуть и забыть. Впрочем, я уже старый барсук, не слушай меня, поступай как знаешь... Возвращаясь в цех, Алексей смотрел под ноги и думал. Может, в самом деле плюнуть, и все? Что ему, действительно больше всех нужно? Но он знал, что плюнуть и забыть не сможет. Дело в конце концов не в Викторе. Пускай он будет героем, Алексей первый будет рад. Но пусть он будет настоящим героем, а не... показухой! Ведь если мириться с одной такой, маленькой, появятся и другие, больше... У них в цехе, в других цехах, а там и по заводу, по другим заводам... Показуха в маленьком поведет за собой всё большую и большую. Как лавина... Алексей отчетливо увидел несущуюся лавину и вдруг испуганно отшатнулся – земля под ногами задрожала, в уши ударил обвальный грохот... В стороне многопудовая «баба» копра рухнула на искромсанную башню танка, она смялась, сплющилась, лопнула на сгибах. Семь лет назад окончилась война, но ещё шел и шел сюда, на шихтовый двор, стекался из «котлов» и «плацдармов» ржавый, выжженный огнем урожай войны: изувеченные лафеты, развороченные орудийные стволы, скрюченные балки и рельсы, растерявшие траки, продырявленные, навсегда остановившиеся танки... И здесь копёр мял, крушил и окончательно уничтожал их останки. Алексей постоял, посмотрел. «Баба» поднялась вверх и снова с громом рухнула. Земля возвращала, выталкивала из себя враждебное жизни мертвое железо. Море не возвращало ничего. Где-то, быть может недалеко от города, глухой черной ночью последний раз взлетел на штормовую волну катер и в грохоте, пламени минного разрыва исчез навсегда. В дым и пыль, в ничто превратилась его команда и с ней моторист Иван Горбачев... Море поглотило всё в самой равнодушной и необъятной из братских могил. Над ней не стоят наспех, по-походному сделанные обелиски с побуревшими от времени и ржавчины когда-то красными звездами. У моря нет памяти, на нем не остается шрамов. И то и другое удел людей. Не потрескавшийся старый ремень с позеленевшим якорем на пряжке, который Алексей до сих пор бережно хранил, связывал его с отцом. Эта связь так велика, что её нельзя выразить словами... Люди врали и обманывали раньше, должно быть, всегда. Наверно, будут врать и потом... Если они не могут без этого, пусть врут в своём, мелком и личном. Но не в общем, не в большом. Не могут, не должны, не смеют! В редакции заводской многотиражки «За металл» рабочий день кончился. В кабинете редактора уборщица, с грохотом передвигая стулья, подметала, в большой комнате сидел только Алов. Перед ним лежала зеленая папка. Алексей, увидев, что опоздал, попятился к выходу, но Алов поднял голову. – А, Горбачев, привет! Входи, входи, не стесняйся. К Горбачеву Алов относился хорошо. Статью о молодежном общежитии – Алов называл её очерком, – написанную со слов Горбачева, на «летучке» хвалили. Даже сам редактор сказал, что статья подходящая, «ставящая вопрос». – Как жизнь? Как там у вас в общежитии? – Ничего. – Да проходи, чего ты стесняешься? Ты по делу или так? – Поговорить хотел... Я – потом. – Почему потом? Давай поговорим. Алексей не хотел говорить с Аловым. Опять напишет ерунду, как в прошлый раз... ...Прошлый раз Алов застал Алексея в общежитии одного, ребята ушли во Дворец культуры. В приоткрытую дверь было слышно, как, шаркая, ходит по коридору тетя Даша, громко вздыхает и на что-то жалуется сама себе. Алексей устал после работы – это было в те первые недели, когда он один остался у плиты, – идти никуда не хотелось, книги под рукой не было, и он валялся на койке просто так: глядя в потолок, заново переживал незначительные, но тогда казавшиеся очень важными происшествия дня. В комнату вошел длинноволосый желтоглазый парень, бегло огляделся и сел. – Привет, – сказал он. – Я сотрудник заводской многотиражки Юрий Алов. Вы здесь один? А где остальные? Алексей приподнялся, сел на койку. – Ушли. – Тогда побеседуем с вами... Как тебя зовут? Кем работаешь? – Алексей сказал. – Ну, как вы тут живете? Меня, собственно говоря, интересует жизнь в общежитии, так-скать, быт, культура и прочее... Алексей рассказал всё начистоту, желтоглазый старательно записывал, потом сказал, чтобы Алексей следил за газетой, и ушел. Через неделю Виктор положил перед ним на плиту номер газеты и прихлопнул ладонью: – Во как тебя расписали... Статья начиналась так: «У входа в молодежное общежитие нас встретил высокий юноша с напористым, энергичным выражением лица. Это был недавний воспитанник трудовых резервов, теперь разметчик ремонтно-механического цеха А. Горбачев. Мы разговорились. В задушевной беседе юный представитель рабочего класса поведал нам о своем житье-бытье, о том, как проводит наша молодежь время в общежитии, как неустанно работает над собой, повышает свой культурный уровень...» Дальше, будто бы от имени Алексея, в статье говорилось, что в общежитии скучно, не проводятся беседы и лекции, нечем культурно развлечься: нет шашек и шахмат. В заключение автор добавлял от себя, что «АХО и завкому профсоюза не мешало бы проявлять больше заботы и теплоты о молодом поколении рабочего класса». В общем, всё было правильно, но говорил Алексей совсем не то и не так, и ему было неловко, как-то даже стыдно читать те слова, которые Алов приписал ему. Поначалу статья возымела действие. Дня через три комендант, он же завхоз Яков Лукич, выдал тете Даше занавески на окна, а сам принес и торжественно положил на стол складную шахматную доску, в которой побрякивали фигуры. – Вот, – сказал. – Под вашу ответственность. В случае чего – пишите куда хотите... писатели сморкатые. – Так это ж не мы, Як Лукич, – сказал Костя Поляков, – это из газеты... А он ещё, между прочим, писал, чтобы проявить побольше теплоты. Как бы уголька, Як Лукич, подкинуть, а? – У меня не Донбасс, а норма – два ведра в сутки. Не расхлебянивайте дверь, вот и тепло будет. Ещё через день прислали лектора. Яков Лукич собственноручно открыл запертый всегда красный уголок. Долго ожидали, пока соберутся. Лектор стоял в коридоре и курил, отмахивая рукой дым ото рта. Собралось человек двадцать, почти одни девушки. Ребята заранее сбежали во Дворец культуры: там тоже была лекция, но после неё обещали показать кинофильм, и все надеялись, что будет четвертая серия «Тарзана». – Что ж, начнем, – сказал лектор и прошел к столу. – Тема моей лекции – «Было ли начало и будет ли конец мира». Итак, приступим... Он вынул тетрадку, поднес к глазам и начал читать. Девушки томились. Их совершенно не интересовало начало мира, и по молодости они были твердо убеждены, что никакого конца его быть не может. Они собирались идти на танцы, а тут позвали на лекцию, отказаться было неудобно, а уйти посреди лекции ещё неудобнее. Они томились и шушукались. В уголке подремывала тетя Даша. Слушать лекцию её не звали, но она должна была запереть уголок, когда всё кончится. Можно было бы попросить девчат, но они могли забыть, и тогда Яков Лукич, который каждое утро обходил пятиэтажку и лез во всякую щелку, долго бы срамил её, а потом повесил бы бумажку с «на вид». Бумажка пустяковая, а там кто её знает... Нет уж, лучше подальше от всяких бумажек! Лучше уж дождаться и самой запереть. Кроме портрета Сталина, стола и скамеек, в красном уголке ничего не было, никто бы этого не украл, а всё-таки береженого, говорят, и бог бережет... Алов забежал в общежитие, удовлетворенно покивал, увидев занавески и шахматы, записал, какая была лекция. Потом в газете появилась заметка «По следам наших выступлений», в которой говорилось, что культурно-бытовое обслуживание в общежитии резко улучшилось, налаживается культурно-массовая воспитательная работа. Лекций больше не было, и о них никто не тосковал. Мишка Горев нечаянно прожег папиросой дырку в занавеске. Яков Лукич заметил и приказал тете Даше убрать занавески в кладовую. – Я – лицо материально ответственное, – в несчетный раз сказал он, – моё дело, чтобы вещь была в целости и сохранности... А на вас разве напасешься? Никакой материальной ответственности он не нес; если вещь изнашивалась или ломалась, она актировалась и списывалась. Но Яков Лукич не мог видеть равнодушно никакой порчи или ущерба, и так как вещи лучше всего сохранялись в кладовой, он предпочитал оттуда их не выпускать. Обходились так? Ну и дальше обойдутся. А потом запропастился черный король. Ребята слепили нового из хлеба и даже покрасили его, но Яков Лукич и тут углядел. – Это что? – спросил он, тыкая пальцем. – Король, Як Лукич... – Самоделошный? А где казенный король? – Закатился куда-то. – Ага! – зловеще протянул Яков Лукич. – Закатился? Ну, всё! Королей я сам не делаю, короли денег стоят, – сгреб шахматные фигуры и унес. Тем всё и кончилось, если не считать того, что ещё долгое время ребята донимали Алексея цитатами из статьи. Особенно изощрялся Костя Поляков. – Слушай-ка, представитель молодого пополнения, поведай нам – нет ли у тебя трешки? А то, понимаешь, шибко охота поработать над собой, а на чекушку не хватает... Или иногда, облокотившись о стол, он долго внимательно разглядывал Алексея и очень серьезно просил: – Алеша, у меня к тебе большая просьба: сделай, пожалуйста, энергичное выражение лица... Только понапористей! Алексей полушутя, полусерьезно тузил и Костю и других, но они только ржали, как жеребцы, и продолжали его поддразнивать, пока им самим не надоело... ...– Так в чем дело, молодой человек? – спросил Алов и спрятал зеленую папку в стол. Алексей замялся. Этот Алов и теперь мог написать какую-нибудь чепуху... Но, в конце концов, он ведь написал тогда правду? Толку не было, верно. Но сейчас какой, собственно, нужен толк? Напишет правду – и всё. А больше ничего и не нужно. Все, и Витька, конечно, тоже, поймут, что это показуха и очковтирательство... Слушая Алексея, Алов прикидывал. Конечно, можно бы сделать заметку о дутых передовиках. Тут Горбачев прав, такие есть... Но, во-первых, редактор ругался уже не один раз: «Хватит, понимаешь, этой критики! Надо поднимать дух, воспитывать на положительных примерах, а не критиканством заниматься!..» А во-вторых, в столе лежала зеленая папка. На обложке её каллиграфически была выведена надпись – «Опережая время» и подзаголовок – «Опыт передовика производства В. Гущина». Все листы в папке были ещё девственно чисты, но на них незримо было записано его, Юрия Алова, будущее: деньги, слава и, кто знает, может быть, Киев или даже Москва... И всё может обратиться в ничто из-за этого парня, на которого он не пожалел тогда в очерке своих лучших образов и мыслей... – Так, так, молодой человек, – сказал Алов, выслушав Алексея. – Хорошо, что ты пришел ко мне... Сам я этого вопроса решить не могу, мы посоветуемся с редактором... А пока – желаю успеха! Как только дверь за Алексеем закрылась, Алов снял телефонную трубку. |
|
|