Греческие каникулы

Это был первый случай, когда греческие каникулы не радовали меня. Обычно я ждал этого жгучего солнца и лазурного моря с нетерпением школьника, ждущего окончания учебного года, но сейчас мои эротические фантазии снова и снова возвращали меня в Злату Прагу, к тому, чья счастливая улыбка несла едва ли не больше солнца, чем эти выжженные небеса…

Через несколько дней после окончания съемок мы всей компанией были приглашены на ужин к какому-то влиятельному греку, другу Джорджа.

Я в основном собирался скучать, да и мысли мои сейчас были явно далеко отсюда, меня уже ничто не радовало в этой гребаной Греции.

«А что, если Пьеру не понравится и он уйдет из «Bel Ami», я что же, его больше никогда не увижу? Черт, завтра утром нужно поговорить с Джорджем и свалить домой».

Короче, я предавался несвойственным мне обычно грустным размышлениям, поглаживая пальцем восхитительно гладкий атлас подлокотника кресла в шикарной гостиной, когда к нам вышел сам хозяин дома. Вернее, на него мне как раз было наплевать, но вот это небесное создание… Я поймал себя на том, что уже несколько минут пялюсь на мальчишку. Вне всякого сомнения, он всего лишь ручная болонка этого старого ходячего кошелька, я всегда презирал таких вот бессловесных тварей на поводке. Впрочем, этого тоже уважать не собираюсь…

Очнулся я от тычка в бок. Это был Джордж.

— Ты чего, с ума сбрендил? — прошипел он сквозь зубы, продолжая с самым невинным видом улыбаться. — Прекрати пялиться на хозяйскую собственность.

— Да я ничего такого и не делал, — возмутился я, отвернувшись.

Джордж хмыкнул: его наблюдательность еще никогда не ставилась под сомнение.

«Ну ладно, ладно, пялюсь, так ведь… fuck, ну и красив же, стервец. И совершенно не похож ни на что, неповторим настолько… Нет, мальчиком «Bel Ami» ему не быть, но это не есть комплимент фирме, как это ни странно». Я продолжал поглядывать исподтишка на сидящего со скучающим видом напротив и чуть наискось молоденького парня, одетого в черную шелковую рубашку, расстегнутую почти до сверкающих стразами переплетенных D и G на пряжке ремня. «Вот черт, попался бы ты мне в руки — не заскучал бы, готов поклясться чем угодно».

Со смоляными волосами по пояс, он был хорош почти болезненно, какой-то истонченной, крайне женственной, изощренной красотой, возбуждающей до боли. Я понял, что опять смотрю на него в упор. На грека мне было наплевать: сам же притащил сюда эту куклу, а теперь еще и не смотреть на нее, что ли?

«А парень хорошо дрессирован. Вроде вполне в процессе, а ни на кого конкретно даже не взглянет, и все-таки… Нет, меня не проведешь: он чувствует мой похотливый взгляд». Я догадываюсь об этом по тому, как старательно он опускает ресницы, больше смахивающие на крылья бабочки, пряча глаза, когда ему приходится повернуться в мою сторону.

Я почему-то сравнил его с Пьером. Непостижима природа, раз умудрилась создать столь непохожих существ из одного набора деталей.

Они такие же разные, как небо и земля. Невинный, солнечный русский мальчик и это приторное порожденье развратной тьмы.

После ужина все вывалились на лужайку за особняком. Вернее, это я говорю «лужайка», а на самом деле там был целый парк с огромным светящимся в сгущающемся полумраке бассейном, выложенными камнем дорожками, беседками, благоухающими головокружительно клумбами и прочими излишествами в духе того декадансного красавчика.

Я болтал с Себастьяном, потягивая через соломинку принесенный учтивым официантом коктейль неестественного цвета в высоком стакане с апельсиновой долькой, когда Джордж с озабоченным видом отозвал меня в сторонку.

— Джулиан, у меня к тебе очень необычная просьба. Прошу тебя, выслушай до конца, прежде чем дашь ответ.

Он дождался, пока я кивну в знак согласия, и только потом продолжил:

— Мой многоуважаемый друг, — он скосился в сторону грека, обсуждавшего что-то с незнакомым мне толстым человеком, также явно не обделенным деньгами и властью, — заметил, что тебе понравился его мальчик, и он предлагает… — Джорж замялся, еще никогда я не видел его таким растерянным, — он приглашает нас устроить приватную вечеринку, где ты поимел бы его мальчишку, э… в его присутствии… вернее, в присутствии его и меня, — посмотрев на мою опешившую от подобной наглости физиономию, Джордж совсем упал духом. — Я понимаю, ты ценишь свою независимость, но сознайся: ты ведь хочешь это маленькое чудовище, ведь так? Для меня хорошие отношения с этим господином очень важны, но я, конечно, не могу тебя заставить. Ты волен отказаться, это ни на что не повлияет.

Я уже было открыл рот, чтобы послать его в самых непристойных выражениях, но что-то заставило меня обернуться.

Высокая, изящная до нереальности фигура на мерцающем призрачными голубыми бликами фоне бассейна. За ухо парень засунул полураскрывшийся бутон розы. Алый цветок горел в чернильных кудрях свежей раной, споря в яркости с прихотливо очерченными губами. Он стоял ко мне чуть боком, задумчиво глядя на переливы светящейся изнутри воды, сузив глаза по-кошачьи и сведя упрямо изогнутые черные брови вразлет, не предпринимая ни единой попытки привлечь внимание, и, тем не менее, я уже отвечал: «Да, конечно, почему бы нет» подпрыгнувшему от неожиданности Джорджу. Мой патрон тут же стремглав куда-то унесся, не дожидаясь, пока я передумаю.

«Но я не передумаю, Джордж, поверь мне, я хочу трахнуть этого олененка Бэмби. Аж скулы сводит, как я хочу отодрать вот этот бесстрастный ходячий соблазн с малюсенькой, выпуклой, как два орешка, попкой и ходулями от ушей, которые у нормальных людей называются ногами».

Сеточка бликов играла как живая на золотисто-оливковом лице мальчика, еще не догадывающегося о близости нашего с ним знакомства…

Мужчины удобно расположились в огромных, морщинистых мягкими складками кожаных креслах напротив высокого помпезного камина, выложенного глянцевитыми плитками, в алькове большой, но вполне уютной комнаты в стиле будуаров Людовика XV, с обтянутыми покрытым изысканными узорами шелком стенами. Седой импозантный мужчина в бордовом халате до пят, похожий на Хью Хефнера, обратился ко мне спокойным вежливым тоном, с которым почему-то не приходило в голову спорить.

— Ну что же, невеста ждет жениха — приступай, — он непередаваемо величественным жестом указал сначала на мрачного парня, заерзавшего на стуле в уголке, а потом на длинную софу, укрытую пятнистыми мехами. — Думаю, вот на этом вам будет удобно.

Проклиная собственную непомерную похотливость, я поднялся и пошел к мальчишке. Тот недовольно поджал пухлые, словно пушистые, яркие губы, как будто созданные для французских поцелуев, и продолжил демонстративно рассматривать орнамент толстого ковра под ногами. Едва уловимый удушливый аромат из тех, что сразу не заметишь, а потом никак не можешь избавиться, тронул мое обоняние. Я оперся рукой о резную спинку стула и поднял его лицо за подбородок, заставляя взглянуть себе в глаза.

Они были совершенно противоестественных размеров — гладкие блестящие поверхности цвета непроглядной тьмы. Смотрели на меня неподвижно, не мигая, как будто неживые. По спине потянуло холодком. «Ах ты старый козел, подсунул мне дьяволенка!» Только сейчас до меня стало доходить, что весь этот спектакль со званым ужином был разыгран с одной только целью — подложить под меня вот это… чтобы раззадорить свое зажравшееся, угасающее либидо. Я готов был развернуться и уйти, но вместо этого впился губами в податливый рот.

Он практически не отвечал мне, но и не сопротивлялся. Пассивно позволяя вылизать мягкую розовую полость, дыша ровно и глубоко. Я разозлился, схватил мальчишку за плечо и грубо поволок к дивану. «Выебу суку, за ушами трещать будет».

Толкнув его на роскошные меха, я разорвал на нем майку и взялся кусать и щипать беззащитную шею и крохотные темные соски, набухшие на гладкой груди с лесенкой проступающих ребер. Взявшись за его джинсы, я взглянул парню в лицо, чтобы выяснить, какой эффект я произвел.

Дьявольские очи смотрели с издевкой, словно говоря: «Ну-ну, герой, давай покажи, на что способен». Кажется, я зарычал и стащил мальчишку за волосы на пол, одновременно расстегивая ширинку. На одобрительные возгласы зрителей мне уже давно было насрать, и я с силой ткнул красивое лицо себе в пах. Парень вполне все понял, встал на колени у меня между ног и взял мой член в рот.

«О Господи! А паршивец свое дело знает…» — пронеслось в голове, и волна наслаждения сбила с ног застигнутое врасплох сознание. Пришлось признать, что сосет он на совесть: ритмично, плотно, вбирая член глубоко в глотку, едва не тыча головкой в гланды. «О Святая Мария, вот черт, долго я так не протяну, о…»

Я брызнул ему в рот, потом притянул к себе и приник к испачканным губам, вылизывая собственную сперму. Мне всегда нравился ее вкус.

Наигравшись и испытывая острый приступ признательности за отменный минет, я прислонил своего случайного любовника к спинке дивана, а сам опустился на колени, залезая в густо-синие джинсы. Резкий голос прервал меня:

— Не надо.

Я недоуменно оглянулся. Грек смотрел на нас холодно, даже не было понятно, нравится ли ему.

— Не стоит этого делать. Возьми его сзади.

Мне, понятно, не было никакого дела до указок этого придурка, и я уже примерялся к аккуратному загорелому члену, когда парень накрыл свое хозяйство рукой. Я взглянул на него вопросительно. Сосредоточенно уставившись на меня, он чуть слышно прошептал одними губами:

— У меня будут неприятности, — и мучительная складка залегла между ровными бровями.

Я мысленно выругался: смысл всей этой извращенной игры ускользал от меня, но подставлять мальчишку, конечно же, не стоило. Я просто окончательно стащил с него джинсы и раскинул длиннющие конечности, любуясь девственно гладкими, нежнейшими рельефами промежности с маленькой вьющейся рощицей на лобке. Поласкал рукой, вызвав глухой, едва слышный стон и заставив его закрыть глаза.

— Поверь, тебе понравится, просто расслабься.

Я потянулся вниз и, подобрав с пола собственные брюки, вытащил из заднего кармана презерватив и маленький тюбик лубриканта. Тщательно подготовил и себя, и его, выдавив на ладонь почти пригоршню силикона, осторожно продавливая скользкую субстанцию в эластичное отверстие пальцами. Когда я уже собирался вставить, меня опять одернули.

— Я просил сзади.

Мне захотелось сказать что-то грубое, но умоляющий взгляд двух блестящих маслинок остановил мои слова. «Тьфу, черт, во что я ввязался? Большего унижения я не испытывал никогда, даже на просмотре, когда только устраивался в «Bel Ami» четыре года назад. Как он может так жить, это же скотство какое-то». Но делать нечего: понимая, чем это может обернуться для парнишки, если я сейчас встану и уйду, я решил довести дело до конца при любых раскладах.

— Ну что же, моя черноокая смуглянка, сзади — тоже хорошая позиция, давай-ка, поворачивайся на живот.

Внутри мальчишка был туг и горяч. Гибкое тельце прогнулось в пояснице, подставляя мне упругие ягодицы несравненного оливкового оттенка. Парень глухо урчал, как дикий зверек, уткнувшись лицом в шкуру, и тяжело дышал. Было сложно понять, когда он собирается кончить (если собирается вообще), однако я уже догадался, что это шоу вовсе не преследовало цели доставить парнишке удовольствие. Я почувствовал себя на работе и решил поступать соответственно. В критический момент я вынул член, снял презерватив и под аплодисменты забрызгал подрагивающую спину чистым протеином.

Провожая нас с Джорджем, оттаявший грек довольно подмигивал ему и долго пожимал руку.

Его экзотическая игрушка, растворившись как призрак в длинном коридоре, ведущим из комнаты, не вышла попрощаться со мной, и я отчетливо осознал, что вечер для парня еще только начинается. Мне стало не по себе; в гостиницу мы возвращались молча.

Я не злился на Джорджа, — в общем-то, я напросился сам — и уже собирался было выкинуть эту историю из головы, когда меня, возвращающегося на следующий день с пляжа, остановил портье и вручил записку.

Ровные округлые буквы, записка на английском: «Слева от гостиницы, через квартал, на парковке супермаркета в 14.00, ты меня увидишь».

Я был заинтригован.

На практически пустой в честь сиесты бетонной площадке у невзрачного прямоугольника, испещренного кричащими рисунками и нечитабельными греческими надписями, красовалась вызывающе-желтая, непристойно дорогая акулообразная спортивная машина с хвостом спойлера выше крыши.

Я так увлекся разглядыванием, что не сразу заметил, что у диковинки есть владелец. Я выдохнул, соображая, радоваться мне или плакать, и подошел к соучастнику своего вчерашнего позора.

— Крутая тачка. Твоя?

Парень стоял, прислонившись к водительской двери и скрестив на груди руки. Смоляные кудри окутывали его плечи. Интересно, он на бигудях спит, или у блядей они действительно вьются?

— Моя.

Я присвистнул.

— Это сколько ж мне нужно пахать, чтоб на такую заработать? Страшно подумать.

— Не спеши мне завидовать.

Я с готовностью кивнул, после вчерашнего особенно.

— Чем обязан?

Парень опустил очи долу и пошаркал почти белый бетон мысочком ботинка.

— Хочу пригласить тебя в ресторан, — глянул вскользь и опять отвел глаза. Подумав, добавил:

— Разговор есть.

Я оперся о раскаленную крышу поверх его плеча, склоняясь совсем близко к совершенному лицу.

— Скажи, почему я делаю это? Что ты такое? — черно-белые блюдца в опушке длиннющих ресниц уставились на меня непонимающе. — А, ладно, философские вопросы тебе явно недоступны.

Афины «радовали» нас вечной невыносимой духотой и пробками на узких извилистых улочках города, построенного слишком давно, чтобы иметь хоть какое-то понятие о планировке. Густо запаркованные обочины оставляли совсем мало места для движения, хорошо еще, что нас пропускали абсолютно все, шарахаясь от перспективы расстаться с крышей над головой из-за поцарапанного бампера.

— Куда мы едем?

— Тут рядом. Называется «Вольтер», самое шикарное место в Афинах.

Живой струнный квартет негромко ваяет что-то изысканно классическое. Уходящий в необозримые дали потолок покрыт росписями в духе итальянского Ренессанса: пушистые кучевые облачка над симпатичными горными долинами и лесочками с играющими в сочной зелени розовощекими купидонами. Канделябры в человеческий рост по углам, серебряные приборы, хрусталь, тяжелые стулья с высокими спинками накрыты белоснежным льном. Проведя по нему рукой, я понял: выпуклые узелки образовывают диковинный узор, не заметный глазу. Я боролся с соблазном оглядываться по сторонам, тогда как моему юному спутнику, казалось, все это великолепие уже осточертело. Не то чтобы я из деревни выбрался, но назвать меня завсегдатаем подобных мест, как ни крути, было нельзя. С выбором блюд он также не парился, заказав все самое дорогое, что было в меню.

Вышколенный официант подобострастно улыбался, принимая заказ, но, клянусь богом, в его взгляде промелькнула насмешка: проныра явно был осведомлен о статусе моего спутника.

Парень поковырялся в тарелке, наморщил прямой тонкий носик и отодвинул блюдо, едва попробовав.

— Если ты не любишь трюфели, зачем ты их заказываешь?

— Потому что дороже ничего нет.

Он оторвал белоснежную с бледно-лиловой сердцевиной орхидею от букета на середине круглого стола и примостил себе за ухом.

— Нравится?

Я не видел ничего глупее этих девчачьих ужимок.

— Так для тебя главное — потратить?

Парень, разочарованный отсутствием реакции, вытащил цветок и кинул на скатерть.

— Ну должен же я на чем-то отыгрываться за свою поруганную честь.

Он пострелял глазами по сторонам, пока я наслаждался тающим во рту мясом с душистой подливкой и некоей неизвестной мне растительностью, также потрясающе вкусной.

— Слушай, вон те тетки через столик справа, явно при деньгах, уже слюнями изошлись, на тебя глядючи.

— Я не интересуюсь женщинами.

— Я и не предлагаю тебе ими интересоваться. Надеюсь, ты умеешь отделять бизнес от удовольствия?

— Ну а сам-то ты чего стесняешься?

— Ой, я у женщин вызываю материнский инстинкт, это не способствует, знаешь ли.

В подобных малоинтеллектуальных подколках прошел весь обед.

— ОК, — наконец сказал я, потягивая приятно пощипывающий горло старый коньяк. — Мы вкусно покушали — вернее, это я вкусно покушал, а ты посидел рядом, — но я так и не понял, что все это значит. Чего тебе от меня надо?

Мальчишка сидел, развалившись в кривоватой позе, съехав на край стула, и курил длинную тонкую сигарету.

— Я хочу трахнуться с тобой.

— Ага… И ты считаешь вот это все сценой соблазнения?

Он посмотрел на меня убийственным взглядом.

— Ну извини, у меня с фантазией не очень.

— Но мы, кажется, уже вчера трахались.

— Это не одно и то же. Я видел, что ты хочешь меня, но не мог проявить ответный интерес перед хозяином.

Я смотрел на своего нового знакомого с любопытством, пытаясь понять: это просто скука, или я ему действительно понравился?

— И часто ты вот так поступаешь?

— Поступаю.

— А если твой мужик узнает?

— Он меня убьет.

Парень потеребил себя за мочку левого уха, в которой ярко поблескивал крупный камень. «Карат явно не мало».

— Ладно, не стану кривляться, я трахну тебя с большим удовольствием.

— Эй… человек, ты там умер, что ли?

Когда принесли счет, от которого у меня наверняка глаза бы на лоб полезли, он даже не заглянул в вытянутую бархатную книжечку, кинув официанту золотую «визу».

Мы вышли из кондиционированной прохлады в духоту афинского дня.

— Где думаешь приступить?

— Э… ко мне нельзя, к тебе тоже: еще не хватало, чтобы твой Джордж что-то заметил…

— Он не мой.

— Ага, конечно.

— Я не продаюсь.

— Ну да, как же.

— Не надо всех мерить по себе.

Он посмотрел на меня и дернул бровью.

— Как скажешь.

— Может, на пляж?

Парень опять наморщил капризно нос.

— Не люблю я на пляже, песок кругом набивается. Я знаю местечко.

Мы сели в машину и поехали куда-то прочь из города. От его езды меня после обеда начало тошнить. «Господи, как можно так водить, крышу у него снесло, что ли?»

Съехав с главной дороги на пыльную проселочную колею, ведущую в горы, он какое-то время поскреб днище машины, кружа по виноградникам, и наконец остановился в тупичке посреди благоухающего оливкового леса. Вылез наружу и вытащил из-под сидения одеяло, ехидно глянув на меня. Он явно не ставил под сомнение силу собственных чар.

Расстелил подстилку в узорчатой тени большой оливы и уселся, скинув тапочки «Reebok» на бархатистый плюш в клеточку.

— Хочешь, чтобы я сам разделся, или предпочитаешь раздеть меня?

Я присоединился к нему на одеяльце.

— Ну а сам-то ты как хотел бы?

— Я?

Такая постановка вопроса явно не приходила в его хорошенькую головку.

— Э… я бы хотел… чтобы ты меня раздел.

Я улыбнулся: в конце концов, парнишка не виноват, что влип в такое дерьмо. В ярком свете дня стала особенно очевидной его юность. Лет шестнадцать, ну от силы семнадцать. Мне нестерпимо захотелось доставить малышу удовольствие; его огромные глазищи источали томление неудовлетворенности, но он терпел, предоставляя инициативу мне.

Я прильнул к пухлым губам, одновременно задирая на нем майку и поглаживая стройное тело, вдыхая уже знакомый навязчивый запах. На этот раз парень не остался в долгу и вернул мне поцелуй с такой страстью, что, памятуя о его вчерашней холодности, я опешил. Он вцепился в мои плечи ручонками и прижался ко мне, выгнувшись и постанывая. Потом прошептал, жарко щекоча мне ухо:

— Пососи мне, пожалуйста.

Я уложил мальчишку ничком, а сам устроился меж длинных ног, предварительно стянув с него брюки. Он аж задрожал, почувствовав членом мой рот, — видимо, он не был так пассивен, как хотелось думать его хозяину. Схватив меня за волосы, парень отказывался дать мне передышку, пока его сладковатая сперма не потекла вниз по моей глотке.

Я взял его сейчас же, едва успев расстегнуть ширинку и натянуть презик.

Он стонал громко и несдержанно, оглашая своими криками рощу, тем самым доставляя мне особое удовольствие. Я был потрясен, не узнавая вчерашнего тусклого, вялого тела под собой. Не сдерживаемый более никакими обязательствами, парень предавался наслаждению с жадностью изголодавшейся собаки. Он извивался и подпрыгивал на моем члене, пытаясь насадить себя как можно глубже, взвизгивая разочарованно, если я вытаскивал на секунду, меняя позицию.

Я не помню, сколько раз кончил, отдавшись животной страсти. Мы вымотали друг друга настолько, что повалились на сухую землю и задремали. Скомканная подстилка давно валялась отдельно от нашей огненной парочки. Треск цикад служил нам прекрасной колыбельной.

Я, естественно, очнулся первым и легонько поцеловал голенькое тельце в своих объятиях. Оранжевый солнечный диск висел уже совсем низко, а южные сумерки так стремительны.

Прощаясь, парень попытался всучить мне пачку денег.

— Да ты что, оборзел, что ли?!

— Ну пожалуйста, не обижайся, у меня их навалом, а тебе пригодятся.

Я послал его ко всем чертям.

«Где же ты, мой Пьер? — думал я, похрустывая авиабилетом в кармане. — Я уже сыт по горло этими греческими каникулами».

Кстати, а ведь я так и не спросил, как его зовут…