"Хорошая война" - читать интересную книгу автора (Зубков Алексей Вячеславович)

6. О репутации людей и площадей

Вернувшись в свой лагерь, Макс повторно обозвал всех разными особенными улитками, от нечего делать взял коня и поехал в город встречать жену. Оказалось, что дамский совет еще не закончился, и до темноты вряд ли закончится, потому что женщинам есть о чем поговорить.

Макс совсем было заскучал, но встретил Марту, которую тоже не радовала перспектива ждать весь день в замке. Макс вспомнил, что Марта в Ферроне не первый раз и попросил ее показать ему город.

Феррона недавно отпраздновала свои первые четыреста лет. В свое время место для города было выбрано не просто так, здесь сходились река и дорога, идущая параллельно реке. С юга город защищала река, с севера — почти отвесный склон горы. Таким образом, город обходился двумя стенами вместо четырех.

За четыре века своей истории город несколько раз менял хозяина. Сначала первый Фальконе, тогда еще не граф, построил в стратегически важном месте замок. Замок для экономии пристроили к горе, вокруг выкопали ров, а от реки провели канал, чтобы ров наполнить. Со временем вокруг замка вырос небольшой городок, который к середине пятнадцатого века заработал себе на крепостные стены. К этому времени Феррона без боя по причине отсутствия стен стала протекторатом Венеции.

Настоящую армию эти стены бы не остановили, но настоящих армий они ни разу и не видели. Зато от всяческих наемников, разбойников, городских ополчений и восставших крестьян стены до сих пор защищали отлично. Единственный раз за историю стен город был взят штурмом в пятнадцатом веке во времена Ломбардских войн, когда Венеция воевала с Миланом за восточную Ломбардию. Тогда кондотьер Никколо Пиччинино мобилизовал речной флот ниже по течению и, воспользовавшись сильным восточным ветром, высадил десант в порту, добравшись до него по реке раньше, чем защитники города смогли добежать до порта по своим извилистым улочкам. Уходя, он за скромную сумму сдал город Гаттамелате, причем город еще доплатил обоим, чтобы обошлось без уличных боев.

Построив стены, город не переставал расти. Для роста было всего два направления — на запад и на восток, между рекой и горой. Дед нынешнего графа Фальконе официально передал несколько сросшихся деревень на противоположном берегу в счет какой-то услуги своему брату, носившему фамилию Сантальберти. Тот незамедлительно возвел в своих новых владениях не то большой дом, не то маленький замок и оговорил своим потомкам право экстерриториальности в пределах стен замка Святого Альберта, оказавшегося внутри владений Фальконе.

Внутри стен и раньше было не особо просторно, а со временем становилось все теснее. Половина улиц, ведущих сверху вниз, от горы к реке, превратились в узкие лестницы. Остальные улицы сжались до ширины 'в две телеги', а пешеходам осталось место под нависшими над мостовой вторыми этажами домов. Неизвестно, кто первым придумал экономить место таким образом, но идея пришлась по вкусу всей южной Европе. Вторые этажи домов строились шире первых и выступали на улицу футов на шесть, а то и на десять, опираясь на арки и колонны. Пешеходы были не в обиде, укрывшись от дождя, солнца, нечистот, выливаемых из окон, неповоротливых телег и невежливых всадников. С другой стороны, уже вечером под сводами становилось темно, скверные запахи плохо выветривались из узких улиц, а вид из окна существовал в двух вариантах, или в глухую стену, или в чужое окно.

Волей случая в Ферроне выстроилась вертикальная иерархия жителей. Выше всех крыш поднимались башни графского замка. Ниже уровня замковых стен, но выше крыш остального города, на узкой горной террасе вытянулась улица Богачей. Места на террасе хватало на улицу шириной в две телеги и основательные палаццо по обеим сторонам улицы. Поставить там замок не давали, во-первых, особенности рельефа, а во-вторых, невозможность устроить колодец. Если внутри стен замка был свой источник, а вокруг стен был выкопан ров, в который сливали нечистоты, то богачам приходилось постоянно платить за ввоз наверх воды и вывоз отходов. Необходимость возить в гору воду бочками была платой за проживание в престижном районе, смотревшем на остальной город свысока. Улица имела два выхода в город, оба закрывались воротами.

Почетное место в центре городе прямо под улицей Богачей занимал монастырь святого Мартина. Монастырь появился задолго до постройки городских стен и первоначально занимал значительную по городским меркам территорию рядом с замком. Когда к 1396 году город получил статус епископского, к монастырю был пристроен дворец епископа, выходивший фасадом на набережную канала. Шестьюдесятью годами позже на месте сгоревшей старой церкви было начато строительство собора святого Павла, которое на момент начала турнира еще не было полностью закончено, хотя богослужения уже велись. Новый собор занял существенно больше места, чем старая церковь, из-за чего самая большая городская площадь сократилась почти вдвое. Поскольку строительство шло на склоне, пришлось подсыпать немало грунта, чтобы выровнять площадку. В результате, от площади к собору поднималась широкая каменная лестница высотой примерно в сорок футов.

Ниже светской и духовной власти жили простые горожане, а самом низу располагался порт, и чем ближе к порту, тем меньше становилось крепких особняков и больше — складов, дешевых кабаков и борделей.

Макс и Марта вышли из замка через западные ворота и оказались на берегу канала. Канал в верхней части был весьма неглубок, а вода в нем бралась из забранной решеткой трубы, выходившей из-под замковой стены. Таким образом, шпион мог бы понять, что в замке есть свой источник.

Через канал был перекинут легкий деревянный мост. Справа от моста открывался вид на чистую воду, слева — на ручеек нечистот, втекавший в канал из другой трубы, также забранной решеткой. По данным этой трубы шпион мог бы определить, какая в замке осталась еда и сколько едоков. Ниже по склону уровень воды в канале соответствовал уровню воды в реке, канал становился существенно шире, в берега канала — выше. Следующий мост был каменным, но узким, и выходил прямо к дворцу епископа. Третий и четвертый мосты были каменные и широкие. Насколько Макс мог разглядеть, через нижний, четвертый мост проходила главная улица, соединявшая восточные и западные городские ворота.

— Пойдем вокруг монастыря, начнем с улицы Богачей, — предложила Марта.

Мост соединял замок с монастырем, который, судя по толстым каменным стенам, тоже строился как крепость. По замковой стороне канала узкая улица вдоль стены вела вниз, в город. С монастырской стороны к каналу были обращены каменные стены высотой в половину замковых. Прямо напротив моста в стене были ворота, а улица от ворот поворачивала вдоль стены направо и, пару раз изогнувшись буквой Z, поднималась к воротам улицы Богачей. Основным входом в замок были южные ворота, через которые по более-менее прямым и широким улицам можно было попасть в любую часть города. Западные ворота в свое время были предназначены в основном для связи между двумя укреплениями, позже хозяева города построили дорогу по той стороне канала, где был более подходящий берег, а еще позже, при заселении улицы Богачей, у монастыря откупили кусок территории и проложили путь от моста наверх.

На террасе улица проходила под массивной каменной аркой ворот. Толстые дубовые ворота были открыты наружу, а за воротами под навесом лениво играли в шахматы двое стражников. Сторожить открытые ворота мог бы и один, но ему было бы скучно.

— Надо понимать, что именно здесь проживает вся местная торговая и финансовая верхушка? — спросил Макс, оглядываясь.

— Да, и на жизнь не жалуется, — ответила Марта.

Дома по обеим сторонам стояли большие, каменные, в хорошем состоянии. Окна были достаточно широки, чтобы в них выглядывать, ставней выше первого этажа не было. Особняки стояли почти вплотную, но не тесно. От каждого владения на улицу выходили широкие ворота, предназначенные для повозок.

На улице уже кипела жизнь. Народ проснулся после сиесты и занялся доделыванием утренних дел. Кухарки в сопровождении мужиков с корзинами неспешно брели на рынок, дети гонялись друг за другом, юноши выгуливали девушек. Торговцы отправились в свои конторы в расписных паланкинах.

— Добрый день, добрый день, — раскланивалась Марта со старыми знакомыми.

Макс отметил, что многие смотрят на Марту с ужасом. Краем глаза он поймал несколько жестов с пальцем у виска, направленных явно в его адрес.

Ясность внес крик с балкона.

— Да чего вы боитесь! Она без шляпы, в новом платье и с мужчиной! Умер Маркус, неужели не ясно!

Марта заметно смутилась, но кивнула в ответ на поднятую бровь очередного попавшегося на пути старого знакомого. Тот, с трудом скрывая радость, приподнял шляпу со словами 'мои соболезнования'. Его услышали еще несколько прохожих, и вперед по улице полетело:

— Маркус умер! Маркус умер!

— Это ты называешь 'хорошие воспоминания'? — спросил Макс, не пытаясь скрыть удивление.

— А что? Маркус здесь даже никого не убил, в смысле, из приличных людей. Зато прочесал трущобы и тюрьмы и избавил городок от уймы разбойников, жуликов и прочей швали.

— 'Избавил' значит то, что я думаю?

— Он всегда брал преступников из тюрем, чтобы научить новобранцев стрелять в живых людей. Потом пикинеры и алебардьеры учились ходить строем по земле, заваленной телами, и добивать раненых. Это считалось опасным испытанием, и никто кроме Маркуса так не делал. Остальные командиры обкатывали новобранцев только в реальном бою, поэтому потери у них были больше.

— Мне бы в голову не пришло, — честно сказал Макс.

— Ты вообще не очень-то заботишься о солдатах, — ответила Марта.

— Что о них заботиться? Они же солдаты, а не маменькины сынки. По крайней мере, я всегда платил жалование и всегда сам шел в бой во главе строя, а не прятался на холмах, гордо поднося руку ко лбу.

— Солдатами не рождаются, солдатами становятся. Кому-то приходится долгие месяцы и годы воспитывать из всякого отребья воинов, которых такие, как ты, потом поведут умирать. Военная наука это не только сражения, это даже я знаю.

— Не читай мне нотаций. Оберст был умным человеком, Йорг, Маркус. Они планировали, рассчитывали. Я только мечом махал. И чем все кончилось? Они умерли, а я остался.

— Но ты ведь тоже не дурак. Ты потом почти год командовал этими швейцарцами.

— Я командовал только в бою. Все планы составляла Шарлотта. И это была не настоящая война. Больше маневров, чем сражений.

— В Швайнштадте, значит, была настоящая?

— Да. Или мы их, или они нас. Обрати внимание, с той стороны та же картина. Герцог, Бурмайеры, командир швейцарцев, забыл, как его звали, — все погибли. Остались Патер, который молился, и Бык, который готовил еду. Не скажу ничего плохого, они толковые мужики, даже слишком толковые для мужиков, но в тот раз они не участвовали в руководстве.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что на войне больше решает божья воля, чем наука. Сила духа и сила меча важнее, чем сила ума.

Марта не нашлась с ответом. Вскоре улица Богачей закончилась еще одними воротами, за которыми виднелся короткий почти прямой спуск, выходящий на площадь.

— Это площадь Береги Ноги, — прокомментировала Марта.

— От чего беречь? — удивился Макс, опустив глаза.

— Название такое. От колес, копыт и того, что с возов падает.

— Что с возу упало, то пропало, — вспомнил Макс старую рыцарскую мудрость.

— Это в остальном мире оно пропало, а здесь сначала ногу отшибло, потом пропало, — ответила Марта, — Здесь сходятся пять улиц, все выходят на площадь с хитрых поворотов и разных уровней. Полным-полно телег и лошадей. Главные ворота Улицы Богачей. Главные ворота монастыря, через которые везут стройматериалы к собору. Кривой спуск на Воротную улицу, которая идет от западных городских ворот к восточным. Улица, ведущая на ремесленный рынок, к мастерским и далее к западным воротам. Единственный въезд в Старый Верхний город, — Марта перечислила улицы, показывая рукой по часовой стрелке.

Макс и сам заметил, что мостовая на площади была искривлена относительно горизонтали во многих местах, чтобы более-менее соответствовать кривизне втекающих улиц.

— Вот это — собор святого Павла, — указала Марта на огромное пыльное строение, с двух видимых сторон покрытое строительными лесами, — почти готов.

— В каком месте готов? Его еще строить и строить.

— Фасад готов и внутри уже наверняка идут богослужения, хотя роспись вряд ли закончена.

На самом деле готовы были все три фасада. Собор был построен в форме вытянутого прямоугольника, протянувшегося с запада на восток. Длинный южный фасад был продолжением южной стены монастыря, вдоль которой тянулась длинная улица, Главный, противоположный алтарю, фасад выходил на запад. Примерно на половину длины собор выдавался за пределы стен монастыря, поэтому стена упиралась в середину северного фасада, улица, спускающаяся с площади Береги ноги, огибала северный фасад и выходила на верхнюю соборную площадь. После монастырских ворот улица сильно сужалась и вниз вели крутые ступеньки, намекающие, что с колесным транспортом и лошадьми ниже лучше не соваться. Верхняя соборная площадь получила свое название после постройки собора и в плане представляла собой небольшую площадку перед западным фасадом, с которой на запад спускалась величественная лестница с широкими ступенями.

Спускаясь вдоль монастырской стены, Макс и Марта добрались до главного входа в собор и, конечно же, зашли внутрь. Западная половина собора представляла собой склад стройматериалов, между которыми был оставлен проход. В средней части стояли строительные леса, на которых трудились штукатуры. В восточной части, примерно на четверть длины нефа от алтаря, роспись и отделка были закончены.

— - Вот, Макс, смотри, это я! — Марта указала на фигуру женщины с мечом.

— Точно! Как похожа! — оценил Макс, — Юдифь?

— Ага. С меня писали Юдифь, а с Маркуса — царя Ирода и Понтия Пилата.

— Серьезно? — удивился Макс, — Ирода и Пилата? И как его уговорили?

— Это было несложно. Маркус сказал, что не будет натурщиком для крестьян, солдат и прочей мелочи. Ему предложили царя и прокуратора. Он был даже польщен.

— А почему Юдифь, а не Иродиада с головой Иоанна Крестителя? — Макс блеснул эрудицией, — Так ты была бы более подходящей парой мужу.

— Видишь ли, Макс, сначала мы так и планировали, но местный сеньор, который заплатил за право быть увековеченным в виде головы Иоанна Крестителя, поругался с Горгонзолой и тот слегка поменял акценты. Исправил палача на знаменосца и дал мне в руки меч.

— Горгонзола? — переспросил Макс, услышав странное прозвище.

— К вашим услугам, — крикнул кто-то с лесов.

Макс обернулся на голос и увидел жизнерадостного живописца, бодро спускавшегося по приставной лестнице. Вслед за ним чуть менее бодро спускался человек, который Максу показался знакомым.

— Фрау Профос! Какая встреча! — провозгласил художник.

— Герр Максимилиан! Какой же турнир без Вас! — провозгласил Патер.

Горгонзола Максу очень понравился. 'Настоящий человек эпохи Возрождения', как сказал бы современный читатель, 'Настоящий человек', как сказал бы современник художника, не ведавший, что живет в особую эпоху. Горгонзола, подобно коллегам, обладал энциклопедическими знаниями, любил жизнь, ближнего своего и Бога. Он вообще много чего любил, в каждом своем занятии находил повод для самосовершенствования и от каждого занятия получал удовольствие.

Макс, в свою очередь, тоже произвел хорошее впечатление. Он разговаривал с простолюдином как с равным, с ходу понимал быстрый рассказ живописца о соборе и фресках и задавал умные вопросы. Горгонзола, размахивая пачкой набросков, с ходу предложил Максу позировать для Самсона на еще не начатой фреске или для 'вон того ангела с мечом' на неоконченном изображении Второго Пришествия.

— Ой! — воскликнула Марта, едва взглянув на полуготовую фреску, — это же Маркус!

— Он самый, — ответил Горгонзола, я еще тогда сделал с него набросок в профиль с другой стороны. Чем не Князь Тьмы? Надеюсь, он не рассердится? Кстати, где он?

Марта вздохнула. Макс со скорбной физиономией снял берет, молча намекая, что Маркус скончался.

— Ого! — отреагировал Горгонзола, — а мы тут все в работе, никаких светских новостей не знаем… Хотел бы я посмотреть на человека, которому повезло справиться с Маркусом. Ему бы многие памятник при жизни поставили.

— Кажется, это я, — скромно сказал Патер.

Все недоуменно уставились на него.

— Я, честно говоря, его за черта принял. Думал, померещилось, что черта убил. Весь год беспокоился, что плохой знак получил. Сами понимаете, черти являются не к добру. А сейчас вы напомнили, я на картину взглянул, вот этот и был, а никакой не черт. Как гора с плеч.

— Вот секрет-то где был, — нарушила молчание Марта, — его кто только не пытался убить, ни у кого не вышло. А мог, оказывается, только священник.

За это время Винс и Кабан два раза проехали мимо собора, но им и в головы не пришло заглянуть внутрь. Винс восседал на дорогом жеребце местной породы, а Кабан взгромоздился на упитанного мула. Ходить пешком ни тот, ни другой не любили.

Бандиты начали поиски с рынка. Маркуса могли не заметить в рыцарском лагере, но в Ферроне его помнили очень хорошо. На рынке никто Маркуса не видел, более того, к концу опроса появился слух, что Маркус умер, а его жена гуляет по городу с другим мужчиной.

Кабан поговорил с кем надо и выяснил, что слух исходит с улицы Богачей, где и видели Марту. Винс сжал кулаки и сказал сквозь зубы:

— Такие люди, как этот Маркус, который не из Кельна, просто так не умирают. Хотел бы я видеть, кто его загнал на тот свет, где этому гаду самое место. Его расстреляли из осадных орудий или затравили драконами?

— Принесли жертву дьяволу, чтобы тот его обратно забрал, — предположил довольный Кабан.

На всякий случай, они проехали до улицы Богачей, нашли там подтверждение рыночных слухов и предложение поискать Марту в районе площади Береги Ноги, куда она только что ушла.

— Знаешь, Винс, а ведь наших объектов еще кто-то хочет убить, — завел беседу Кабан, когда понял, что тема поисков Маркуса исчерпана и успокоился.

— Кто? — спросил Винс.

— Не знаю, но кто-то очень богатый. Он через посредника предложил триста флоринов.

— Он сдурел?

— Может и сдурел, но посредник надежный. Никогда не врет. Говорит, залог оставили.

— Представь, сколько всякой швали побежит предъявлять свои права на эти деньги, если мы убьем этого Максимилиана.

— Никто ничего не получит, если не предъявит доказательств, что это именно он его убил. И его жену тоже.

— Жену нам надо украсть, — строго сказал Винс и положил руку на эфес, — попробуй только схитрить.

— Ладно-ладно, — замахал руками Кабан, — я к тому, что я всем запретил браться за этот заказ, чтобы нам работу не портили. Сказал, что сам все сделаю. Ты, когда этого Максимилиана убьешь, отрежь ему голову и отдай мне. А я тебе половину денег отдам.

Из собора Макс и Марта вышли через южные ворота. Вдоль южного фасада строители оставили достаточный запас площади на верху насыпного холма, нельзя же было строить монументальное здание на самом краю. Склон был крутой, почти вертикальный, и облицован камнем, а сверху огражден каменным парапетом. До звания площади у этой площадки не хватало ширины, но места было достаточно, чтобы оставить свободный проход для пешеходов и собрать толпу вокруг чего-то интересного. В этот раз толпа собралась по случаю того, что кого-то судили на свежем воздухе. Как определил Макс, речь шла о морали и нравственности подрастающего поколения. Обвиняемый отличался грустной улыбкой и веселыми глазами. Рядом с ним стоял открытый ящик с вещественными доказательствами. В ящике лежали куклы. Не итальянские Пьеро, Арлекин и Коломбина, а немецкие Хаммерляйн, Крестьянин и Мошенник.

Судья, мужчина средних лет с белыми холеными руками, неторопливо зачитывал обвинительное заключение.

— Предметом исследования явились содержание, смысловая направленность кукольного представления 'Герр и Фрау Профос', использованные в нем средства художественного выражения, а также оказываемое ими воздействие на религиозные чувства зрителя, выявление наличия в указанном представлении сцен, возбуждающих распущенность, религиозную вражду, унижающих человеческое достоинство истинных католиков и оскорбляющих их религиозные чувства.

Макс плохо понимал по-итальянски, и Марта принялась переводить на ходу. Судья разглагольствовал еще долго.

— Анализ пьесы выявляет использование в ней приемов художественного выражения оскорбительного характера, содержащих бранные и неприличные слова и выражения. Персонажи Михель и Вюрфель формируют у зрителей представления о том, что ангелы на небесах — не что иное, как мертвые дураки и мошенники, не оставившие прежних привычек. Пьеса создает положительный образ чертей, которые заботятся о продолжении жизни человека. Создание женщины из глины — недопустимая ересь.

Марта добросовестно перевела и эти аргументы. Макс выслушал перевод и сказал:

— Марта, посмотри на эти жирные морды, бегающие глазки и дрожащие руки. Я не верю, что этих стражников и этого судью волнует чья-то нравственность, считая их собственную. Когда мошенник начинает разглагольствовать о нравственности и детях, будь уверен — он хочет денег.

— Разве только мошенники говорят о нравственности? Иногда бывает, что и честный человек читает морали.

— Если после морали судья заговорит о деньгах, значит мошенник. Если о Боге, о покаянии и о совести, может быть, честный.

— А знаешь, Макс, ты прав. Никакой это не судья, а нотарий — мелкий муниципальный служащий. Судить и приговаривать ему вообще не положено. Сейчас он приговорит этого кукольника к штрафу, а деньги положит себе в карман.

— Мелкий? По нему не скажешь. У нас бургомистры скромнее одеваются. И разве стражники не знают, что он нарушает закон?

— Добро пожаловать в Феррону. Здесь продажны все служащие сверху донизу, а граждане к этому уже привыкли. Могу поспорить, что все, кто стоит вокруг, знают, что нотарий действует не по закону, а штраф он разделит со стражниками.

'Судья' наконец-то добрался до завершения обвинения.

— Все вышеуказанные использованные в пьесе выражения, сравнения и аллюзии являются явно и грубо унижающими человеческое достоинство и оскорбительными для религиозных чувств верующих христиан, не могут быть ими проигнорированы или терпимы, причиняют им запредельно тяжелые, непереносимые нравственные, страдания, унижают их честь и достоинство. Подсудимому надлежит впредь ставить только пьесы на богоугодные темы и половину сборов отчислять в пользу городской казны. Либо подсудимый должен в течение двух дней заплатить в казну двадцать флоринов.

Последнюю фразу судья выпалил на одном дыхании, перевел дух и бросил уничтожающий взгляд на подсудимого. Кукольник долго торговался и уговорил уважаемый суд ограничиться суммой, которую выручил за последнее представление. Потом все разошлись по своим делам.

Макс и Марта прошли вдоль южной границы монастыря, образованной толстыми стенами хозяйственных построек. Когда-то монастырь строился как укрепление, так что ни широких окон, ни ворот на южную сторону не выходило. От собора до дворца епископа, обозначавшими юго-западный и юго-восточный углы, на всем протяжении стены была одна-единственная двустворчатая дверь, через которую в монастырь попадали паломники, а монахи ходили в город по хозяйственным делам.

Напротив монастыря располагались торговые и питейные заведения, у которых толпился народ. Вдоль монастырской стены еще в давние времена образовался блошиный рынок, где случайные люди продавали всякую ерунду. Ближе к входу в монастырь сидели нищие. Нищие Максу понравились, они выглядели достаточно прилично, чтобы благородному человеку было не противно им подавать. Он даже бросил пару монеток наиболее симпатичным.

Вниз от монастыря уходили узкие улицы. Одна из них навела Марту на воспоминания.

— На этой улице в соседних домах жили две богатые семьи. Меняла и ювелир. Когда Феррона в ту войну сдалась без боя, все жители попрятались за закрытыми дверями и ставнями, потому что ждали, что солдаты будут грабить город. А солдаты как раз грабить на стали, потому что Маркус уже был профосом. Он часть выкупа раздал солдатам, чтобы им не обидно было, а грабить запретил. Оберст ждал, что враги вот-вот подойдут к городу, и надо было, чтобы солдаты были более-менее трезвые и под рукой, а не собирать пьяных по всей Ферроне.

— Я бы тоже так сделал, — сказал Макс.

— Но местные воры не знали, что солдаты грабить не будут, и, едва открылись городские ворота и закрылись ставни и двери в домах, ворвались через крышу в оба те дома и всех убили. Все было закрыто, никто не убежал и никто ничего не услышал. Только одну девочку отец вытолкнул в маленькое окошко. Оно было совсем маленькое, на нем даже ставни не было. Она кричала, а никто не слышал.

— И тут появился Маркус?

— Ага. Он расставлял караулы на перекрестках. Эта девочка смотрит на него и спрашивает 'Дяденька, а Вы, случайно, не черт? Папа просил Вас забрать разбойников из нашего дома'.

— Забрал? Или на месте расстреляли?

— Отправили работать мишенями на стрельбище.

— А девочка?

— Отдали родственникам на попечение. Всегда найдется, кому ухаживать за богатой сиротой. Смешно. Потом ее не могли убедить, что Маркус не черт.

— Наверное, сами сомневались.

Через некоторое время к этому же месту подъехали Винс и Кабан. Они возвращались в лагерь и, сами того не зная, ехали прямо по следам того, кого искали.

— Помнишь это место? — спросил Кабан, показывая в сторону тех самых двух домов. Кабан знал, что Винс помнит, и что воспоминания не самые приятные.

— Что ты предлагаешь? — недовольно спросил Винс, — раз Маркус скопытился, пойти прямо сейчас и ограбить ту девчонку?

— Эээ! Не выйдет! — Кабан состроил хитрую рожу, — девчонки-то уже и нет.

— Я тебя не просил доделывать мои дела, — озлился Винс.

— Это не я. Добрые люди постарались. Она была у бабки в Болонье, рассказала кому-то эту историю. Добрые католики написали донос, что она общалась с чертом. Девчонка еще додумалась судье сказать, что ей черт помог против разбойников. Сожгли в тот же день.

— И не проверяли?

— Гы-гы-гы! — захохотал Кабан, — Смешной ты, Винс. Вроде умный, а смешной. Как ты проверишь, был ли в городе черт такого-то числа? Он что, в ратуше регистрируется? Гы-гы-гы! Нет, он у епископа разрешение спрашивает! Какая нужна проверка, если есть признание?

В это время Марта и Макс подошли к очередной достопримечательности

— Вот и площадь Береги Руки с новым епископским мостом, — сказала Марта.

— Я думал, тот мост епископский, — удивился Макс, показывая на узкий мост, упиравшийся в стену епископского подворья.

— И тот тоже. Тот мост намного старше. Первый епископ Ферронский хотел, чтобы его дворец был одним укреплением с монастырем, но не хотел ущемлять братию. Граф тогда отдал ему площадь, которая здесь была раньше.

— Но на площадь выходил тот узкий мост? И епископу пришлось строить новый, широкий?

— Вот-вот. И покупать участок под новую площадь.

— Граф был не дурак. Отдал кусок пустой земли, а взамен получил новый мост. Я бы на его месте так же сделал. А откуда такое название? Тут на руки что-то падает?

— Нет! Тут руки отрывают! — рассмеялась Марта, — Раньше площадь называлась епископской, но недавно местные шутники ее переименовали.

— Епископ был в ярости?

— Он и сейчас в ярости. Предал новое название анафеме и поставил вот этот столб.

На видном месте, но не мешая проезду, стоял высокий столб, на котором красовался дощатый щит с надписью крупными буквами 'Епископская площадь'. С краю кто-то явно умышленно оставил два жирных отпечатка грязных ладоней.

— Когда мы с оберстом были последний раз в Ферроне, здесь по случаю войны случился неурожай, — вспомнила историю Марта, — и местные мошенники пускали на хлеб муку со спорыньей, плевелами и прочей дрянью. От этого у многих случалась пляска святого Витта. Оберст выразился, что неплохо бы поймать этих хлеболожцев и руки им повыдергивать. Маркус сказал свое обычное 'легко, герр оберст', провел облаву по складам, мельницам и пекарням, и выдал виновных нахмистерам с приказом 'оторвать руки'. Нахмистерами тогда нанялись два оболтуса…

— С чего бы Маркус экономил на нахмистерах? — удивился Макс.

— Он не экономил. Просто не находилось дураков, чтобы на положенное по уставу жалование делать у Маркуса в три раза больше работы, чем в любом другом полку. Поэтому чаще всего ему доставались веселые неудачники, которым все равно, кем работать, лишь бы не работать. Если таких не было, он назначал добровольцев. Так вот, они вытащили арестованных на площадь и принялись отрывать им руки.

— Как? — Макс, имея опыт занятий борьбой, знал, что оторвать человеку руку совсем не просто.

— Лошадьми. Только у них никак не получалось закрепить веревки, чтобы руки оторвались. Веревки обдирали кожу и мясо, сползали до кистей, а потом и с кистей слетали, но руки ни в какую не отрывались. Потом вышел епископ и попросил прекратить это безобразие.

— И прекратили?

— Прекратили, конечно. А ты бы не прекратил, когда тебя сам епископ просит? Он сказал, что этих нахмистеров сначала живыми отпоют, а потом они юридически будут мертвыми и их живыми закопают.

'Я бы и начинать не стал' - подумал Макс, но вслух сказал другое.

— Епископ оказался страшнее Маркуса?

— Здесь последнее время очень убедительный епископ. Он всегда при мече и выглядит точь-в-точь как рыцарь, только в митре и с крестом. Так что в его словах никто не сомневается.