"Массажист" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава 3

Восьмого марта, в понедельник, оздоровительный центр «Диана» работал только до двух. Но посетителей старались выпроводить к двенадцати, так как, в соответствии с шестилетним обычаем, в полдень начинался обход начальства – с цветами, подарками и поздравлениями.

В «Диане» трудилось около ста человек, и две трети из них относились к прекрасному полу – большей частью, в самый прекрасный период расцвета, от двадцати до тридцати пяти. Мужчин, впрочем, тоже хватало – тренеров, врачей и массажистов, а также охранников-«скифов» и представителей технических служб, от дяди Коли-водопроводчика до инженера, чинившего медицинскую аппаратуру. Виктор Петрович Мосолов, хозяин и директор, не возражал против народной традиции, согласно которой в каждом подразделении, на каждом этаже, устраивались праздничные чаепития с домашними кексами и пирогами, но раньше он лично поздравлял сотрудниц. Во-первых, он был женолюбив, а во-вторых мероприятие носило воспитательный характер, так как в процессе обхода кое-кому из дам, кроме цветов и скромных подарков, вручались запечатанные конвертики, причем их толщина была пропорциональна ценности и нужности специалиста. Той, которая не получала их ни раза, стоило серьезно призадуматься; и эти раздумья нередко кончались вызовом к Лоеру, выходным пособием и прощальным поцелуем.

В день восьмого марта обход начинался с третьего, косметического этажа и был обставлен весьма торжественно. Первым в колонне поздравляющих шествовал сам Виктор Петрович, осанистый крупный мужчина за пятьдесят, вместе с супругой Дианой (в ее честь и называлось заведение); Диана держала огромный букет, а у Виктора Петровича руки были свободны, чтоб обнимать, поглаживать, похлопывать и поздравлять. За ними шагал тощий длинный Лоер, вручавший букетики мимозы, открытки, подарки и конвертики; конвертики он доставал из внутреннего кармана пиджака, а корзины с мимозой и подарками тащили дюжие парни, тренеры из атлетического зала. Далее двигались инженеры и врачи-мужчины, три массажиста – Баглай, вертлявый Леня Уткин и мрачный пожилой Бугров, а за ними – низший технический персонал, как всегда навеселе по случаю праздника. Завершали процессию «скифы» в пятнистой униформе и тяжелых шнурованных башмаках – ни дать, ни взять, команда «зеленых беретов», явившихся из гондурасских джунглей. Они придавали шествию необходимую торжественность и экзотичность.

Закончив с третьим этажом и облегчив изрядно корзинки, Мосолов со свитой спускался ниже, в физиотерапевтическое отделение, потом – к кассиршам, регистраторшам, гардеробщицам и тренершам из зала аэробики и комплекса водных процедур. Здесь обход заканчивался; Диана, хозяйская супруга, уезжала домой на кокетливом розовом «пежо», а мужчины расходились по этажам, чтобы поздравить прекрасных коллег в менее официальной обстановке, у накрытых столов, под канонаду бутылок с шампанским. Массажисты, среди которых была только одна девушка, Лидочка Сторожева, выпивали и закусывали вместе с физиотерапевтами, в большом процедурном кабинете напротив курилки, откуда, по случаю праздника, выносили все железное и электрическое. Баглай эти сборища не любил, но отказаться от участия не мог – это было б вопиющим нарушением традиций и ущемлением женских прав.

А права на него согласились бы предъявить многие, не одна лишь Вика Лесневская. Он был мужчиной в самом соку, широкоплечим и рослым, с сильными мускулистыми руками и внешностью голливудского киногероя: не красавец, однако из тех парней, коим назначено играть роли агентов, ковбоев и благородных мстителей. Лицо с правильными чертами немного портили близко посаженные глаза и тонковатые губы, но все остальное было вполне на высоте: крепкий квадратный подбородок, классической формы нос, брови вразлет, серые очи и светлые волосы с чуть бронзоватым оттенком. Вероятно, отцом его все-таки был скандинав, какой-нибудь красавец-швед или норвежец, переспавший с русоволосой русской девушкой и позабывший о ней через полчаса – то ли под действием винных паров, то ли от того, что другая уже поджидала своей очереди.

Но к неведомому отцу Баглай не имел претензий. Он с ним не жил, его не знал, не перенес от него обид и даже в какой-то степени был ему благодарен. Отец одарил его всем, чем мог – несокрушимым здоровьем, крепкими мышцами, белой кожей; что же еще спрашивать с отца по случаю? Другое дело – мать. Мать, дед, бабка, отчим и пара щенков, братец с сестрицей… Этих он вспоминал с тихой неутоленной ненавистью, особенно деда, шумного, властного, бесцеремонного; эти воспоминания были связаны с Москвой и богатой квартирой в Столешниковом переулке, с нахальным блохастым пуделем, которого держала бабка, с затрещинами и злыми глазами матери. С тех пор он невзлюбил Москву; она являлась символом его унижений, безрадостного детства, попранной юности. Баглай бы отомстил, но жизнь сама расправилась с обидчиками: с началом перестройки, лет десять назад, деда выгнали на пенсию, он погоревал и умер, а вместе с ним исчезло все семейное благополучие. Бабка тоже отправилась в лучший мир, не дожив до семидесяти, затем скончалась мать – по слухам, умирала в мучениях, от нефропатии. Отчимом, братцем и сестрицей Баглай вовсе не интересовался, а блохастый наглый пудель давно уж сдох. А жаль! Эту псину он придушил бы собственными руками!

Жора Римм, сидевший напротив, подмигнул ему и потянулся с рюмкой – чокаться.

– Что-то ты, Баглай, невесел. И аура у тебя страшноватая, темно-багровая, и посередке кровушкой отливает… С чего бы, а? Ведь рядом с такими дамами сидишь! С Викторией и Лидочкой! Не девушки, а именины сердца! Тут просто положено светиться голубым. В крайнем случае – зеленым.

Цвет ауры был Баглаю безразличен, но, вспомнив о нежных оттенках китайской нефритовой вазы, он провел языком по губам, щедро плеснул шампанского Вике и Лидочке и чокнулся с Жорой. Их рюмки зазвенели словно два хрустальных колокольчика.

– За голубой и зеленый. За весеннюю ауру! И за чакру любви. Чтоб прана в ней не иссякала!

Девушки порозовели, захихикали, скромно опуская глазки, но тост с охотой поддержали. Сидевший справа от Вики гомеопат Насибов умильно улыбнулся ей и предложил:

– Взгляни-ка, Жора, на мои цвета. Чем отливает? Спорю, что голубым!

Экстрасенс прищурил глаз, осмотрел Насибова сквозь опустевшую рюмку и вдруг захохотал.

– Не надейся, лечебный ты мой одуванчик! Желтой похотью сияешь, да еще с оттенком педофилии!

– Вот те раз! – с наигранной обидой сказал Насибов. – Ну, я понимаю, похоть… похоть – это мое обычное состояние… Но педофилия-то при чем? Вовсе я не педофил, да и Виктория у нас не девочка.

– Все они сегодня девочки, все невинны, как божьи коровки, и всем им по шестнадцать. – Римм обнял за талии своих соседок, врачих Ирину и Ольгу, с гарантией перешагнувших сорокалетний рубеж. Обе жарко раскраснелись от выпитого, от комплиментов и от магический силы, проистекавшей из рук экстрасенса. Ирина, поигрывая объемистым бюстом, принялась накладывать Жоре салат, а Ольга с завистью изучала точеную шейку Вики и свежие щечки Лидочки.

Римм потянулся к коньяку, разлил по всем стаканам и рюмкам в пределах досягаемости и погрозил Вике пальцем.

– Смотри, Виктория! Смотри, поберегись! Сидишь между котом и тигром. А вдруг укусят? Или совсем съедят?

– Я бы не возражала, – откликнулась Вика с чарующей улыбкой, касаясь коленом ноги Баглая.

– Тогда – за женскую смелость и щедрость! – провозгласил Жора, опрокидывая рюмку в рот. Был он уже изрядно пьян, но ухитрился скорчить серьезную физиономию, озабоченно нахмурился и громким шепотом спросил:

– А кому отдашься на съедение, детка? Коту или тигру? Или обоим вместе?

Лукавые викины глазки стрельнули налево-направо и остановились на Баглае, а коленка прочно уперлась ему в бедро. Тем же громким шепотом она ответила:

– Тигру, Жорик, всенепременно тигру. У него ведь та-акая ба-альшая пасть!

На эти намеки и подначки Баглай ответил снисходительной усмешкой. Тигр… Ну, пусть будет тигр, еще не старый, многоопытный, вполне боеспособный… Ему исполнилось сорок, но выглядел он моложе лет на пять, знал, что недурен собой, и ощущал свою притягательность для слабого пола, подогретую неким ореолом таинственности. Ходили в «Диане» сплетни, что какой-то тибетский монах посвятил его в тайну эротического массажа, что он – ненасытный любовник, и что ему известен способ, то ли китайский, то ли индийский, как излечить фригидность у самой примороженной из женщин. Баглай этих слухов не подтверждал и не опровергал, отлично представляя, сколько в них правды и сколько – лжи, фантазий и выдумок. Насчет эротических манипуляций все было истиной, только учился он этому не у Номгона Тагарова, а у древнего банщика-турка, переселившегося в Питер из Тбилиси. Он вообще не упускал возможность чему-нибудь где-нибудь поучиться, касалось ли это его искусства или иных вещей, никак не связанных с позвоночными дисками, подагрой и радикулитом.

Но, сознавая свою мужскую привлекательность, Баглай считал, что полагаться только на нее не стоит. Все относившееся к сфере чувств, и первым делом – любовь, доверие и искренность, казались ему понятиями несуществующими реально, а если и существующими, то слишком хрупкими, зыбкими, ненадежными, неподходящими для того, чтоб полагаться на них в серьезном деле. Жизнь, несомненно, относилась к таким делам, очень ответственным и серьезным, и в ней не было места доверию, искренности и любви. Впрочем, для любви имелся заменитель – секс, искусный и, разумеется, оплаченный, когда каждая из сторон-партнеров сознает, что становится предметом сделки и как окупятся искусство и труды. Секс являлся категорией реальной и даже не исключавшей понятий нежности и близости, но лишь тогда, когда за них платили, причем платили хорошо. Этот базовый тезис был очевиден профессионалам, но дилетантов нередко отпугивал своей неприкрытой наготой. Дилетантам он казался неприятным – так же, как неприятен вид обнаженного механизма, без гладких, полированных, ярко окрашенных покровов.

И, в силу подобных причин, Баглай не слишком любовался на викины глазки, коленки и ножки. Ему были известны другие способы сублимации сексуальной энергии, более безопасные и надежные. Для этого он предпочитал профессионалок, а Вика пока что играла в разряде дилетантов. Правда, талантами Бог ее не обидел.

Бутылки и тарелки опустели, застолье кончилось, женщины начали расходиться по домам, мужчины – за исключением экстрасенса, улизнувшего в курилку – прибирать в комнате. Перетащив три тяжелые установки Дарсонваля, Баглай решил, что его участие в общественных трудах завершено, и, не торопясь, направился в дальний конец коридора, к массажным кабинетам. Тут его поджидала Вика – уже одетая, в короткой песцовой шубке, с сумочкой через плечо.

– Ты вечером занят, Баглайчик? Или же нет?

Он остановился, уже предчувствуя, какой предстоит разговор.

– Меня тут в одну компанию пригласили… Очень приятный народец, с дачей, с хороминой у залива… кажется, в Сестрорецке… Сауна, пляски, стол, а еще катание на тройках… или на яхтах, смотря по погоде… Сопроводишь одинокую девушку?

– А что потом? – спросил Баглай. – После сауны и катания на тройке?

Викины глазки блеснули, пальцы затеребили замочек сумочки. Пахло от нее чем-то пряным, возбуждающим, доставленным наверняка из парижских салонов – чем-то таким, что женщины применяют лишь с одной-единственной целью: для обольщения мужчин.

– Потом? – Взгляд Вики скользнул по мощной фигуре Баглая, задержавшись на его руках – будто девушка ожидала, что он вдруг схватит ее, сорвет шубку с платьем и повалит на пол. – Ну-у, потом… потом ты можешь явить свою тигриную сущность, Баглайчик. Кого-нибудь укусишь или съешь… прямо в санях… Ты тройкой умеешь править?

– Я все умею. Только в санях у нас не получится, крошка.

– А почему? – Вика капризно надула губки.

– Боюсь лошадей перепугать.

– Так можно в другом месте. Дача, говорят, большая, вся в диванах и коврах, чтоб было мягко кувыркаться.

Баглай молчал, приложив указательный палец к верхней губе – непроизвольный жест, свойственный ему с юности. Молчание его можно было истолковать двояко, как нерешительность или знак согласия, но сам он точно знал, что кувыркаться с Викой не будет – ни на диванах, ни в санях.

Она щелкнула замком, вытащила из сумочки конверт, подбросила его на ладошке, поднесла к баглаеву носу.

– Знаешь, меня и в другую компанию зовут… с большой настойчивостью приглашают… Вот в эту, понял? – Вика встряхнула конверт, потом ее ресницы взметнулись, брови сошлись ровной линией, придав лицу задумчиво-сосредоточенное выражение. – Приходится выбирать… Или туда, или сюда… Такая уж я редкая девушка – повсюду нарасхват! Куда же пойти?

Конверт был пухлым, основательным на вид, никак не отвечавшим викиным заслугам на поприще физиотерпии. Баглай отлично знал, что всякое тело – чужое, разумеется, а не свое – являлось для Лесневской кладезем жутких тайн и неразрешимых загадок. Трицепс от бицепса она еще могла отличить, но вот найти каротидный синус было выше ее возможностей.

Он еще раз оглядел конверт – аванс, который Вике предстояло отработать – и с неприятной усмешкой произнес:

– Иди туда, где аппетитней пахнет. Тигры там не водятся, больше козлы и коты, зато и риска меньше. Не тебя съедят, а сама съешь. И будет наше заведение не «Дианой», а «Викторией».

– Это дельная мысль, – согласилась Вика и отступила от него.

– Очень дельная. Тигра только жаль. Все он, бедный, тогда потеряет – и женщину, и работу.

Она резко развернулась на каблучках и заспешила к лестнице. Баглай, пробормотав – «На мой век чужих спин хватит!» – стоял у дверей своего кабинета, быстрым движением языка облизывал губы и втягивал носом воздух. В нем еще витали пряные викины запахи, сладкие и дразнящие, как видение водопада в пустыне. Он представил ее обнаженной, потом – в шубке, наброшенной на голое тело, сидящей в кресле с широко раздвинутыми бедрами, с жадностью сглотнул, коснулся дверной ручки, стиснул ее словно полную девичью грудь, отпустил и тоже направился к лестнице.

В регистратуре стоял телефон, которым обычно пользовались сотрудники «Дианы». Сейчас тут было пусто; шторы на окнах задернуты, компьютеры выключены, ящики с картотекой – под замком, щиток над окошком кассы опущен. Тишина, полумрак, безлюдье, и никаких посторонних ушей…

Баглай набрал знакомый номер. Ответила, как всегда, Ядвига – и, как всегда, узнала его по голосу. Тонкий слух был совершенно необходим в ее профессии, столь же тонкой и деликатной, не допускавшей ни имен, ни прозвищ, ни иных определений клиентов, ни писаной либо компьютерной бухгалтерии, ни, разумеется, налоговой отчетности. Налог Ядвига все-таки платила, но назывался он иначе, не налогом, а долей за охрану и защиту, и те, кто охранял и защищал – как бизнес Ядвиги, так и ее саму с девицами – имели смутное представление о балансе. Зато отлично разбирались в портретах американских президентов.

Восьмое марта – семейное торжество, и по намекам Ядвиги Баглай догадался, что звонок ее обрадовал, поскольку девушки простаивают, а бизнес терпит убытки. Ядвига, сочная сорокалетняя блондинка, считала себя менеджером, но ее предприятие обходилось без офиса и конторского оборудования, без складов, магазинов и контрактов, и даже – упаси Господь! – без записных книжек. Только телефонные номера, которые легко запомнить, и бесплотные голоса в телефонной трубке… Никаких оргий, сомнительных квартир и девушек по вызову; все чинно-благородно, у каждой труженицы – свой уютный дом, и кто к ней ходит – дело частное, приватное. Возможно, папа римский или генеральный прокурор, возможно, женихи – категория непостоянная в отличие от мужа.

Такой порядок Баглая устраивал, так как водить женщин к себе ему не хотелось. Девушек у Ядвиги было предостаточно; одни уходили – замуж или на покой, но появлялись другие, ничем не хуже и даже лучше, поскольку разнообразие всегда влечет, а новизна – освежает и вдохновляет. В данный момент, вследствие праздничных обстоятельств, выбор был особенно широк: скучали целых семь девиц – Сашенька, Женя, две Татьяны, две Светы и Милочка. Баглай выбрал Сашеньку. Чем-то они походили с Викой – не лицами, скорее мастью, длинноногостью и резвостью характера. Но Сашенька, в отличие от Вики, была, конечно, профессионалкой и не грозилась выгнать Баглая с работы.