Петров Владимир Федорович

Всплытие

Аннотация издательства: В книге севастопольских авторов воспроизводятся героические страницы истории отечественного флота. В повести «Всплытие» освещены малоизвестные события 1907-1909 гг., связанные с зарождением подводного флота на Черном море. Герои — подводники-добровольцы, рисковавшие жизнью для освоения принципиально новых морских судов.

Петров В. Ф. Всплытие

Всплытие

Сиреневая женщина

По Фрейду, подавление первичных влечений неизбежно ведет к устойчивому, ущемленному желанию; оно, в свою очередь, порождает навязчивую идею, еще шаг — невротический срыв, беда. Алексей Несвитаев Фрейда читал и чтил (а кто в те времена не увлекался его теорией?) и, моделируя свои чувства и переживания под модного доктора из Вены, мучительно плутал в дебрях самоанализа. Теперь он ежевечерне бродил по городу в надежде снова встретить сиреневую женщину. Желание увидеть ее с каждым днем становилось все более навязчивым, болезненным. Но удивительно: он совершенно не помнил ее лица, мало того, не мог даже определенно сказать, красива ли она. Сиреневая незнакомка была призрачно туманной, поручик не сомневался, что видел ее — но наяву, во сне ли, теперь, пожалуй, не мог бы с уверенностью ответить даже самому себе. Да, но отпечаталась же в памяти реальная цветовая гамма, от теплых светло-сиреневых тонов до грустных, загадочно-лиловых. Были же, наконец, русалочьи глаза! «Боже, — шептал поручик, — избавь меня от морока, от больного бреда, от русалочьих чар! Нет, не избавляй! Обрати туманные картинки волшебного фонаря в теплую явь плоти! Дай мне быть новым Пигмалионом!»

— Ты чего там бормочешь? — спрашивал Белкин. — Через два дня в море выходить, ты бы не молился, а свое устройство еще раз проверил.

Вечером Несвитаева пригласили в рубку дежурного по отряду. Там его ожидал коренастый Перфильев. Напористый, сразу лишив тактичного Алексея возможности отказаться, он заручился его обещанием быть завтра в «Гранд-отеле», по случаю его, Перфильева, дня ангела.

В назначенный час, ругая себя за мягкий характер, Несвитаев мрачно брел на черт-те чьи не то именины, не то день рождения. Он не любил бывать в незнакомых компаниях.

Перфильев встретил его возле тяжелых от меди дверей «Гранд-отеля». Обволакивая радушием и легким коньячным амбре, уважительно, под локоток, препроводил его к отдельному, на втором этаже, кабинету. «Господи, ну сделай так, чтобы хоть побольше людей было: высижу с полчаса и смоюсь незаметно», — тоскливо подумал на пороге кабинета Несвитаев.

Господь бог мольбе поручика не внял: в полумраке кабинета, на диванчике, сидела только одна женщина. Алексей обмер: сиреневая!

— Кира Леопольдовна, моя бель-сер, сиречь сестра жены. Бывшей, — представил ее Перфильев. — Прошу жаловать, любить не прошу, все равно влюбитесь. А это, — в голосе полковника послышалась ирония, — мой добрый ангел-хранитель.

Поручик растерялся, забыл поцеловать даме руку, поклонился смущенно. Женщина улыбнулась, сама подошла к нему, шутливо погладила его локоть, назвала пай-рыцарем и увлекла обоих мужчин к сияющей на крахмальной белизне стола горке хрусталя и серебра. Она была в лиловом (о, разве могло быть иначе!) вечернем, смело декольтированном платье из рытого бархата, туго схватывающем ее тонкую талию и едва-едва прикрывающем высокую грудь. Но в ложбинке этой, открытой взорам, такой, казалось бы, доступной груди знаком предостережения полыхал сумеречный огонь крупного аметиста, камня-трезвенника, символа чистоты и строгой жизни, камня, нежно-фиолетовое пламя которого горит на митрах, панагиях, наперсных крестах митрополитов, в рапидах, трикириях диаконов, в церковных алтарях. И, вместе с тем, от Киры Леопольдовны веяло пороком.

С красивого узкого лица Киры Леопольдовны почти не сходила какая-то загадочная улыбка, голос у нее был мягкий, грудной, окончания фраз она притушивала почти до шепота — они сливались с шипением пузырьков шампанского в бокалах. Это — последнее, что успел отметить про себя Несвитаев, дальше он, что называется, потерял голову.

Бедный поручик пил нынче не вино — сиреневую мечту. Над запотевшим шампанским, над горлышками лафита, люнеля, глинтвейна, над дымящимися пулярками и филейчиками из дроздов, над куриными полотками, над крустадами из воздушных меренг, птифуров и шербета — плыла в лиловом мистическом тумане одна она, осиянная Кира Леопольдовна! В эти минуты для поручика не существовало на свете ни этого милого, с запотевшей красной проплешиной именинника, ни мужа Киры Леопольдовны (о нем она: генерал, начальник севастопольской артиллерии — монстр, бом-бардон-вульгарис, укатил по делам в Лондон, не взяв с собой супругу) — во всем мире сейчас он был вдвоем с лиловой загадкой. Он тонул, подводник, тонул, забыв о предельной глубине погружения, в опасной глубине русалочьих глаз. Бледная от вина, Кира Леопольдовна пристально, не мигая, глядела на него и говорила лениво:

— Ах, романтичные подводники! На вас, водяных чертей, нынче мода. Как на длинные шлейфы, на Гамсуна и Пшибышевского, на пустое очарование. Как все это глупо — но мода...

Перфильев, понимая, что его ангел-хранитель совсем пропал, попытался было ему помочь:

— Бель-сер, это нечестно, это же провокация с вашей стороны, пощадите мальчика.

Чувствительная влага в глазах лиловой женщины вмиг обратилась в ледяные кристаллики.

— Извольте вести себя прилично, бофрер! — голос из мягкого, хрипловатого стал звенящим, насмешливым. — Не забывайте, кто вам все это устроил, — она кивнула на стол, — а что до провокации, увольте: провокатор — профессия сугубо мужская. Вам ли это разъяснять! И вообще, — она зябко поежилась, — я устала.

Стояла лунная предвесенняя ночь с черными студеными лужами и ветром, уже теплым и влажным. Провожая сиреневую женщину, Несвитаев с наслаждением втягивал в себя свежий, со смутными тревожными запахами вешний воздух. Шли молча. Возле Владимирского собора Кира Леопольдовна остановилась, потянула Несвитаева за рукав. Они вошли в безлюдный храм и долго стояли, не молясь, в его гулкой тишине, глядя на сумеречный блеск золота иконостаса. Сиреневая женщина что-то неслышно шептала. На улице она обронила, что звезды стали копьеострые. Поручик пожал плечами и заглянул ей в лицо, оно было мокрым от слез. Изнемогая от нежности, он бережно притянул ее к себе за плечи, робко поцеловал холодные соленые губы. И губы эти через секунду стали мягкими, расплавленными.

Кира Леопольдовна сама отворила дверь. Не зажигая света, прошли через какие-то комнаты. Белая колонковая ротонда соскользнула с ее плеч на ковер. Женщина приникла к Алексею, обмякшая, горячая.

— Алешенька, милый мальчик, помогите же расстегнуть вот здесь... Ах, какой вы неловкий! Чему только вас там, в Инженерном корпусе, обучали!.. Пустите же, я сама...