"Ловцы" - читать интересную книгу автора (Ризов Дмитрий Гилелович)

Глава девятая

Тут, можно сказать, подошла к концу наша бесхитростная история. Разве теперь Володя Живодуев и Толик Опресноков, по кличке Рыжик, не получили полную свободу действий?

Володя кормил виновника всей бучи предыдущих дней — воробья, бойкого самчика, одетого в плащик с капюшоном из коричневых перышек. Он насыпал воробью подсолнуховых ядрышек, тот долбил их, уже копаясь, раскидывая корм.

Даже неожиданная потеря только что обретенной берданки, которую Володя едва успел запрятать подальше от материнских глаз, и та была не столь трагична на фоне наступившего облегчения. К тому же Милюк пообещал выкупить берданку обратно, лишь только ее выставят продавать в «Охотнике».

— К утиной охоте как раз успеем, — успокаивал он Володю, сам смущенный таким оборотом дела. — Ты, парень, не куксись. Я тебе могу расписку написать, если не веришь.

Володя отдал берданку без расписки. Милюк спешил, наступил, похоже, соседской собаке на лапу, та взвизгнула за воротами…

«Ну вот и все», — подумал Живодуев. На душе его стало свободно и пусто. Он сунул палец в клетку. Воробей перестал копаться в ядрышках, подскочил поближе, ущемил кожу скорлупкой клювика. Володя не удержался от улыбки, поняв, что теперь уже не сможет сделать из самчика насадку для сома. Вот если бы сразу, сгоряча… Воробей упорствовал, все рвал кожу на пальце. Дурачок. Придется другую насадку искать.

Но сначала нужно было найти Рыжика. Дома его снова не оказалось. Опресноков-старший чистил сарай, выгребал сор деревянными граблями. На Володю взглянул он зло, утер тыльной стороной усы:

— Чтоб твоего духу здесь больше не было! — В подтверждение серьезности угрозы он поднял обломок кирпича, швырнул. Володя увернулся, обломок звучно бухнул в ворота.

— Ты того? — повертел Володя пальцем у виска.

Лоб и нос у старшего Опреснокова в свежих, едва схваченных корочкой, ссадинах.

— Я тебе сейчас покажу «того», — Опресноков поднял грабли над головой. — Ты у меня потыкаешь!..

Володя открыл калитку, приготовился бежать. На шум Опресночиха выскочила. Перевязки на руке ее уже не было, в этом месте красовалось лилово-синее пятно.

— А ты иди, парень, иди! — взвизгнула она. — Не вводи в искушение… Иди, иди!

— И ты не тычь, я те не Иван Кузьмич, — подхватил Володя. — Напугали! Я вашего Рыжика так отлупсаню, что и не узнаете…

Он еще раз покрутил у виска, теперь уже им обоим, хлопнул калиткой. Вот всегда так, как к нему, так и он. Пальцы у Володи Живодуева дрожали. Он подождал немного на лавочке напротив опресноковского дома. Под землю этот Рыжик, что ли, провалился, который день не видать? Володя свистнул несколько раз, вызывая приятеля. Того не было…

А Рыжик в это время находился возле острова.

На рассвете Фома ушел от него на крышу по неотложным кошачьим делам, нагретое им место открылось утренней прохладе, Рыжик проснулся. Коровы уже мычали, собираясь в стадо, перекликались хозяйки буренок, чирикали первые воробьи, петухи горланили, гулил, надрываясь, поселившийся нынче в городском саду дикий голубь. Рыжик потянулся и, так же, как Володя в это утро, ощутил сладкое чувство свободы.

Теперь можно было и за сома браться. Пока варилась вся эта каша, его подмывало рассказать о соме отцу. Тот вряд ли бы что придумал, он и сызмалу «не рыбалил». Но держать про себя тайну было очень тяжело, под языком так и щекотало, так и дергалось… А отец-то был уверен, что они с Володей лазили за помидорами. И вообще, отец себя вел как-то странно. Эта отсидка на чердаке по его приказанию. А вчерашнее? Оно представилось Рыжику опять столь живописно, что он закатился в смехе. «Как Милюк отца вчера-то… ох-ха-ха-ха… Прямо за зад… о-хо-хо… И ногой ка-ак поддаст… хи-хи-хи-хи… — Толик даже слезы вытер кулаком. — Умора!»

Он прерывисто вздохнул. А вдруг он глянет сегодня отцу в глаза и заржехает? Ну уж нет!..

Так он оказался на реке. Чуть позже выяснилось: отправился он сюда не зря. Сначала хотел просто время потянуть до встречи с отцом. А потом…

Было на реке — как всегда в эту пору. Вода зеркально-гладкая, легкий туманчик быстро скользил по ней и, натыкаясь на берег, мгновенно таял среди прибрежной травы, мокрой от росы. Синие лепестки цикория, собранные в щепотку, спали еще. Стрекозы тоже ждали своей минуты на концах осоки. Но мошкара уже толпилась кое-где, и ласточки с резким писком вдруг атаковали остров из поднебесья, скользнув мгновенным отражением в реке. А у густерок жизнь кипела вовсю. Да и спят ли рыбы вообще? Рыжик отломил кусочек дерна, бросил в воду. Тут же вокруг него образовалось кольцо из густеры, бока рыбок так и заискрились сквозь тусклую воду. Дерн тонул, и рыбки погружались за ним, пропали из виду, но вскоре разом всплыли, проводив дерн до дна, засновали в поисках остатков.

Живая вода, какое это чудо! Сидеть бы и смотреть на нее хоть день, хоть целую жизнь. Плавно скользит она в берегах, по движущейся воде величаво скользит отражение тоже движущегося неба, и в голове вдруг тоже что-то поплывет — образы какие-то, несформулированные очень важные мысли, смутные догадки о прошедшем, грезы будущего и еще что-то потаенное, совершенно неуловимое, как последние призрачные волокна тумана, сдуваемые с речной поверхности усиливающимся движением воздуха. Все это идет, волна за волной, неуловимой чередой, как цветные тени на воде, не только в голове, но во всем теле, в таких сферах его, до которых пока еще никакие врачи не добрались. А говорят, природа бездушна. Еще как душевна! Лишь отыщи то место на земле, где она соизволит милостиво чуть-чуть приоткрыться тебе, замри тут — и смотри, и слушай себя.

Рыжик сел под кустом, скукожился, экономя тепло, мелкая дрожь пробирала его. Солнце вставало над горой. Городское стадо поднималось навстречу солнцу пологими тропками, пробитыми в теле горы десятками коровьих поколений. Отсюда было оно как стадо букашек, как пригоршня еле движущихся пятнышек неопределенного цвета, высыпанных на буро-зеленое тело горы. За спиной Рыжика на тополях гвалдели грачи. Там, в их вышине, вовсю уже сияло солнце. Вдруг его теплый луч достиг и берега. Сначала это был просто свет, упавший на лицо Рыжика, но в следующее мгновенье свет стал теплом, погладил его взъерошенные выгоревшие волосы и принялся за главное свое занятие на Земле — греть всех, кто под него попал: Рыжика, кустик цикория на берегу, воду, ланцет осоки со стрекозой… Стрекоза отогрелась быстрее всех. Вот дрогнули ее слюдяные крылышки, она поползла еще выше, на самый заостренный верх осоки, рванулась в воздух, неподвижно повисла над своим отражением, обтекаемым водой, метнулась вправо, снова повисла…

И тут Опреснокова-младшего будто подбросило. Он встал на цыпочки, вытянув шею, приоткрыв рот, даже дышать перестал: там, где омуток возле острова и где река разбивается на две протоки — основную и глухую, — возник водоворот, что-то огромное всплыло из глубины, вспороло гладкую поверхность, большие волны покатились по реке. Сом пошел!

Еще раз рыбина вспорола воду ближе к берегу. И еще раз — ниже по течению. Здесь неглубоко. Ход сома и без плесков виден: там сигали фонтанчиками мелкие рыбешки, покрупнее мчались вовсе плавники, выпрыгивая из воды торпедками, к спасительной отмели. Дальше было опять глубже. Однако и там фонтанировали из воды, отмечая ход сома, рыбешки — все дальше, дальше… Сом уходил к мосту.

Рыжик быстро сделал несколько глотков, зачерпнув из реки теплую воду ладошкой, помчался на мост. Он думал: под мостом глубина, внизу остатки прежних свай, деревянные ледорезы, может, сом тут и останется?

Но сом прошел дальше. Это было видно по только что спокойно пасшейся под мостом стайке голавлей, которые вдруг забеспокоились, метнулись врассыпную, а потом помчались дружно к мелководью.

Все было кончено. Река длинная, омутов и ям много. Поди отыщи его теперь!.. Рыжик перевалился через перила, плюнул. Слюна звучно шлепнулась о воду, вокруг нее как ни в чем не бывало зашныряли густерки. И Рыжик вдруг заплакал. Ну, поди ж ты, что за существо, человек? Не приобрел, а уже за потерю считает и плачет…