Генри Уилл

Золото Маккены

ПОСЛЕДНИЙ АПАЧ

– Скажи, ты жаден до золота, Маккенна? – спросил древний воин. – Неужто ты похож на всех тех белых, что раньше встречались на моем пути? Отдашь ли ты жизнь, честь, честь своей женщины за желтый металл?

Белый человек никак не мог понять, откуда старому апачу известно его имя, потому что сам он с этим индейцем раньше не встречался. Не знал, к какому клану принадлежит старик, с какой ранчерии пустился путешествовать по этой дикой пустыне – ничего. Не знал даже, где он потерял сознание. Слепящим глаза знойным полуднем Маккенна отыскал апача среди каменной пустоши, но откуда он приполз, ему было неизвестно. Старик стоял на пороге смерти, но говорил о золоте. Этого рыжий старатель понять не мог, поэтому его умные голубые глаза сузились и потемнели от досады.

– Что ты, собственно, имеешь в виду? – задал он встречный вопрос. – Похоже, речи о желтом металле не было. – Он заговорил поиспански, как и старый индеец. Услышав знакомый язык, апач довольно кивнул

– Верно, – сказал он. – Но, знаешь, мне хотелось както отблагодарить тебя за любезность Ты ведь знаком с обычаями моего племени: не в наших правилах оставлять долги неоплаченными.

– Господи! – улыбнулся белый. – Еще бы мне не знать людей твоего племени: одиннадцать лет я довольно удачно избегал встреч с ними. Ты это имел в виду, говоря о том, что я вас знаю?

– Айе! – откликнулся старик – Именно А теперь скажи, Маккенна, ты слыхал о каньоне Дель Оро? О том месте, которое апачи называют Снотаэи9

– Ты говоришь о древней легенде Каньон Забытого Золота?

– Да, о том, что нашел один белый во времена вождя Нана.

– Это был Эдамс. Значит, речь идет о Руднике Погибшего Эдамса? Не теряй времени и сил, старик. Я старатель, а не охотник за призраками. Обманки типа этой – не для меня.

– Но ты знаешь эту историю?

– Разве есть в Аризоне хоть один белый, который бы ее не знал? Или давай подругому: существует ли на Дальнем Западе хотя бы один человек, не слыхавший об Эдамсе и каньоне самородного золота?

– Легче, легче, – сказал апач. – Я просто хотел узнать, знаешь ли ты об этом месте, или нет.

– Знать об этом месте, значит не знать ничего, вот такто, старик, – сказал Маккенна не без теплоты в голосе. – В этой стране «золотых каньонов» сотни. Эти россказни о затерянных сокровищах прилипчивее, чем песчаные мушки.

– Правда, правда…

Старик вздыхал, со свистом произнося слова, его слезящиеся глаза уставились поверх головы старателя на поднимающиеся от песка волны жара.

– Я люблю эту землю, – проговорил он. – Сердце мое ноет от печали при мысли о расставании с ней.

Маккенна кивнул. Сам он был довольно молод, но успел уже многое повидать в этой жизни.

– Не хочется уходить, даже когда настает время, – ответил он. – Человек не верит в то, что он настолько уж постарел или устал от жизни.

– И это правда, – сказал старик, – сущая правда.

Белый встал и вышел из тени, которую отбрасывала нависающая над ними огромная скала, охранявшая исток ручья от выгоревшей пустыни, затянутой в ожерелье желтых гор на сотни миль вокруг. Потом задумчиво передвинул одну из ног старика с солнцепека в тень. Намочив в ручейке собственный шейный платок, Маккенна вымыл им лицо старого индейца, выжимая материю так, чтобы капли воды стекли с морщинистого лица на рубашку и грудь апача.

– Хорошо, – сказал тот. – Очень хорошо. Меня удивляет то, что ты, белый, так заботишься – и о ком? Об апаче!

Маккенна вновь улыбнулся и пожал плечами.

– Я не из тех, кто докапывается до причин собственных поступков.

Старик кивнул.

– Для своего возраста ты на удивление мудр, – сказал он. – Интересно, почему?

– Опыт, – откликнулся Маккенна, вновь протирая тряпкой морщинистое лицо. – Сможешь немного попить?

– Теперь да, благодарю…

Индеец сделал несколько судорожных глотков, но захлебнувшись, пролил остатки воды себе на грудь, и виновато улыбнулся, покачав головой.

– Дурак старый, старый дурак, – сказал он мягко.

– Насчет старости согласен, – откликнулся Маккенна, – но не дурак.

– Грасиас, – пробормотал старик и затих.

Молодой человек тоже погрузился в полудрему. Жара мешала разговору. Скажем больше: это место было вообще не предназначено для белого, неважно, говорящий он или немой. Маккенна думал о Пелоне: кого сейчас преследует этот безжалостный бандит, и самое главное – где он? Мысль о Пелоне пришла сама собой. В начале этого месяца полуапачский метис объявил, что собирается покинуть свое убежище в Мексиканской Сьерре и двинуться на север, и что, в частности, дела приведут его как раз в бассейн ручья Спаленного Рога, и на время данного набега эти места для белых станут прохибиендо. Услышав новости, Маккенна удивился: что этому дьяволу здесь понадобилось? Зачем ему рисковать своей головой, возвращаясь в Аризону? И армия и полицейский департамент давнымдавно поместили Пелона в списки «взять мертвым», и он не появлялся на северной границе с 94 – го года, когда вместе с АпачКидом совершал дерзкие рейды с налетами и ограблениями.

Маккенна покачал головой. Рассиживать здесь в пятидесяти милях от ближайшего источника, да еще с Пелоном Лопесом за спиной не следовало. Правда, его бы здесь давно не было, если бы он не остановился у пересохшего русла, чтобы помочь отойти в Края Вечной Охоты этому старому индейскому воину. Подобное поведение было естественным: не следовало оставлять бедного старика умирать на солнцепеке. С другой стороны, это был опрометчивый и безрассудноотчаянный поступок, а Маккенна не был ни безрассудным, ни опрометчивоотчаянным человеком. Конечно, в Аризоне войны с индейцами давно закончились, и апачи осели в резервациях. Но одиночки типа Пелона из разбитых и рассеянных банд зверствовали хуже прежнего. Если оседлые переселенцы могли больше не опасаться индейских отрядов, то старателям и бродягам доставалось в два раза больше. Глен Маккенна покачал головой и подумал о том, что сейчас, в июле 1897 – го года, возле ЯкиСпринг, в пустыне Спаленного Рога он подвергается постоянной, смертельной опасности.

– Старик, – сказал он с трудом. – Ты так и не назвался. Мне кажется пора, потому что я мог бы рассказать о тебе твоим соплеменникам, если с кемнибудь повстречаюсь.

Голова старика в свою очередь качнулась из стороны в сторону.

– Конечно, ты можешь когонибудь встретить, – сказал он. Но им до меня нет никакого дела. Если человек состарился, если у него выпали все зубы и он больше не может работать и охотиться, то о нем забывают все, кроме какогонибудь белого… вроде тебя. Вот чего, кстати, я никогда не мог понять: почему это белые не бросают своих стариков? Странная слабость для таких кровожадных во всех прочих отношениях людей, тебе не кажется?

– Верно, – согласился Маккенна. – В этом ты абсолютно прав.

Снова зазвенела тишина, но на сей раз лучи солнца, казалось, палили уже не так сильно. Старик, похоже, почти не различал так любимую им выжженную, прокаленную землю.

– Скоро вечер, – сказал он. – А зовут меня Эн. Знаешь, как это переводится, Маккенна? Койот.

– Ну что же, Эн, – отозвался Маккенна, – действительно вечереет. Солнце почти скрылось за желтыми горами. Скоро тебе полегчает. Воздух ночи прибавит сил. Значит, мы сможем уехать. Я знаю лучшую тропу до ДжилаСити. Если повезет, то к рассвету будем там. А, что скажешь, Койот?

После продолжительной паузы старик отозвался:

– Ты ведь знаешь, что именно я скажу. Похоже, что твоей воды не хватит ни на три, ни даже на два дня. Так что слова твои – слова сумасшедшего. А предложение – предложение сумасшедшего.

– Ну ладно, – сказал Маккенна. – Теперь я вижу, что ты все решил и не боишься.

– Ни капли. Я прожил долгую жизнь и много раз встречался со смертью. Но мне бы хотелось отблагодарить тебя и сделать это прежде, чем погаснет последний луч солнца. Пожалуйста, сынок, приподними меня и дай какуюнибудь палочку, чтобы я мог коечто нарисовать на песке.

Маккенна не пошевелился.

– Похоже, старик, что не я сошел с ума, а ты, – буркнул он. – Что еще за новости: рисовать картинки? Отдыхай, крепись. Я тебя не оставлю.

– Ты не расслышал? Я хочу коечто нарисовать! И чтобы ты хорошенько запомнил мою картинку. Прошу тебя: исполни мою просьбу, а после моей смерти съезди и посмотри на эти места собственными глазами. Обещаешь?

– Мне не нужна твоя картинка, старик. Я, конечно, страшно благодарен. Но мне ничего не стоило перетащить тебя в тень и дать воды. Правда, пустяки…

– Нет, с твоей стороны это была величайшая услуга. Пожалуйста, подними меня и дай палку, которую я просил.

Маккенна увидел, что старый упрямец действительно решил во что бы то ни стало изобразить какуюто языческую ерунду, чтобы не оставаться в долгу, поэтому дал старику палочку и поднял его на ноги, чтобы тот мог рисовать на песке.

Мобилизовав всю свою волю, Койот собрал оставшиеся силы, прояснил угасающий разум и придал руке твердость. Он работал быстро, но аккуратно. Казалось, это не проявление последнего проблеска жизни в старом теле, а обычный обмен мнениями, после которого они с Маккенной соберутся и поедут в сторону восходящей луны. Шотландец же был поражен чистотой и ясностью карты, начавшей проявляться на красном песке пересохшего ручья. В несколько секунд старый апач набросал горы, ущелья, плоские холмы, тропы, колодцы – все, все. И вот на каменистом холсте возникла она – идеальная карта, – и Маккенна произнес с благоговейным трепетом:

– Я знаю эти места: к северозападу от форта Уингейт, в НьюМексико. Вот плоскогорья Чакра. Каньон Чако. Тропа Дьявола? Точно, она. И развалины Кин Яи. Горы Чуска. Поразительно!

Старик был польщен. Стараясь привлечь внимание старателя, он помахал рукой, и его голос дрогнул.

– Хорошо, что ты узнал эти места. А теперь, пожалуйста, сотри все это. Но сначала обрати внимание на место, куда я ткнул палкой. Вот сюда, между тремя точками: плоскогорьем Чакра, горами Чуска и каньоном Чако.

– Обратил. Здесь ты нарисовал два остроконечных пика, похожих на сахарные головы. Отсюда это круто к северу.

– Да, лос дос пилончиллос. Это, сынок, очень важно. Скажи, сможешь ли ты по этой карте отыскать эти пики? Да? Мне показалось, ты произнес «да»…

– Да, – сказал Маккенна, – смогу…

– Ты должен быть абсолютно уверен, – не сдавался старик. – Эти пики находятся в восьми днях переезда вглубь НьюМексико – моя первая карта показывает, как лучше до них добраться. Следующие пять дней будешь ехать по самому каньону. Ты должен быть уверен в том, что накрепко запомнил эту часть карты. Не стирай район Сахарных Голов, пока не убедишься, что сможешь в точности воспроизвести его по памяти.

– Смогу, смогу, – заверил его Маккенна. – Продолжай.

– Хорошо, запоминай, сынок. А я пока нарисую еще одну карту. Вторую и последнюю. На ней будут указаны детали пути после того, как ты доберешься до Сахарных Голов; тайный проход в каньон Снотаэй, и место, где лежит золото, изза которого этот белый – Эдамс – чуть не сошел с ума. Ну что, Маккенна, готов?

Старатель кивнул. Он разровнял песок, стирая карту, на которой был показан путь до Сахарных Голов.

– Готов, – сказал он.

На сей раз старик принялся тщательно прорисовывать детали и давать пояснения по ходу действия. Маккенна, как и любой житель Аризоны, – будь то белый или краснокожий – знал легенду о каньоне Погибшего Эдамса. Но на него произвело неизгладимое впечатление то, как старик иллюстрировал знаменитый рассказ. И такому человеку, как Глену Маккенне, было трудно не узнать по рисунку старого апача подходы к ней, если принять во внимание несомненность того факта, что подобная сказочная разработка в принципе могла существовать. Если же признать, что во всех россказнях о невероятном золотом каньоне присутствует хоть тысячная доля правды, вторая карта индейца была неоценимым подспорьем. Несмотря на это, увидев столь заманчивую перспективу разбогатеть, голубоглазый старатель не подпрыгнул от радости, и его чуткое до золота сердце не забилось быстрее.

Маккенна видел тысячи подобных карт. И проверил не одну тропу, приведшую все к тому же горькому, постыдному концу. Он не верил ни картам, ни людям, которые их рисовали.

Но сегодняшний «художник» был очень стар, и его произведение было защищено достоинством и гордостью самого индейца. Поэтому белый старатель начал вслух превозносить умение, с которым краснокожий сын пустыни отражал на сыпучем песке то, что веками передавалось его предками и предками предков из поколения в поколение, и нахваливать работу старика. Он сказал, что благодарен судьбе за то, что индеец позволил ему проникнуть в столь тщательно хранимую тайну, и что в один прекрасный день, как того пожелал старик, он поедет в те самые места. С таким страховым полисом, пошутил Маккенна, ему не страшны ни жара, ни холод ночи. Но чему белый не восторгался – и это было еще более удивительно, чем искусство старого апача – так это тому, что ведь с первого взгляда распознал нарисованные на песке места. Таков был Глен Маккенна.

– Теперь, – сказал старик, опуская палку, которой рисовал на песке, – ты видишь все. Не стирай карту до тех пор, пока она намертво не запечатлится в твоей памяти. Ты знаешь, что многие в этих землях охочи до золота. Говорят, сюда из Соноры снова едет Пелон Лопес. Тебе, повидимому, известно, что у него есть союзники и в моем племени. Он опасный и очень дурной человек, и ни в коем случае не должен узнать об этом потайном пути. Ни он, ни другие апачи. Индейцы сильно изменились. Они стали думать так же, как белые люди и так же, как белые, любить золото и убивать за него. Это плохие и слабые духом апачи: они предадут даже свой народ, если узнают путь к каньону Дель Оро. Заклинаю тебя: защити это место после моей смерти. Маккенна, я остановил выбор на тебе, потому что ты хороший человек и уважаешь и эту землю, и духов наших предков. Ты меня слышишь, хихо? Скажи, сохранишь ли ты тайну?

– Конечно, – кивнул головой Маккенна. – Я тебя понял, старик Все будет так, как ты хочешь. А теперь – отдыхай. Лежи спокойно.

– Нет, – ответил старый воин. – Пожалуйста, запомни карту. Мне бы хотелось увидеть, как ты станешь изучать каждую линию. Мысленно я буду с тобой.

В скалах ЯкиСпринг было очень жарко. Дышать не стало легче даже после того, как солнце скрылось за желтыми горами. Нервы Маккенны стали сдавать. Сейчас он хотел лишь одного: чтобы старик поскорее умер.

– Давай чуть позже, – сказал белый индейцу. – Мне кажется, учить карту прямо сейчас совсем необязательно. Неужели ты не видишь, как я устал? И тоже хочу отдохнуть…

Эн, старый апач, Койот, покорно опустил голову. Но по тому, как он отвернулся, Маккенна понял, что уязвил его самолюбие и гордость.

– Послушай, – сказал он. – Не надо так. Я ведь твой друг. Смотри. Наблюдай за мной. Я, как ты меня об этом просил, начинаю изучать карту. Видишь?

– Уф, – благодарно вздохнул старик. – Ты действительно настоящий друг. Мне приятно, что ты понял всю важность изучения этой карты именно сейчас. Запомни: путеводители существуют для того, чтобы им следовали. Нельзя просто увидеть эту картинку, а затем о ней забыть. Маккенна, ты понимаешь, о чем я?

Бородач кивнул.

– Разумеется, энсьяно, я понимаю, – откликнулся он. – Но я должен быть с тобой абсолютно откровенен. Даже запомнив намертво каждую линию этой карты, совершенно необязательно, что я туда поеду. Надеюсь, ты понимаешь, что в жизни случается всякое?

Наблюдая за старым индейцем, Маккенне показалось, что по иссеченным ветрами чертам лица скользнула ироничная улыбка. Затем Эн согласно закивал и заговорил с необычайной решимостью.

– Еще бы, сынок. Ято понимаю, а вот ты, похоже, нет.

– Чего? – раздраженно спросил Маккенна. – О чем это ты?

Апач пристально посмотрел на него.

– Скажи, я очень стар, Маккенна? – спросил он.

– Да, очень. А в чем дело?

– Правда ли, что я умираю?

– Чистая. И ты, и я знаем, что так оно и есть.

– Тогда зачем мне врать насчет Золотого Каньона? Старик умирает. Молодой человек, несмотря на иной цвет кожи, становится другом старика. Умирающий хочет отблагодарить молодого за услугу, которую тот оказал ему в последний час. Станет ли он лгать своему последнему другу в этой жизни?

Маккенна стыдливо зарделся.

– Конечно, нет, – сказал он. – Прости меня.

– Теперь ты веришь насчет золота?

Маккенна покачал головой.

– Нет, старик. Не могу я тебе врать, так же как ты не можешь врать мне. Я слышал тысячи историй про Золотой Каньон.

На сей раз Маккенна знал точно, что по губам апача скользнула мимолетная улыбка и наклонился вперед, чтобы ни слова не пропустить из затихающего потока.

– Конечно же, Маккенна, друг мой, таких историй действительно тысячи. Но каньонто один. Вот в чем дело! Наконецто я вижу, теперь ты стал мне ближе. Я вижу, что ты почти веришь. Так внимай: карту, что я тебе нарисовал, когдато мне нарисовал отец, а ему – его отец, и так далее, в глубь веков. Это тайна нашей семьи. Мы хранили ее для истинных апачей.

– Подожди, – прервал его Маккенна. – Но ведь эту тайну хранила семья вождя Наны…

– Верно, – откликнулся старик. – Я кровный брат Наны.

– Мадре! – задохнулся старатель. – Что, серьезно?

Но старый апач по имени Эн, изборожденный морщинами, забытый всеми Койот из клана вождя Наны забормотал последние слова индейской молитвы, и когда Маккенна позвал его и потряс за плечо, он не откликнулся. Темные сияющие глаза в последний раз оглядели так любимые им бесплодные земли, и на сей раз их взгляд остановился навсегда.

– Иди с миром, – пробормотал Маккенна и прикрыл ему веки.

Опустив обмякшее тело на старое одеяло, он поднялся на ноги. У него было три возможности. Первая: закидать старика камнями. Вторая: отнести апача дальше в пробитую ручьем расселину по обнаженному руслу в ЯкиХиллс и там устроить ему более достойные похороны. Третья: просто оставить тело неприкрытым, чтобы его погребли проходящие мимо апачи.

Именно обдумывая эти три возможности, он и услышал тихое перекатывание камешков по выступу, отделявшему русло ручья от тела пустыни. Очень осторожно Маккенна повернулся на звук. Как раз вовремя, чтобы увидеть с полдюжины бандитов, замерших в полуприседе, с вичестерами в руках.

Старатель понял, что за ним наблюдали издалека, а затем потихоньку окружили, чтобы проверить, что одинокий белый делает в этой забытой богом земле. А вот почему его не пристрелили после того, как он развернулся, этого Маккенна не понял. Как и того, чего бандиты ждут сейчас. Видимо, была причина, сомнений в этом не осталось. Она – как и смерть – физически ощущалась в повисшей тягостной тишине.

Перед ним, словно красные волки пустыни, замерли готовые к броску бандиты. Губы их поддергивались вверх, обнажая крепкие белые зубы. Раскосые глаза жадно полыхали в сгущающихся сумерках.

Долго, долго они так стояли; наконец Маккенна осторожно кивнул их предводителю.

– Привет, Пелон. Приятно увидеть тебя снова. Почему ты не выстрелил мне в спину? У тебя же была отличная возможность. И почему не стреляешь в живот? Неужели ты так постарел?

ТАЙНА СНОТАЭЙ

Болтливую индианку, к тому же женщину из племени апачей, найти не так просто. Через пять минут Маккенна понял, что со старухой ему здорово повезло. В истории, что она рассказывала, сплелись одиночество, старость, женская хитрость и несомненная симпатия к голубоглазому белому.

Для начала она ему поведала, радостно набив свою трубку табаком из кисета Маккенны и позволив ему покурить впервые за двенадцать часов, что в этом походе Пелона есть доля и ее вины. Она, оказывается, была последним оставшимся в живых ребенком сестры Наны и Эна. Ее мать, разумеется, никакого отношения к тайне каньона Дель Оро, который поапачски назывался Снотаэй, не имела, как, впрочем, и доступа в священное место. Вход туда разрешался только мужчинам.

В те давние времена, когда была жива ее мать, это считалось нормальным. Но времена, а с ними и апачи, сильно изменились. И племянница Наны не захотела мириться со столь явной женской дискриминацией.

Старая скво замолчала, внимательно изучая своего слушателя. Наконец, видимо, приняв какоето решение, кивнула. Звали ее, продолжала она, Мальинай. Это было переделанное испанское слово «мальпаис», что означало сильно пересеченную местность или бэдленд. Рассматривая рассказчицу, Маккенна решил, что имя женщине подобрали совершенно правильно. Ведь апачи всегда называли камень камнем, а жабу – жабой.

В ответ на столь прямолинейное признание бородач ответно заявил, что у него самого, как говорится, ни рожи ни кожи. Любая проницательная женщина сразу поймет, что в нем больше костей, чем мяса, а жил больше, чем сил.

Но хорошее впечатление о нем, запавшее женщине в голову, ничуть не поколебалось этим откровением. Просто она еще раз убедилась, что рыжик и впрямь является тем, за кого себя выдает. Теперь она была готова верить в то, что он может наслаждаться пением птиц, вдыхать свежесть ручья, наблюдать за тем, как растет трава и не обижать братьев меньших. Ну и белый!

– Знаешь что, Маккенна, – покачала головой старуха. – Как женщина, я отказываюсь признавать твой наговор на себя. Но если даже и признаю, то кто посмеет отрицать, что хорошая порция костей когдалибо мешала мужчине, а? Что ты на это скажешь, омбре? – Она разразилась своим идиотским кудахтаньем, и Маккенна, вспыхнув, согласно кивнул. Через секунду старуха вытерла с глаз слезы, выступившие от непонятной белому радости, и продолжила.

– Значит так: много лет я ухаживала за старым Эном. Тебе, наверное, известно, что ему было лет девяносто. Если вспомнишь, то Нане, когда он выступил в последний поход против регулярной армии, – а это было лет пятнадцать назад, – стукнуло всего семьдесят. А Эн был помоложе Наны, но не сильно.

– И вот я готовила и ухаживала за старой развалиной и, поскольку умом меня природа не обидела, в мозгу у меня начало созревать убеждение, что женщина – это, по крайней мере, половина мужчины, а значит, мне следует узнать, где находится золотой каньон.

– Тогда я начала издалека заходить к старому Эну, постепенно сужая круг вопросов. Поначалу он думал, что я болтаю просто так. Но поняв, что я действительно интересуюсь тем, о чем спрашиваю, замкнулся и стал раздражительным и злым.

– Видишь ли, он понимал, что близится время его ухода, и не знал, что делать со своей тайной. Одна его половина была готова похоронить ее в глубине сердца, а вторая всячески противилась, так как считала, что это нечестно по отношению к апачам. Я понимала, что его гнетет и особо не наседала. Но несколько недель назад вдруг поняла, что он сделал не правильный выбор. И мне стало ясно, что если ктонибудь не вырвет у Эна тайну Снотаэй, то она умрет для нашего народа. Я принялась долбить в одну точку, выставляя этот аргумент главным, я говорила, что если белые целиком подчинят себе апачей, то это не умерит скорби индейцев всей страны, но только ее увеличит. Через несколько лет нужда в золоте станет куда большей, чем во времена таких вождей, как Нана, Викторио, Мангас Колорадас, Начеза, Голеты и Кочиз – этих великих воинов, сражавшихся за свободу Аризоны и, конечно, НьюМексико, тоже.

Она замолчала, чтобы вытащить кусочек мяса из застывшей кукурузной каши и положить его на остывающие уголья. Потом, засунув объедки в рот, стрельнула глазками в сторону белого.

– Ставлю свой винчестер против твоего седла, что ты сейчас недоумеваешь: почему среди великих воинов нашего народа я не назвала Джеронимо. Так?

Маккенне пришлось признаться, что эта мысль, действительно, мелькнула в его голове. Так солдат регулярной армии не понял бы, почему рыжебородого генерала Крука вычеркнули из списков тех, кто вел беспощадные войны с апачами.

– Ага! – закричала старая карга, – всегда так с вами, белыми идиотами! Невдомек вам, кто истинный краснокожий, а кто нет.

– Что ж, – признал Маккенна, – здесь ты права. Но я, например, знаю, что и Мангас, и Кочиз никогда не здоровались с Джеронимо. Для них он был трусливым псом. Как и его воины, ушедшие вместе с ним, после того как он нарушил данное слово и сбежал от Крука после сдачи в плен. Каков бы ни был цвет кожи, но подобных мужчин ни ты, ни я не хотели бы видеть среди наших друзей.

Старуха долгодолго смотрела на Маккенну, а потом выплюнула кусочек шкуры мула, приставшей к ее «вкусностям», но с которой обрубкам ее зубов было не справиться.

– Беру назад слова о твоем языке, – сказала она. – Не белый он у тебя. И голос странно звучит для янки. Не так, как ему положено. Это я заметила в самом начале разговора и поневоле задумалась. Маккенна, скажи, ты не настоящий американо?

– Верно, матушка, я приемный сын этой страны. А родился в далеком краю под названием Шотландия. Отец с матерью привезли меня сюда еще ребенком, поэтому я в принципе такой же американо, как и любой другой белый, родившийся здесь. Но именно вы, краснокожие, настоящие хозяева Америки.

Старая ведьма обнажила остатки клыков в некоем подобии, как ей, наверное, казалось, добродушной улыбки.

– Верно, – сказала она, – все об этом постоянно талдычат, но именно янки, а не апачи, не понимают сути разговора.

– Верно, мамаша, верно. Но я невольно тебя перебил. Ты рассказывала про Снотаэй.

Мальипай хитро закивала.

– Коечто о Снотаэй, – поправила она.

– Ну, разумеется, – сказал Маккенна. – Продолжай, пожалуйста.

Самое интересное, что расположения каньона никто не знал, и апачи считали, что эта тайна умерла вместе с

Наной. Старый вождь умер внезапно, поэтому не мог нормально подготовиться к переходу в Страну Вечной Охоты, а, следовательно, и передать доверенному лицу тайну золотого каньона. Но индейцам следовало знать Нану получше. Все эти годы тайна надежно хранилась в племени и, по крайней мере, еще один апач знал, что она не утеряна. Этим единственным человеком был, разумеется, Эн. Он все время держал тайну в голове, но почувствовав, что пришло время уходить, понял, что придется искать преемника, чтобы передать ему сведения о местоположении каньона.

Тут Маккенна сказал, что узнал об этом от Пелона, на что получил сердитый ответ, что, мол, рассказ Пелона основывается исключительно на сведениях, полученных от Мальипай, и что если Маккенне не интересно слушать, то надо было сказать об этом раньше.

– Какого черта я трачу на тебя время? – В сердцах спросила старуха. – Неужели ты не понял, что я могу рассказать то, чего не выдаст Пелон?

Потребовалось целых пять минут лжи и льстивых речей, чтобы перышки на старой вороне улеглись и чтобы она перестала браниться и продолжила рассказ.

КойотЭн не нашел в своем клане человека, которому смог бы передать тайну каньона Снотаэй. Все дело в том, что он со своей племянницей Мальипай был последним «старожилом» племени: молодые воины никогда в каньоне не бывали, а знали о нем лишь понаслышке. Говорили, – и Мальипай этому верила, – что после смерти Наны в каньоне не побывал ни один апач. Другие считали, что на самом деле тайной каньона владели три клана: чирикауа, где вождем был Кочиз, мимбреньо, во главе которого стоял Мангас Колорадас Старший, и клан Наны. Но так ли это, Мальипай не знала. Ей было доподлинно известно лишь то, что на протяжении ее жизни в каньон приходили воины только из клана Наны. Конечно, вполне возможно, что изначально и чирикауа, и мимбреньо тоже знали секрет Снотаэй, но к чему теперь эти предположения? Если раньше индейцы этих кланов и знали путь в каньон, то сейчас забыли так же, как и люди Наны. Это была проблема Йосена – Бога. Старую Мальипай интересовало только то, что было известно лично ей.

А знала она вот что: Эн, не нашедший в племени человека, которому мог бы доверить тайну, в момент старческой подавленности нарушил старинные традиции апачей и рассказал все женщине! Да! Маккенна не ослышался! Женщине!

– Не стоит, наверное, объяснять человеку со столь проницательным взглядом, – сделала старуха старателю глазки, – какой именно женщине поведал Эн тайну золота, не так ли? Конечно же мне, Мальипай. – Маккенна развел руками и развернул плечи во всеобъемлющем жесте понимания, который перенял у латинян и индейцев этой выжженной земли.

– А почему нет? – спросил он. – Разве можно найти оллу (сосуд) лучше, чтобы перелить туда столь драгоценную влагу?

Не принимая во внимание неприкрытую лесть, Мальипай решительно продолжила рассказ. И вот, после того как Эн доверил ей тайну Каньона, старик исчез. Естественно, в племени это вызвало лавину толков и споров. Но недоверие к старинным легендам и сказаниям вовсе не умерило молодого пыла и алчности. Эти современные индейцы – да будут они прокляты до десятого колена! – унаследовали от белых поклонение желтому металлу. Они знали, что на него можно купить много виски, хорошей еды, горячих коней и новых винтовок – в общем все то, что необходимо мужчине для счастья. Поэтому они стали считать Снотаэй не священной землей, которую следует оберегать от белых и мексиканцев, потому что она принадлежала апачам со времен сотворения мира, а местом, где их ждут горы денег.

Но с исчезновением Эна открылось непоправимое. Люди различных кланов, считавшие, что ктото из их племени должен хранить тайну золотого каньона, начали поиски, и поняли, что путь в Снотаэй знал только Эн.

– И можешь мне поверить, – сказала старуха, ткнув Маккенне в грудь когтистым пальцем, – что после этого началось такое столпотворение, которое не утихает и по сей день.

– По крайней мере, – продолжила она после паузы, – отзвук его донесся по апачскому «телеграфу» до Соноры, где его уловили омерзительные, но чуткие уши Пелона Лопеса.

Пелон, естественно, тут же помчался в Аризону, собирая по пути банду, и включив в нее предательницу – безобразное и трусливое чудовище по имени Мальипай.

Услышав эту информацию, Маккенна приоткрыл глаза, а старая скво вытащила черенок трубки из дыры между еще держащимися пеньками четырех оставшихся зубов. Облизав языком губы, индианка, покивав головой, сплюнула в костер и, сунув руку под юбки, вытащила на свет мешочек, в котором белый распознал своеобразную «аптечку»с хиддентином, или «магическим порошком священной значимости». Взяв большим и указательным пальцами щепотку порошка, старуха швырнула ее в огонь. За секунду сменилось голубое, желтое и зеленое пламя, словно сгорала обыкновенная соль, и тут же образовался столб плотного белого дыма, словно от выстрела испанского фитильного мушкета. Темные губы Мальипай беззвучно зашевелились, а глаза с набрякшими веками мельком взглянули на утреннее солнце.

– Это Йосену, – словно извиняясь объяснила она Маккенне. – Никогда не угадаешь, слушает он тебя или нет. Хитрый старый дьявол.

Какоето время она сидела, чтото вспоминая.

– Ну вот, – наконец продолжила старуха, – что произошло дальше, тебе известно. Пелон, так как его мать была из клана Наны, услышав, что старый Эн улизнул вместе с тайной Снотаэй, тут же примчался в Аризону. В ранчерии жила и его сестра по матери. Он рассчитывал выяснить все, что известно о каньоне, если не от простых воинов, то хотя бы от своих женщин.

– Ты говоришь о женщине по имени Хешке? – спросил Маккенна. – Эта та, которая без носа?

Старуха запрокинула назад костистую головенку и разразилась квохтаньем, словно гагара на закате.

– Хешке! – фыркнула она. – Вот еще! Очередная пелонская дребедень. Собачье имя этой девки – Салли. Дада, не удивляйся, обыкновенное белое имя. Просто ее маманя делила свою подстилку с каждым вонючим койотом, забегавшим в ранчерию. Один из этих постельных захватчиков оказался белым. Имени называть не буду, потому что он занимает высокое положение в Аризоне Ну, а так как эта сучья матерь была полной дурой, то, чтобы ее выблядку перепали милости от муниципалитета, она заявила, что, мол, белое ничтожество и является отцом девочки. Но ты же по роже этой дряни видишь, каким белым был ее жеребчикпроизводитель. Ха! У меня самой шкура, что твоя седельная кожа, и всетаки я раз в шесть светлее, чем эта сучка. Ну, что ты – белый отец! Диос Мио!

Маккенна, почувствовав, что старуха наконецто добралась до сути, никак не отреагировал на это восклицание, и индианка продолжала:

– Ты, конечно, можешь считать, что во мне сошлись лучи многих добродетелей, но – увы! – только обманешься. Слабостей у меня хоть отбавляй, и главной из них является невозможность противостоять ударной силе тулапай.

«Тулапай»– это кукурузная апачская самогонка, крепостью раза в два превышающая самодельное приграничное виски. Маккенна, пробовавший ее во время своих долгих странствий не на одной ранчерии, прекрасно понял, почему Мальипай так горестно вздыхала. Эта жидкость была незаменимой во многих случаях. Например, ею можно было заправлять лампы. Прижигать раны. Отбеливать одежду. Дезинфицировать «йакаль» после оспы или туберкулеза, а еще лучше железистой эпизоотии. Ею было хорошо сводить ржавчину со старых ружей. На ее основе можно было готовить мазь для втирания в больные конечности хромых лошадей, или коровью микстуру для выведения ленточных червей. Но пить ее было нельзя ни в коем случае. Разве только позарез понадобится хорошая дыра в желудке или кишечнике.

– Мои соболезнования, мамаша, – кивнул бородач. – Я сам едва выжил после ее приема.

– Вальенте! – закричала старуха. – Я знала, что ты настоящий мужчина! И как долго ты болел?

– После приема тулапай? Неделю или около того. И то лишь потому, что выпил в один присест одну небольшую чашку. И, разумеется, это было несколько лет назад.

– Айе! – Вновь старая леди вздохнула с раздирающим сердце хрипом. – Когда мы молоды, нас ничто не страшит, даже тулапай. Но ято, Маккенна, давно не девочка! Так вот: когда Пелон добрался до ранчерии и вынюхал, что Эн передал тайну каньона мне, ему припомнилась эта моя слабость. Потратив полчаса на то, чтобы перелить тулапай из горшочка в мое брюхо, он узнал о Снотаэй все, что было известно мне. Эй, Мария!

Маккенна нахмурился.

– Чтото не понимаю я, мамаша – сказал он. – Если Пелон узнал о тайне золотого каньона от тебя, тогда зачем он охотился за Эном? И зачем, пор Диос, держит меня здесь?

– Все очень просто, – пожала плечами старуха. – Я так напилась, что начисто забыла дорогу к каньону. Помнила только то, что Эн рисовал мне те же карты, что и тебе. Мне казалось, что я смотрю в зеркало и никак не могу сообразить, что к чему. Этот проклятый тулапай выбелил мне мозги лучше самого гремучего отбеливателя. Эх!

– Вот уж точно – эх! – сказал Маккенна. – А дальше?

– Осталось немного. Буквально крохи. Например, что Пелон, выйдя на охоту за Эном, взял с собой меня, надеясь, что я все вспомню. Он ведь прекрасно знает, что пытать меня бесполезно. Я из племени апачей.

– Еще бы, – отозвался Маккенна.

– Потом надо было както пристроить Салли! Но и тут все обошлось: дело в том, что Пелону приходится ублажать Манки, потому что этой обезьяне женщина нужна ежедневно. Поэтому Пелон прихватил с ранчерии свою полусестру, а заодно приволок девку из племени пима, которая была рабыней в одном клане мескалерских апачей, и за которую он отдал три пояса патронов для винчестера и, насколько мне помнится, хромую лошаденку. Он не крадет вещи у родственников, этот Пелон. Хороший мальчик.

– Куда уж лучше, – кивнул Маккенна. – За все твои рассказы, мамаша, я у тебя в неоплатном долгу. Ты ведь знаешь, что мужчинам больше всего не по себе, когда они не знают о делах и замыслах противников.

Старая женщина блеснула змеиными глазками.

– На мой взгляд, ты не слишком беспокоишься о своих врагах, Маккенна. Меня не проведешь. Я видела, как ты прошлой ночью зырил на эту костлявую девку. Вот, о ком ты понастоящему беспокоишься.

Маккенна не знал, что сказать, но всетаки решил не сворачивать с прямого курса, считая его наилучшим.

– Похоже, – сказал он, – не наступит то утро, когда мне, матушка, удастся тебя обмануть. Признаю: стройная девушка меня действительно интересует.

– Ха! Интересует, говоришь? Айе де ми! Если бы ты не был связан, и рядом не было ее родителей и здоровенного старшего брата, ты бы в секунду затащил ее в ближайший каньон и завалил на травку даже быстрее этого чертова Манки!

– Боже мой, мамаша, – запротестовал Маккенна, – да что ж ты такое говоришь?!

– Да все то же, – откликнулась старуха. – Валялся бы с ней в травке целый день и вопил от счастья.

– Не собираюсь я слушать эту гнусную болтовню, – огрызнулся Маккенна. – Этого бедная, славная девушка не заслужила, и тебе это известно.

– Сражена твоим возмущением, – фыркнула Мальипай. – Будем надеяться на то, что вернувшись сегодня, она все еще будет оставаться славной.

Этогото Маккенна и дожидался; именно для этого он затеял поедание каши. Где девушка? Куда все уехали? Что собираются делать?

– Мамаша, – начал старатель, пытаясь изобразить придурка, – куда подевались мужчины? Куда они могли поехать, если прихватили Салли, женщинупима и белую девушку? Тут чтото не так. Я чувствую, что не так…

– Лучше тебе заменить чувствовальник! – гаркнула Мальипай.

– О? Даже так?

– Естественно. Потому что ничего страшного не произошло. Пелон с Хачитой и Санчесом уехал наблюдать за тропами, пока Беш, Манки и Лагуна не вернутся из ДжилаСити, с твоими белыми приятелями. Еще с первым лучом солнца. Что до женщин, то Пелон решил держать их в поле зрения. Видишь ли, Салли очень понравилась твоя рыжая борода и голубые глазки. К тому же она страшно устала от Манки. Их! Кто бы не устал, скажите на милость! Что за мерзкое животное. В общем Салли положила на тебя глаз.

– Черт побери! – рявкнул Маккенна. – Не смей так говорить!

– Вот поэтому, – продолжала собеседница, игнорируя последнее замечание, – Пелон, который отвечает за все, происходящее в этом лагере, решил прихватить Салли с собой, чтобы она не смогла до тебя добраться и не помогла ненароком убежать. – Старуха замолчала, пристально вглядываясь в белого. – Ты знаешь, что Салли это настоящий Манки в женском обличье – те же привычки, ухватки, та же дикость… Понимаешь?

– Еще бы, – простонал Маккенна. – Но белая девушка, маманя, с нейто что? Пойми, что все мои помыслы о ней одной…

– И какие же это интересно помыслы? – спросила старуха с хитрецой. – Может, тебя волнует, правда ли, что эти маленькие груди так крепки, как кажутся издалека? Или тебя волнует то, что для худощавой девицы юбка чересчур плотно облегает ягодицы во время ходьбы? Не смущайся, Маккенна, я легко читаю в мужских сердцах. Они расположены не в груди, как у женщин, а несколько ниже… А, ладно, хватит… Только не вздумай раздражать меня болтовней о «высоких» чувствах, чико. Мужчина всегда остается мужчиной.

Маккенна, ничего не ответив, вспыхнул. Он обладал редчайшей способностью не говорить ничего, когда говорить нечего. Старуха, увидев, как изменился цвет его лица, выразила искреннее изумление.

– Валъграм! – возопила она. – Неужто ты действительно хотел сказать то, что сказал? Ты смущен? Боже, может у тебя и впрямь к ней искреннее чувство… Черт! Это не по правилам, Маккенна. Ты же знаешь, что при виде настоящей любви любая женщина моментально глупеет. Поэтому сейчас ты обладаешь преимуществом.

– Тогда глупей, только побыстрее, – откликнулся старатель, приходя в себя. – Пор фавор, мамаша, расскажи о девушке. Ты же видишь, что она отняла у меня сердце, что здесь я бессилен! Неужели ты заставишь меня страдать?

Мальипай уставилась на белого: на изборожденном морщинами лице не проявилось ни малейшего намека на сострадание или милосердие.

А затем обнажились клыки цвета пережженой охры, а в бусинах птичьих глаз сверкнула далекая искорка.

– Ох, уж мне эти голубенькие глазки! – Старуха вздохнула. – Нечего удивляться, что Пелону пришлось привязывать Салли веревкой – настоящим вервием – к себе, чтобы удержать ее на расстоянии… Вот ведь потаскуха! Как появится чтонибудь вкусненькое – за милю учует…