"Кольцо (другой перевод)" - читать интересную книгу автора (Судзуки Кодзи)

Глава третья Порыв ветра

— Давай-ка ты мне сначала покажешь кассету — Рюдзи Такаяма ухмыльнулся и взглянул на собеседника. Они с Асакавой сидели в кафе, располагавшемся на втором этаже многоэтажного здания. За окном шумел перекресток Роппонги. Часы показывали двадцать минут восьмого. Начинался двенадцатый вечер октября. С тех пор как Асакава посмотрел запись, прошли почти сутки. Без малого двадцать четыре часа. Назначая встречу в Роппонги, он тешил себя надеждой, что, может быть, праздничная атмосфера пятничного вечера и приятные голоса нарядно одетых девушек помогут ему забыться хоть ненадолго, но, увы, — страх никуда не делся, и Асакава по-прежнему не находил себе места. Чем больше он говорил о случившемся, тем явственней вставали перед его глазами события вчерашней ночи. Страх не ослабевал, а наоборот, становился все сильнее, раздуваясь наподобие гигантского воздушного шара. Асакаву не покидало чувство, что где-то внутри него затаилась черная тень — квинтэссенция смертельного ужаса.

Рюдзи себе не изменял — сегодня, как и обычно воротничок его белоснежной рубашки был застегнут наглухо. Поверх рубашки аккуратно покоился туго повязанный галстук — Такаяме даже не пришло в голову хоть немного расслабить узел. Из-за этого на шее над воротничком образовались две неестественные складки. При взгляде па Такаяму становилось трудно дышать. А если он вдобавок ко всему вдруг начинал криво улыбаться, то зрелище получалось и вовсе пренеприятное.

Такаяма достал из стакана кусок льда и засунул его себе в рот.

— Ты что, совсем меня не слушал, что ли? Я ж тебе сказал — смотреть кассету опасно для жизни, — упавшим голосом сказал Асакава.

— Тогда я не понимаю, чего ты от меня хочешь. Тебе нужна моя помощь или нет?

— Не переставая ухмыляться, Рюдзи с громким хрустом принялся грызть лед. Потом примирительно кивнул и проговорил: — Ну ладно, обойдусь без кассеты. У меня появилась идея, как тебя спасти.

Дурацкая ухмылка вывела Асакаву из равновесия. Вне себя от злобы он сорвался на крик:

— Идиот! Ты ведь не поверил ни одному моему слову!!!

Измученный страхом и неизвестностью, Асакава не мог по-другому истолковать кривую усмешку Рюдзи. Он не понимал, как можно посмеиваться над человеком, который по какой-то нелепой случайности посмотрел эту запись и теперь в буквальном смысле слова сидит на мине замедленного действия. Никогда он еще не испытывал такого ужаса. Но было очевидно, что это только начало. Ему предстоит мучиться еще шесть дней. Кольцо страха постепенно будет сужаться, пока не затянется шелковая петля на шее несчастной жертвы. Теперь у него нет будущего. Через шесть дней наступит смерть… А этот идиот заявляет, что охотно посмотрел бы кассету.

— Эй-эй. Не кричи так. Может быть, тебе обидно, что я не боюсь? Брось, Асакава, я же тебе и раньше говорил, что отношусь к тому типу людей, которым конец света не страшен, а интересен. Забыл, что ли? Да я с радостью отдам жизнь в обмен на Знание, пусть только найдется кто-нибудь, кто откроет мне тайну устройства мира, объяснит суть начала и конца, покажет великое и малое… — Рюдзи перевел дыхание и взглянул на Асакаву. — Да ты же сам обо мне статью писал, о чем я с тобой тут толкую…

Разумеется, Асакава все прекрасно помнил и знал, с кем имеет дело. Именно поэтому он встретился с Такаямой и рассказал ему все начистоту.

Все началось с проекта, который Асакава затеял пару лет назад. В тот год ему исполнилось тридцать, и его обуревало непреодолимое желание узнать, что думают, чем живут и о чем мечтают его ровесники. Смысл проекта заключался в том, чтобы опросить как можно больше тридцатилетних представителей разных социальных слоев — от работников министерства торговли, муниципальных чиновников и начальников предприятий до обычных офисных клерков — и на основании результатов опроса описать мировоззрение и социальные характеристики типичного тридцатилетнего. Задавать вопросы нужно было не абы как, а так, чтобы читателю потом было интересно читать интервью. В результате должна была получиться статья, содержащая в себе сведения не только общего характера, но и сугубо личные подробности жизни опрошенных. Проект был одобрен.

Для интервью были отобраны несколько десятков человек. В списке кандидатов Асакава неожиданно наткнулся на фамилию и имя своего бывшего одноклассника Такаямы Рюдзи. В графе «место работы» напротив фамилии «Такаяма» стояло «Университет К***, внештатный преподаватель на кафедре философии факультета гуманитарных наук». Асакава был искренне удивлен — он помнил, что Такаяма поступал в медицинский институт, но чего только в жизни не бывает…

Брать интервью поручили Асакаве. По замыслу проекта, Такаяма представлял тридцатилетних научных работников. Но на деле оказалось, что он обладал слишком оригинальным характером для того, чтобы считаться типичным «молодым ученым». Уже в школе он имел репутацию эксцентрика и оригинала, а теперь и вообще понять его было абсолютно невозможно. Закончив мединститут, Такаяма поступил в аспирантуру на кафедру философии в университете К***, и к тому моменту, когда начался проект, защитил диссертацию и уже читал лекции. Если бы сразу после его защиты на кафедре освободилось место доцента — без сомнений, оно досталось бы именно ему. Но — увы! — место это освободилось годом раньше, и теперь его уже занимал кто-то другой. Поэтому Такаяму взяли внештатным преподавателем, и два раза в неделю он читал лекции по логике в своей «альма матер».

В наше время философия имеет почти такой же статус, как и точные науки. И если вы привыкли считать ее пустопорожней болтовней о смысле жизни и тому подобной чепухе, то пришла пора наконец-то взглянуть на этот предмет непредвзято. Такая научная дисциплина, как логика, например, основывается на правилах математического анализа. В своем роде — математика без чисел. Еще давным-давно, в Древней Греции, философы были заодно с математиками. Вот и Рюдзи, хотя преподавал на факультете гуманитарных наук, мыслил очень логично, совсем как настоящий математик. И между прочим, прекрасно разбираясь в своем предмете, Такаяма обладал еще и глубочайшими познаниями в области парапсихологии.

Асакава считал такое положение вещей парадоксальным. Ему казалось, что парапсихология, то есть изучение телекинеза, телепатии и прочих «сверхвозможностей», вступает в противоречие с научной логикой или, если хотите, с логичной наукой… На что Такаяма ответил так:

— А вот и нет! Парапсихология дает ключ к пониманию механизмов, действующих в нашем мире.

Хотя тогда стояла середина лета — жара за тридцать и невыносимая влажность, — Такаяма был одет в полосатую рубашку с длинным рукавом. Наглухо застегнутый воротничок туго перехватывал его шею. Красный от жары, весь вспотевший, Рюдзи сказал:

— Я хотел бы быть свидетелем гибели человечества.

А еще он сказал:

— Я ненавижу всех тех, кто призывает к гармонии и мирному существованию человеческого рода во вселенной.

Тогда же, два года назад, во время интервью с Такаямой Асакава задал стандартный вопрос:

— У вас есть заветная мечта?

С безмятежным видом Рюдзи произнес:

— Мне бы хотелось, глядя на гибель человечества с вершины холма, раз за разом эякулировать в ямку, которую я бы выкопал на этом холме заблаговременно.

Асакава со значением произнес:

— Смотри, Такаяма, я ведь могу опубликовать все, что ты сейчас болтаешь.

Рюдзи лишь кивнул головой и ухмыльнулся, совсем как сейчас…

— Так вот, говорю я, — Рюдзи пристально посмотрел на Асакаву, — мне наплевать. Я ничего не боюсь. — Он почти вплотную придвинулся к собеседнику и зашептал: — Знаешь, до того как я сегодня с тобой встретился, я еще одну… этого… ну ты знаешь, о чем я…

«Опять он за свое», — подумал Асакава. На его памяти это была третья жертва. Первый случай произошел, когда они учились в классе девятом-десятом. Тогда они оба жили в Кавасаки, в районе Тама, и ходили в одну и ту же районную школу. Асакава обычно приходил за час до занятий и наскоро делал уроки, заданные на этот день. Утренняя прохлада как нельзя больше способствовала учебе. Если не считать уборщицу и секретаршу, он приходил в школу самым первым. Такаяма,

напротив, постоянно опаздывал. За все то время, что они проучились вместе, Рюдзи ни разу не пришел вовремя на первый урок.

В одно прекрасное утро — сразу после летних каникул — Асакава, как обычно явившись в школу очень рано, зашел в класс и обнаружил там Такаяму. Тот, глядя в никуда, сидел прямо на парте.

— Ты чего это? — спросил изумленный Асакава.

— Да так… — недружелюбно ответил Такаяма и с отсутствующим видом уставился в окно. Белки глаз были мутными, с множеством красных жилок. На щеках выступил лихорадочный румянец. От него слегка пахло спиртным.

Большими друзьями они не были, поэтому Асакава решил не продолжать диалог. Усевшись на свое место, он раскрыл учебники и принялся делать домашние задания. Через несколько минут Такаяма сам неслышно подошел к нему сзади и сказал на ухо:

— Слышишь, я хочу тебя попросить об одном одолжении, — с этими словами он дружески похлопал Асакаву по спине.

Рюдзи был яркой личностью. Он прекрасно учился, делал успехи в легкой атлетике, и кого ни спроси, все считали его самым гордым и неприступным в школе. Асакава же ничем особо не блистал, поэтому ему польстило то, что такой парень обращается к нему с просьбой. Разумеется, он ничего плохого не заподозрил.

— Ты не мог бы позвонить мне домой? — Рюдзи доверительно потрепал Асакаву по плечу.

— Нет проблем. А зачем тебе?

— Какая разница. Просто позвони и позови меня к телефону.

Асакава озадаченно посмотрел на одноклассника:

— Зачем же я буду звать тебя к телефону, если ты здесь?

— Да позвони, и все!

Асакава позвонил по нужному номеру и, услышав в трубке женский голос — к телефону подошла мать Рюдзи, — вежливой скороговоркой произнес:

— Здравствуйте, а Рюдзи дома? — И вопросительно посмотрел на Такаяму.

— Рюдзи уже ушел в школу, — безмятежным голосом ответила женщина на том конце провода.

— Извините. — Асакава повесил трубку. — Ну, ты доволен? — спросил он у стоящего рядом Такаямы. Он не видел в своих действиях никакого смысла и совершенно не понимал, что происходит.

Такаяма, не отвечая на вопрос Асакавы, в свою очередь поинтересовался:

— Ты ничего странного не заметил? Тебе не показалось, что моя мама нервничает или что-нибудь в этом роде?

— Да нет… кажется, все нормально. — До этого Асакава никогда не общался с матерью Такаямы и слышал ее голос впервые, но было непохоже на то, чтобы она волновалась или переживала.

— А ты не расслышал в трубке каких-нибудь подозрительных голосов?

— Не было там никаких голосов. Обычный утренний шум, будто на стол накрывают.

— А-а, — удовлетворенно протянул Такаяма. — Раз так, то спасибо тебе за помощь.

— А в чем, собственно, дело? — не выдержал Асакава. — Зачем было звонить домой и звать тебя к телефону?

В ответ Рюдзи схватил Асакаву за плечо, притянул его к себе, так что Асакава лбом уткнулся ему в щеку, и жарко зашептал прямо в ухо:

— Ты вроде молчать умеешь, положиться на тебя можно. Поэтому я тебе сейчас все объясню. Если тебе интересно, то сегодня в пять утра я изнасиловал женщину.

От изумления Асакава потерял дар речи.

Рюдзи рассказал ему, что в пять утра, на рассвете, он пробрался в общежитие студенток и немного поозорничал. На прощание он предупредил свою жертву, чтобы та даже и не думала жаловаться в полицию. Прямо из общежития он отправился в школу. Но ему не давала покоя мысль, что девушка все же сообщила о происшествии, и полиция вот-вот нагрянет к нему домой. Поэтому он попросил Асакаву позвонить и узнать, как там обстоят дела.

С того самого утра между мальчиками завязались — дружбой это не назовешь — приятельские отношения. Разумеется, Асакава никому не рассказывал о «подвиге» Такаямы, и об этом так никто никогда и не узнал. На следующий год Рюдзи занял третье место по толканию ядра в японской общешкольной олимпиаде. А еще через год поступил в медицинский институт. Асакаве поступить с первого раза не удалось.

После окончания школы он в течение года занимался на подготовительных курсах и в конце концов сдал экзамены на филологический факультет одного из престижных университетов.

Сидя в кафе на Роппонги, Асакава пытался разобраться в себе. На что, собственно говоря, он надеется? Конечно, ему очень хотелось, чтобы Рюдзи посмотрел эту идиотскую кассету, потому что одно дело, когда тебе пересказывают содержание, и совсем другое, когда ты видишь все своими глазами. Но при этом он не мог поступиться моральными принципами и для собственного спасения поставить под угрозу жизнь другого человека. Так сказать, когнитивный диссонанс per se[3]. Казалось бы, и думать нечего — заранее ясно, в какую сторону склонятся весы: конечно же, Асакаве хотелось увеличить свои шансы на выживание. Хотя… Он снова погрузился в размышления.

«И как меня угораздило подружиться с таким отвратительным типом?» — Асакава часто задумывался над этим вопросом. Ни много ни мало, он проработал в редакции десять лет. За это время он познакомился с колоссальным количеством людей. Так почему же именно Такаяма оказался тем единственным человеком, с которым можно за кружкой пива поговорить по душам? Неужели из-за того, что они по случайному стечению обстоятельств учились в одной школе и в одном классе? Конечно нет. Кроме них двоих в этом классе училось еще человек тридцать. «Наверное, — подумалось Асакаве, — это просто родство душ». На этой мысли он окончательно запутался и принялся разглядывать скатерть.

Над ухом раздалось:

— Слышишь? Нам нужно поторопиться. Тебе ведь всего шесть дней осталось, — с этими словами Такаяма схватил Асакаву за руки и пребольно — со всей силы — сжал их своими ручищами. — Не тяни, давай. Покажи мне эту кассету, и дело с концом. А то ты помрешь, и останусь я одиноким и никому не нужным…

Одной рукой Рюдзи ловко подцепил вилкой оставшийся на блюдце нетронутый кусок пирога, закинул его себе в рот и начал активно жевать. Другой своей лапищей он удерживал Асакаву за запястья, то сжимая, то чуть-чуть расслабляя хватку — словно играл с тренажером для кисти. Рот, пока жевал, он не закрывал принципиально: было видно, как кусок пирога постепенно растворяется во рту, смешиваясь со слюной. От этого зрелища Асакаву чуть не стошнило.

Где это видано, чтобы взрослый мужчина с квадратной челюстью и развитыми мышцами чавкал, как ребенок, пожирая чизкейк? Или еще, достав руками кусок льда из стакана, с хрустом бы грыз этот лед в прямо в кафе, битком набитом людьми? Асакаву неожиданно осенило: кроме этого ужасного парня он никому довериться не может.

…обычный человек не в силах противостоять мистическому злу. Только такие, как Рюдзи, в состоянии посмотреть кассету и не потерять присутствия духа. Яд ядом лечат, так что придется использовать Такаяму во имя святой цели. Ну а если он умрет, то значит, так ему и надо. А то заладил: «Ничего не боюсь, хочу увидеть гибель человечества». Такие долго не живут…

Этими доводами Асакава снял с себя ответственность за то, что впутал постороннего в эту опасную историю.

Вдвоем они взяли такси и поехали к Асакаве. Ехать было минуть двадцать, при условии, конечно, что нет пробок. В зеркале маячил лоб водителя. Сам водитель, лихо управляясь с рулем с помощью одной только руки, угрюмо молчал. За всю поездку он не произнес ни слова, хотя обычно водители такси любят поболтать с пассажирами. Если бы только в прошлый раз Асакава попал на такого водителя… Если бы только он поехал тогда на метро… Ничего бы не произошло, и он бы не оказался втянут в эту престранную историю. Асакава припомнил то утро и пожалел, что поленился купить тогда новый проездной, не сделал нужное количество пересадок, а вместо этого отправился домой на такси.

— Слушай, а у тебя дома можно будет кассету переписать? — неожиданно спросил Рюдзи. Как и полагается журналисту, Асакава часто работал с видеоматериалами, поэтому дома у него стояли два видеомагнитофона, правда, один совсем старый, купленный в самом начале видеобума. Однако ветеран продолжал работать исправно, и с копированием кассет не было никаких проблем.

— Можно конечно.

— Тогда сделаешь для меня копию. Чтобы я у себя дома мог еще пару раз посмотреть.

«Бывают же настолько уверенные в себе люди…» — подумал Асакава и немного приободрился.

Они вышли у здания Готэнъяма-Хиллз и оттуда дошли до дома прогулочным шагом. Было без десяти девять, и Асакава волновался, что жена с дочкой, возможно, еще не спят. Обычно часов в девять вечера Сидзука купала Йоко, потом укутывала ее в одеяло, клала на футон и ложилась рядом, чтобы малышка поскорее заснула.

Разумеется, в конце концов она засыпала вместе с дочкой, и после этого разбудить ее не было никакой возможности. Самое странное, что она вовсе не собиралась спать. Ей искренне хотелось, когда ребенок заснет, спокойно посидеть и поговорить с любимым мужем, который вернулся после работы. Поэтому, зная о своей слабости, она оставляла Асакаве записку на столе. В записке неизменно было написано: «Разбуди меня, когда придешь». Первое время Асакава, приходя домой, читал записку и отправлялся в спальню будить Сидзуку. И каждый раз повторялось одно и то же: на голос Сидзука не реагировала, а если Асакава пытался растормошить ее, она начинала махать руками, будто отгоняя назойливых мух, потом хмурила брови — разумеется, сквозь сон — и начинала громко протестовать.

Разговаривать с ней было невозможно. Она клевала носом, глаза у нее слипались, и Асакаве ничего не оставалось, кроме как не тревожить жену. Постепенно он перестал обращать внимание на ее записки, а она в свою очередь в какой-то момент перестала их писать.

Так у них и повелось, что в девять или около того — как говорится, детское время, когда ни один уважающий себя человек еще не спит — Сидзука с Йоко отправлялись в постель и спали до утра. Асакаву это, в общем, устраивало, а сегодня — в особенности. Он знал, что Сидзука терпеть не могла Рюдзи. И можно было даже не спрашивать почему, и так понятно. Асакава до сих пор помнил откровенную ненависть, написанную на лице жены, ее звенящий от негодования голос: «Я прошу тебя, чтобы этот человек больше не появлялся в нашем доме…» Но больше всего Асакава боялся, что Сидзука или Йоко могут случайно увидеть эту ужасную запись.

В квартире было темно и тихо. Из ванной приятно пахло детским мылом, от пара стены в коридоре были слегка влажными. Судя по всему, Сидзука уже закончила купать дочку и, наверное, уже уложила ее спать. Асакава представил, как дочка и жена с тюрбанами из полотенец на головах дружно посапывают под одним одеялом. На всякий случай он приложил ухо к двери — в спальне было тихо. Разувшись, Рюдзи бесшумно проследовал за Асакавой в гостиную.

— А что, девчушки уже спят? — с сожалением спросил Рюдзи.

Асакава угрожающе прошипел: «Тс-с!» — и приставил палец к губам. Вообще-то Сидзука от звука голоса не просыпается, но она вполне может проснуться, почувствовав, что в доме кто-то чужой.

Асакава соединил видеомагнитофоны проводом, вставил чистую кассету, выставил режим записи и, перед тем как нажать на «play», взглянул на Рюдзи. Он словно спрашивал: «Ну что, запускаем или как?»

— Что ты там копаешься? Включай, — не отрываясь от темного экрана, недовольно сказал удобно устроившийся на полу Рюдзи. Асакава сунул Такаяме в руки пульт и отошел к окну. У него не было никакого желания еще раз смотреть эту кассету. По идее, он конечно должен был просмотреть запись еще пару-тройку раз и хладнокровно проанализировать все увиденное, но он не находил в себе сил продолжать расследование. Охотничий пыл угас. Ему хотелось бросить все и убежать куда-нибудь подальше.

Асакава вышел на балкон и закурил. Когда родилась дочка, он дал жене слово, что не будет курить в доме. С тех пор каждый раз он выходил покурить на балкон.

Они с Сидзукой поженились три года назад и все это время жили в мире и согласии. Асакава всегда старался считаться с мнением жены, подарившей ему такую прелестную дочь.

Сквозь матовую балконную дверь Асакава видел дрожащий квадрат экрана. Ему подумалось, что в деревянном коттедже посреди темной рощи смотреть эту кассету страшнее, чем сидя на шестом этаже городской многоэтажки, в квартире, где кроме тебя находятся еще три человека. Хотя насчет Рюдзи можно сказать уверенно — он-то в любом случае скулить не станет. Асакава втайне надеялся, что Рюдзи будет смотреть кассету со смехом и веселой руганью и не то что сам не испугается, а наоборот, еще и запугает того, кто угрожает ему с экрана.

Докурив, Асакава открыл дверь балкона и шагнул в комнату. Как раз в этот момент открылась дверь напротив и из коридора в гостиную вошла заспанная Сидзука в пижаме. Асакава молниеносно схватил валявшийся на столе пульт и выключил видеомагнитофон.

— Ты разве не спишь? — с нотками недовольства в голосе обратился он к жене.

— Так ведь у тебя здесь шум… — сказала Сидзука, переводя взгляд с мужа на дергающийся от помех экран, с экрана на Такаяму. На ее лице появилось выражение недоумения.

— Иди спать! — тоном, не допускающим возражений, сказал Асакава. Это прозвучало довольно грубо.

— Хозяюшка, а может быть, вы к нам присоединитесь? Мы тут смотрим очень интересный фильм, — послышался с пола голос Такаямы.

Асакава едва сдержался, чтобы не заорать от бешенства. Не говоря ни слова, он с грохотом опустил крепко сжатый кулак на крышку стола, вложив в него всю свою злобу. Жена, вздрогнув от этого звука, поспешно схватилась за дверную ручку. Слегка откинув голову, она сузившимися глазами посмотрела на Такаяму и медленно произнесла: «Чувствуйте себя как дома». После чего резко развернулась и скрылась за дверью.

Ну что могла подумать его жена? Муж с дружком смотрят видео, она заходит в комнату, они сразу же останавливают кассету… Асакава ни секунды не сомневался, что она подумала то же самое, что подумала бы на ее месте любая другая женщина. В ее глазах он успел прочитать глубокое презрение. Не лично к Такаяме, а вообще ко всему мужскому полу. И ужаснее всего было то, что Асакава не мог ничего объяснить своей жене…

Как Асакава и ожидал, Рюдзи, посмотрев кассету, остался абсолютно спокоен. Напевая что-то себе под нос, он перемотал кассету на начало и, то ускоряя, то останавливая пленку, еще раз просмотрел все ключевые моменты.

— Ну вот, — наконец сказал он. — Теперь и я влип. Значит, у тебя еще шесть дней осталось, а у меня — семь. — В его устах эти слова прозвучали радостно, как будто его приняли в какую-то интересную игру.

— А что ты вообще по этому поводу думаешь? — спросил Асакава.

— Я думаю, дети развлекаются.

— Что-что?

— Только не говори мне, что ты сам в детстве ничего подобного не делал. Ну, например, подсовываешь кому-нибудь страшную картинку и говоришь: «Все, кто это видел, будут несчастны». Или там «проклятое письмо»… Что-нибудь в таком роде.

Конечно, Асакава с этим сталкивался. Ему вдруг пришло в голову, что страшные истории, которые дети рассказывают друг другу летними ночами, построены по такому же принципу, как и злосчастное видео.

— Ну делал, и что теперь?

— Да ничего. Просто мне показалось, что это похоже на такого рода развлечения.

— А больше ты ничего не заметил?

— Ну… Сама-то запись не страшная. Немного конкретных образов, немного абстракции… Если бы четверо человек не умерли ровно через неделю, как им и обещали, эту кассету никто бы и не подумал воспринимать всерьез. Ты согласен?

Асакава кивнул. Больше всего его тяготила мысль, что все угрозы, заключенные в записи, не выдумка, а правда.

— Прежде всего, нужно разобраться, отчего умерли эти недотепы. Попытаемся докопаться до истинной причины. Возможных причин две. Если ты помнишь, то в последней сцене после фразы: «Каждый, кто видел эти кадры, умрет…» должна быть магическая формула… Слышь, Асакава, я теперь буду называть объяснение, как избежать смерти, — «магической формулой». Так вот, первая причина такая: эти четверо стерли «магическую формулу», и их за это покарали. Или попросту — убили. Вторая причина: они не воспользовались «магической формулой» и поэтому умерли. То есть нам с тобой необходимо узнать, они ли стерли «формулу», или она была уничтожена до этого, и ребята просто не смогли ею воспользоваться…

Асакава достал из холодильника пиво, разлил по стаканам.

— Ты такой умный, Рюдзи. «Необходимо узнать». А как узнать-то? — С этими словами он поставил перед Такаямой стакан пива.

— Давай покажу. — Рюдзи нашел последнюю сцену. Незадолго до того как закончилась реклама, записанная поверх «магической формулы», он остановил пленку и начал медленно прокручивать ее кадр за кадром. По-видимому, ему никак не удавалось найти то, что он искал. Пришлось перематывать пленку назад, опять смотреть рекламу, нажимать на «stop», прокручивать запись по одному кадру… Это повторилось несколько раз. Но наконец-то на экране появился нужный кадр: в телевизионной студии три человека сидят вокруг стола. Единственная сцена из программы, начинавшейся сразу после рекламной паузы. Программа эта — известное ночное телешоу, которое транслируется в районе одиннадцати вечера по общественному телевидению. За столом сидят: всем известный модный писатель с копной обесцвеченных волос, рядом — молодая красивая женщина, а третий участник — моложавый сатирик, в последнее время очень популярный в Западной Японии. Асакава пододвинулся поближе и начал всматриваться в экран.

— Знаешь, что это за передача? — спросил Рюдзи.

— Ночное шоу. Эн-би-эс транслирует.

— Вот-вот. Писатель этот ведет передачу, девушка ему помогает, а сатирик — это гость. То есть если мы узнаем, в какой день его пригласили участвовать в передаче, станет ясно, стирала наша веселая компания «магическую формулу» или нет.

— Логично.

Ночное шоу начинается в одиннадцать вечера. Транслируется только по рабочим дням. Если выяснится, что передачу с участием моложавого гостя показывали двадцать девятого августа, значит, это ребята из коттеджа стерли «магическую формулу» той самой ночью.

— Эн-би-эс, кажется, входит в один концерн с твоей газетой. Так что тебе эту задачку решить — раз плюнуть.

— Ладно, я выясню.

— Ты уж постарайся. От этого, так сказать, наша жизнь зависит. Мы с тобой ничего не должны упускать из виду, даже самую мелочь. Я уверен, что постепенно картина прояснится, соратничек ты мой. — Рюдзи похлопал Асакаву по плечу. Недаром он назвал Асакаву соратником — если что, им теперь вдвоем помирать.

— Тебе что, совсем не страшно?

— Страшно? Ну нет! Мне интересно, что будет в самом конце, когда времени уже не останется. Подумать только, меня покарают смертью… Здорово, правда? Если жизнь твоя не стоит на карте — игра, как известно, не стоит свеч.

Асакава разволновался — что-то слишком уж резво ведет себя Рюдзи, с самого начала шуточки шутит, веселится. Может быть, за этой разудалостью скрывается страх? Асакава испытующе взглянул на Рюдзи, но нет — у того в глазах не было ни тени страха.

— Вслед за этим надо разузнать, кто, когда и с какой целью записал это видео. Коттеджи в «Пасифик Лэнд» были построены около полугода назад. Надо проверить всех, кто останавливался в номере Б-4, и выяснить, кто из них привез туда кассету. Впрочем, можно ограничиться только последней декадой августа. Скорее всего, эта кассета попала в коттедж незадолго до того, как там оказалась интересующая нас компания…

— И это тоже я должен выяснить?

Рюдзи одним глотком осушил стакан и, немного подумав, сказал:

— Ну конечно. А не то твое время выйдет, и дело с концом. А у тебя нет какого-нибудь надежного дружка среди журналистов? Такого, чтобы можно было обратиться к нему за помощью?

Асакава сразу же подумал о Ёсино:

— Есть один. Он вообще-то этим делом очень даже интересовался. Правда, речь идет о жизни и смерти… не думаю, что все будет так просто…

— А что тут думать? Раз, два — и парень в нашей лодке. Ты ему кассетку покажи, знаешь, как он закрутится? Будто на угли сел. Вот увидишь, с какой радостью он станет нам помогать.

— Ты часом не думаешь, что все такие же психи, как ты?

— Ну, если он не такой псих, как я, то его всегда можно обмануть. Сказать, что это подпольная порнушка или просто насильно заставить посмотреть. Здорово я придумал?

Читать Такаяме лекции о здравом смысле и элементарной морали было бесполезно. Просто жаль времени. Пока «магическая формула» остается загадкой, нельзя показывать видео кому попало направо и налево. Асакава чувствовал, что его загнали в тупик. С одной стороны, для того чтобы разобраться в истинной сути этой записи, необходимо серьезное расследование. А с другой стороны — в сложившейся ситуации вряд ли можно будет набрать команду. Энтузиасты типа Рюдзи, со смехом и шутками играющие в смертельные игры, — явление нераспространенное. Например, совершенно непонятно, как отреагирует Ёсино на просьбу помочь в этом странном деле. У него, между прочим, тоже жена и ребенок, так что навряд ли он будет подвергать свою жизнь опасности только для того, чтобы удовлетворить праздное любопытство. Хотя, может быть, он согласится помочь и не просматривая запись. В любом случае надо будет обязательно с ним поговорить и рассказать о том, что им удалось пока разузнать.

— Ладно, я попробую с ним договориться.

Рюдзи уселся задницей на стол и взял в руки дистанционный пульт:

— Значит так. Я уже говорил, что запись можно поделить на две большие группы: конкретные образы и абстрактные образы. — С этими словами он немного прокрутил пленку и остановил ее на сцене извержения вулкана.

— Взять, к примеру, этот вулкан. Очевидно, что он настоящий и реально где-то существует. Так что придется выяснить, где именно он находится и как называется. Кроме того, здесь мы имеем извержение вулкана. Значит, если нам будет известно его название, то будет известно и время его извержения. То есть мы сможем понять, когда эта сцена была снята.

Рюдзи снова перемотал пленку до сцены со старухой. Снова с экрана полилась непонятная тарабарщина: «хойка», «догодина», «пык», «харесват» и тому подобное — женщина явно говорила на каком-то диалекте.

— Интересно, где на таком диалекте говорят… У меня на кафедре есть знакомый, специалист по диалектам. Я с ним посоветуюсь. Может быть, удастся установить, откуда эта милая старушка родом.

Опять поставив кассету на перемотку, Рюдзи терпеливо ждал. Пошла предпоследняя сцена, где появляется тяжело дышащий потный мужчина с характерным лицом и начинает ритмично двигаться вверх и вниз. За секунду до того, как кто-то выдрал у мужчины кусок мяса из плеча, Рюдзи остановил кассету. В этот момент фигура мужчины находилась в верхней части экрана — дальше всего от камеры. Каждая деталь его лица четко вырисовывалась на фоне ночного неба: глаза, нос, ушные раковины. Несмотря на залысины на лбу, мужчина выглядел достаточно молодо

— лет тридцать, не больше.

— Ты его видел раньше? — спросил Рюдзи.

— С чего вдруг?

— Ну и страшная же у него рожа.

— В твоих устах это звучит чуть ли не похвалой. Теперь-то я наверняка зауважаю этого дядьку.

— Я бы на твоем месте так и сделал. Очень эффектное лицо, такое редко где встретишь… Неужели мы не сможем его найти, а? Ты ведь у нас журналист-профессионал, поднаторел небось во всяких расследованиях. Может, поищешь?

— Мне не до шуток. Если бы он был преступником или известным артистом, еще куда ни шло, а так… Разве можно отыскать человека только по лицу? С ума сошел, что ли, — в Японии население больше ста миллионов!

— Ну вот. Ты же сам говоришь, «если бы он был преступником», так что тебе стоит проверить? Вдруг он преступник? А может, он в подпольных порнографических фильмах снимается… Вот тебе и артист.

Асакава не отвечал. Он достал свой журналистский блокнот и попытался наметить план. Дел было невпроворот, и, чтобы не упустить что-нибудь важное, он предпочитал все записывать. Рюдзи выключил видеомагнитофон. После чего, не спрашивая у хозяина разрешения, полез в холодильник и достал еще бутылку пива. Разлил по стаканам. Подавая Асакаве холодный стакан, сказал:

— Ну что, выпьем, что ли?

Асакава не знал, в честь чего они пьют, и чокаться отказался. Они выпили. На землистого цвета щеках Такаямы появилось некое подобие румянца. Он сделался разговорчивым:

— Знаешь, у меня предчувствие какое-то. Мне кажется, что здесь замешано универсальное зло. Я нюхом чую. Точь-в-точь как тогда… Помнишь ту историю с изнасилованной девушкой? Я тебе, кажется, о ней рассказывал.

— Ну, помню.

— Это ведь пятнадцать лет назад было. Одиннадцатый класс, я через год заканчиваю школу. Мне семнадцать. Только-только начался сентябрь. В тот день у меня появилось похожее предчувствие. Я до трех ночи зубрил математику, потом, как всегда, час занимался немецким, чтобы голова отдохнула. Для уставшего мозга нет ничего лучше занятий иностранным языком, первоклассное средство для успокоения. В четыре я выпил две банки пива и отправился на свой ежедневный моцион. Уже когда я выходил из дома, во мне вдруг зашевелилось что-то темное. Ты когда-нибудь гулял поздней ночью по спальному району? Это довольно приятное занятие. Даже собаки спят, вот как твои девчушки. Я гулял-гулял и догулял до милого домика. Элегантно отделанный дом, деревянный, в скандинавском стиле, в два этажа. Мне было известно, что там живет одна прелестная студенточка, с которой я пару раз сталкивался на улице. Правда, я не знал, в какой именно квартире. Но там всего-то их было восемь, и все окна выходили на улицу. Я внимательно рассматривал окна, хотя, в общем-то, у меня и в мыслях ничего такого не было. Просто стоял и глазел. На секунду задержал взгляд на самом крайнем, южном окне второго этажа, и вдруг все, что было во мне отвратительного, темного, зашевелилось внутри. Я еще раз пробежался глазами по темным окнам, и снова, когда взглянул на крайнее окно, меня захлестнуло какой-то темной энергией. Я ни капельки не сомневался в том, что дверь в ее квартире не заперта. Появилась уверенность, что хозяйка оставила дверь открытой — по забывчивости или по какой-то иной причине. Да это и неважно. Темнота, вскипающая в сердце, вела меня к цели. Я взбежал по лестнице на второй этаж и остановился перед той дверью. На табличке значилось имя хозяйки. Оно было написано латинскими буквами: «YUKARI MAKITA». Я схватился за дверную ручку и некоторое время стоял как вкопанный, не отпуская ее ни на секунду. Потом с силой потянул вниз, но она не шелохнулась. «Вот дурак», — подумал я про себя, и в этот момент дверь с легким щелчком открылась. Понимаешь? Девчонка вовсе не забыла запереть дверь. Дверь была заперта. Просто, когда я нажал на ручку двери, замок взял и сам открылся. Под действием какой-то силы, что ли… Ну вот. Я ее сразу с порога увидел. Она спала на разложенном прямо возле стола матрасе. Я-то думал, такие девочки только на кроватях спят, но ошибся. Сбоку из-под одеяла виднелась нога… — на этом месте Рюдзи вдруг замолчал.

Он словно бы прокручивал перед внутренним взором сцену за сценой, вглядываясь в свое прошлое со смешанным чувством умиления и беспощадности одновременно. Никогда еще Асакава не видел у Рюдзи такого выражения на лице.

— …Через два дня, возвращаясь из школы, я проходил мимо этого дома. Во дворе урчал маленький грузовичок, грузчики сновали из квартиры к грузовику и обратно, носили вещи. Отгадай, кто переезжал? Правильно, Юкари. За грузчиками наблюдал мужчина средних лет, скорее всего ее отец, а она сама стояла немного в стороне, прислонившись к забору, и бессмысленно смотрела в никуда. Было похоже, что отец не знает настоящей причины дочкиного переезда. Так и исчезла Юкари, скрылась из виду. Может, стала жить с родителями, может, просто переехала в другое, точно такое же, женское общежитие… Куда угодно — в этой квартире она не могла больше находиться. Ни секунды. Хе-хе, бедняжка. Натерпелась страху…

Асакаве стало душно и гадко от этого рассказа. Ему было неприятно думать, что он сидит в собственном доме и распивает пиво с таким мерзким типом.

— А совесть тебя, урода, потом не мучила?

— Да я уже привык. Попробуй каждый день бить в бетонную стену кулаком, и в какой-то момент перестанешь чувствовать боль.

«…Ах, так вот почему он до сих пор продолжает свои забавы…» — Асакава поклялся себе больше никогда в жизни не впускать этого человека в свой дом. А уж о том, чтобы Такаяма приблизился к его жене или дочери, и вовсе речи быть не может.

— Ладно тебе. Что ты так разволновался. Твоих девчушек я не трону. — Рюдзи будто прочитал его мысли. Асакава поспешно сменил тему:

— Слушай, а что у тебя за предчувствие?

— Плохое у меня предчувствие. Слишком уж детально эта шалость продумана.

Боюсь, здесь не обошлось без пресловутой «отрицательной энергии». И энергии этой очень и очень много…

Рюдзи поднялся с пола. Стоя, он был одного роста с сидевшим на стуле Асакавой — немного не дотягивал до метра шестидесяти. Но он держал себя в прекрасной форме: широкие накачанные плечи красиво прорисовывались под рубашкой.

За просто так на спартакиаде медаль по толканию молота не дают…

— Ну все, я, наверное, пойду. Не забудь сделать все домашние задания. Ночь пройдет, и у тебя останется всего пять дней. — Рюдзи неопределенно махнул рукой.

— Не забуду.

— Говорю тебе, это все «отрицательная энергия». Я физически чувствую, как зло сжимает и разжимает где-то свои кольца. Мне это все знакомо… — со значением произнес Рюдзи и, прижав к груди копию кассеты, шагнул за дверь.

— Следующее стратегическое совещание проводим на твоей территории, — понизив голос, угрожающе произнес Асакава.

— А как же! Кто бы сомневался, — с усмешкой ответил Рюдзи.

Как только дверь за Рюдзи захлопнулась, Асакава посмотрел на часы, висевшие в гостиной на стене. Часы эти ему подарил на свадьбу один приятель. Маятник в форме красной бабочки мерно покачивался из стороны в сторону. Десять двадцать одна. Сколько же раз за сегодняшний день он смотрел на часы? Никак не удается пересилить себя и не думать о времени. Завтра утром он проснется, и, как справедливо заметил Рюдзи, ему останется жить всего лишь пять дней. Успеет ли он за это время узнать, что было стерто с кассеты? Он чувствовал себя, как безнадежный раковый больной перед приближающейся операцией. Вообще-то, Асакава всегда придерживался мнения, что больной раком должен знать свой диагноз. Но теперь он подумал, что лучше уж ничего не знать, чем все время находиться под таким психологическим давлением. Конечно, это зависит от человека. Есть люди, которые, узнав, что конец близок, умеют прожить оставшиеся несколько дней или месяцев с шиком и блеском, на полную катушку. Однако Асакава к их числу не принадлежит. Сейчас еще ничего, но что будет, когда ему останется всего день? Час? Минута? Он не был уверен, что при таких обстоятельствах сможет сохранить здравый рассудок и трезвость мысли. А вот Рюдзи… И тут он наконец-то понял, что именно привлекало его в Такаяме. Несмотря на все свои недостатки, некоторые из которых вызывали в Асакаве глубокое отвращение, Такаяма внушал уважение тем, что никогда не терял душевного спокойствия. Асакава, сколько себя помнил, всегда зависел от мнения окружающих людей, поэтому жил потихоньку, с оглядкой. В отличие от него Рюдзи делал что хотел, жил, ни на кого не оглядываясь, — сам себе хозяин, сам себе бог… вернее, дьявол. Такие, как он, ничего не испугаются.

В случае же с Асакавой — единственным, что приводило его в чувство, заставляя забыть о страхе и заняться собственным спасением, были мысли о жене и дочери. Что они-то будут делать, когда он умрет? Вот и сейчас Асакава встрепенулся и с озабоченным видом бесшумно приоткрыл дверь в спальню, чтобы убедиться, что все в порядке. Сидзука и Йоко безмятежно спали, ничего не подозревая. «Ладно, не время распускать сопли», — подумал Асакава и принялся действовать. В свете последних событий откладывать дела на завтра было по меньшей мере глупо. Чтобы не пожалеть потом об упущенном времени, он, долго не раздумывая, позвонил Ёсино, рассказал обо всех подробностях своего расследования и попросил помочь.

Сперва он хотел взять отгул на всю неделю, но потом справедливо рассудил, что сидеть в четырех стенах, дрожа от страха, не имеет никакого смысла. Гораздо разумней будет использовать на полную катушку информационную базу и редакционную поисковую систему — может быть, удастся выяснить дополнительные подробности о таинственной кассете. С этими мыслями, несмотря на то что в субботу в редакции был выходной, Асакава отправился на работу.

В его случае «выйти на работу» вовсе не означало «работать». Первым делом нужно было пойти к главному редактору и рассказать ему о своих приключениях.

Вполне вероятно, что тот все поймет и временно освободит Асакаву от редакционных обязанностей. Главное — заручиться поддержкой Огури, тогда вся редакционная машина будет к его услугам. Основная проблема заключалась в том, поверит ли тот его рассказу или снова поднимет на смех, мол, «опять эти твои случайные совпадения…» Можно, конечно, предъявить ему в качестве доказательства саму кассету, но обычно, если Огури с самого начала уперся рогом, то переубедить его почти невозможно: он умеет обрабатывать получаемую информацию таким образом, чтобы еще больше убеждаться в собственной правоте. Хотя… Асакава улыбнулся про себя и на всякий случай сунул кассету в портфель. Ему показалась забавной идея показать кассету начальнику. Как, интересно, Огури отреагирует на подобное предложение? А если ему не предлагать, захочет ли он сам ее посмотреть? В принципе, вчера вечером Асакава проверил действенность своего рассказа — Ёсино сразу же поверил ему и наотрез отказался смотреть пленку. Он даже сказал что-то типа «пожалуйста, не заставляй меня это смотреть, а я уж тебе помогу, чем смогу…» Впрочем, у Ёсино есть все причины верить Асакаве. За то короткое время, что он провел на придорожном пустыре у Камфорной горы, осматривая тела Харуко и Такэхико, Ёсино успел почувствовать пресловутую «отрицательную энергию», о которой толковал Такаяма. ребята из следственного отдела, работавшие на месте происшествия, все как один были уверены, что в деле замешаны потусторонние силы, но никто из них не смог произнести это вслух. Будто что-то сдавило им горло… Как знать — если бы Ёсино сам не столкнулся с этой чертовщиной, может быть, он и не поверил бы Асакаве так быстро.

Как бы то ни было, теперь у Асакавы в руках мина замедленного действия. Если пригрозить этой штукой Огури — просто помахать у него кассетой перед самым носом, — может быть, и удастся от него чего-нибудь добиться. Асакаву так и подмывало постращать начальство видеозаписью. Даже не с какой-то конкретной целью, а так — ради любопытства.

Вечная уничижительная ухмылка в один момент исчезла с лица главного редактора. Глаза его беспокойно забегали. Опершись на столешницу локтями, Огури обдумывал то, что только что услышал от Асакавы.

…Двадцать девятого августа четверо молодых людей — две школьницы и два студента — смотрят загадочную кассету в коттедже на территории некоего туристического комплекса Ровно через неделю после этого, как и сообщалось в кассете, все четверо умирают при странных обстоятельствах. Кассета попадается на глаза гостиничному администратору, и он уносит ее к себе, где она лежит, никому не мешая, пока этот пронырливый Асакава ее не находит. Обнаружив кассету, Асакава конечно же ее просматривает. Таким образом, получается, что через пять дней парень должен умереть… Ну как такому поверишь? С другой стороны, предыдущие четыре смерти — это неоспоримый факт. Как же их логично объяснить, не впадая в мистику?..

Асакава стоял, терпеливо ожидая, что скажет начальник. В то время как он сверху вниз наблюдал за главным редактором, на его лице появилось несвойственное ему выражение собственного превосходства. За долгие годы совместной работы он хорошо изучил Огури и теперь знал почти наверняка, какие именно мысли вертятся у того в голове. Подождав, пока логические размышления заведут Огури в тупик, Асакава не спеша достал из портфеля кассету. Он проделал это эффектным драматическим жестом, преисполненный чувства собственного достоинства, словно выкладывал на игральный стол флэш-рояль.

— Может быть, вы хотите сами удостовериться? — с провокационной улыбкой медленно проговорил Асакава, глазами указывая на видеосистему, пристроившуюся у окна, сбоку от кожаного дивана. Громко сглотнув, Огури вслед за ним покосился в ту сторону, после чего уставился на черный пластиковый параллелепипед — кассету, которую Асакава положил на край стола. Главный редактор честно пытался разобраться в себе: «Ну? Ты хочешь смотреть эту кассету или нет? Если хочешь — смотри. Что тебе стоит? Давай-давай. Как всегда, обидно засмейся, подойди к видаку, вставь кассету и нажми на „play“. Это же несложно. Попробуй один разок…» Огури пытался совладать со своим телом с помощью разума, он почти приказывал себе: «Ты же знаешь, что это полная чушь. Вот у тебя перед самым носом лежит кассета, возьми да посмотри. Что ж такого? Посмотреть кассету — значит не поверить Асакаве, ну а если наоборот… Сам подумай, если ты отказываешься смотреть кассету — значит, ты поверил его нелепым россказням. Поэтому лучше не отказываться. В конце концов, ты же не сомневаешься в силе современной научной мысли! Неужели ты, как сопляк какой-то, испугаешься сказочек о привидениях?!»

Откровенно говоря, Огури на девяносто девять процентов был уверен, что Асакава вешает ему лапшу на уши. Но где-то в глубине души засело сомнение: а что если Асакава не врет? Что если это правда? Мало ли на свете явлений, до которых еще не добралась современная научная мысль? Пока существует этот один процент неуверенности или, если хотите, суеверности, какими бы логичными ни были доводы разума, тело не будет ему повиноваться.

Главный редактор неподвижно сидел в своем конторском кресле. Не от того, что не хотел двигаться, а от того, что не мог. Тело отказывалось внимать разуму. Сработал инстинкт самосохранения. Наклонив голову, Огури сухо спросил:

— Так чего ты от меня хочешь?

Асакава мысленно поздравил себя с победой.

— Пожалуйста, освободите меня на неделю от работы. Я хочу разузнать как можно больше подробностей обо всем, что связано с этой записью. Пожалуйста. Вы же понимаете, что от этого зависит моя жизнь.

Огури закрыл глаза:

— Ты статью, что ли, про это собираешься писать?

— Ну, статью не статью… Какие-то записи обязательно нужно сделать. Мне бы не хотелось, чтобы после нашей с Такаямой смерти вся эта история быльем поросла… А принимать решение о необходимости публикации — это прерогатива главного редактора.

Огури с облегчением вздохнул и удовлетворенно заметил:

— Тогда ладно. Твой проект я пока что передам Палтусу.

Асакава согласно кивнул, взял со стола кассету и положил ее обратно в портфель. Но перед тем как выйти из кабинета, не удержался и позволил себе маленькую шалость. Снова вытащив кассету на свет божий, он помахал ею в воздухе и спросил у удивленного Огури:

— Так все-таки вы мне поверили насчет этого?

Главный редактор промычал что-то нечленораздельное и отвернулся. Было не очень понятно, поверил он или нет, но чувствовалось, что привычная уверенность в себе ему изменила…

— Уважаемый Огури, я с вами абсолютно согласен, — сказал Асакава и, резко развернувшись, вышел из комнаты. Главный редактор, проводив его хмурым взглядом, решил, что, если Асакава не умрет восемнадцатого, нужно будет обязательно посмотреть кассету. Впрочем, Огури знал, что даже тогда он не сможет быть абсолютно спокоен. Как и сейчас, его будет тревожить мысль, а вдруг это правда? И снова тело не будет подчиняться логичным доводам разума.

В архиве Асакава уселся за стол и положил перед собой три толстенных тома: «Вулканы Японии», «Вулканические архипелаги» и «Действующие вулканы мира». Рассудив, что сцена с извержением вулкана, скорее всего, была снята в Японии, Асакава начал с первой книги. Открыв ее и перевернув титульный лист, он сразу наткнулся на подборку цветных фотографий: вершины, окутанные белыми клубами дыма и пара; крутые склоны, заваленные иссиня-черными осколками окаменевшей лавы; вулканы, выплевывающие в ночное небо раскаленные брызги; расплывчатые угрожающие силуэты гор на фоне ночной тьмы — все это наводило на мысли о Большом Взрыве и зарождении вселенной. Медленно перелистывая страницы, Асакава тщательно сопоставлял иллюстрации в книге с образом извергающегося вулкана, который отчетливо был запечатлен в его мозгу после нескольких просмотров пленки. Гора Асо, вулкан Асама, Сёва-Синдзан, Сакурадзима… В конечном итоге на поиски понадобилось гораздо меньше времени, чем он предполагал. Интересующий его вулкан входил в вулканический пояс Фудзи. Гора Михара считалась одним из известнейших действующих вулканов на территории Японии.

— Значит, Михара… — пробормотал Асакава себе под нос.

На развороте было три фотографии: две — с высоты птичьего полета, одна — с вершины соседнего холма. Асакава попытался представить себе Михару в нужном ракурсе, чтобы окончательно убедиться в том, что это тот самый вулкан, который он видел на видеопленке. У него почти не оставалось сомнений. Если смотреть на гору со стороны Сусоно, вершина кажется немного скошенной. Однако на фотографиях, сделанных с воздуха, видно, что это не вершина, а внешнее горное кольцо. Жерло вулкана расположено в самом центре кальдеры[4]. Фотография, сделанная с холма в Сусоно, больше всего напоминала сцену видеозаписи. Характерный цвет горных склонов, почти идентичный рисунок рельефа… Но, конечно же, полагаться только на память было нельзя Асакава сделал ксерокопию изображений Михары и пары-тройки других похожих вершин, чтобы дома сравнить эти фотографии с изображением на пленке.

Всю вторую половину дня Асакава вел нескончаемые телефонные переговоры. Он обзванивал всех, кто останавливался за последние полгода в коттедже Б-4 туркомплекса «Пасифик Лэнд». Конечно, он бы предпочел лично встретиться с этими людьми для выяснения необходимых подробностей, но времени на это, к сожалению, совсем не оставалось.

По телефону очень трудно определить, врет тебе человек или говорит правду, поэтому Асакава вслушивался изо всех сил, стараясь не упустить ни одного звука, вплоть до малейшего изменения в тоне голоса. Ему нужно было проверить шестнадцать групп отдыхающих.

Коттеджи начали сдавать в апреле, но сначала в них не было видеомагнитофонов. Только в середине июля, когда демонтировали большой гостиничный комплекс неподалеку от «Пасифик Лэнд», в каждый коттедж перешла по наследству маленькая видеодвойка. Ближе к концу июля установка видеомагнитофонов и телевизоров была завершена. Значит, в рекламной брошюре, скорее всего, о видеопрокате не было написано ни слова. Те, кто приезжал вначале, вообще не знали о том, что можно посмотреть видео или записать кассету. Люди ехали отдыхать и развлекаться, а смотреть видеофильмы — незавидное развлечение, разве что если за окном идет дождь и абсолютно нечем заняться. Так что среди отдыхающих не было никого, кто бы заранее приготовил и специально взял с собой в «Пасифик Лэнд» кассеты. Разумеется, если верить на слово тем, кого Асакава опрашивал.

Но кто-то все же привез с собой кассету… Кто же это мог быть? И кто сделал запись?

Во время разговора Асакава использовал специальную технику «вопросов-ловушек», чтобы понять, обманывает ли его собеседник. Насколько он мог судить, никто его не обманывал.

В трех случаях из шестнадцати люди приехали играть в гольф и даже не заметили, что в номере стоял видеомагнитофон. Еще семь групп знали, что взять видео напрокат, но не воспользовались этой возможностью. В следующую категорию попали люди, приехавшие поиграть в теннис, но из-за плохой погоды вынужденные отказаться от своих планов: пять групп провели выходные перед телевизором, просматривая взятые напрокат видеофильмы. Некоторые даже вспомнили, что именно они брали у старичка-администратора, — в основном старые хиты. Наверное, чтобы утешиться, они смотрели по десятому разу свои любимые фильмы.

Последними, кому позвонил Асакава, — оказалась семья Канэко из Иокогамы. Шестнадцатая группа. Они рассказали, что специально привезли с собой кассету, чтобы записать телепрограмму, которая шла в то же время, что и популярный телесериал.

Положив трубку, Асакава внимательно изучил всю информацию, которую ему удалось собрать. Похоже, представляют интерес только Канэко — остальные пятнадцать групп вне подозрений…

В семействе Канэко было четыре человека: родители и двое детей. Оба ребенка учатся в начальной школе. За время летних каникул Канэко останавливались в коттеджах «Пасифик Лэнд» дважды. Первый раз в пятницу десятого августа, и во второй раз на выходные: суббота и воскресенье, соответственно двадцать пятого и двадцать шестого августа. Получается — ровно за три дня до того, как туда прибыла компания во главе с Иватой. Если учесть, что ни в понедельник, ни во вторник постояльцев в номере Б-4 не было, то значит, ребята въехали в коттедж сразу после Канэко. В воскресенье, в восемь часов вечера, старший мальчик поставил на запись привезенную из дома кассету. Он хотел записать юморину, которую каждое воскресенье показывают по общественному токийскому каналу. Передача совпадала по времени с историческим телесериалом, горячо любимым родителями мальчика. Последнее слово, как всегда, оставалось за старшими, и так как в коттедже был всего один телевизор, сын Канэко просто-напросто решил записать передачу и посмотреть ее потом. Пока кассета записывалась, дождь кончился. Мальчик, забыв о кассете, вместе с сестрой побежал на теннисный корт.

Родители досмотрели сериал и выключили телевизор. О кассете они, естественно, не вспомнили. В десять вернулись с улицы набегавшиеся, уставшие дети и сразу же легли спать. Кассета все это время оставалась в режиме записи. На следующее утро все семейство позавтракало и двинулось в сторону родной Иокогамы. В предотъездной спешке мальчик не вспомнил о кассете. Когда до дома оставалось уже всего ничего, он вдруг сообразил, что забыл кассету в гостиничном видеомагнитофоне. Мальчик громко требовал вернуться за пленкой, начал кричать и плакать, но в конце концов сдался. Так что когда Канэко ставили машину в гараж, он уже только тихонько всхлипывал…

Асакава достал пленку из портфеля и положил на стол. На ребре кассеты, куда обычно прикрепляют наклейку, серебрилась надпись: «Fuji-TEX VHS Т-120 Super AV». Асакава снова набрал номер Канэко.

— Прошу прощения за беспокойство. Асакава из еженедельника N. Я только что вам звонил.

На том конце провода немного помолчали, потом женский голос произнес:

— Слушаю вас.

— Вы мне рассказали, что ваш сын забыл в «Пасифик Лэнд» кассету. А вы не помните, какой фирмы была кассета?

— Даже не знаю, что вам ответить. — Голос женщины прозвучал насмешливо. Потом в трубке раздался шум, и женщина сказала:

— Вот как раз сын из школы вернулся. Сейчас я у него спрошу, может быть, он помнит…

Асакава ждал, хотя он был абсолютно уверен, что мальчик не сможет вспомнить, какой фирмы была забытая им в гостинице кассета.

Снова раздался голос:

— Вот видите, он тоже не помнит. Мы обычно покупаем самые дешевые кассеты. Они продаются в упаковках по три штуки…

Этого и следовало ожидать. Мало кто обращает внимание на название фирмы-производителя на кассете. Вернее, при покупке еще иногда смотрят, а вот перед тем как записывать, кому-нибудь придет в голову проверять, какая именно кассета у него в руках?

И тут неожиданно Асакаву осенило: «Постойте, а где коробка от кассеты?! Все кассеты продаются в футлярах. Наверное, этот футляр валяется где-то у Канэко. Вряд ли они его выкинули». По крайней мере, сам Асакава никогда не выкинул ни одного футляра. Он сохранял все пластиковые коробки как от аудио- , так и от видеокассет.

— Извините, а вы у себя дома держите кассеты в футлярах?

— Разумеется…

— Простите меня за настойчивость, но не могли вы посмотреть где-нибудь на полке? Может быть, найдете пустую коробку от той кассеты…

— Вы что, издеваетесь? — после секундного замешательства с недоумением произнесла женщина. Она никак не могла взять в толк, зачем корреспонденту солидного еженедельника понадобился пустой футляр от дешевой кассеты.

— Я вас очень прошу… Поймите, это вопрос жизни и смерти.

На домохозяек доводы такого рода всегда производят впечатление. Вот и сейчас это сработало безотказно. К тому же на этот раз Асакава говорил чистейшую правду.

— Подождите немного. — Голос в трубке смягчился.

Прошло несколько минут. Асакава подумал, что, если футляр остался в коттедже, то наверняка администратор его выкинул. С другой стороны, не исключено, что коробка все-таки затерялась где-то у Канэко на полке.

— Вас ведь интересует обычный цветной футляр от кассеты? — наконец послышалось из трубки.

— Да-да. Самый обычный пустой футляр.

— Я нашла два таких.

— Знаете, на них должно быть написано название фирмы-производителя.

— Э-э… На одном написано «Hi-Vision T-120», а на другом… «Fuji-TEX VHS T-120 Super AV»…

Все совпало. На кассете, которая лежала на столе перед Асакавой, было написано то же самое. Конечно, нельзя быть уверенным на сто процентов — кассеты Fuji-TEX продаются в огромных количествах в каждом магазине видео и радиотехники. Но вполне возможно, что это первый шаг на пути к решению загадки. Получается, что вся эта чертовщина была записана на кассету, которую привез в «Пасифик Лэнд» обыкновенный мальчишка-школьник. Ну что ж, очень может быть. Асакава вежливо поблагодарил женщину и, еще раз извинившись напоследок, повесил трубку.

Итак, около восьми часов вечера в воскресенье двадцать шестого августа — за три дня до того, как Ивата и компания ночевали в «Пасифик Лэнд», — сын Канэко ставит видеомагнитофон в вилле Б-4 на запись. На следующий день семейство Канэко возвращается домой в Иокогаму, забыв кассету в гостинице. В среду в коттедж Б-4 въезжают Ива-та, Томоко, Харуко и Такэхико Номи. Вечером того же дня начинается сильный дождь. Вероятно, они решают посмотреть какой-нибудь фильм и тут находят в видеомагнитофоне забытую кассету. От скуки они эту кассету просматривают. Содержание кажется им абсолютно бессмысленным, к тому же в последней сцене заключена недвусмысленная угроза. Недовольные плохой погодой и немного не в своей тарелке после увиденного ребята решаются на жестокую шалость — стирают ту часть записи, где объясняется, что нужно сделать, чтобы остаться в живых. Им хочется напугать посильнее будущих постояльцев. Поэтому они оставляют кассету в номере.

Понятно, что они не воспринимают всерьез угрозу из последней сцены. Поверь они в эту угрозу по-настоящему, вряд ли бы они так скверно пошутили. Асакава представил себе, как каждый из четверых в момент смерти вспоминает про злосчастную кассету. А может быть, они умерли в одно мгновение, так и не успев ни о чем подумать…

«Между прочим, это и меня касается», — вспомнил вдруг Асакава и вздрогнул. Если за эти пять дней он не узнает, что нужно сделать, чтобы избежать смерти, его ожидает то же самое. Вот тогда-то он в точности поймет, что они чувствовали, умирая…

Асакава отогнал неприятные мысли. Снова принялся обдумывать ситуацию с загадочной кассетой: «Нам известно, что мальчик записывал на кассету юморину. Откуда же тогда взялась эта запись?»

Сначала Асакава считал, что она была снята видеокамерой. Потом оказалось, что какой-то школьник собирался записать на нее свою любимую телевизионную программу. Но как на пленку попала эта дурацкая запись? Как это могло произойти?

…ну конечно! Пиратское вещание!

Асакава вспомнил о нашумевшем во время последней предвыборной кампании скандальном случае. Тогда по окончании программ общественного телевидения кто-то запустил в эфир видеозапись, компрометирующую одного из кандидатов. Вот и здесь, наверное, произошло то же самое. По крайней мере, никакого другого объяснения Асакава придумать не мог.

Вполне вероятно, что двадцать шестого августа в пределах Южного Хаконэ кто-то настроился на волну местного телевидения и пустил в эфир этот, с позволения сказать, фильм, который, соответственно, был записан на видеокассету. Так что все произошло непреднамеренно. Но если действительно речь идет о хулиганстве в телеэфире, то этот случай пиратского вещания должен быть где-то зафиксирован. Асакава понял, что без телефонного звонка не обойтись. Он решил позвонить в редакционное отделение в Южном Хаконэ и, разумеется, в главный информационный отдел в Токио.

В десять часов вечера Асакава, встреченный мирным посапыванием жены и дочки, переступил порог своей квартиры. Разувшись, он первым делом тихонько приоткрыл дверь спальни и посмотрел на спящих, словно проверяя, все ли у них в порядке. Ни разу, каким бы усталым он ни заявился домой, Асакава не забыл проделать этот священный ритуал.

В гостиной на столе лежала записка: «Тебе звонил Рюдзи Такаяма». Асакава целый день названивал из редакции по домашнему телефону Рюдзи, но раз за разом попадал на автоответчик. Наверное, Такаяма тоже даром времени не терял и по мере своих возможностей разыскивал нужную информацию. Не исключено, что он раскопал что-нибудь интересное.

Асакава набрал номер, дождался десятого гудка и повесил трубку. Никого нет дома. Похоже, Рюдзи до сих пор где-то бродит. Асакава представил себе его старую холостяцкую квартиру в Восточном Нагано.

После душа Асакава достал из холодильника банку пива и, устроившись поудобней у телефона, снова позвонил Такаяме. Безрезультатно. Ему ничего не оставалось, кроме как перейти на виски со льдом, что Асакава и сделал. Заснуть без помощи алкоголя он уже не мог…

За всю свою жизнь высокорослый, но щуплый Асакава ничем серьезным не болел.

Тем обидней было получить смертельный диагноз таким вот изощренным способом… В глубине души он до сих пор надеялся, что все это происходит с ним не наяву, а в каком-то страшном сне. Ему казалось, что, может быть, все еще как-нибудь обойдется. Что, если даже ему не удастся найти «магическую формулу», ничего ужасного не случится. Наступит восемнадцатое октября, часы покажут десять вечера, потом одиннадцать, потом наступит следующий день, и все будет идти своим чередом. Как раньше. Огури станет ежедневно с надменной улыбкой рассказывать ему басни о суеверных идиотах. Такаяма, глупо ухмыляясь, будет, как всегда, бормотать что-нибудь вроде: «Мирозданье — вещь уму непостижимая». И каждый вечер, возвращаясь, он будет заглядывать в спальню и видеть любимые лица спящих жены и дочки. Даже в падающем самолете пассажиры до последнего момента не теряют надежды на чудесное спасение.

Допив третий стакан виски, Асакава в третий раз набрал номер Рюдзи. Он твердо решил, что, если сейчас не дозвонится, то отложит звонок Такаяме на завтрашнее утро. После седьмого звонка на том конце провода кто-то подошел к телефону.

— Где ты шляешься по ночам, скотина?! — злобно сказал Асакава, даже не поинтересовавшись, кто снял трубку. Общаясь с Такаямой, Асакава не выбирал выражений, хотя вообще-то был человеком вежливым. Незаметно для себя самого наедине с Рюдзи он становился отпетым грубияном. Получалось нечто странное: со своими друзьями Асакава всегда разговаривал очень вежливо, следил за каждым словом, а с Такаямой как с цепи срывался — начинал беспрерывно сквернословить и хамить. При этом он никогда не считал Рюдзи своим близким другом.

В трубке послышался испуганный женский голос:

— Алло? Кто это?

Асакава не поверил своим ушам — он только что грубо наорал на незнакомую женщину…

— Пожалуйста, простите. Я, кажется, ошибся номером. — Проклиная себя, Асакава уже собирался положить трубку. Но женщина неожиданно сказала;

— Вы, наверное, хотели поговорить с сэнсэем? Я имею в виду с господином Такаямой?

— Э-э… — Асакава опешил. — Ну, в общем-то, да…

— Мне очень жаль, но его до сих пор нет.

Асакаве очень захотелось узнать, кому принадлежит этот молодой, приятный голос. Скорее всего, это не родственница, раз она называет Такаяму сэнсэем и даже господином. Неужели любовница?! Но Асакава был твердо уверен в том, что ни одна женщина в мире не может полюбить Такаяму…

— Тогда, если вам не трудно… Меня зовут Асакава…

— Хорошо. Когда сэнсэй вернется, я передам ему, что вы звонили. Он вам обязательно перезвонит, господин… Асакава. Я не напутала?

После того как Асакава положил трубку, мягкий женский голос еще некоторое время звучал у него в ушах. На душе как-то полегчало.

Когда родилась дочка, из комнаты пришлось убрать громоздкую двуспальную кровать. Грудничкам не следует спать в обычной кровати, а места для детской кроватки в маленькой спальне — два на три метра — не было. Теперь они спали всем семейством на двух уложенных рядом матрасах.

Асакава покряхтел и кое-как пристроился с краю. В принципе, в спальне было достаточно места для троих, и если бы Асакава ложился одновременно с женой и дочкой, ему не пришлось бы тесниться. Но он ложился позже, а Сидзука с Йоко оказались ужасно неудобными соседками — разметавшись во сне, они занимали все их семейное ложе. Так что каждый вечер ему приходилось бороться за место на матрасе.

После того как Асакава умрет, сколько времени понадобится жене и дочке, чтобы забыть о том, что когда-то на этих двух матрасах находилось местечко и для него? Не в том смысле, что Сидзука найдет кого-то и снова выйдет замуж. А просто… Говорят, что некоторые люди, потеряв мужа или жену, очень долго не могут оправиться. Смерть близкого человека, как трещина, проходит через всю их дальнейшую жизнь.

Мысль о том, что будет после его смерти, казалась невыносимой. Но Асакава никак не мог от нее отделаться. Он представил себе, как Сидзука переезжает обратно к родителям, отдает дочку в детский сад, выходит на работу. Представил ее родное, такое живое лицо и чуть не расплакался. Ему так хотелось, чтобы жена была сильной. Чтобы смогла пережить тот ад, который ожидает ее и дочку после его смерти.

Они познакомились пять лет назад, когда его перевели из редакции в Тиба в главный Токийский офис. Сидзука работала секретаршей в турагентстве, которое входило в тот же концерн, что и еженедельник N. Турагентство находилось на третьем этаже. Редакция, где работал Асакава, — на седьмом. Иногда они встречались в лифте, только и всего. Но как-то раз, когда Асакава, как обычно, зашел в турагентство взять билеты для командировки, заведующего не оказалось на месте, и билеты молодому журналисту выдавала Сидзука. Ей в тот год исполнилось двадцать пять. Она очень любила путешествия и с завистью поглядывала на Асакаву, отправлявшегося в очередную командировку. Асакава разглядел в девичьем взгляде все признаки первой влюбленности.

С того самого момента они начали приветливо здороваться, сталкиваясь в лифте, и мало-помалу их отношения становились все ближе и серьезней. Через два года они, при поддержке обеих семей, тихо-мирно поженились. За полгода до свадьбы с помощью родителей Асакавы они купили двухкомнатную квартиру в многоэтажном доме в Кита-Синагаве. Покупку квартиры решили не откладывать надолго вовсе не из финансовой прозорливости, а потому, что хотелось как можно скорее выплатить кредит. По принципу: раньше сядешь, раньше слезешь.

Смешно подумать, но если бы тогда они упустили момент, то до конца жизни им пришлось бы жить на съемных квартирах или переезжать на окраину: буквально через год цены на жилье в центре города подскочили чуть ли не в три раза. И теперь выплата по кредиту, который они вносят каждый месяц, была вдвое меньше, чем средняя месячная плата за съем квартиры. Несмотря на постоянные жалобы на тесноту, оба прекрасно понимали, что очень выгодно вложили деньга в недвижимость. Вот и сейчас Асакава с некоторым удовлетворением подумал о том, что, по крайней мере, у него есть что оставить своей семье после смерти. Конечно, они с женой еще не успели выплатить всю сумму, но остаток кредита покроется страховкой, которую Сидзука получит, если он умрет.

«Наверное, страховая компания выплатит им порядка двадцати миллионов йен. Надо будет это проверить…» — Асакава принялся подсчитывать сколько денег останется у жены после всех необходимых выплат. Мысли путались у него в голове. Он решил, что нужно будет обязательно оставить Сидзуке записку с объяснениями, как лучше распорядиться этими деньгами.

…и как, интересно, они мою смерть расценят? Болезнь? Авария или, может быть, убийство?.. Ну, в любом случае не мешало бы перечитать условия страховки…

Последние три дня, перед тем как заснуть, Асакава каждый раз начинал мысленно составлять некое подобие завещания. Он отчаянно хотел хоть как-то повлиять на то, что произойдет с женой и дочкой после его смерти…

Асакава проснулся рано утром. Встав, он первым делом позвонил Такаяме. Тот ответил не сразу:

— Алло? — прозвучал в трубке хриплый голос. Очевидно, ранний звонок разбудил Такаяму. Вспомнив о событиях вчерашнего вечера, Асакава прорычал в трубку:

— Где ты шлялся всю ночь, придурок?!

— Алло? Асакава? Это ты, что ли?

— Мы разве с тобой не договаривались созвониться?!

— Да я напился как скотина, дружище… Такие, я тебе скажу, студентки пошли нынче… И выпить не дуры, и насчет всего остального тоже… Я просто в шоке.

Асакава вдруг почувствовал себя полным идиотом. Ну что за жизнь пошла. Почему он так серьезно все воспринимает?

— Не важно. Я сейчас приеду. Никуда не уходи, — сказал он и повесил трубку.

Он сошел на станции «Восточный Нагано» и направился к Такаяме. Идти было минут десять. Всю дорогу он размышлял о Рюдзи и его ночных похождениях. Не может же человек просто так пойти и напиться, зная, что жить ему осталось меньше недели и каждая секунда на вес золота. «Наверное, Рюдзи разузнал что-то важное и с чувством выполненного долга отправился в кабак», — эта мысль придала Асакаве уверенности. Он ускорил шаг. Разочарование сменилось надеждой. В последние дни Асакава жил в ужасном душевном напряжении: он то впадал в отчаяние, то воодушевлялся, то снова чувствовал безысходность. Силы его были на пределе.

Такаяма встретил приятеля у дверей. Заспанное лицо, легкая небритость и смятая пижама — все говорило о том, что он только что встал с постели. Асакава с порога спросил: — Рассказывай, что ты там разузнал? — И принялся стаскивать с себя ботинки.

— Пока ничего особенного… Проходи давай, не стесняйся, — с этими словами Рюдзи почесал в затылке. Было видно, что он еще не до конца проснулся. Асакава прошел в комнату, а Рюдзи все стоял в прихожей и рассеянно смотрел в никуда мутным взором.

— Что ты там стоишь?! — в отчаянии сказал Асакава и направился в кухню. Там с громким лязгом он водрузил на плиту чайник. Зажег под ним газовую конфорку. Надежды его не оправдались, и он снова со всей полнотой ощутил неумолимое движение времени.

Они уселись на полу маленькой комнаты в девять квадратных метров. Вдоль стены было навалено множество книг. Асакава бессмысленно уставился на них.

— Пожалуйста, расскажи мне, что у тебя нового, — жалобно сказал Рюдзи и сложил ладони, как будто при молитве.

Асакава решил не терять больше времени и обстоятельно, в хронологическом порядке, начал рассказывать о том, что ему удалось выяснить за вчерашний день.

Во-первых: запись на видеокассету была сделана двадцать шестого августа, чуть позже восьми часов вечера.

— Что ты говоришь? — Рюдзи с удивлением взглянул на Асакаву. Выходит, он тоже думал, что все было снято на любительскую видеокамеру. — Оч-чень интересно… Ну, давай предположим, что это действительно пиратское вещание. Тогда получается, что должны быть еще люди, которые видели этот кошмар. Ты со мной согласен?

— Я позвонил в информационный отдел и в отдел телерадиовещания в Южном Хаконэ. Они мне сказали, что вечером двадцать шестого августа не было зарегистрировано ни одного случая телевизионного хулиганства. По крайней мере, им ничего об этом неизвестно…

— Понятно… — Рюдзи потер ладони одну о другую и задумался. Потом сказал: –

Существует две возможности. Первая: все, кто видел это двадцать шестого августа, уже умерли и поэтому… Постой-ка! Но в тот день «магическая формула» была еще на месте, так что… Впрочем, ладно. В любом случае тамошние газетчики, разумеется, ничего об этом не знают…

— Я об этом тоже думал: мало ли, вдруг были еще жертвы, кроме этих четверых, но нет. Кроме них, никого больше не было. Ни единого человека. Абсолютный ноль. Странно, правда? Никаких жертв, никаких слухов. Если допустить, что это транслировалось по общественному телевидению, то количество жертв должно быть не меньше нескольких десятков…

— Ну и что с того? Ты ведь не проверил статистику смертей вообще. Помнишь, например, как СПИД открыли? Вначале никто ничего не подозревал: ну умирают себе люди и умирают. Но потом один врач в Америке зафиксировал несколько смертельных случаев с похожими симптомами и предположил, что речь идет о какой-то новой болезни. А название для этой болезни придумали только через два года после того, как ее занесло в цивилизованный мир… Видишь, как бывает.

Асакава задумался.

К западу от ущелья Танна, сразу на выезде из туннеля, начинаются горы. Слева и справа от шоссе Нэккан, которое проходит по этой гористой местности, время от времени попадаются одиноко стоящие частные домики. Но чем дальше на юг, тем меньше признаков цивилизации — вдоль дороги тянется малозаселенное горное плато.

Как раз на этом плато и расположен «Пасифик Лэнд». Именно там, в медвежьем углу, незаметно для всего остального мира происходит что-то ужасное. Может быть, уже десятки людей умерли в этой глуши, но об этом до сих пор никому неизвестно. Кстати, о СПИДе: вовсе незачем так далеко ходить за примерами. В Японии тоже не очень давно открыли новую болезнь. Гипериммунный васкулит, или попросту «болезнь Кавасаки» Но с того момента, как появились первые смертельные случаи, и до того, как эта болезнь была официально зарегистрирована, прошло почти десять лет. А с тех пор как нелегальная трансляция была записана на видеокассету, прошло всего лишь полтора месяца. Разумеется, никому не придет в голову рассматривать пусть даже похожие смертельные случаи — если таковые имели место быть — как проявление нового синдрома. Если бы Асакава не обратил внимания на кажущиеся простым совпадением сходные обстоятельства четырех смертельных случаев, включая смерть его племянницы Томоко, то новый «синдром» до сих пор таился бы где-то в горах, глубоко под землей. Даже подумать страшно, сколько еще жертв унесет новая болезнь, прежде чем получит официальное название…

Асакава прервал затянувшееся молчание:

— Сам подумай, у нас нет времени ходить по домам и опрашивать местных жителей. Ты, кажется, говорил, что есть две возможности. С первой все понятно. А что вторая?

— Вторая возможность такая: кроме Иваты, его компании и нас с тобой, больше никто эту запись не видел. Как тебе кажется, этот пацан-малолетка, который привез кассету, подумал о том, что в провинции общественное телевидение вещает на других каналах? Скажем, те программы, которые в Токио идут по четвертому каналу, в Южном Хаконэ будут идти по сто тридцать четвертому или что-нибудь в этом роде. Может быть, глупый школьник, не задумываясь ни на секунду, взял и настроил видео на токийский канал.

— И?

— Думай давай! Что значит «и»?! Например, мы с тобой, два взрослых человека, станем смотреть второй канал? Там вообще что-нибудь когда-нибудь показывают?

— А-а, я все понял. Мальчишка настроил видео на такой канал, который местные жители вообще не включают, зная, что по нему никогда не бывает трансляции.

Проверить каналы он не мог, потому что родители в это момент смотрели сериал. Да и телезрителей в этих горах — раз, два и обчелся, население-то маленькое.

— Так-то оно так, но источник волн все равно надо найти, — Рюдзи сказал как отрезал.

Но сказать-то легко. А как его искать, этот источник? Это же не за грибами ходить, тут нужны люди со специальной подготовкой, техническое оборудование.

— Подожди ты. Ишь, разогнался. Мы же не знаем наверняка, что мальчишка записывал нелегалов на пустом канале. Это только твое предположение.

— Ну конечно, предположение. А ты что, надеялся на стопроцентную гарантию? Этак мы с тобой далеко не уедем. Других гипотез у нас нет, поэтому, чтобы не сидеть сложа руки, придется поискать источник радиоволн.

Радиоволны… Никаких научных знаний об этом у Асакавы не было. То есть начинать нужно было азов: что вообще представляют собой эти самые радиоволны. Короче, как ни крути, придется серьезно попотеть из-за этого источника. Снова надо ехать в Южный Хаконэ. А времени-то осталось всего четверо суток, не считая сегодняшнего дня.

Теперь следующий вопрос: кто стер «магическую формулу»? Так как кассета была записана в коттедже Б-4 за три дня до приезда туда злополучной компании, то, скорее всего, никто кроме ребят не мог этого сделать. Но Асакава на всякий случай позвонил на телестудию и узнал, в какой именно день транслировалась развлекательная программа с участием моложавого сатирика по имени Санъютей Синраку. Как он и предполагал, передача транслировалась двадцать девятого августа, как раз в тот день, когда ребята отдыхали в «Пасифик Лэнд». Больше сомнений не оставалось — «магическую формулу» стерли именно они.

Отчитавшись перед Рюдзи по поводу «магической формулы», Асакава достал из портфеля стопку ксерокопий. Это были копии фотографий вулкана Михара с острова Идзуосима.

— Как тебе кажется, похоже? — спросил Асакава, протягивая Рюдзи снимки.

— Михара, говоришь… Конечно, похоже. Более того, это она самая и есть. Сто процентов!

— Откуда такая уверенность?

— А я вчера вечером поговорил с одним этнографом на кафедре. Спросил у него, что могут означать непонятные слова, которые в таком количестве произносит наша с тобой знакомая бабулька. Он мне рассказал, что на этом диалекте сейчас почти никто не говорит, а раньше говорили на острове Идзуосима. Этот говор — одна из разновидностей диалекта Идзу — называется «говор Сасикидзи». Он распространен в основном в южной части острова. Этнограф этот — хороший специалист, но любит осторожничать. Рассказал мне все, что знал про тамошние диалекты, а потом и говорит: «Хотя вообще-то нельзя сказать наверняка…» Но теперь, похоже, все сходится: остров Идзуосима, вулкан Михара, говор Сасикидзи. Кстати, а ты выяснил что-нибудь про извержение вулкана?

— Конечно выяснил. После войны… Слышишь, Такаяма, я подумал, что довоенные данные можно не принимать в расчет, так? Слишком уж качество изображения хорошее, до войны так не снимали.

— Ну, в общем…

— Так вот, после войны извержения на Михаре случались четыре раза. Первый раз с тысяча девятьсот пятидесятого по пятьдесят первый год. Второй — в пятьдесят седьмом. Потом в семьдесят четвертом. И в последний раз относительно недавно — осенью восемьдесят шестого года. При первом извержении образовался новый вулканический кратер. Один человек погиб, пятьсот тринадцать получили ранения разной степени тяжести.

— Давай рассуждать логически. Когда изобрели видеокамеру? В середине шестидесятых? Ну хорошо, любительские видеокамеры стали популярны лет через двадцать, в начале восьмидесятых. Значит, нам больше всего подходит извержение восемьдесят шестого года. Хотя… Я даже не знаю… — Рюдзи вдруг что-то вспомнил, полез в сумку и достал оттуда лист бумаги.

— Вот, кстати, перевод диалекта на наш с тобой язык. Этнограф постарался, чтобы все звучало как можно изысканней.

Асакава пробежался глазами по листу: «С кем ты потом путалась? В эти игры играть — только чертей раззадоривать… Сторонись лучше чужаков. Сказано тебе: в следующем году родишь. Послушай меня, старую. И чем тебе местные не угодили?..» Асакава прочел этот текст еще раз и взглянул на Рюдзи:

— И что все это значит?

— Мне почем знать. Ты у нас отвечаешь за расследование, вот и выясняй.

— Ты с ума сошел?! У меня только четыре дня осталось!

И так слишком много всего нужно было выяснять — непонятно, откуда к этому делу подступаться. Нервы у Асакавы были напряжены до предела, и он остро реагировал на критику. Рюдзи подлил масла в огонь:

— А чего это ты раскричался? У меня всего на день больше, чем у тебя. Ты оказался в авангарде, так что придется стараться изо всех сил.

Асакава напрягся еще больше: а вдруг Рюдзи воспользуется этим днем для нечестной игры? Например, если они найдут два варианта «магической формулы»… Тогда Рюдзи может проверить на Асакаве один вариант, и, если тот окажется неправильным, сам Рюдзи применит вторую «формулу». Всего один день разницы, но какое преимущество получает тот, у кого в запасе больше времени…

— Рюдзи, скотина-а-а! Я же вижу, что тебе наплевать на меня. Ну, жив Асакава, ну, подох. Делов-то… Ур-род! Сидишь тут, ухмыляешcя. Олимпийское спокойствие… тоже мне… — не сдержавшись, заорал Асакава, хотя понимал, что нет ничего отвратительней взрослого мужчины, устраивающего истерику.

— Что ты ноешь, Асакава? — не остался в долгу Рюдзи. — Если у тебя есть свободное время на нытье, мой тебе совет: используй это время со смыслом и пораскинь мозгами! — Он взглянул на Асакаву с укором: — Ну как тебе объяснить, чтобы ты понял?.. Ты же мой лучший друг. Мне будет очень плохо, если ты умрешь. Я же стараюсь, как могу. И ты тоже должен стараться. Мы вместе теперь боремся с трудностями, мы… Так тебе понятней, нюня? — прервав на полуслове прекрасную чушь в стиле школьных романов, спросил Рюдзи и отвратительно загоготал.

В этот момент открылась входная дверь. Асакава от неожиданности вздрогнул и, немного приподнявшись с места, выглянул из кухни в коридор. У самой двери разувалась молодая женщина. Немного наклонившись вперед, она легким движением скинула белые туфли-лодочки. Коротко стриженая челка упала на лоб. В ушах блеснули жемчужные шарики сережек. Разувшись, женщина подняла глаза и встретилась взглядом с Асакавой.

— Ой, извините, пожалуйста. Я не подумала, что у сэнсэя могут быть гости в это время… — Смутясь, она прикрыла узкой ладонью рот. Ее изящные жесты, умело подобранная одежда светлых тонов, чистота голоса — все это очень плохо сочеталось с запущенной холостяцкой квартирой Такаямы. Женщина ступила на порог кухни, подол юбки слегка приподнялся, открыв стройную голень. Тонкими чертами красивого, умного лица женщина напоминала известную киноактрису.

— Проходите, пожалуйста, — голос Рюдзи прозвучал неожиданно вежливо. В этой фразе не было ни капли грубости или насмешки. Чувствовалось, что Такаяма относится к гостье с уважением.

— Познакомьтесь. Маи Такано, аспирантка университета К***. Маи занимается филологией. Кроме того, она прекрасно разбирается в философии. Ходит на все мои лекции… Я так подозреваю, что она единственная, кто их понимает… А это Казуюки Асакава. Корреспондент еженедельника N. Мой… близкий друг.

После этих слов Маи с некоторым удивлением взглянула на Асакаву. Было не очень ясно, что именно ее удивило.

— Очень приятно с вами познакомиться. — Маи легонько кивнула головой и очаровательно улыбнулась. От этой улыбки у Асакавы перехватило дыхание. Он улыбнулся в ответ. Стоило ему взглянуть на это милое лицо, и настроение сразу же поднялось. Асакаве никогда раньше не приходилось встречаться с такой красивой молодой женщиной. Мягкие линии тела, нежная кожа, глубокие блестящие глаза, но кроме этого аристократичность, ум, доброта — не человек, а ангел. Само совершенство. Потеряв дар речи, Асакава застыл перед Маи навытяжку, словно загипнотизированная лягушка.

— Скажи хоть что-нибудь, деревенщина, — прошипел Рюдзи и пихнул его локтем в бок.

— Здравствуйте, — выдавил из себя Асакава, не в силах оторвать взгляд от Маи.

— Сэнсэй, вас вчера вечером не было дома… — С этими словами Маи, мягко скользя по паркету маленькими ступнями, затянутыми в капрон, сделала три шага по направлению к Такаяме и остановилась напротив него.

— Да, меня ребята вечером пригласили, Такабаяси и Яко…

Они стояли друг напротив друга, и было видно, что Маи сантиметров на десять выше Такаямы, и том что Такаяма весил, судя по всему, раза в два больше, чем она.

— Пожалуйста, в следующий раз предупредите меня, что вы решили задержаться допоздна. А то я вас прождала столько времени…

Асакава сразу пришел в себя. Вспомнил вчерашний телефонный разговор, мягкий женский голос в трубке. Так вот кто вчера ответил на его звонок.

Такаяма совсем сник, словно мальчуган, который только что получил нагоняй от мамы.

— Ну ладно. Не грустите. Первый раз прощается. Я вам тут кое-что принесла. — И она протянула Рюдзи бумажный пакет. — Ваше белье я выстирала. И в квартире тоже хотела прибрать, но потом решила, что вы рассердитесь, если я передвину ваши драгоценные книги.

Асакаве ничего не оставалось, как молча наблюдать за происходящим. Он ловил каждое слово и гадал, в каких отношениях находятся эти двое. Они скорее напоминают любовников, чем учителя и ученицу. Кроме того, эта девушка вчера до позднего вечера ждала Такаяму одна-одинешенька в его же квартире. Вывод напрашивается сам собой. Асакава вспыхнул. Обычно неравные партнеры вызывали в нем раздражение, но такого мезальянса он и в страшном сне не мог себе представить. Вокруг этого Рюдзи всегда путаница. Полюбуйтесь на него, каким кротким, полным обожания взглядом смотрит он на Маи! Как ласково с ней говорит! Хамелеон несчастный!

Асакава был взбешен настолько, что чуть было не рассказал Маи о преступных похождениях Такаямы. Ему захотелось открыть девушке глаза, показать ей истинную личину этого монстра, которого она тут обстирывает. Он сдерживался из последних сил, но в этот момент Маи сказала:

— Сэнсэй, по-моему, самое время пообедать. Я сейчас быстренько что-нибудь приготовлю. Ваш друг тоже, наверное, с нами пообедает? Господин Асакава, у вас будут какие-нибудь пожелания? — И она вопросительно взглянула на Асакаву.

Асакава в растерянности посмотрел на Рюдзи. Тот радостно ухмыльнулся:

— Да ладно тебе стесняться. Знаешь, как Маи готовит — пальчики оближешь.

Тогда Асакава вздохнул и очень вежливо сказал:

— Нет, спасибо. Я полностью доверяю вашему вкусу.

Маи понимающе кивнула, вышла в прихожую, обулась и отправилась в ближайший супермаркет за продуктами. После того как она ушла, Асакаве вдруг показалось, что прекрасная женщина только привиделась ему. Он уставился на дверь, в которую Маи недавно вышла, и не сводил с нее взгляда, пытаясь понять, сон это или явь.

— Ну и видок у тебя. Этакий голубь, которому рогатки между глаз залепили, — довольный своим остроумием, Рюдзи расхохотался.

— Что ты несешь, — огрызнулся Асакава.

В ответ Рюдзи легонько потрепал его по щеке и серьезно сказал:

— Ну ладно, чего ты на дверь-то уставился? Хватит уже время терять. Пока она по магазинам ходит, мы с тобой должны еще кучу всего обсудить.

— Хорошо, что ты хотя бы догадался это видео Маи не показывать.

— За кого ты меня принимаешь?

— Ладно. Все с тобой ясно. Давай закругляться. Потому что после обеда я ухожу домой.

— Значит так, прежде всего ты должен найти излучатель.

— Какой еще излучатель?

— Ты что, с ума сошел, «какой излучатель»?! Мы же с тобой целый час про источник радиоволн говорили.

Прохлаждаться было некогда. По дороге домой нужно было зайти в библиотеку и узнать как можно больше о радиоволнах. Чем тут же срываться с места и ехать в Южный Хаконэ на поиски непонятно чего, лучше заранее изучить проблему и составить хотя бы примерный план действий. Если разобраться хорошенько в том, что собой представляют радиоволны, и изучить предысторию пиратского вещания, по крайней мере будет ясно, откуда начинать поиски этого чертового излучателя.

Дел было невпроворот. Но Асакава вдруг размяк, даже двигаться не хотелось. Он никак не мог выкинуть из головы Маи. Ее лицо, ее тело. Как она может иметь что-то общее с таким человеком как Рюдзи?! Асакаву снова охватило бешенство

— Ты меня слушаешь или нет? — раздался прямо над ухом голос Такаямы. Асакава спустился с небес на землю. — Помнишь сцену с младенцем?

— Угу.

Асакава встряхнулся, попытался отвлечься от своих мыслей о прекрасной Маи Такано и сосредоточиться на мыслях о видео. Но тщетно он старался вызвать в своей памяти кадр, в котором женские руки нежно обнимают мокрого от околоплодных вод новорожденного. Вместо этого он видел обнаженную Маи, по животу и спине которой быстро стекали струйки воды.

— Ты знаешь, когда я смотрел ту сцену, у меня возникло какое-то странное ощущение. Как будто я сам держу в руках младенца, которого вижу на экране…

…ощущение?.. будто я сам держу в руках?..

Асакава окончательно потерялся. У него закружилась голова. Он почти физически чувствовал, что он держит в руках прекрасную Маи, но потом оказывалось, что он обнимает мокрого, крохотного младенца, содрогающегося от плача… Наконец ему удалось собраться с мыслями. Ну конечно! Когда смотрел эту сцену, у него тоже возникло ощущение, что он держит в руках влажное горячее тельце.

Асакава даже вспомнил, как в ужасе отдернул руки. Выходит, Рюдзи почувствовал то же самое.

— Ага. Мне тоже показалось, что у меня в руках что-то мокрое.

— Ах вот оно что… Так что же все это значит? — Рюдзи, не вставая с пола, на четвереньках подполз к телевизору и включил видеомагнитофон. Пленка уже была внутри. Он перемотал ее до сцены с младенцем.

Сама сцена длилась минуты две. На протяжении этого времени младенец на экране не шевелился, но довольно громко плакал. Головку и спинку новорожденного поддерживали две изящные женские руки.

— Что же это такое? — вдруг сказал Рюдзи. Он поставил пленку на паузу и вернулся на один кадр назад. Экран сделался абсолютно черным. Если смотреть видео на обычной скорости, это затемнение на десятую долю секунды было совершенно незаметно для глаза. Но если прокручивать кадр за кадром, то сразу становилось видно, что в какой-то момент экран гаснет, делаясь черным как смоль.

— Вот, опять! — заорал Рюдзи. Он вдруг сгорбился и с посерьезневшим лицом начал медленно приближаться на четвереньках к экрану. Когда уже казалось, что он вот-вот стукнется лбом о монитор, Рюдзи остановился, резко подал назад. Глаза его беспокойно забегали. Было видно, что он напряженно о чем-то думает. Асакава понятия не имел что происходит в голове у Такаямы. В конце концов они снова прокрутили всю сцену кадр за кадром и насчитали тридцать три затемнения.

— Ну и что теперь? Разве нам это хоть что-нибудь дает? Может, это просто некачественная пленка или помехи какие-нибудь. А может, с видеокамерой проблема.

Рюдзи не обратил на эти слова ни малейшего внимания. Он сосредоточенно подсчитывал количество затемнений в других сценах. Вдруг снаружи послышались шаги. Кто-то поднимался по лестнице. Рюдзи торопливо остановил кассету. В ту же секунду дверь открылась, и на пороге показалась Маи. Улыбнувшись, она сказала: «Извините, что заставила так долго ждать». По квартире сразу поплыл легкий пьянящий аромат духов.

В воскресный день после полудня на детской площадке перед городской библиотекой всегда полным-полно родителей с детьми. Некоторые папы играют с сыновьями в мяч, другие — папаши повальяжней — отдыхают на травке, не вступая в детские игры.

В это октябрьское воскресенье стояла особенно хорошая погода. И то, что Асакава увидел перед библиотекой, слишком уж походило на идиллию. Эти сцены из идеальной семейной жизни были настолько завораживающими, что Асакава едва удержался от соблазна бросить все и вернуться домой к жене и дочке.

Он поднялся на четвертый этаж в отдел естествознания и, побегав немного вдоль полок, набрал стопку книг. Усевшись за стол, он статью за статьей прочитал все основные материалы по распространению радиоволн. После этого Асакава уставился в окно и просто сидел и смотрел на проплывающие мимо облака. Сегодня он то и дело впадал в задумчивость. Бессвязные обрывки мыслей носились у него в голове, не давая сосредоточиться на самом важном. Это, наверное, от перевозбуждения…

Асакава поднялся с места. Он вдруг страшно соскучился по жене и дочке. Его охватило непреодолимое желание увидеть их лица. Ему осталось так мало времени… А как бы он хотел повозиться вот так же на лужайке со своей дочкой…

Он вернулся домой около пяти вечера. Сидзука готовила ужин. Занятая салатом, она не обернулась на звук открывшейся двери. Но по ее резким движениям даже со спины было заметно, что она недовольна, — на это у Сидзуки имелись веские причины. У мужа и так почти не бывает выходных, но вот наконец-то появляется свободный день, который можно провести с семьей, и тут муж вместо «доброе утро» говорит «я поехал к Такаяме» и уходит из дома. Немудрено, что в последнее время Сидзука не в лучшем состоянии — даже на выходных она вынуждена заниматься хозяйством и ребенком, потому что ее безответственный муж совершенно не помогает ей по дому. И ладно бы просто ушел, так ведь нет… что он забыл у этого несносного типа?!

Понятно, что Асакава мог бы постараться и придумать какую-нибудь отговорку — вовсе не обязательно признаваться жене, что он идет к Такаяме. Но, во-первых, ему никогда не удавалось обмануть Сидзуку, а во-вторых он хотел, чтобы жена в любой момент могла ему позвонить, если что…

Асакава вошел на кухню, взял дочку с детского стульчика, посадил к себе на колени и начал читать ей книжку с картинками. Малышка пока ничего не понимает, но постепенно копит в своей маленькой головке то, что слышит. Глядишь, к двум годам язычок развяжется, и малышка Йоко заговорит.

— Звонил агент по недвижимости, — сказала Сидзука, ни на секунду не переставая работать ножом.

— И что он хотел?

— Он спрашивал, не собираемся ли мы продать эту квартиру.

— А сколько он предлагал?

Эти звонки начались после резкого скачка цен, который случился пару лет назад. Теперь им довольно часто звонили агенты по недвижимости и уговаривали продать квартиру.

— Семьдесят миллионов йен.

Бывали времена, когда им предлагали и больше. Но даже если жена выплатит из этой суммы остаток кредита, у нее на руках останется еще немало денег.

— И что ты ему сказала?

Сидзука закончила возню с салатом и наконец-то повернулась к мужу, вытирая мокрые руки кухонным полотенцем.

— Я ему сказала, что мужа нет дома, и я не могу ответить на его вопрос.

Всегда она так: «Вы знаете, мужа нет дома…», «я сперва должна посоветоваться с мужем…» До сегодняшнего дня Сидзука ни разу не принимала самостоятельных решений. А если он умрет? Что она будет делать?

— Так что мы будем делать? — эхом отозвалась Сидзука. — Может быть, действительно стоит продать нашу квартиру? На эти деньги запросто можно купить дом с участком в пригороде. Агент то же самое мне сказал, да я и сама знаю.

Вот она, их скромная мечта об отдельном доме: они продают квартиру в центре, покупают участок в пригороде, строят большой дом и разбивают вокруг него садик. Для малообеспеченных людей мечта так бы и оставалась мечтой, но квартира в центре города — это немалый капитал. При условии финансовой состоятельности желания имеют свойство исполняться. А пока желание не исполнилось, очень приятно просто поговорить о своей мечте — сразу такое впечатление, что все, чего ты хочешь, — вот оно, совсем рядом. Стоит только руку протянуть…

— И между прочим, самое время подумать о втором малыше…

Асакава знал в точности ту картину их будущего, которую нарисовала себе Сидзука: просторный деревенский дом; двое или даже трое детей — у каждого своя комната; огромная гостиная, такая, что, сколько бы гостей ни приехало, все поместятся…

Йоко заерзала у папы на коленях. Девочке не понравилось, что папа отвлекся и занят своими мыслями, вместо того чтобы читать ей книжку. Асакава продолжил прерванное было чтение.

«…Когда-то давным-давно Большую Трясину называли Болотным Берегом. Заросшее тростником болото тянулось до самого моря…» — Асакава читал, и слезы наворачивались ему на глаза. Он был готов на все, только бы осуществить мечту жены. Но времени у него — четыре дня. Сможет ли Сидзука перенести его внезапную, непонятную смерть? Знает ли она, как легко разбиваются самые заветные мечты?

В девять вечера жена с дочкой, как обычно, легли спать. Асакава сидел и размышлял над последними словами Рюдзи: «Зачем Такаяме понадобилось столько раз смотреть сцену с новорожденным? И старуха эта… „Нали ште раждаш догодина“, то есть „в следующем году родишь“… Интересно, тот, кто у них там родился, имеет хоть какое-нибудь отношение к плачущему младенцу из следующей сцены? Потом еще эти непонятные затемнения, которые повторяются через более или менее равные промежутки времени… Сколько они их насчитали? Штук тридцать, не меньше…»

Асакава решил еще раз посмотреть кассету, чтобы подсчитать точное количество «затемнений». Пусть методом научного тыка, но Рюдзи тоже изо всех сил старается, ищет разгадку. Там, где ему не помогает логика, Такаяма всегда может положиться на свою интуицию. Асакава же, в свою очередь, в полной мере обладал необходимой журналисту способностью терпеливо, шаг за шагом двигаться к истине. Он был гением методичного, скрупулезного расследования.

Кассета лежала в одном из ящиков письменного стола. Асакава достал ее и направился к видеомагнитофону. За секунду до того, как вставить пленку, он вздрогнул и опустил руку с зажатой в ней кассетой.

…стоп. Что-то не так…

Он не мог понять, что именно его смущает, просто неожиданно на полную мощность заработало шестое чувство… Еще когда он доставал кассету из ящика стола, у него появилось нехорошее предчувствие. Теперь же оно перешло в полную уверенность, что случилось что-то ужасное. Какое-то едва заметное, но роковое изменение…

…в чем же дело? Что изменилось?..

Сердце забухало в ушах.

…почему же так не везет? Все это не к добру… Давай же, соображай. Что тебя так напугало? Все, вспомнил! Я же перемотал кассету на начало, а теперь она промотана вперед почти на треть. Как раз там, где кончается запись. Кто-то посмотрел и не перемотал. Кто же это может быть? Кто в мое отсутствие…

Асакава в панике кинулся в спальню. Сидзука и Йоко сладко спали, свернувшись под одеялом. Асакава принялся тормошить жену, сильно тряхнул ее за плечо.

— Эй, проснись, проснись, тебе говорю! Сидзука! — прошипел Асакава. Если бы он не боялся разбудить дочь, он бы заорал во весь голос. Сидзука недовольно поморщилась и попыталась высвободить плечо.

— Сейчас же вставай!!! — Его голос исказился от злобы и страха настолько, что Сидзука проснулась, почувствовав, что что-то неладно.

— Ммм… Что такое? Что-то случилось?

— Мне нужно с тобой поговорить. Пошли в гостиную, — с этими словами Асакава схватил жену за руку и потащил: сунул ей под нос кассету:

— Ты это смотрела, а? Отвечай!

Сидзука, оторопев от подобной бесцеремонности, молча переводила оценивающий взгляд с перекошенного лица Асакавы на зажатую в его руке кассету.

— И судя по всему, это было ошибкой? — наконец произнесла она.

«…С чего это ты так разбушевался? Сам небось ушел к Такаяме в воскресенье, обо мне даже и не вспомнил. Я тут чуть с ума не сошла от скуки, ну и вспомнила про кассету, которую вы тайком от меня смотрели с твоим любимым Рюдзи… Что ж такого? К тому же кассета эта совсем неинтересная… старье какое-то… Наверное, это гении из вашего еженедельника постарались…» — мысленно набросилась на мужа Сидзука, но вслух ничего не сказала. Хотя всем своим видом показывала, что она не понимает, отчего это он так на нее сердится.

Первый раз с тех самых пор, как они поженились, Асакаву охватило желание врезать жене как следует.

— Боже мой, какая дура! — Он только изо всех сил сжал кулаки.

Так. Надо успокоиться и подумать трезво. Разве это не он сам виноват? Кто, спрашивается, положил кассету в такое место, куда жена то и дело заглядывает? Понадеялся, дурак, на то, что жена не будет лезть в его дела, и положил кассету в письменный стол… Соображать же надо! Почему ему не пришло в голову, что такую опасную вещь лучше спрятать подальше?! И ведь с самого начала было ясно, что Сидзука при первой же возможности посмотрит эту злополучную кассету — она же сгорала от любопытства с того самого вечера, как застукала их с Такаямой у телевизора… Сам виноват, идиот несчастный!

— Извини, — с вызовом сказала Сидзука.

— А когда ты смотрела эту кассету? — голос у Асакавы задрожал.

— Сегодня утром.

— Ты не врешь? — Бедная дурочка, не понимает, насколько это важно — знать точное время. Мало ли, она вполне могла посмотреть эту пленку и вчера…

Но Сидзука уверенно кивнула.

— А не помнишь случайно, в котором часу?

— Какая тебе разница?

— Отвечай! — Асакава снова сжал кулаки.

— Ну… в пол-одиннадцатого, наверное… Сразу после «Рыцаря в маске».

…рыцарь в маске? Какой еще рыцарь? Это же детская передача. Было бы понятно, если бы ее Йоко смотрела…

Асакава чуть не потерял сознание.

— Слушай меня внимательно. Это очень-очень важно. Поэтому постарайся точно вспомнить… Когда ты смотрела эту кассету, где была Йоко?

Сидзука еле сдерживала слезы:

— Она у меня на коленях сидела…

— Ты хочешь сказать, что наша дочка… что Йоко смотрела эту гадость вместе с тобой?..

— Да она почти не смотрела, она же ничего не понимает… Так, время от времени поглядывала на экран…

— Заткнись!! Какая разница, понимает она или не понимает?!

…как легко разбиваются самые заветные мечты…

Какие уж тут мечты — вся семья под угрозой. Им всем грозит смерть. Непонятная бессмысленная смерть…

Видя, как на лице мужа гнев сменяется страхом, а страх безнадежностью, Сидзука поняла, что речь действительно идет о чем-то очень серьезном.

«Неужели… Да нет, быть такого не может… — она вспомнила угрожающую белую надпись, которую приняла за чью-то глупую шутку. — Бред полнейший… Но почему… Почему тогда муж так ужасно разнервничался?»

— Да это все вранье… — неуверенно сказала она.

Асакава только покачал головой, не в силах вымолвить ни слова. Его захлестнуло чувство любви и жалости к своим близким, разделившим с ним судьбу. «Теперь нас тоже четверо», — подумалось ему…

Последние три дня Асакава просыпался с мыслью о том, что, может быть, все, что с ним произошло, это просто ночной кошмар. Вот и сегодня рано утром он подумал то же самое. Прежде всего он позвонил в контору по прокату автомобилей расположенную в двух шагах от его дома. Машину он заказал еще вчера. В агентстве заказ подтвердили и сказали, что ждут его с нетерпением. Значит, это никакой не мимолетный кошмар. Все продолжается…

Машина была нужна ему по той простой причине, что он отправлялся на поиски источника радиоволн. Было ясно, что с помощью обычного беспроводного передатчика невозможно послать сигнал такой силы. Скорее всего, изображение транслировалось с помощью профессионального оборудования. Судя по четкости изображения, излучатель находился где-то совсем недалеко от распределительной сети. Если бы Асакава располагал хоть какой-нибудь дополнительной информацией, было бы намного легче очертить район распространения сигнала, и вероятность найти источник волн резко бы возросла… Однако наверняка он знал только одно — в коттедже Б-4 этот сигнал был принят. Соответственно, ему ничего не оставалось, кроме как двигаться из отправной точки — то есть из коттеджа, — постепенно увеличивая радиус поиска. Разумеется, принимая во внимание особенности местного рельефа. Асакава даже примерно не мог себе представить, сколько на это уйдет времени. Подумав, он взял с собой запасов на три дня. Все равно, если он за три дня ничего не обнаружит, все это барахло ему больше не понадобится…

С утра Асакава то и дело натыкался на вопросительный взгляд Сидзуки, но она, казалось, избегала разговоров о кассете. Застигнутый врасплох, он вчера вечером не смог придумать никакой приемлемой отговорки и отправил недоумевающую жену спать, так и не объяснив ей, что, собственно, означает фраза: «Каждый, кто видел эти кадры, умрет через неделю». Вероятно, Сидзука всю ночь строила какие-то догадки и с утра была непривычно тихой, не задавала своих обычных глупых вопросов и вообще вела себя как-то странно. Вскакивала с места, прислушиваясь к звукам с улицы, не могла сосредоточиться на любимом утреннем сериале. Асакава не знал, как именно она истолковала все случившееся, но было видно, что жена не на шутку встревожена.

— Давай не будем об этом говорить, ладно? — как можно ласковей сказал ей Асакава. — Я и сам толком не знаю, что все это значит. Но ты можешь на меня положиться. Все будет хорошо, вот увидишь.

Это единственное, что он мог сказать, чтобы хоть как-то успокоить жену. Ему не хотелось казаться беспомощным в ее глазах.

Как раз в тот момент, когда Асакава собирался выходить из дома, раздался телефонный звонок. Звонил Рюдзи.

— Я тут кое-что раскопал. Мне необходимо с тобой посоветоваться, — услышал Асакава возбужденный голос.

— А по телефону это нельзя обсудить? Я, вообще-то, уже на пороге стою. Иду за машиной.

— Какой еще машиной?

— Ты же мне сам сказал, чтобы я отправлялся искать источник радиоволн.

— А… я понял… Да ладно, поедешь чуть позже. Давай приходи. Я тебе говорю, это что-то невероятное. Может быть, даже не придется ехать на поиски излучателя, понял? Если я прав, то все, что мы с тобой до этого думали, — полная чепуха… Вот так.

Перед тем как направиться к Такаяме, Асакава все-таки зашел в прокат и взял машину. Если что — он сможет поехать в Южный Хаконэ уже из Нагано.

Припарковавшись прямо на тротуаре, Асакава вылез из машины и с удовлетворением хмыкнул. Поднявшись по лестнице, он изо всех сил забарабанил по железной двери.

— Заходи давай, что стучишь? У меня не заперто, — послышался голос Такаямы.

Асакава с силой распахнул дверь и, не разуваясь, с громким топотом завалился на кухню.

— Выкладывай, что ты там разузнал! — Его голос прозвучал неестественно грубо.

— О-о… Я вижу, мы не в духе, — парировал Рюдзи. — А в чем, собственно, дело?

— Быстро говори, что ты раскопал, дубина! — зарычал на него Асакава.

— Ладно тебе. Успокойся.

— Не надо меня успокаивать. Говори, что там у тебя?

Рюдзи немного помолчал и потом тихо спросил:

— Я серьезно спрашиваю, у тебя что-то случилось?

Асакава медленно опустился на пол, скрестил ноги и уперся ладонями в расставленные колени.

— Жена… жена с дочкой тоже посмотрели… эту дрянь…

— Да-а… Плохо дело… — Рюдзи некоторое время неотрывно следил за Асакавой.

Ждал, пока тот немного придет в себя. Потом чихнул разок и громко хлюпнул носом.

— Значит, теперь нужно твоих девчонок спасать. Правильно?

Асакава с готовностью кивнул, как ребенок.

— А для того, чтобы их спасти, нужно прежде всего успокоиться. Успокойся, и я тебе по порядку все расскажу. Сначала — только факты. Мне нужно услышать, что ты думаешь по этому поводу. Если ты думаешь то же самое, что и я, значит, дело принимает интересный оборот. Только перестань дергаться, а то ничего из моей затеи не выйдет.

— Ладно, — послушно ответил Асакава.

— Тогда иди вымой лицо.

Все то, что он не мог позволить себе перед своей женой, Асакава выплеснул на Такаяму. Он даже поплакал немного.

Вытираясь на ходу полотенцем, он вернулся из ванной на кухню. Рюдзи протянул ему лист бумаги, на котором было написано следующее:

Асакава понял, что Такаяма разбил видеозапись на сцены. Количество секунд — это продолжительность каждого фрагмента. А что означают цифры в скобках? Рюдзи словно услышал вопрос:

— Мне вчера кое-что на ум пришло, так что я на всякий случай этот список составил. Ты ведь уже догадался, правда? Запись на кассете включает двенадцать сцен. Я придумал каждой сцене название и записал все по порядку, а число в скобках означает, сколько раз гас экран во время каждой сцены.

Асакава непонимающе уставился на Рюдзи.

Тот продолжал:

— После твоего ухода я сел и проверил все сцены. Ну, на предмет этих затемнений. И вот что оказалось — экран несколько раз гаснет в третьей, четвертой, восьмой, десятой и одиннадцатой сценах.

— А что значит «абстракта.» и «реальн.»?

— Все сцены можно поделить на две группы: абстрактные сцены — то есть образы, которые возникают у кого-то в уме, и реальные сцены — соответственно, реально существующие или существовавшие предметы, которые мы видим глазами другого человека. — Рюдзи перевел дыхание. Потом спросил: — Ты ничего не замечаешь?

— Ну не знаю… Ну, предположим, эти твои «затемнения» встречаются только в реальных сценах…

— Вот-вот, и я о том же. То, что ты сейчас сказал, очень важно.

— Рюдзи, что ты ко мне пристал со своими глупостями?! Скажи наконец, чего ты от меня хочешь? Какое сейчас имеет значение, сколько раз и в каких именно сценах гаснет этот дурацкий экран?!

— Подумай сам, Асакава, если я тебе все расскажу, ты уже не сможешь судить непредвзято. А я бы хотел, чтобы ты воспользовался своей интуицией. Вот я, например, подумал непредвзято и пришел к некоторому выводу, но вывод этот так прочно теперь засел в моей голове, что я не могу думать ни о каких других вариантах, которых может быть множество… Поэтому мне нужно подтверждение, что мой вывод действительно верен. Это как в криминальном расследовании. Если следователь вбил себе в голову, что он знает, кто преступник, ему будет казаться, что все улики указывают на того, кого он подозревает. Нам с тобой теперь ни в коем случае нельзя ошибиться. Поэтому я хочу проверить свою версию на тебе. Я хочу убедиться в том, что ты придешь к такому же выводу, что и я… Ясно?

— Ясно. И что дальше?

— Прежде всего, ты уже сам сказал, что затемнения случаются только в реальных сценах. Попытайся вспомнить, какие чувства ты испытал, когда первый раз смотрел эту запись. Ну, про младенца ты мне уже вчера успел рассказать, а как насчет других сюжетов? Например, сцена с лицами… — Рюдзи включил видеомагнитофон и перемотал пленку на начало сцены. — Посмотри на них как следует, — добавил он и тоже уставился на экран.

Десять лиц вплотную друг к другу, будто стена. Лица уходят вглубь экрана, их становится все больше. Вот их уже около ста, вот уже больше тысячи. Если вглядеться в эти лица внимательней, видно, что все они разные. Будто кто-то нарисовал много-много миниатюрных портретов с настоящих, живых людей.

— Что ты сейчас чувствуешь? — спросил Такаяма.

— Как будто все эти люди меня в чем-то обвиняют… Они будто говорят мне: «Ты наглый лгун! Мошенник».

— Так вот, Асакава, я почувствовал в этом месте то же самое, или почти то же самое.

Асакава сосредоточился. Какой же из этого следует вывод?

Рюдзи ждал ответа.

Четкого, ясного, однозначного ответа…

— Ну, так что? — подал голос Рюдзи.

Асакава с сожалением покачал головой:

— Извини, мне ничего в голову не приходит…

— Ты, главное, не напрягайся. Не подгоняй себя. Не спеша подумай еще разок, глядишь и придумаешь что-нибудь из той же серии, что и я. Мы ведь с тобой с самого начала считали, что эта запись сделана видеокамерой, то есть с помощью техники, помнишь?

— А разве это не так?

— Тогда скажи мне, что это за мгновенные черные завесы? А?

Сцена с лицами закончилась. Рюдзи принялся перематывать пленку кадр за кадром. То и дело экран гас, окрашиваясь в черный цвет. Затемнения иногда занимали по три-четыре кадра. Учитывая что длительность одного кадра — одна тридцатая секунды, получалось, что в среднем в течение десятой доли секунды экран оставался темным.

— Как ты думаешь, почему экран гаснет несколько раз во время реальных сцен, а во время «воображаемых» не гаснет вообще? Посмотри-ка сюда хорошенько. Ты видишь, что темнота на экране неоднородная?

Асакава вперился глазами в экран. И правда, темнота была не везде одинаковой:

в некоторых местах черный цвет будто истончался, там и сям виднелись бурые пятна с тонким белесым ободком.

— Ничего не разобрать… Остаточное изображение, что ли? И почему, когда я смотрю эти сцены, мне кажется, что все, что я вижу, происходит именно со мной? Я физически ощущаю свое присутствие не здесь, а там, на экране…

Рюдзи взглянул на Асакаву и медленно, будто с каким-то тайным смыслом, моргнул.

…черные завесы, черные завесы… не может быть!!!

— Это что, кто-то моргает? — сдавленным голосом спросил Асакава.

— Либо да, либо нет. Но если предположить, что ты прав, то можно объяснить эти странные затемнения Чаще всего человек видит вещи непосредственно, но иногда — так называемым «внутренним взором». Представляя себе в уме какие-то сцены, человек не моргает, потому что мысленное изображение не проходит сквозь сетчатку глаза. Напротив, реальный образ возникает в мозге человека в результате того, что световые лучи разной мощности отражаются на сетчатке. Смаргивание предохраняет сетчатку от высыхания. Это физиологический процесс, поэтому мы почти всегда моргаем автоматически, бессознательно. Получается, что наши с тобой «черные завесы» — это то, что видит человек, когда моргает, то есть когда его глаза закрыты…

Тошнота подкатила к горлу, совсем как после первого просмотра. В тот раз Асакава быстро решил свою проблему в туалете. Но сейчас все было гораздо хуже. По спине потек холодный пот, начались нервные конвульсии. Он никак не мог отделаться от ощущения, что внутрь него проникло чужеродное существо и овладело всеми его чувствами. Изображение, записанное на пленку, было сделано не с помощью техники, нет-нет. Эта запись создавалась посредством зрения, слуха, обоняния, вкуса и осязания — без линз, без ламп, без микрофонов… Только с помощью пяти человеческих чувств. Нервная дрожь, холодный пот — все это не имеет к Асакаве никакого отношения. Эти ощущения навязаны ему тем существом, которое засело в нем и управляет теперь всеми его органами… Поэтому все, что чувствовал Асакава во время просмотра, на самом-то деле были чувства другого, незнакомого человека…

Он все время вытирал со лба пот, но ледяные струйки то и дело сбегали по вискам, заливали ему глаза…

— А ты знаешь, что в среднем мужчины моргают чаще, чем женщины? Средний мужской показатель раз в три секунды, а у женщин — раз в четыре. Так вот, по моим подсчетам получилось, что это изображение зафиксировано женщиной, — со значением произнес Рюдзи.

Асакава его не слушал.

— Да что с тобой, дружище? У тебя лицо как у покойника. — Рюдзи широко улыбнулся и захохотал. — Будь оптимистичней. Мы же на пути к разгадке! Если эта запись является результатом психической и физиологической деятельности конкретного человека, значит, содержание «магической формулы» тоже имеет к этому человеку непосредственное отношение. Тот, кто изготовил эту запись, чего-то хотел от своих зрителей…

Асакава на время потерял всякую способность соображать. Слова Такаямы эхом отдавались в ушах, но смысл этих слов до него не доходил.

— В любом случае теперь программа действий ясна. Прежде всего мы должны выяснить, кто автор записи. Потом мы должны узнать, чего он хотел перед смертью

— почему-то меня не покидает чувство, что этот человек уже не с нами, — интуиция мне подсказывает, что его предсмертное желание и есть «магическая формула», — с этими словами Рюдзи подмигнул Асакаве, словно говоря: «Все в порядке, дружище».

Машина быстро катила по автостраде. В какой-то момент Асакава съехал с третьего Иокогамского шоссе на трассу Иокогама — Йокоска и повернул на юг. Рюдзи, откинув спинку кресла и растянувшись во всю длину, с безмятежным видом посапывал на пассажирском сиденье.

Было около двух часов пополудни, есть, однако, совсем не хотелось. Асакава протянул руку, чтобы растормошить Рюдзи, но в последний момент передумал. Ехать было еще далеко. Хотя он толком и не знал, куда едет. Перед тем как они вышли из дома, Рюдзи вдруг сказал: «Мы едем в Камакуру». А куда именно — не уточнил. Носясь по квартире и второпях собирая сумку, он обещал рассказать Асакаве все подробности уже в дороге, но как только они оказались в машине, Такаяма, радостно выкрикнув: «Слышь, Асакава, я почти не спал ночью. Разбуди меня в Камакуре», — моментально заснул. Представьте себе, что вы едете неизвестно куда и неизвестно зачем. Асакава чувствовал себя совершенно по-идиотски.

На развязке в Асахине он съехал с трассы и по обычной городской улице за три минуты добрался до главного вокзала в Камакуре, там и ехать-то было всего пять километров. С тех пор как Рюдзи заснул, прошло уже почти два часа.

— Все. Приехали, — сказал Асакава, тряся Рюдзи за плечо. Тот потянулся, как кошка, и потер кулаками глаза. Потом изо всех сил тряхнул головой.

— Мне такой классный сон приснился. Э-хе-хе…

— Куда теперь?

Рюдзи высунулся в окно и осмотрелся, пытаясь понять, куда ехать дальше.

— Короче, сначала, никуда не сворачивая, езжай по той дороге, — он показал пальцем. — Потом будут большие храмовые ворота, у них повернешь налево и сразу остановишься. А я пока сон досмотрю. — Рюдзи засмеялся и снова улегся на разложенное сиденье.

— Чего ты разлегся-то? Тут ехать всего пять минут. Вместо того чтобы спать, лучше объясни мне по-человечески, куда мы едем.

— Давай езжай, там разберемся. — После этих слов Рюдзи снова заснул.

Повернув налево, Асакава затормозил. Прямо перед ним стоял небольшой деревянный дом в два этажа. Сбоку от входа виднелся стенд. На нем мелкими буквами было написано: «Мемориальный музей Тэцудзо Миуры».

— Ставь машину на стоянку. — Рюдзи уже успел открыть глаза и, потянувшись, с непонятной радостью посмотрел на Асакаву. Ноздри его широко раздувались, будто он вдыхал какие-то неземные ароматы, недоступные обонянию своего незадачливого приятеля. — А вообще, спасибо. Ты мне услужил. Этот сон стоило досмотреть. Хе-хе-хе, — он довольно засмеялся.

— А что за сон-то? — спросил Асакава, поворачивая руль.

— Ну, понятное дело. Классный сон, в котором по небу летают. Мне такие больше всего нравятся. — Рюдзи даже хрюкнул от удовольствия и звонко причмокнул губами.

Мемориальный музей Тэцудзо Миуры казался необитаемым. В небольшом — площадью метров тридцать — полутемном холле на первом этаже, между витринами, в которых были выставлены рукописи и фотографии, висела оправленная в аккуратную рамку биография самого господина Миуры. Едва начав читать эту биографию, Асакава уже догадался, зачем они сюда приехали.

— Извините, здесь есть кто-нибудь? — довольно громко спросил Рюдзи. Ответа не последовало.

В свое время профессор Миура преподавал в одном из токийских университетов. Потом он вышел на пенсию. Два года назад, в возрасте семидесяти двух лет, скончался. В университете он читал лекции по теоретической физике. Кроме этого, профессор был известным специалистом в области статистической динамики и серьезно увлекался теорией вещества. Но небольшой музей в Камакуре был посвящен отнюдь не научной деятельности профессора. Основной тематикой музейной экспозиции было научное обоснование паранормальных явлений. Работы Миуры в этой области имели успех даже за рубежом, но вообще-то эта тема интересовала немногих. Собственно говоря, именно поэтому Асакава никогда не слышал о профессоре.

«Не мешало бы узнать, в чем заключается теория нашего профессора…» — Асакава быстро просматривал глазами биографию Миуры в поисках хоть каких-нибудь теоретических выкладок.

Как раз когда он дочитал до самого интересного места: «…Мысль обладает энергией. И эта энергия…» — на лестнице вдруг послышались шаги. Кто-то спускался со второго этажа. Открылась дверь, и на пороге показался усатый мужчина на вид чуть старше сорока. К нему уже спешил Рюдзи, протягивая свою визитную карточку. Асакава по примеру товарища тоже достал из нагрудного кармана визитку. Рюдзи заговорил:

— Разрешите представиться, Такаяма из университета К***… — Его вежливая интонация и деликатное поведение показались Асакаве неестественными. С ним Рюдзи вел себя совсем по-другому.

После того как Такаяма представился, Асакава, вежливо поклонившись, тоже протянул мужчине свою визитку. Мужчина повертел обе карточки в руках, и на лице его появилось выражение недовольства. «Университетский преподаватель — еще куда ни шло, но что здесь забыл этот газетчик?» — красноречиво говорили его глаза.

— Не найдется ли у вас немного времени? Мы, собственно, приехали к вам за советом.

— А в чем дело? — Мужчина настороженно взглянул на Рюдзи.

— Знаете, а мне ведь довелось однажды встретиться с профессором Миурой. Незадолго до того, как он умер…

После этих слов мужчина как-то сразу облегченно вздохнул, лицо его просветлело. Он достал откуда-то три складных стула и расставил их кружком.

— Что вы говорите. Я очень рад. Садитесь, пожалуйста.

— Это было где-то около трех лет назад… Ну да, за год до смерти профессора… Я тогда как раз готовился читать курс лекций по научной методологии и обратился за советом к профессору Миуре… Он меня принял у себя…

— Здесь? В этом доме?

— Ну да, конечно. У меня были рекомендации от профессора Такадзуки.

Услышав имя Такадзуки, мужчина окончательно успокоился и широко улыбнулся. Он удостоверился, что у посетителей было с ним что-то общее. «Это свои, — подумал он, — они вредить не станут».

— Извините, что я сразу же не представился. Тэцуаки Миура. — Мужчина слегка поклонился. — К сожалению, у меня как раз на днях закончились визитные карточки, а новые я еще не заказал…

— Так значит, вы приходитесь профессору Миуре…

— Да-да. Я, так сказать, недостойный сын своего отца.

— Ну, о чем вы?! Профессору Миуре каждый бы позавидовал! Такой замечательный сын!

Асакава с трудом удержался от смеха. Все-таки Рюдзи очень странный. Ну как можно сказать о человеке, который тебя лет на десять старше, «такой замечательный сын»?

Сын профессора вкратце поведал им историю музея. Оказалось, что музей этот был создан чуть больше года назад учениками профессора: они подготовили экспозицию и привели в порядок архив и научные материалы, собранные в свое время Миурой-старшим. Сам же Тэцуаки, к своему стыду, не исполнил воли родителя и не пошел по научной стезе. Совсем недавно он открыл на базе музея небольшую гостиницу с полным пансионом и этим зарабатывал себе на жизнь.

— Вот потому-то я и недостойный сын, что живу за счет славы своего отца на той земле, которую он оставил мне в наследство… — Тэцуаки грустно усмехнулся. Казалось, он чувствует себя пристыженным.

В его гостинице чаще всего останавливались группы старшеклассников. Обычно ребята приезжали сюда компаниями: «Клуб любителей физики», «Товарищество биологов» и тому подобные группы с научным уклоном. Несколько раз здесь побывали представители Научной ассоциации парапсихологов. Собственно говоря, красивое название «Мемориальный музей Тэцудзо Миуры» было всего лишь приманкой, безотказным средством привлечь в гостиницу студентов и старшеклассников. Имя отца было залогом преуспевания его «недостойного» сына.

— Кстати, мы хотели у вас узнать… — Рюдзи выпрямился и перешел к главной теме разговора.

— Ах да, извините. Я совсем заболтался… Что именно вас интересует?

Похоже, что Тэцуаки действительно не унаследовал от отца научного таланта, но разговор он поддерживал умело. Тонко чувствовал перемену в интонации и молниеносно подстраивался под собеседника — деловой человек, что ни говори. Рюдзи посмотрел на него с плохо скрываемым раздражением.

— Мы ищем одного человека.

— Вы знаете его имя?

— К сожалению, нет. Именно поэтому мы и приехали сюда.

— Э-ээ… Я вас не совсем понимаю… — оборвал себя на полуслове и нахмурился, словно говоря: «Выражайтесь, пожалуйста, яснее».

— Мы даже не знаем, жив этот человек или мертв. Единственное, что нам известно, что тот кого мы ищем, обладал — или обладает и по сей день — исключительными способностями. — Рюдзи остановился и пристально взглянул на Тэцуаки. По лицу Миуры-младшего было видно, что он прекрасно понимает, о каких «исключительных способностях» идет речь. Рюдзи продолжил: — Принято считать, что профессор Миура собрал самый большой архив в Японии по этой теме. Профессор

Такадзука рассказывал мне, что ваш отец создал своеобразную информационную сеть, с помощью которой ему удалось составить список всех экстрасенсов Японии. Я слышал также, что список этот хранится в вашем музее.

Тэцуаки побледнел: неужели эти люди хотят, чтобы он рылся в необъятном отцовском архиве для того, чтобы найти человека, о котором вообще ничего неизвестно, даже имени… С усилием улыбнувшись, он сказал:

— Ну конечно. Архив и все личные дела хранятся у нас в музее. Но там много сомнительных данных, да и вообще мне кажется, что архив этот достаточно объемный, так что… — Он замер на середине фразы, снова представив себе, как он будет копаться в запыленных папках. Между прочим, десять профессорских учеников возились с этим несколько месяцев, да и вообще большинство личных дел не вызывают доверия…

Было понятно, что, если бы не воля покойного и элементарное сыновье почтение, Тэцуаки давно бы решил проблему с этим гигантским скопищем макулатуры…

— Не беспокойтесь, пожалуйста. Мы не будем вас утруждать. Если вы нам разрешите, мы сами поищем то, что нам нужно.

— Ну хорошо. Тогда пойдемте на второй этаж. Я вас провожу. — Тэцуаки поднялся со стула в твердой уверенности, что посетители сами не знают, о чем говорят. Ничего, сейчас они увидят архив профессора Миуры во всей его красе. Достаточно взглянуть на пыльные высокие полки в помещении архива, и желание что-либо на этих полках искать сразу же пропадает. Недовольно ворча себе под нос, Тэцуаки Миура проводил гостей на второй этаж.

В архиве были необыкновенно высокие потолки. Прямо за лестницей стоял стеллаж из семи полок, тянувшийся вдоль стены. В глубине комнаты виднелся еще один, точно такой же. На полу между полок стояли коробки, теснились сложенные аккуратными стопками папки. В каждой папке содержалось сорок личных дел. И таких папок было около десяти тысяч… Рюдзи увидел, что у Асакавы кровь отлила от лица.

…сколько же времени нам на это понадобится? Даже подумать страшно… Наверное, нам придется умереть в этом затхлом архиве…

В остановившемся взгляде Асакавы читался немой вопль: «О нет! Только не это…»

— Можно взглянуть? — спросил Рюдзи самым обыденным тоном.

— Ради бога. Архив в вашем распоряжении… — Тэцуаки попытался скрыть изумление. Он еще некоторое время оставался в архиве, с любопытством поглядывая на университетского преподавателя и журналиста, копающихся в картонных папках. «Кого они, интересно, ищут?» — думал он.

Но вскоре это ему наскучило и, сославшись на то, что его ждут дела, он спустился на первый этаж.

После того как сын профессора Миуры вышел, Асакава раздраженно сказал:

— Такаяма, ты не мог бы мне объяснить, чем мы тут занимаемся? — Среди высоких полок голос его звучал глухо и низко, гораздо ниже, чем обычно. Это была первая фраза, которую он произнес вслух с тех самых пор, как ступил на порог Мемориального музея.

Папки были рассортированы по датам. На корешках в каждом конкретном случае студенты аккуратно проставили год, месяц и день. Архив включал в себя данные, начиная с тысяча девятьсот пятьдесят шестого года и заканчивая восемьдесят восьмым.

Восемьдесят восьмой год… Именно в этом году умер профессор Миура. Смерть положила конец его долгой кропотливой работе. Теперь и стоя в этой комнате, обозревали результат трудов — коллекцию, собранную в течение тридцати двух лет.

— Дружище, у нас очень мало времени. Так что продолжай искать, а я буду тебе объяснять ситуацию по ходу дела. Я начал с пятьдесят шестого, значит… начни-ка с шестидесятого.

Асакава на пробу взял с полки какую-то папку. Пролистал. На каждой странице была наклеена как минимум одна фотография и прикреплен листок с адресом, именем и кратким описанием конкретного случая.

— Что значит «продолжай искать»? Ты же мне не объяснил, что мы ищем!

— Мы ищем точный адрес и имя женщины-экстрасенса, которая жила или живет на Идзуосиме.

— Женщины? — Асакава с сомнением покачал головой.

— А как ты думаешь, эта бабушка на кассете к кому обращалась? «Нали ште рождаш догодина» — кому это сказано?

Ну, в целом Рюдзи прав. Мужчины детей не рожают…

В то время как они доставали с полок, просматривали и клали на место папку за папкой, Рюдзи объяснял Асакаве, почему, собственно, он уверен что дело женщины с Идзуосимы находится в архиве Миуры.

…Начиная с пятьдесят шестого года профессор Миура, уже тогда проявляющий интерес к паранормальным явлениям, начал проводить опыты с участием так называемых экстрасенсов. Миура хотел выявить некоторые закономерности, но его опыты не дали никаких конкретных результатов, так что до научной теории дело не дошло. Очень часто случалось, что ясновидец, успешно проделавший опыт в лабораторных условиях, проваливался на публике. Для того чтобы опыт удался, испытуемому было необходимо сконцентрироваться, но при скоплении большого количества зрителей это становилось непосильной задачей. Поэтому Миура искал такого человека, который смог бы продемонстрировать свои «сверхспособности» в присутствии большой аудитории. Раз за разом терпевший неудачу профессор получил в научных кругах прозвище «мошенник», но не утратил веры в то, что где-то в мире и по сей день существуют люди с удивительными способностями. Поэтому Миура посвятил себя поиску таких людей на территории Японии.

Прежде всего нужно было проанализировать и обосновать критерии отбора. Жизни одного человека не хватило бы на то, чтобы лично встречаться каждым кандидатом и проверять его способности к ясновидению, его дар прорицателя или владение техникой телекинеза. Профессор придумал следующее: каждому кандидату высылалась фотопластина в тщательно заклеенном и опечатанном конверте. В пакет, кроме конверта с пластиной, вкладывались указания. Согласно этим указаниям, кандидат должен был спроецировать на фотопластину то или иное изображение и, не распечатывая конверта, отправить пластину обратно в лабораторию Миуры. Таким образом, не выходя из своей лаборатории, Миура мог проверить каждого из потенциальных экстрасенсов. Умение проецировать образы на фотобумагу считалось наряду с ясновидением одной из основных паранормальных способностей.

В пятьдесят шестом году с помощью своих бывших учеников, теперь работавших в газетных редакциях и крупных издательствах, Миура начал осуществление своего проекта. Его помощники ездили по деревням и на основании слухов составляли списки возможных кандидатов. Большинство конвертов носили следы аккуратного вскрытия, но около десяти процентов из тех, кому были разосланы пакеты, сумели спроецировать изображение на фотопластину. Очевидные подделки уничтожались сразу же. Остальные конверты тщательно классифицировались и сохранялись.

Со временем информационная сеть разрасталась. Миура занимался своим проектом вплоть до самой смерти. В результате за тридцать два года на втором этаже его дома образовался огромный архив, в котором теперь рылись Асакава с Такаямой.

— Ну ладно… — недовольно пробурчал Асакава. — Понятно теперь, зачем старику понадобилось собирать эти бумажки… Но откуда ты знаешь, что здесь найдется какая-то информация о том человеке, которого мы с тобой ищем?

— Послушай, Асакава. Я же не говорю, что мы обязательно отыщем здесь имя и адрес этой женщины. Просто очень велика вероятность, что помощники Миуры напали на ее след. О ней наверняка вся деревня говорила… Сам посуди, сколько в Японии людей, способных проецировать образы на фотопластину? Если судить по этому архиву, не так уж мало, но относительно общего населения — раз, два и обчелся. Мы же с тобой ищем человека, который смог спроецировать образ не на фотопленку, а на электронно-лучевую трубку, то есть на экран телевизора… Да таких людей вообще не бывает! А если кто-то и был — неужели ты думаешь, что Миура мог бы такой случай пропустить?

Было трудно не согласиться с этими доводами. Асакава машинально перелистывал страницы в папках, всматривался в буквы… Неожиданно он уставился на Такаяму:

— А почему ты сказал мне начинать с шестидесятого года?

— Помнишь, на пленке была сцена с телевизором. Так вот, такие модели производились с пятидесятого по шестидесятый год, на самой заре телевидения.

— И что с того?

— Ты меня достал! Подумай сам хоть немного. Если человек видел такой телевизор своими глазами, то, наверное, он жил в то время.

Асакава сдерживался — какой смысл склочничать сейчас с Рюдзи? Хотя при мысли о том, сколько у него остается времени, и при взгляде на бесконечные коробки с папками его охватывало желание разнести этот архив к чертовой матери. В этот момент он увидел на одной из страниц слово «Идзуосима».

— Нашел, нашел! — заорал он словно помешанный.

Рюдзи вздрогнул от неожиданного вопля, чертыхнулся вполголоса и взглянул на протянутый Асакавой листок:

Обычное черно-белое фото. На черном фоне виднелась белая зигзагообразная линия. В приложенном тут же листке с пояснениями значилось: «Испытуемой было дано задание спроецировать на пленку цифру десять. Следов вскрытия на конверте не найдено».

— Ну, что скажешь? — Асакава, дрожа от возбуждения, ждал ответа.

— Может, это она, а может, и не она. В любом случае стоит записать имя и адрес… — проговорив это, Рюдзи вернулся к своим папкам. Его реакция была настолько вялой, что Асакава, обрадовавшийся, что почти сразу же удалось обнаружить «что-то вроде», даже обиделся на приятеля.

Прошло два часа. За это время им не попалось ни одного человека с Идзуосимы. Большинство адресов были токийскими или из восточных провинций. Тэцуаки принес им чай, постоял немного в дверях и, сказав на прощанье пару-тройку ничего не значащих фраз, снова удалился. Асакаве в его словах почудилась насмешка. Пальцы устали перелистывать бесконечные страницы. Дело почти не двигалось. За два часа каждый из них едва смог осилить материалы одного года.

Закончив шестидесятый год, Асакава скрепя сердце принялся за шестьдесят первый. Перед тем как открыть первую папку, он мельком взглянул на Рюдзи. Тот, уткнувшись носом в какие-то бумаги, разложенные у него на коленях, сидел неподвижно, как изваяние. «Заснул он, что ли?» — подумал Асакава и протянул руку, чтобы растормошить Такаяму, но в этот момент Рюдзи в изнеможении проскулил:

— Асакава, я сейчас сдохну от голода. Будь другом, сходи в лавку, купи чайку и какой-нибудь готовый обед. Да, и по дороге закажи комнату в пансионате «Солейл».

— Чего-о? Какой еще «Солейл»?

— Это название гостиницы, которую сынок содержит.

— Что ты говоришь, а то я не знал! Я спрашиваю, зачем нам заказывать номер?!

— А какие проблемы?

— Во-первых, у нас с тобой нет времени прохлаждаться в пансионатах…

— Послушай, даже если прямо сейчас отыщется адрес и имя этой женщины, все равно на Идзуосиму мы не поедем. Мне кажется, что на сегодня с нас довольно телодвижений. Лучше выспаться как следует, чтобы завтра быть полными сил и энергии. Ты так не считаешь?

Асакаве было неприятно думать, что ему придется провести ночь в одном номере вместе с Рюдзи. Но, похоже, другого выбора не оставалось. Он сбегал за чаем и за бэнто[5], на обратном пути заказал номер в гостинице и вернулся в архив. Они сидели на полу среди папок и коробок и ели рис с овощами, запивая его китайским чаем улонг. Часы показывали семь… Асакава пытался насладиться этим кратким моментом отдыха. Он чувствовал слабость во всем теле. Руки были как ватные, плечи словно налились свинцом. Глаза пощипывало. Они снова приступили к работе.

Асакава снял очки, чтобы хоть немного дать отдохнуть глазам, и теперь он вынужден был читать, уткнувшись носом в страницы. Приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы не заснуть над очередной папкой. Это требовало сильного нервного напряжения, и Асакава чувствовал себя вконец измотанным.

Девять вечера… Мертвую тишину архива нарушил дикий вопль Рюдзи:

— Наконец-то! Вот она!

Асакава подошел к Рюдзи, опустился на пол рядом с ним и нацепил очки. Вот что он прочел:

В приложенном листке значилось: «Испытуемой было задано спроецировать на фотобумагу свое имя (белые буквы на черном фоне). Подлинность результатов не вызывает ни малейшего сомнения».

На фотоснимке Асакава увидел белый иероглиф «гора», плывущий по черному фону. Точно такой же иероглиф он первый раз увидел четыре дня назад на экране телевизора в коттедже Б-4.

— Это мы уже видели, — тихо сказал он, и голос его дрожал. На кассете сразу же после сцены с этим иероглифом начиналось извержение Михары. С замиранием сердца Асакава вдруг вспомнил, что в десятой сцене на экране старого телевизора появлялся еще один иероглиф: «непорочность»[6]. Все сходится: «гора» и «непорочность» — Ямамура Садако.

Имя десятилетней девочки с острова Идзуосима.

— Что скажешь? — наконец спросил Такаяма.

— Никаких сомнений. Это она. — К Асакаве снова вернулась надежда. Может быть, они успеют в срок. Может быть, ему удастся выжить и спасти жену и дочку. На душе у него стало чуть-чуть спокойней.

Асакава и Такаяма глядели на быстро удаляющийся берег с борта скоростного катера, который вышел из порта Атами ровно в четверть одиннадцатого. Арендованная машина осталась на большой земле — паром до Идзуосимы не ходил. Асакава поставил автомобиль на платной стоянке недалеко от парка отдыха Корокуэн. Ключи от машины он все еще сжимал в кулаке левой руки.

Плыть до Идзуосимы было около часа. Пока они плыли, небо постепенно затягивалось облаками, ветер все усиливался. Пассажиры в основном расселись по своим местам, на палубе почти никого не было. Асакава, пока покупал билеты, в спешке не успел ничего толком выяснить, но было похоже на то, что к острову приближается тайфун. Высокие волны с силой ударялись в корму, и катер бросало из стороны в сторону.

Попивая из жестяной банки горячий кофе, Асакава мысленно прокручивал в голове события предыдущего дня. Он никак не мог разобраться в собственных чувствах — то ли гордиться тем, что они так заметно продвинулись на пути к разгадке, то ли досадовать на то, что им не удалось за более короткий срок отыскать имя Садако Ямамура. Ведь в конечном итоге все зависело от их проницательности — заметят они мгновенные затемнения экрана — «смаргивания» — или нет. После этого они пришли к выводу, что запись на кассете не снята видеокамерой, а фантастическим образом зафиксировала зрительные, осязательные и прочие ощущения конкретного человека. Причем произошло это именно в коттедже Б-4, когда видеомагнитофон работал в режиме записи.

Из этого следовало, что человек, спроецировавший изображение на пленку, обладает поистине невероятными экстрасенсорными способностями. Рюдзи сумел правильно оценить присущую этому человеку неординарность, и в конце концов они с Асакавой нашли нужные имя и адрес. Хотя… У них до сих пор нет стопроцентной уверенности в том, что именно Садако Ямамура записала эту злополучную кассету. Просто кроме девочки с Идзуосимы других «подозреваемых» им обнаружить не удалось. Поэтому было принято решение отправиться на остров, чтобы понять, ошибаются они в своих подозрениях или нет.

Качка продолжалась. У Асакавы появилось дурное предчувствие. А что, если они сделали ужасную глупость, отправившись на Идзуосиму вдвоем? Не лучше ли было разделиться? Не дай бог тайфун настолько приблизится к острову, что им не удастся выбраться оттуда. Кто тогда будет спасать Сидзуку и Йоко? Ему и так осталось всего ничего — через полтора дня в десять ноль четыре пополудни его срок истекает.

Грея ладони о теплую банку с кофе, Асакава чувствовал, как силы покидают его. Он повернулся к Рюдзи:

— Нет! Я до сих пор не могу поверить, что человек способен на такое.

— А кого волнует, можешь ты поверить или нет? — ответил Рюдзи, не отрывая взгляда от карты острова, которую он держал перед собой. — Так получилось, что ты просто поставлен перед фактом. Пойми, то, что мы с тобой видим, — толь ко ничтожная часть непрекращающихся ни на секунду вселенских метаморфоз.

Он поудобней разложил карту на коленях и продолжал:

— Ты слышал о теории Большого Взрыва? Так вот, считается, что двести миллиардов лет назад произошел колоссальный взрыв, в результате которого образовалась Вселенная. Развитие этой Вселенной от ее возникновения до наших дней можно представить в виде дифференциального уравнения… Собственно говоря, с помощью этого самого уравнения можно описать все явления, происходящие и происходившие во Вселенной: и то, что было миллиард лет назад, и сто миллиардов лет назад. Да что там, даже то, что происходило в следующую же после Большого Взрыва секунду… Но увы! Сколько бы ученые ни пытались найти выражение для «точки зеро» — то есть самого момента взрыва — и понять, как там все устроено, ничего не получается. Уравнение не срабатывает. Что было до начала — неясно, и точно так же неясно, что будет в конце. Сложно представить, как наша Вселенная закончится… Она поглотит космос или космос ее… Человечество существует где-то посередине, на пути от начала к концу, и, соответственно, кроме каких-то промежуточных явлений ничего не осознает. Совсем как отдельно взятый индивид. Точь-в-точь как мы с тобой… — Рюдзи дернул Асакаву за руку — вспомни себя, когда тебе было три года или год. Это сложно, но можно. Опять же, есть семейные альбомы с фотографиями.

Асакава согласно кивнул. Рюдзи с улыбкой продолжил:

— А теперь попытайся представить, что было с тобой до того, как ты родился. Или что будет после того, как ты умрешь… Это нашему воображению не под силу.

— Что значит «после того как ты умрешь»? Там разве вообще что-то может быть? Ничего там не будет: темень да пустота. Конец света.

— А ты хоть раз умирал?

— Нет, конечно. — Асакава вдруг сделался серьезным и отрицательно покачал головой.

— Значит, ты не можешь знать, что будет после смерти.

— Ты про бессмертную душу, что ли?

— Да нет! Я только говорю, что нам ничего не известно. Просто когда речь заходит о рождении человека, то предположительное существование души или какой-то другой тонкой материи очень многое объясняет. А то послушаешь современных молекулярных биологов, и уши вянут — абсолютная бессмыслица. Ты, наверное, слышал, что эти ребята вытворяют — они заливают аминокислоты двадцати видов в пробирку, а пробирку помещают в электромагнитное поле. Там все это дело хорошенько взбалтывается, а потом мировому сообществу на блюдечке с голубой каемочкой преподносится чудо — искусственный белок, «основа жизни». И как люди могут верить в этот бред? Если уж на то пошло, то предположение, что наш мир был создан Господом Богом, звучит для меня гораздо более осмысленно. Я, например, считаю, что в момент рождения человека высвобождается какая-то специфическая энергия. Или даже, скорее не энергия, а некая воля… — Было видно, что Рюдзи задет за живое. Он в возбуждении придвинулся к Асакаве поближе, пытливо заглянул ему в лицо, но вдруг смешался и неожиданно переменил тему: — Когда мы были в музее, я заметил, что ты по уши погрузился в биографию профессора Миуры. Что, интересно было? Ты там что-то новое для себя откопал?

…ага… значит, Рюдзи заметил, что я не успел дочитать выкладки на стенде… Стыд какой… Что же там было?.. Докторская диссертация… Мысль — это энергия. И эта энергия…

Асакава хмуро сказал:

— Там было написано, что мысль — это такой вид энергии…

— И что дальше?

— А дальше я не успел прочитать!

— Очень и очень жаль. — Рюдзи усмехнулся. — Именно там и начинается самое интересное. Профессор совершенно невозмутимо повествует о таких вещах, от которых обычному человеку сначала дурно станет, а потом и вовсе шарики за ролики заедут. Короче, старичок ни много ни мало настаивает на том, что мысль есть энергетическая форма жизни.

— В смысле, что вот я подумал о чем-то, и моя мысль прямо в голове берет и превращается в отдельную форму жизни?

— Ну, типа того.

— Ну, знаешь, это он загнул.

— Может, и загнул, конечно, но до него в этом роде и другие светлые головы высказывались. Знаешь когда? Еще до нашей эры. Просто Миура рассматривает мысль как видоизмененную форму энтелехии[7]. — На этом месте Рюдзи отчего-то потерял интерес к разговору и уткнулся в разложенную у него на коленях карту острова.

Асакава примерно понял, что имеет в виду его приятель, но остался недоволен услышанным. Получалось, что те фрагменты реальности или, как выразился Рюдзи, «ничтожная часть не прекращающихся ни на секунду вселенских метаморфоз», с которыми они в последнее время столкнулись, не очень-то поддаются научному объяснению. С другой стороны, как бы то ни было, реальность остается реальностью. Так что придется им на этот раз, забыв о таких само собой разумеющихся вещах, как причинно-следственные связи, иметь дело только с фактами. Ведь самое главное сейчас — найти «магическую формулу» для того, чтобы остаться в живых, и глупо тратить время на пустопорожние размышления о природе потустороннего… Все это понятно, но Асакава почему-то надеялся услышать от Рюдзи более внятное объяснение. Катер пересек залив и вышел в открытое море. Качка усилилась. Асакава почувствовал приближающийся приступ морской болезни. Его мутило. Тошнота подступала к горлу. Задремавший было Рюдзи вдруг встрепенулся и выглянул в иллюминатор. Далеко впереди на краю серого вздыбленного моря уже виднелись очертания острова. Рюдзи сказал:

— Знаешь, Асакава, меня тут одна мысль беспокоит.

— ?

— Почему наши ребята из номера Б-4 не использовали «магическую формулу»?

«С чего это он вдруг?» — подумал Асакава, а вслух сказал:

— Мы же с тобой это уже обсуждали. Они просто не поверили, что действительно могут умереть, вот и все.

— Нет, это все понятно. Они не поверили и ради смеха стерли «формулу». Но понимаешь, я тут одну вещь вспомнил. Как-то раз, когда мы с тобой еще в школе учились, наша секция по легкой атлетике выезжала куда-то. Ну, мы все ночевали в общей палате на какой-то турбазе. Короче, все спят, и вдруг в палату врывается Сайто. Помнишь его? Полный придурок. Нас в палате человек двенадцать было. Он с шумом вбегает, разбудил всех. Сам стоит — лица на нем нет, дрожит весь от страха, а потом как заорет: «Я духа видел!» И рассказывает нам, что когда он зашел в туалет, то на полу вместо тени от мусорного ведра, которое обычно стоит под раковиной, было заплаканное лицо маленькой девочки… А теперь скажи… Остальные десять человек — не считая меня, — которые находились в этой палате, как, по-твоему, они отреагировали на рассказ Сайто?

— Ну, некоторые, наверное, поверили, а некоторые только посмеялись…

Рюдзи покачал головой:

— Это если мы про фильм ужасов говорим или про телевизионную передачу какую-нибудь. Там всегда так и бывает — сначала никто не верит, а потом их всех — одного за другим — пожирает злобный монстр. Это излюбленный прием сценаристов. А в жизни все по-другому. Придурку Сайто поверили. Сразу же, с первого слова. Все десять человек. И нельзя сказать, что они были слабаки или трусы какие-нибудь. Возьми любую группу, проведи с ней похожий эксперимент и получишь точно такой же результат. Первобытный страх срабатывает на инстинктивном уровне.

— То есть тебе непонятно, почему четверо ребят не поверили, что с этой кассетой шутить не стоит? — Задавая этот вопрос, Асакава вдруг вспомнил отчаянно рыдающую маленькую Йоко. Он снова как наяву увидел дрожащий детский кулачок, указывающий на красную маску дьяволицы Хання. Еще тогда он подумал: «Неужели даже такой маленький ребенок знает, что чертей нужно бояться?»

— Ну, не совсем. Я прекрасно понимаю, что они вполне могли и не поверить. А что? Сюжета там как такового нет, сцены вроде тоже не особенно страшные… Совсем неубедительная запись. Однако я почти уверен, что где-то на уровне подсознания ребята испугались. Вот представь, тебе говорят: «Сделай так-то и так-то, и тогда не умрешь». Ты, предположим, не веришь в то, что ты можешь умереть, но на всякий случай ты ведь сделаешь то, что тебе сказали? Просто так, для успокоения совести? Или я не прав? Теперь смотри, скажем, среди них был один упертый, который по-настоящему не поверил и заставил всех остальных делать вид, что они тоже не поверили. Но потом-то эти трое, вернувшись в Токио, вполне могли последовать совету, данному им на кассете… Ты понимаешь, о чем я?

Асакаве стало не по себе. Он и сам время от времени задумывался над этим вопросом, но гнал от себя неприятные мысли.

…а что если «магическая формула» — это фикция? Вдруг она вообще невыполнима?

— Ты имеешь в виду, что требования на кассете показались ребятам неосуществимыми, и таким образом им ничего не оставалось делать, кроме как убедить себя в том, что все это надувательство? — замирая от неясного страха, сформулировал Асакава свои опасения. Невозможно поверить, но выходит, что чья-то ненависть была спроецирована на видеопленку, и теперь изливается на ни в чем не повинных людей…

— Я тебя прекрасно понимаю, — сказал Рюдзи. — Но что все-таки мы будем делать, если наши худшие опасения подтвердятся?

Асакава побледнел. А что если от него потребуется убить другого человека? Сможет ли он ради собственного спасения хладнокровно лишить жизни кого-нибудь, кого он и в глаза-то никогда не видел? А если они смотрели кассету вдвоем, то кто должен убивать? Они оба или только один из них?.. Тряхнув головой, Асакава попытался отвлечься от этих неприятных размышлений. «Ну что ты дурью маешься? — убеждал он себя. — Ищешь себе Садако Ямамура, и ищи. Зачем же на рожон лезть?» Но в душе он понимал, что им с Рюдзи остается только молиться о том, чтобы «магическая формула» оказалась осуществимой…

Остров приближался. Уже ясно виднелись очертания его берегов. С палубы даже можно было разглядеть причалы и портовые постройки в Мотомати.

— Слышь, Рюдзи, у меня к тебе будет просьба, — со значением сказал Асакава.

— Какая просьба?

— Если я не успею и… того… — Асакава запнулся, но так и не смог произнести слово «умру», — а ты все-таки сумеешь найти эту дурацкую «формулу», то будь другом… Ты ведь знаешь, мои жена и дочка тоже…

Такаяма не дал ему договорить:

— Ну что ты?! Даже не сомневайся! Слово даю — с твоими девчушками ничего не случится.

Асакава достал из кармана свою визитку и написал на обратной стороне номер телефона. Протянул Рюдзи:

— Пока мы ничего не выяснили, я попрошу жену побыть немного в Асикага у ее родителей. Это тамошний телефон. Возьми, а то я потом забуду…

Рюдзи, едва скользнув по визитке взглядом, сунул ее к себе в карман. В этот момент по бортовому радио объявили, что катер заходит в порт города Мотомати на острове Идзуосима.

Первым делом Асакава собирался прямо с причала позвонить домой и убедить

Сидзуку уехать на несколько дней к родителям. Он не знал, когда вернется в Токио и вернется ли вообще, — очень может быть, что когда его срок истечет, он все еще будет на острове. Мысль о том, что его жена и дочь, умирая от страха, проведут свои последние часы в их тесной токийской квартире на шестом этаже, была невыносима.

Когда они спускались, Рюдзи вдруг спросил:

— Скажи, Асакава, вот у тебя жена и ребенок, это действительно что-то такое особенное?

Этот вопрос так не вязался с Такаямой, да и вообще звучал так необычно, что Асакава не смог удержаться от смеха.

— Погоди, дружище, — сказал он, отсмеявшись, — будет и на твоей улице праздник. Женишься и сам узнаешь.

Хотя поверить в то, что у Такаямы когда-нибудь будет обычная семья, Асакава при всем желании не мог…

На причале их чуть не сбило с ног ветром, который задувал здесь гораздо сильнее, чем в порту Атами. По небу с запада на восток быстро неслись облака, волны ударялись о бетонный причал, сотрясая его до самого основания. Нельзя сказать, чтобы дождь был очень сильным, но подхваченные ветром капли неприятно, с размаху били в лицо. Оба приятеля были без зонтов, поэтому, сгорбившись и засунув руки в карманы, они быстро побежали по причалу к зданию морского вокзала.

Прибывших поджидали местные жители. Люди приветственно размахивали плакатиками на которых были написаны имена тех, кого они встречают, названия гостиниц и адреса фирм, сдающих в аренду машины. Асакава поискал глазами нужного человека. В Атами, перед тем как купить билет, он позвонил внештатному корреспонденту их газеты на Идзуосиме — его телефон Асакаве дали в главной редакции — и договорился, что тот встретит их с Такаямой в порту. Корреспондента звали Хаяцу, он должен был устроить им ночлег и вообще оказать посильную помощь во время расследования.

Довольно часто крупные газеты, чтобы не посылать корреспондентов в удаленные регионы, привлекают к работе местное население. Такие внештатные работники должны были внимательно следить за событиями и если что — сразу сообщать о происшествиях в главную редакцию. Соответственно, в их обязанности также входило во всем содействовать присланным из центра репортерам. Что касается Хаяцу, то он поселился на острове сравнительно недавно — почти сразу же после выхода на пенсию. В свое время он работал в той же редакции, что и Асакава, на должности штатного корреспондента и поэтому обычно справлялся со всей работой сам, без помощи из центра. Он собирал и обрабатывал всю информацию по архипелагу Идзу, в который, кроме Идзуосимы, входило еще семь южных островов. За те несколько лет, что он провел на острове, Хаяцу удалось создать довольно обширную информационную сеть, так что он мог оказаться очень ценным помощником.

Хаяцу охотно откликнулся на просьбу Асакавы. Договорились встретиться в порту, а так как раньше они не встречались, то Асакава вкратце описал себя и добавил, что он будет вдвоем с приятелем, который тоже принимает участие в расследовании.

— Извините, вы, должно быть, господин Асакава… — послышался сзади чей-то вежливый голос.

— Да-да, очень приятно. А вы…

— А я Хаяцу из местного отделения, — с этими словами приятного вида пожилой человек широко улыбнулся и протянул Асакаве специально купленный для него зонтик.

— Извините, что мы к вам так неожиданно нагрянули. Огромное вам спасибо за то, что вы согласились нам помочь.

Пока они шли к выходу из вокзала, Асакава познакомил Хаяцу с Рюдзи. Но как только они оказались на улице, возникла вынужденная пауза: ветер дул с такой силой, что разговаривать было практически невозможно. Они быстро сели в машину и выехали со стоянки. Легковушка Хаяцу была маленькой, но просторной. Асакава удобно устроился на переднем сиденье рядом с водителем, Такаяма занял оба места сзади. В машине разговор продолжался.

— Ну что, сначала поедем к господину Ямамуре? — Хаяцу уверенно вел машину. На вид ему было никак не меньше шестидесяти, но голос звучал молодо. Больше всего в новом знакомом Асакаву впечатлила пышная седая шевелюра.

— Вы уже успели узнать, где жила семья Садако? — удивленно спросил Асакава. По телефону он сказал только, что их расследование касается женщины по имени Садако Ямамура из Сасикидзи.

— Городок-то у нас, сами видите, маленький… В Сасикидзи живет всего одна семья Ямамура. Найти их оказалось очень легко. Такаси Ямамура вообще-то потомственный рыбак, но летом он подрабатывает — сдает комнаты туристам. Вы могли бы у него заодно и остановиться… Хотя мы с женой тоже будем очень рады принять вас. У нас, правда, тесновато и неубрано. Гостей как-то стыдно приглашать… — Хаяцу смущенно засмеялся. Он жил вдвоем с женой в маленьком домишке, и места еще для двоих гостей там действительно было маловато. Асакава обернулся и посмотрел на Рюдзи. Тот беззаботно сказал:

— Мне-то что, делай как знаешь.

Они двигались к южному краю острова, по направлению к Сасикидзи. Хаяцу старался ехать как можно быстрее, но окружная дорога, огибавшая остров по периметру, была очень узкой и извилистой, поэтому то и дело приходилось притормаживать и тащиться со скоростью велосипедиста. Навстречу попадалось много машин — люди ехали в город. Через некоторое время их глазам открылся бескрайний простор. Из окна машины стало видно море, шум ветра усилился. Затянутое облаками небо отражалось на поверхности моря, отчего вода приобрела темный оттенок. На гребнях волн появлялись и исчезали белые пенные барашки — единственный признак, по которому можно было отличить свинцовое небо от такого же свинцового моря. По радио передавали сводку погоды — к острову приближался тайфун. Небо еще больше потемнело.

Они доехали до развилки, повернули направо и медленно двинулись по узкой дороге, заросшей по краям камелиями. Было ощущение, что они въезжают в туннель, настолько плотно разросся вдоль дороги кустарник. Много лет подряд ветер и дождь вымывали почву из-под растений, и теперь там и тут под кустами виднелись извивающиеся оголенные корни. Корни, смоченные дождем, колдовски поблескивали в свете фар. Неожиданно Асакаве почудилось, что они пробираются на машине сквозь утробу какого-то сказочного чудовища. Настроение испортилось.

— Ну вот, мы уже почти приехали, — сказал Хаяцу. — Правда, насколько я понял, Садако Ямамура здесь больше не живет. Но об этом вы лучше спросите у Ямамуры-сан[8]. Я слышал, он приходится Садако дядей. Кажется, он двоюродный брат ее матери.

— А вы не знаете, сколько Садако сейчас лет? Хотя бы примерно? — спросил Асакава. Рюдзи заворочался на заднем сиденье, но не проронил ни слова.

— Хм… Знаете, я с ней лично не знаком… Но если она до сих пор жива, то, должно быть, ей где-то около сорока. Наверное, сорок два или сорок три года.

«Если она до сих пор жива… Почему он так сказал? Может, она числится пропавшей без вести?» — подумал про себя Асакава Ему стало страшно при мысли о том, что дорога, по которой они с Рюдзи пошли, заведет их в тупик. Стоило ради этого тащиться на Идзуосиму…

Между тем машина остановилась напротив деревянного двухэтажного здания, на котором висела табличка «Дом Ямамура». Окна дома смотрели в открытое море, и при ясной погоде из них наверняка открывался прекрасный вид на соседние острова. Даже сейчас, несмотря на непогоду, можно было разглядеть невдалеке треугольный островок Тосима, выступавший из моря.

— Вид здесь замечательный. Когда погода хорошая, то видны почти все острова: Ниисима, Сийтцэдзима и даже Кодзусима. Вон там, — с гордостью сказал Хаяцу, показав пальцем куда-то на юг.

— Тоже мне, «выясни о ней все»! Сказал бы конкретно, что именно выяснять! — разозлился Ёсино. — Ну и что с того, что в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году она поступила в театральную студию? Это же было больше чем двадцать пять лет назад! Ты что, издеваешься надо мной, что ли? Даже прошлогодние события не так-то легко расследовать, а тут — страшно сказать — двадцать пять лет прошло!

— Все, что можешь выяснить, имеет значение, понял? Я над тобой не издеваюсь. Все что угодно — ее прошлое, где она находится сейчас, чем занимается, чего хочет добиться и все в этом роде.

Ёсино тяжело вздохнул. Плотно прижав трубку к уху плечом, он записывал то, что говорил ему Асакава. Карандаш быстро бегал по бумаге.

— …А сколько лет ей тогда было?

— Восемнадцать. Она сразу после окончания школы переехала с Идзуосимы в Токио и поступила в театральную студию «Свободный полет».

— Идзуосимы? — Ёсино даже перестал писать от удивления, нахмурился. — Слушай, Асакава, ты откуда звонишь?

— Из Сасикидзи, знаешь? Есть такое местечко на острове Идзуосима…

— …А когда ты намерен вернуться?

— Как можно скорей. А что такое?

— Ну, ты, наверное, в курсе, что тайфун уже в ваших краях…

Ёсино прекрасно понимал, что любой, кто находится сейчас на острове, в курсе, но удержаться от вопроса не смог — слишком уж безнадежной была ситуация, в которой оказался Асакава. Послезавтра ночью у парня истекает срок, а он застрял на Идзуосиме, и одному богу известно, сможет ли он выбраться оттуда.

— Самолеты хотя бы у вас летают?

Асакава хмуро сказал:

— Да кто его знает… Боюсь, что услышав про тайфун, они первым делом… — Он набрал в легкие побольше воздуха, но Ёсино договорил за него:

— …отменили все рейсы.

— Ну, в общем…

Асакава был настолько поглощен расследованием, что не успел ничего выяснить про надвигающийся тайфун. Еще на причале, когда они только сошли с катера, его ни с того ни с сего кольнуло неприятное предчувствие, но теперь… Слова Ёсино об отмене рейсов эхом отдались у него в ушах. Он почувствовал себя настолько беспомощным, что чуть не завыл. Некоторое время он молчал, крепко, до боли в пальцах, сжимая телефонную трубку.

— Слышь, Асакава! Ты там не волнуйся! Еще же ничего неизвестно наверняка.

Может, тайфун стороной обойдет… — попытался успокоить приятеля Ёсино и перевел разговор на другую тему: — Так значит все, что было с Садако до восемнадцати, ты уже сам знаешь.

— Угу… Не все, конечно, но в целом… — Стоя в телефонной будке, Асакава прислушивался к диким завываниям ветра снаружи.

— А других каких-нибудь данных у вас нет? Мне кажется, что с одним «Свободным полетом» далеко не улетишь, — невесело пошутил Ёсино.

— Ну, давай я тебе расскажу все, что знаю, и если ты найдешь какую-то другую зацепку, то пожалуйста… Значит так. Садако Ямамура родилась в сорок седьмом году, в местечке Сасикидзи на южной оконечности острова Идзуосима. Мать ее звали Сидзуко. Кстати, запомни это имя. Когда у нее родилась дочь, Сидзуко Ямамура было двадцать два года. Через несколько месяцев после родов Сидзуко оставила новорожденную дочь на попечение своих родителей, а сама уехала в Токио…

— А дочку почему с собой не взяла?

— У нее был мужчина. Его имя я тебя тоже попрошу запомнить: Икума Хэйхитиро. Он тогда числился доцентом на кафедре психологии в Т***ском университете. Сидзуко жила в Токио вместе с ним.

— Значит, Садако их ребенок?

— Точно не знаю, но, похоже, так оно и есть.

— Ты уверен, что они не были женаты?

— Уверен. За несколько лет до этого Икума женился, и у его законной жены тоже родился ребенок. Так что он был семейным человеком.

— Так и запишем: внебрачные отношения, — пробормотал Ёсино себе под нос и облизнул кончик карандаша. Сделав пометку в блокноте, он сказал в трубку: — Ага, я все понял. Что-нибудь еще?

— В начале пятидесятого года Сидзуко вернулась в родные края и встретилась с дочкой после трехлетней разлуки. Но в конце того же года она снова уехала с

Идзуосимы, на этот раз прихватив Садако с собой. Обе исчезают на пять лет. Никто не знает, где они жили и что делали все эти годы.

В середине пятидесятых до Такаси Ямамуры — двоюродного брата Сидзуко — доходят слухи, что его двоюродная сестра стала знаменитостью и процветает.

— Эти слухи имели под собой какое-нибудь основание?

— Не знаю. Слухи ведь дело такое. Птичка на ушко нашептала… Я когда старику визитку свою давал, он долго на нее смотрел, а потом говорит: «Да вам же,

газетчикам, лучше знать, что с моей сестрицей стало…» Так что, если верить его словам, то эти пять лет — с пятидесятого по пятьдесят пятый — мать с дочерью занимались чем-то таким, что могло привлечь внимание средств массовой информации. Но чем именно, старик не знает. На Идзуосиму информация с большой земли тогда доходила с перебоями…

— И ты, конечно, хочешь, чтобы я разузнал, чем же эта семейка занималась.

— Совершенно верно. Как ты угадал?

— Ну ладно тебе дурака валять, что я, совсем идиот, что ли…

— Но это еще не все. В пятьдесят шестом году Сидзуко с дочерью возвращается на родину. Такаси рассказывает, что за время отсутствия сестра очень изменилась, стала совсем другим человеком. Он пытался ее расспрашивать, но она не отвечала на вопросы. Большую часть времени Сидзуко просто неподвижно сидела в какой-нибудь из комнат и бормотала себе под нос непонятные слова. В конце концов она покончила жизнь самоубийством, бросившись в кратер вулкана Михара.

— Значит, я должен узнать, почему Сидзуко совершила самоубийство, так?

— Я очень тебя прошу! — Асакава даже слегка поклонился, хотя было ясно, что его собеседник не может увидеть этого вежливого жеста. «Если я в ближайшее время не смогу выбраться с острова, то кроме Ёсино мне не на кого рассчитывать… — пронеслось у Асакавы в голове. — Обидно, что я здесь застрял. На пару мы бы быстренько все выяснили…» Он уже жалел о том, что приехал на Идзуосиму. Ему казалось, что Рюдзи справился бы в Сасикидзи и без него, а он бы пока собирал информацию в Токио. Это, без сомнения, было бы гораздо разумней, чем торчать вдвоем на проклятом острове.

— Ладно, я сделаю все, что смогу. А тебе не кажется, что стоит дать мне еще кого-нибудь в подмогу?

— Я позвоню в редакцию и поговорю с Огури. Может, он найдет для тебя пару человек.

— Буду тебе очень благодарен…

По правде говоря, Асакава сомневался в том, что Огури вообще захочет говорить с ним на эту тему. Нехватка людей была одной из главных проблем в редакции. И,

соответственно, вероятность того, что Огури согласится отпустить кого-нибудь для работы с Ёсино, была ничтожно мала. Но попробовать все равно стоило.

— Ну вот. После смерти матери Садако до окончания школы жила в Сасикидзи у дяди. Теперь комнаты в этом доме сдаются на лето туристам… — Асакава хотел добавить, что они с Рюдзи остановились как раз у дядюшки Садако, но сдержался. Это не имело прямого отношения к делу и показалось ему лишним. — Через год Садако прославилась тем, что предсказала извержение вулкана Михара. Представляешь себе, в пятьдесят седьмом году именно в тот день и час, который предсказала соплюха-четвероклассница, вулкан ожил.

— Да, крутая девчонка. С такими никакие сейсмологи не нужны! — В голосе Ёсино слышалось восхищение.

Слухи о девочке-предсказательнице быстро распространились по всему острову. Информационная система Миуры сработала безотказно, и Садако Ямамура попала в картотеку профессора. Но об этом Асакава не стал сообщать Ёсино. Суть заключалась в другом…

— После извержения вулкана местные жители стали приходить к девочке с просьбами предсказать будущее, но Садако неизменно всем отказывала. Вроде как: «Что вы от меня хотите, я обычная девочка и ничего такого сверхъестественного делать не могу…»

— Стеснялась, что ли?

— Понятия не имею. Едва дождавшись окончания школы, Садако уехала в Токио. Вырастившие девочку родственники ровным счетом ничего о ее токийской жизни не знали. Один раз из Токио пришла открытка. В открытке Садако писала, что успешно прошла пробы и поступила в театральную студию «Свободный полет». О ее дальнейшей судьбе ничего не известно.

— То есть получается, что кроме «Полета» никаких зацепок нет.

— Получается, что так…

— Ну ладно. Значит, я должен узнать, чем именно с пятидесятого по пятьдесят пятый год занималась в Токио Сидзуко Ямамура, почему в пятьдесят шестом она бросилась в жерло вулкана и что стало с ее дочерью Садако после того, как в восемнадцать лет она поступила в театральную студию. Короче, мне надо постараться собрать всю информацию как о дочке, так и о матери, я правильно понял?

— Да. Все верно.

— Так с кого мне начать?

— Ты о чем?

— Ну, с Садако или с ее мамаши? Чего тут непонятного? Ты же сам сказал, что времени мало, значит, нужно начинать с самого важного.

Если так ставить вопрос, то никаких сомнений у Асакавы не оставалось. Его проблема напрямую связана с Садако.

— Пожалуйста, начни с дочки.

— Ясно. Тогда завтра с утра я схожу в студию.

Асакава взглянул на наручные часы. Начало седьмого. Наверняка репетиция сейчас в самом разгаре.

— Ёсино-сан, умоляю, сходи к ним сегодня вечером. Если можешь, прямо сейчас.

Ёсино тяжело вздохнул и покачал головой:

— Я все понимаю, дружище, но ведь у меня куча своей работы. Мне сегодня за вечер столько всего написать надо, как подумаю — руки опускаются… И завтра, между прочим, тоже… — Ёсино замолчал, понимая, что продолжить — значит окончательно унизить приятеля. Это было не в его правилах, он всегда старался вести себя по-мужски.

— Я очень прошу… У меня ведь послезавтра срок выходит… — только и сказал Асакава. Он прекрасно знал все «прелести» журналистской работы и не хотел чересчур навязываться. Не говоря больше ни слова, он терпеливо ждал, что ответит ему Ёсино.

— Ладно, делать нечего, постараюсь забежать к ним сегодня, хотя не обещаю…

— Огромное спасибо. Я теперь твой должник. — Асакава снова поклонился невидимому собеседнику и уже собирался повесить трубку.

— Эй!! Не вешай трубку, погоди, — закричал Ёсино. — Я тут у тебя кое-что хочу спросить.

— ?

— А какое отношение Садако имеет к видеозаписи, которую ты видел в «Пасифик Лэнд»?

Асакава вздохнул.

— Да ты все равно не поверишь…

— Рассказывай.

— Эта запись была сделана вовсе не видеокамерой, как я раньше думал… — начал Асакава и замолчал. Он хотел, чтобы Ёсино в полной мере оценил смысл сказанного.

— Эта запись была сделана силой воли женщины по имени Садако Ямамура. На пленке записан поток ее сознания: мысленные образы и то, что она когда-то видела своими глазами… Что-то вроде отрывочных воспоминаний…

— Что-о? — удивленно произнес Ёсино.

— Ну, я же сказал, что ты все равно не поверишь.

— Это что, «ментальная фотография»?

— Не совсем. Речь ведь идет не о фотопленке, а об электронно-лучевой трубке. Я бы назвал это «ментальной телетрансляцией».

— А я бы назвал это «феноменальной фальсификацией». — Ёсино засмеялся своему неудачному каламбуру. Он любил острить, хотя ему далеко не всегда это удавалось. Асакава давно к этому привык и, нисколько не рассердившись, молча слушал смех приятеля на том конце провода.

К станции «Ёцуя-сантёмэ» медленно подъехал и остановился поезд, как и все поезда на этом отрезке линии Мару-но-ути, до отказа набитый пассажирами. Людской поток выплеснулся из вагонов.

На часах без двадцати десять. Ёсино торопливым шагом поднимался по лестнице, ведущей из-под земли на поверхность. На самой последней ступеньке сильным порывом ветра с него чуть было не сорвало кепку. Придерживая свой головной убор обеими руками, он отошел на край тротуара, огляделся в поисках ориентира. Отыскать здание пожарной охраны не составило большого труда. Через минуту Ёсино был уже на противоположной стороне улицы. Театральная студия располагалась в одном из соседствующих с пожарной охраной домов.

Вывеска «Свободный полет» висела прямо над лестницей в подвальный этаж. Снизу доносилась музыка, обрывки сценических монологов: девичьи и юношеские голоса сливались в радостный гул. Даже не будучи театральным журналистом, Ёсино догадался, что до премьеры остается всего несколько дней. «Они сейчас, наверное, с утра до ночи репетируют. Пока метро не закроется», — пришло ему в голову. Спускаться вниз не хотелось. За много лет работы в отделе криминальной хроники он отвык от общения с творческими натурами и при мысли о том, что сейчас он попадет в святая святых театрального искусства — репетиционный зал, ему стало не по себе.

Лестница была покрыта железными пластинами, и каждый шаг Ёсино гулко отдавался под низко нависшим потолком. «Если никто в студии уже не помнит о Садако, — размышлял он, спускаясь по ступенькам, — то тогда эта ниточка обрывается. В таком случае дальнейшая судьба странной женщины с невероятными способностями останется для нас загадкой…»

Студия «Свободный полет» была основана в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году. Садако прошла пробы в шестьдесят пятом. Из тех, кто в свое время основал эту студию, сейчас оста лось только четверо, включая художественного руководителя студии — режиссера Утимуру.

На входе Ёсино поймал молодого студийца — паренька лет двадцати, протянул ему свою визитку и попросил позвать руководителя.

— Сэнсэй, это к вам. Из газеты М***, — хорошо поставленным голосом громко произнес паренек подойдя к человеку, сидевшему возле стены и пристально наблюдавшему за тем, что происходило на сцене. Утимура с удивлением обернулся, но тут же, увидев посетителя, соорудил на лице приветливую улыбку и, поднявшись с кресла, поспешно подошел к Ёсино. К прессе здесь относились с уважением. Маленькая заметка в театральной колонке могла в несколько раз увеличить количество проданных билетов. «Мало ли что, — пронеслось у режиссера в голове, — ведь через неделю премьера. Может быть, они решили написать статью о нашем коллективе…» До этого в газете М*** про «Свободный полет» почти ничего не писали, и Утимура вел себя предельно вежливо, стараясь не упустить свой шанс.

Однако сразу после того, как Ёсино изложил настоящую причину своего визита, руководитель студии потерял к нему интерес, и его лицо вновь приняло выражение сосредоточенной занятости. Он обвел взглядом студию и, отыскав глазами щуплого мужчину лет пятидесяти, притулившегося на стуле у противоположной от входа стены, визгливо крикнул:

— Син-тян![9].

Такое обращение по отношению к пятидесятилетнему мужчине показалось Ёсино несколько странным. Но еще более странным и неприятным было сочетание длинной,

несуразной фигуры художественного руководителя с его женским, визгливым голосом. Ёсино чуть не передернуло. На мгновение ему показалось, что он попал в общество абсолютно чуждых ему инопланетных существ.

— Син-тян, ты ведь у нас до второго акта бездельничаешь. Рассказал бы вот господину журналисту о Садако Ямамура. Ты ее должен помнить. Такая отвратительная молодая особа…

— Садако Ямамура? — щуплый мужчина погладил себя ладонью по лысеющей голове, словно пытаясь нащупать рукой воспоминания о событиях двадцатипятилетней давности.

Голос человека, к которому Утимура обращался не иначе как Син-тян, показался Ёсино знакомым. Этот голос он не раз слышал раньше, когда смотрел по телевизору дублированные на японский язык западные фильмы. Син Арима, для которого занятие театром было скорее хобби, чем профессиональной карьерой, зарабатывал на жизнь в основном озвучиванием фильмов. А теперь вот оказалось, что Арима был одним из отцов-основателей «Свободного полета».

— А-а… как же, как же… Та самая Садако Ямамура. — Арима немного повысил голос. Судя по его словам, «та», да еще и «самая» Садако в свое время произвела на него неизгладимое впечатление.

— Ну, вот и замечательно, что ты ее вспомнил. Проводи гостя в мой кабинет на втором этаже и расскажи ему все поподробней. А я, с вашего позволения, вернусь к своим непосредственным обязанностям… — Утимура слегка поклонился и направился к своему месту у стены. Стоило ему опуститься в кресло, как лицо его опять приняло столь свойственное режиссерам властное выражение.

Арима отворил тяжелую дверь с надписью «Кабинет директора» и пропустил Ёсино вперед. Зайдя в комнату и прикрыв за собою дверь, он со словами «садитесь, пожалуйста» указал гостю на кожаный диван.

«Если существует кабинет директора — значит, существует и директор. Соответственно, если в театральной студии есть директор, значит, это уже не только студия, но и общественное предприятие. А попросту говоря — фирма, директорские обязанности в которой исполняет главный режиссер, — решил для себя Ёсино. — Значит, и вести себя надо так, как ведут себя репортеры в обычных бизнес-компаниях».

— Как же вы добрались до нас по такой непогоде? Ветер вон как задувает. — Арима улыбнулся одними глазами, утирая пот с раскрасневшегося лица. Видно было, что репетиция дается ему нелегко.

В отличие от главного режиссера, который, похоже, беседуя, всегда стремился соблюсти личную выгоду и по возможности увиливал от прямого ответа, Арима производил впечатление человека искреннего, привыкшего отвечать на вопросы без утайки.

Ёсино знал, что самое важное — правильно определить характер собеседника. От этого во многом зависит, как пройдет интервью.

— Извините, что я отрываю вас от дел, — сказал Ёсино, поудобнее усаживаясь на диване и доставая из сумки блокнот и ручку.

— Я уж и не думал, что когда-нибудь еще услышу имя Садако Ямамура. Все это было так давно… — Арима мечтательно вздохнул, вспомнив свою юность. Веселые были времена — их молодая энергичная компания ушла из коммерческого театра, чтобы создать новую, не похожую на другие театральную студию. Временами Арима завидовал самому себе в молодости.

— Господин Арима, когда вы поняли, о ком идет речь, вы сказали «та самая Садако Ямамура». Что вы имели в виду?

— Вы знаете, она у нас появилась… Когда же это было? Точно не помню, но, кажется, лет через пять-шесть после того, как мы основали «Свободный полет». Дела у нас тогда шли хорошо, с каждым годом становилось все больше желающих записаться в нашу студию… Но девочка эта, Садако, была немного странной…

— И что в ней было странного?

— Даже не знаю, что вам ответить… — Арима подпер щеку рукой и задумался. Он и сам не знал, почему Садако произвела на него впечатление необычной, странной девочки.

— Может быть, у нее была странная внешность?

— Да нет. На вид она ничем не отличалась от своих сверстниц. Ну, может быть, была чуть выше других… Тихая такая, спокойная девочка… Она всегда была одна.

— Одна?

— Обычно студийцы держатся компаниями. Сходятся по интересам, или потому что в одно время пришли в студию, а Садако всегда была в стороне. Ни с кем не дружила.

«Такие одиночки есть в любом коллективе. Они, конечно, отличаются от остальных, но не настолько, чтобы называть их „отвратительными особами“», — подумал Ёсино и задал следующий вопрос:

— Не могли бы вы описать в двух словах, какое она на вас произвела впечатление?

— В двух словах? Мороз по коже, — не задумываясь ответил Арима.

Значит, «мороз по коже» и «отвратительная особа»… Ёсино невольно пожалел Садако. «Бедная, в восемнадцать лет удостоиться таких нелестных эпитетов». Он попытался представить себе, как она выглядела, и перед его мысленным взором возник этакий гротескно-фантастический персонаж.

— А вы не знаете, почему присутствие Садако на вас так действовало?

Арима снова задумался. Ему казалось странным, что по прошествии двадцати пяти лет он все еще отчетливо помнит Садако и даже свои ощущения, связанные с ней.

Она ведь провела в студии совсем немного времени. Чуть больше года. Значит, было в ней что-то такое, что выделяло ее из остальных. Но что? Внезапно Арима вспомнил один маленький эпизод:

— Вспомнил. Это здесь произошло. — Он обвел глазами кабинет. Ему вспомнились времена, когда вместо директорского кабинета в этой комнате располагалось товарищеское управление. Он и теперь в точности мог воспроизвести тогдашнюю обстановку этого помещения. — Наш репетиционный зал находится внизу с самого первого дня. Только вначале он был немного поменьше. А в этой комнате располагалось управление. Вот там стояли шкафчики, а здесь была перегородка из матового стекла… Ну вот, а телевизор стоял… как раз на том же месте, что и сейчас! — Все свои слова Арима сопровождал красноречивыми жестами

— Телевизор? — Ёсино прищурился и приготовился записывать.

— Ага. Старенький такой телевизор. Самый обычный, черно-белый.

— И что с телевизором? — словно подгоняя собеседника, спросил Ёсино.

— Было уже поздно, репетиция закончилась, и почти все студийцы разошлись по домам. Я тогда только получил новую роль. Она давалась мне плохо, поэтому я решил задержаться и еще раз перечитать свой текст. Вот. Поднимаюсь я по лестнице и уже собираюсь зайти в эту самую комнату, и вдруг вижу, что там, то есть здесь,

— Арима показал пальцем на дверь кабинета, — в общем, в комнате работает телевизор. Через матовое стекло я видел только, как подрагивает черно-белая картинка на экране, но что именно шло — фильм или передача, — не мог разобрать. Ну, я, понятно, удивился. Кто это, думаю, так поздно смотрит в управлении телевизор? Да еще и без звука… В коридоре был полумрак, и я отчетливо видел, как моргает и подергивается экран. Подойдя поближе, я заглянул за перегородку, а там сидит Садако. Одна-одинешенька. И смотрит на экран. Только тот уже погас, и на его темной поверхности можно различить отражение комнаты, мое и девушки. Разумеется, я решил, что она уже успела выключить телевизор, выключатель повернуть — это же секундное дело… Короче, я ничего не заподозрил. И подошел к столу… — Неожиданно Арима замолчал.

— Что же вы, продолжайте, пожалуйста.

— Подошел я к столу и говорю: «Садако, беги скорее на станцию, а то последнюю электричку пропустишь», — а сам в это время пытаюсь включить настольную лампу. А она не включается почему-то. Ну, я смотрю, штепсель в розетку не вставлен — на полу валяется. Я опускаюсь на колени, хочу вставить его в розетку и тут замечаю, что телевизор-то тоже не подключен… — Вспомнив, как у него по спине пробежал холодок при виде извивающегося телевизионного шнура с поблескивающими рожками штепселя на конце, Арима сглотнул.

— То есть вы говорите, что телевизор работал, хотя не был включен в сеть? — на всякий случай переспросил Ёсино.

— Ну да. Я прямо-таки оцепенел от ужаса. Потом поднимаюсь с пола и смотрю на Садако, а сам лихорадочно соображаю, зачем она здесь сидит одна в темноте перед выключенным телевизором? Она же как будто меня не замечает — уставилась молча в темный экран и улыбается только уголками губ…

Видимо, этот случай произвел на Ариму неизгладимое впечатление, раз он все запомнил, вплоть до таких мельчайших подробностей.

— А вы кому-нибудь об этом рассказывали?

— Конечно. На следующий же день я рассказал об этом случае Уточке… То есть Утимуре, нашему режиссеру, ну еще Сигэмори-сан…

— Сигэмори-сан?

— Это тот человек, который первым подал идею основать независимую театральную студию. Наш вдохновитель. А Утимура был, соответственно, «номер два».

— И что сказал вам Сигэмори-сан, услышав эту историю?

— Разговор об этом случае зашел за игрой в маджонг[10]. Несмотря на свою репутацию азартного игрока, Сигэмори-сан даже прервался и принялся задавать вопросы. Он вообще был неравнодушен к прекрасному полу, а когда Садако пришла в студию, и вовсе с цепи сорвался. Все говорил: «Вот увидите, она будет моей!» В тот вечер, перед тем как садиться играть, мы все выпили. Да и во время игры то и дело прикладывались к бутылке. Сигэмори-сан почти сразу же после моего рассказа поднялся и говорит: «Схожу-ка я к нашей Садако в гости!» Он ведь абсолютно пьяный был и плохо соображал. Ну, мы, понятно, растерялись, а потом решили, что он просто так сболтнул глупость по пьяному делу… Посмеялись. Уговорили его поиграть с нами еще немного. Постепенно все разошлись по домам. Когда я уходил, только Сигэмори-сан все еще оставался в студии и выпивал сам с собою. Так никто и не узнал — ходил он к Садако в ту ночь или нет… А на следующее утро, когда Сигэмори-сан пришел на репетицию, его нельзя было узнать, так сильно он изменился за одну ночь. Он даже не поздоровался ни с кем. Пришел, сел на стул возле стены и молчит. Сам бледный, как привидение… Он так и умер в студии, сидя неподвижно на стуле. Я даже не знаю, сколько он рядом с нами просидел, пока мы заметили, что он мертв…

Ёсино был поражен до глубины души этим рассказом.

— А отчего он умер, вы не знаете?

— Паралич сердечной мышцы. Сейчас это принято называть «острой сердечной недостаточностью», если не ошибаюсь. Я думаю, он очень волновался перед премьерой, много репетировал, и сердце не выдержало…

— Так вы говорите, что никто не знает, было ли что-то между Сигэмори и Садако? — еще раз на всякий случай переспросил Ёсино.

Арима согласно кивнул.

Все встало на свои места. Этих событий было вполне достаточно, чтобы Арима запомнил Садако Ямамура на всю жизнь.

— А что Садако?

— Она ушла из студии.

— Сколько же она у нас пробыла?

— Год или около того.

— И что она делала после того, как оставила вашу студию?

— Да я и не знаю. Ушла, и все.

— А что обычно люди делают после того, как уходят из студии?

— Ну, пытаются устроиться в другой театральный коллектив. При условии, конечно, что театр им не разонравился…

— Может быть, Садако так и сделала?

— Не знаю, что вам сказать. Она вообще-то была очень умной девочкой, да и на сцене держалась неплохо. Но вот с характером ей не повезло. В нашем деле очень важно уметь контактировать с людьми, а она все время держалась особняком… Неподходящий у нее был характер для театра.

— То есть не исключена возможность, что, уйдя из вашей студии, она распрощалась с карьерой актрисы.

— Честно вам скажу, не знаю.

— Может быть, вы знаете кого-нибудь, кто до сих пор поддерживает с ней отношения или хотя бы примерно представляет себе, что она делала, после того как ушла отсюда?

— Хм… Наверное, стоит спросить ребят из ее выпуска.

— Не могли бы вы дать мне список имен и адресов?

— Секундочку. — Арима поднялся с места и подошел к стеллажу, уставленному папками. После небольшой заминки он снял с полки одну из папок, пролистал ее и удовлетворенно кивнул. Ёсино догадался, что в папке собраны курикулум вите[11] тех кандидатов, которые прошли пробы и были приняты в студию.

— Значит так, в шестьдесят пятом году в нашу студию было зачислено восемь человек, включая Садако Ямамура. — Арима весело помахал папкой.

— Можно взглянуть?

— Да-да, конечно.

К каждому листу скрепкой были прикреплены два снимка: обычная фотография на документы и фотография в полный рост. Ёсино в возбуждении шелестел машинописными листами, пока не дошел до того, что искал. С замирающим сердцем он посмотрел на фотографию Садако. Перевел удивленный взгляд на своего собеседника:

— Господин Арима, вы, кажется, говорили, что при взгляде на Садако у вас мороз пробегал по коже?

Девушка, изображенная на фотографии, никак не соответствовала тому образу, который возник в голове у Ёсино после рассказа Аримы.

— Вы, наверное, пошутили. Я в жизни не видел такого красивого лица! Какой уж там мороз… — Ёсино замолк на полуслове. Разве речь шла о «красивом лице»? Почему он не сказал просто: красивая девушка? Нет, разумеется, он не соврал — лицо Садако было безупречным, но не было в нем округлости и мягкости, свойственных женским лицам. Хотя при взгляде на второй снимок — на нем Садако была изображена в полный рост, — у Ёсино засосало под ложечкой: тонкая девичья талия и изящные щиколотки были достойны восхищения. Как же могло случиться, что через двадцать пять лет после того, как был сделан этот снимок, всё, что могли сказать об этой девушке знавшие ее люди, было либо «мороз по коже», либо «отвратительная особа»?! Не правильней ли было бы сказать: «прекраснейшая из девушек»?..

Ёсино старательно вглядывался в лицо на фотографии, пытаясь сквозь очевидное совершенство черт разглядеть то, из-за чего у Аримы при воспоминании о событиях двадцатипятилетней давности до сих пор пробегал мороз по коже…

Ёсино дошел до перекрестка Омотэсандо — Аояма, остановился и снова достал из сумки блокнот. Сверился с адресом: Минами-Аояма, Шестая улица, дом номер один, в просторечии «жилой блок Сугияма»[12]. По этому адресу двадцать пять лет назад жила Садако Ямамура. Название дома как-то не сочеталось с адресом. Обычно дома в центральных районах носили более благопристойные названия: «гранд-палас» или что-нибудь в этом роде… Все указывало на то, что Ёсино зря сюда приехал. Дом наверняка снесли, а он только напрасно теряет свое драгоценное время в поисках неизвестно чего.

Свернув за угол, Ёсино увидел здание картинной галереи Нэдзу. Шестая улица начиналась сразу за зданием музея. Как Ёсино и предполагал, на месте «жилого блока Сугиямы» (дешевенькой развалюхи, судя по названию) высился презентабельного вида многоэтажный дом из красного кирпича.

«…Так тебе и надо! Глупо было надеяться на то, что она до сих пор живет в той же квартире, которую снимала двадцать пять лет назад», — разозлился Ёсино сам на себя.

У него оставалось все меньше шансов узнать что-нибудь о Садако. Из семерых студийцев, поступивших в студию «Свободный полет» в том же году, что и она, Ёсино удалось разыскать нынешние адреса только четверых. Если окажется, что они не знают ничего о дальнейшей судьбе девушки, значит, все концы ушли в воду. Его не покидало чувство, что именно этим все и закончится. Машинально он взглянул на часы — начало двенадцатого. Самое время сообщить Асакаве о результатах проделанной работы. Он забежал в первый попавшийся магазин канцелярских товаров и отправил факс в редакционный отдел газеты на острове Идзуосима.

Как раз в это время Асакава вместе с Рюдзи сидели у Хаяцу, дом которого и служил «Идзуосимским редакционным отделом».

— Асакава! Прекрати панику! — не выдержал Рюдзи, глядя на ходившего взад-вперед по комнате приятеля. — Ну что толку психовать-то? Успокойся.

…Максимальная скорость ветра… метров в секунду, давление в центральной области… миллиметров ртутного столба, ветер северный-северовосточный… штормовое предупреждение… волнение на море достигло критического балла…

Безрадостные сводки о погоде шли одна за другой, приводя Асакаву в бешенство.

При порывах ветра до сорока метров в секунду тайфун двигался в северо-восточном направлении со средней скоростью двадцать километров в час. В данный момент эпицентр находился над морем, в ста пятидесяти километрах от Омаэдзаки. Если так будет продолжаться, то сегодня вечером тайфун накроет южную часть архипелага Идзу. Хаяцу считал, что в лучшем случае движение транспорта — как морского, так и воздушного — возобновится не раньше завтрашнего утра, то есть в четверг.

— Ты понял?! Не раньше четверга! — кипятился Асакава.

…завтра в десять вечера я покойник. Идиотский тайфун! Хоть бы он прошел… свалил бы в свои вонючие тропики!..

— Когда же, наконец, с этого острова можно будет уехать?! Что вообще происходит с самолетами и катерами, я вас спрашиваю! — орал Асакава, не зная, на кого обрушить свой гнев.

…зачем я сюда притащился? Кто меня тянул?..

Асакава чувствовал себя загнанным в угол. Какая теперь разница, раскаивается он в содеянном или нет. А если даже и раскаивается, то в чем именно? В том, что посмотрел кассету? В том, что связал смерть племянницы со смертью парнишки-мотоциклиста на перекрестке? А может быть, ему просто не стоило садиться в такси тем утром? А-а-а, провались оно ко всем чертям!

— Ты что, не понял, что я тебе сказал? Приди же в себя, урод! Что ты закатываешь истерики? Хаяцу-сан разве виноват в том, что мы попали в тайфун? — Слова прозвучали грубо, но сразу после этого Рюдзи ласково взял Асакаву за руку и примирительно произнес: — Постарайся думать позитивно. Может быть, «магическая формула» срабатывает только на острове. Представляешь? Тогда получается, что наши школьнички не применили «формулу» потому, что им просто деньжат не хватило досюда доехать… А что? Вполне возможно. Так что этот тайфун — не наказание, а помощь. Понял? Мне кажется, что нам всем будет приятней, если ты посмотришь на вещи именно так…

— Чтобы так думать, надо сперва найти «формулу»! — огрызнулся Асакава и вырвал свою руку из лап Рюдзи.

При виде двух взрослых мужиков, повторяющих на разные лады «магическая формула, магическая формула», супруги Хаяцу удивленно переглянулись. Они ничего не понимали. Однако Асакава решил, что хозяева смеются над ним и набычившись спросил:

— Что это вас так насмешило?

С этими словами он двинулся на стариков, но Рюдзи крепко схватил его за руку и потянул к себе.

— Ладно! Хватит! Ты что, решил потасовку здесь устроить?

Добродушный Хаяцу, на которого Асакава чуть было не набросился с кулаками, по-человечески сочувствовал своему эмоциональному гостю и даже считал себя отчасти виноватым в том, что из-за тайфуна были отменены все водные и воздушные рейсы. Ему больно было видеть мучения человека, поставленного стихией в безвыходное положение. Больше всего Хаяцу сейчас хотел, чтобы Асакава успешно закончил свое расследование.

С минуты на минуту должен был прийти факс из Токио. Тягостное ожидание распаляло и без того взвинченного Асакаву. Хаяцу решил отвлечь гостя:

— Как у вас дело продвигается? — тихо спросил он, пытаясь говорить как можно спокойнее.

— Да так себе.

— Знаете, тут неподалеку живет один знакомый Сидзуко Ямамура. Друг ее детства, если можно так выразиться. Хотите, я его позову? Или, может быть, лучше по телефону с ним поговорить? Его зовут Минамото. Он рыбак и сейчас, скорее всего, сидит дома — в такую бурю ему вряд ли придет в голову выходить в открытое море. Мне кажется, он будет рад ответить на ваши вопросы…

Хаяцу подумал, что беседа с Минамото немного отвлечет Асакаву от его невеселых мыслей.

— Ему, правда, уже около семидесяти, и я не знаю, сможет ли он сообщить вам что-то интересное. Но мне кажется, что, чем вот так сидеть и мучительно ждать этого факса… Что скажете?

— Э-э-э… — промычал Асакава, и Хаяцу, вполне удовлетворенный таким ответом, крикнул жене, возившейся на кухне:

— Не могла бы ты позвонить Минамото и попросить его зайти к нам ненадолго?

Как Хаяцу и предполагал, Цуги Минамото с радостью согласился на интервью. В этом году ему исполнилось шестьдесят восемь. Он был на три года старше Сидзуко Ямамура. Было видно, что старику приятно вспомнить о ней, ведь, кроме того, что они дружили с детских лет, Сидзуко была его первой любовью.

Минамото наслаждался разговором — события тех далеких дней всплывали одно за другим в его памяти. Ему льстило, что его слушают, поэтому он рассказывал о своем прошлом с особым воодушевлением. Вспоминать о Сидзуко означало для него вспоминать свою юность, свою молодость.

Проникновенный рассказ старика — у Минамото даже слезы навернулись на глаза от воспоминаний о своей первой любви — приоткрывал еще одну сторону сложной судьбы Сидзуко Ямамура. При этом и Асакава, и Рюдзи понимали, что к такого рода воспоминаниям стоит отнестись скептически. Ведь сохраненные в памяти события нередко разнятся с тем, что происходило на самом деле. В своих воспоминаниях люди частенько приукрашивают прошлое.

Нельзя было забывать, что Минамото рассказывал им о событиях, происходивших больше чем сорок лет назад. Вполне может быть, что в его рассказе воспоминания о какой-то другой женщине наложились на воспоминания о Сидзуко. Хотя… Она все-таки была его первой любовью. Маловероятно, чтобы он мог ее с кем-нибудь перепутать.

Старик Минамото оказался плохим рассказчиком. Он то и дело сбивался, перескакивал с одного на другое. Прошло совсем немного времени, и Асакава заметно поскучнел. Но тут Минамото пообещал:

— Сейчас я расскажу вам об одном случае. После этого моя бедная Сидзуко изменилась до неузнаваемости… Еще бы! И как только мы с ней додумались тогда вылавливать из моря каменную статую Отшельника? Да еще в самое полнолуние…

Услышав этот многообещающий зачин, Асакава с Рюдзи переглянулись и внимательно стали слушать рассказ. Если верить Минамото, то получалось, что паранормальные способности, которыми обладала Сидзуко Ямамура — мать Садако, — были связаны с морем и полнолунием.

Все произошло в сорок шестом году, в один из летних вечеров. Сидзуко в тот год исполнилось двадцать один, а Минамото, соответственно, двадцать четыре. В тот памятный вечер он со своей лодкой был очень кстати…

— Жара стояла невыносимая. Даже вечером не становилось прохладней и было так же жарко, как и днем, — старик рассказывал о том, что было сорок четыре года назад так, как если бы это было вчера.

…Сорок четыре года назад, в жаркую летнюю ночь Цуги Минамото сидел на крыльце своего дома и, лениво обмахиваясь веером, бездумно глядел на неподвижное море, поблескивающее в лунном свете. Нарушив тишину и тягучий покой, к дому по узкой дорожке шумно подбежала Сидзуко и, даже не поздоровавшись, тоном, не терпящим возражений, сказала:

— Цуги, солнышко, мы отправляемся на ловлю. Беги к морю, спускай лодку на воду.

— Что случилось? — спросил Минамото, но она, ничего не объясняя, ответила только:

— Другой такой лунной ночи, как эта, больше уж не будет.

Минамото, вместо того чтобы вскочить и броситься выполнять приказание любимой, неподвижно сидел и смотрел как завороженный на первую красавицу Идзуосимы.

— До чего же глупый у тебя вид! Давай живее. Не рассиживайся, — в сердцах сказала Сидзуко и потянула его за воротник. Минамото поднялся и на всякий случай спросил:

— А что мы собираемся ловить? — хотя вопрос был скорее риторическим. Минамото знал, что каким бы ни был ответ Сидзуко, он, как всегда, пойдет за ней. Хоть на край света.

Сидзуко, сосредоточенно вглядываясь в морскую даль, проронила:

— Каменную статую Отшельника.

— Отшельника? — недоумевающе переспросил Минамото.

Высоко подняв свои тонкие брови, Сидзуко рассказала ему о том, что оккупационные войска сегодня днем утопили в море каменную статую Отшельника. В ее голосе слышались боль и возмущение.

Тут необходимо небольшое пояснение. Дело в том, что на восточном побережье Идзуосимы есть небольшая бухта Отшельника. Этим названием бухта обязана узкой пещере, расположенной в прибрежных скалах. Пещера издавна называлась Отшельничьей, потому что в ней хранилась каменная статуя отшельника Энно-Одзуну. Этот святой в шестьсот шестьдесят девятом году был сослан с материка на Идзуосиму.

Энно-Одзуна уже с детства славился своей мудростью, а с возрастом становился все мудрее. Путем усмирения плоти, с помощью многолетних тренировок, он достиг небывалых высот в искусстве магии и колдовства.

Ходили слухи, что он настолько могуществен, что повелевает демонами. Слухи эти напугали сильных мира сего, поэтому Одзуна был объявлен мошенником и бунтовщиком и вскоре после этого сослан на Идзуосиму. Все это происходило ни много ни мало тысячу триста лет назад. Одзуна поселился в узкой темной пещере на берегу моря и стал вести жизнь отшельника Он ежедневно медитировал и продолжал свои тренировки, но при этом никогда не отказывал в помощи простому люду. Он давал советы островитянам, как вести хозяйство и как увеличить улов рыбы.

По прошествии лет ему было даровано прощение, и он вернулся на материк. Уехав с острова, он создал свое учение, которое получило название Сюгэндо — «путь горного отшельничества». В общей сложности Одзуна прожил на острове всего лишь около трех лет, но за это время местные жители успели сложить о нем множество легенд. Например, одна из этих легенд рассказывала о том, что Одзуна часто путешествовал по воздуху, надев на ноги тяжелые железные сандалии. Иногда таким образом он добирался даже до горы Фудзи.

Островитяне боготворили Одзуну. Его пещера считалась святым местом. Каждый год пятнадцатого июня на острове в честь Отшельника проводят праздник Гёдзя-мацури.

После Второй Мировой войны для буддистов наступили тяжелые времена. Оккупационные войска проводили в жизнь антибуддистскую политику. Поэтому каменная статуя Отшельника, хранившаяся в Отшельничьей пещере, была сброшена в море. Спрятавшись в прибрежных скалах, Сидзуко с утеса Мимидзу-хана следила за американским катером. Она видела, как матросы перевалили статую через борт. Видела, как высоко взметнулись брызги…

Сидзуко удалось запомнить то место, где все это происходило. И теперь она хотела во что бы то ни стало спасти святыню.

Услышав, что они отправляются за каменной статуей Отшельника, Минамото не поверил собственным ушам. В деревне он слыл умелым рыбаком, но вылавливать из моря каменные изваяния ему еще ни разу не приходилось. Однако он не мог ответить отказом Сидзуко. К тому же ему было лестно, что девушка делится с ним сокровенными переживаниями. И он, не раздумывая больше, спустил лодку на воду. Молодого человека приятно будоражила мысль о том, что в такую прекрасную лунную ночь он окажется в открытом море наедине со своей возлюбленной.

Перед тем как отплыть, они развели два сигнальных костра: один прямо на берегу бухты Отшельника и второй — на утесе Мимидзу-хана. Лодка мягко заскользила по воде.

Выросшие в этих местах, они оба прекрасно знали здешнее море: его глубину, рельеф дна и даже все разновидности рыб, обитавших у берегов острова. Но теперь была ночь, и как бы ярко ни светила луна, ее лучи не проникали под воду.

Минамото сомневался в том, что Сидзуко удастся найти статую Отшельника. Загребая веслами воду, он спросил у нее, как именно собирается она искать каменную статую под водой. Но Сидзуко ничего не ответила. Молча сидя на корме, она то и дело бросала взгляды на горевшие на берегу костры, чтобы не пропустить нужное место. Хорошо видные с моря, костры были ее единственным ориентиром. По ним Сидзуко определяла расстояние до берега.

Они проплыли еще несколько сотен метров, когда Сидзуко неожиданно крикнула: «Стой, стой! Остановись!» Перегнувшись через борт, она напряженно всматривалась в черную поверхность воды, едва не касаясь ее лицом. Наконец она выпрямилась и приказала глядевшему на нее Минамото:

— Отвернись.

Он понял, что сейчас произойдет, и сердце его учащенно забилось. Сидзуко встала в лодке в полный рост и скинула с себя легкое кимоно. Минамото ничего не видел. Только слышал звук ткани, скользящей по девичьей коже, но и этого было достаточно для того, чтобы у него перехватило дыхание. Его распаленное воображение рисовало ему картины одну прекраснее другой.

Но вот позади раздался всплеск, и брызги упали ему на плечо, только тогда Минамото позволил себе медленно обернуться. Сидзуко, удерживаясь на плаву, подвязывала свои длинные черные волосы полотенцем. В зубах она держала тонкую рыболовную сеть. Наконец, собрав волосы в тяжелый пучок, она вынырнула из воды так, что стали видны ее красивые плечи и изящная шея, сделала два глубоких вздоха и ушла под воду.

Раз за разом — Минамото сбился со счета — она выныривала, набирала в легкие еще воздуха и опять погружалась в морские глубины. Но вот она снова показалась над водой, на этот раз без рыболовной сети. Она тяжело дышала, голос ее дрожал:

— Цуги, я обвязала статую сетью, так что теперь дело за тобой. Надеюсь, ты сможешь ее достать.

Минамото перешагнул на нос лодки и принялся тащить из воды сеть. Занятый делом, он не сразу заметил, что Сидзуко уже успела вылезти из воды, одеться и теперь рука об руку с ним тянула из воды опутанную сетью каменную фигуру.

Вытащив статую из воды, они положили ее на дно лодки и благополучно вернулись домой. За все то время, что Сидзуко и Минамото плыли к берегу, они не обмолвились ни словом. У обоих возникло странное чувство, что лучше воздержаться от разговоров.

Минамото молча размышлял о том, как удалось слабой девушке посреди ночи обнаружить лежащую на самом дне каменную статую Отшельника. Было в этом что-то жуткое.

Через три дня Минамото решил поговорить об этом с Сидзуко. Но она сказала только, что статуя сама звала ее со дна моря. «Ее каменные глаза светились, будто глаза дьявола, пронизывая зелеными лучами темную толщу воды…» — был ее ответ.

А потом Сидзуко начала жаловаться на недомогание. До этого случая у нее даже голова ни разу не болела, а тут ей стали являться видения, и каждое из них сопровождалось сильными болями. Видения эти, все до одного, через непродолжительное время становились реальностью.

Сидзуко рассказала Минамото, что, когда ей являются такие «картины из будущего», она явственно ощущает сильный запах цитрусовых. Как-то раз Сидзуко увидела сцену смерти старшей сестры Минамото, которая жила с семьей мужа в Одаваре. Это произошло на несколько часов раньше, чем та действительно скончалась.

Но было похоже на то, что Сидзуко не умеет сознательно предсказывать будущее. Просто перед ее глазами неожиданно появлялся образ, и она сама не знала, почему именно этот, а не какой-то иной. Поэтому она не могла предсказывать будущее тем людям, которые обращались к ней с такой просьбой.

На следующий год, несмотря на отчаянные мольбы Минамото, она уехала в Токио, где познакомилась с одним человеком по имени Икума Хэйхитиро и зачала от него ребенка. В конце того же года она вернулась в родные места и родила дочку. Девочку назвали Садако.

Минамото продолжал рассказывать, и рассказу его не было конца. Судя по всему, он считал Икуму виноватым в смерти Сидзуко. «Именно из-за него, — сказал старик, — она через десять лет после этого бросилась в сердце вулкана».

Похоже, старик до сих пор не простил Икуме, что тот отнял у него Сидзуко, и его можно было понять. Но слушать, как он, задыхаясь от ревности, обвиняет соперника в гибели своей возлюбленной, было неприятно. Однако благодаря рассказу Минамото стало ясно, что мать Садако тоже обладала сверхъестественными способностями. И можно было предположить, что эти способности были дарованы ей каменной статуей Отшельника.

В этот момент заработал факс. Аппарат распечатывал увеличенную фотографию Садако Ямамура, которую Ёсино выпросил у Аримы из «Свободного полета».

Асакава разволновался. Его будоражила мысль о том, что сейчас он наконец-то увидит женщину по имени Садако Ямамура. Ту самую женщину, пятью чувствами которой он, пусть мимолетно, всего несколько мгновений, воспринимал окружающий мир.

То, что чувствовал Асакава, обычно чувствуют по отношению к любимой женщине, лица которой почти не видно в полумраке спальни, но вот на ее оживленное лицо падают первые лучи еще неяркого солнца, и милые черты становятся четкими, приобретают реальность… Как ни странно, Асакава не испытывал страха, только нетерпение.

Хотя факс слегка исказил изначальное изображение и фотография получилась немного размытой, все равно было видно, что Садако по-настоящему красива. Ее лицо, несмотря ни на что, было очаровательным.

— Первоклассная девочка, а? — полувопросительно сказал Рюдзи.

Асакава вдруг вспомнил Маи Такано, ученицу своего приятеля. Даже если сравнить всего лишь черты лица, Садако была намного красивее Маи.

Просто не верится, что у кого-то при виде такой красоты может пробегать «мороз по коже». По крайней мере, при взгляде на фотографию Асакава не почувствовал ничего такого. Наверное, знавшие Садако люди инстинктивно чувствовали невероятную силу, таившуюся в девушке, и это заставляло их относиться к ней с недоверием.

Вслед за первым листом из аппарата заскользил второй. В нем содержались сведения, касающиеся Сидзуко Ямамура, матери Садако. Тем самым второй лист был продолжением рассказа Минамото.

…В тысяча девятьсот сорок седьмом году только что приехавшая из Сасикидзи в Токио Сидзуко Ямамура от сильной головной боли прямо на улице теряет сознание и попадает в больницу. Врач этой больницы знакомит свою пациентку с профессором психологии из Т***ского университета Хэйхитиро Икумой.

Икума в то время занимался научными исследованиями гипноза. Узнав, что Сидзуко ясновидящая, он очень ею заинтересовался. Настолько, что даже забросил свои предыдущие научные изыскания и принялся изучать парапсихологию. Сидзуко стала главным объектом его исследования. Но вскоре их отношения выходят за рамки рабочих. Семейный человек, имеющий жену и ребенка, Икума влюбляется в Сидзуко.

В конце того же года беременная Сидзуко, чтобы избежать огласки, возвращается на родину в Сасикидзи и рожает там дочку Садако. Оставив новорожденное дитя на попечение родителей, она почти сразу же после родов уезжает в Токио, но через три года снова возвращается за своей маленькой дочкой, и они едут в Токио уже вдвоем. С этого самого момента и до тех пор, пока Сидзуко не бросилась в жерло вулкана, Садако ни разу не разлучалась с матерью.

В начале пятидесятого года Сидзуко Ямамура и Хэйхитиро Икума привлекают к себе внимание всех крупных издательств и редакций газет. На это время в Японии как раз приходится пик научного интереса ко всему паранормальному и сверхъестественному.

Возможно, свою роль сыграли научная степень и профессорское звание Икумы. Во всяком случае, сначала очень многие поверили в сверхъестественные способности Сидзуко и присоединились к лагерю ее сторонников. Несколько крупных изданий опубликовали положительные отзывы о научной деятельности Икумы и о его успешном исследовании.

Однако большинство было настроено скептически, кто-то из них считал Сидзуко и Икуму шарлатанами. Поэтому стоило одному авторитетному научному обществу высказаться в том роде, что «все это очень сомнительно», как многие сторонники переметнулись в лагерь противников.

Способности Сидзуко ограничивались ментальной фотографией, ясновидением и проскопией[13], то есть основными элементами так называемой «экстрасенсорной перцепции», или телепатии. Что касается телекинеза, то умением двигать предметы с помощью мысли молодая женщина не обладала.

В прессе то и дело появлялись противоречивые публикации. Так, один журнал писал, что Сидзуко несомненно наделена «телепатическим» даром: для того чтобы спроецировать любое заданное изображение на фотопластинку, ей достаточно просто приложить ее ко лбу; к тому же в ста случаях из ста она угадывает содержимое закрытого конверта из плотной бумаги.

В ответ на это другой журнал опубликовал критическую статью, автор которой утверждал, что Сидзуко шарлатанка и что любой захудалый фокусник сможет без труда повторить все ее трюки.

Постепенно у Икумы и Сидзуко оставалось все меньше сторонников. Интерес к ним ослабевал, а тут еще Сидзуко постигло ужасное несчастье — в пятьдесят четвертом году в возрасте четырех месяцев умер ее второй ребенок. Семилетняя Садако успела привязаться к маленькому братику, и его неожиданная смерть была для нее тяжелым ударом.

В начале пятьдесят пятого года Икума публикует в газетах объявление, в котором сообщает, что Сидзуко согласна продемонстрировать свои способности публично. Сидзуко эта идея не нравилась с самого начала. Она опасалась, что при большом скоплении народа ей не удастся как следует сконцентрироваться, и тогда все обречено на провал. Но Икума настаивал на необходимости публичного выступления, и Сидзуко скрепя сердце согласилась. В конце концов, это была единственная возможность хоть как-то реабилитировать себя и Икуму в глазах общественности.

В день выступления в зале собралось около сотни ученых и журналистов. Сидзуко, предчувствуя неладное, нехотя поднялась на сцену. Она была не в самом лучшем состоянии — после смерти сына у нее нередко случались психические срывы, время от времени наступала полная апатия. В принципе, ей не нужно было делать ничего сложного — опыт заключался лишь в том, чтобы «узнать» комбинацию цифр на двух игральных костях, помещенных в свинцовую чашу.

Задание не требовало от Сидзуко особых усилий, даже человек с меньшими способностями, чем у нее, с легкостью бы с ним справился. Однако поднявшись на сцену и сосредоточившись, Сидзуко сразу же почувствовала, что все присутствующие хотят, чтобы она не выдержала испытание. Вскрикнув «не надо! не делайте этого!», она задрожала всем телом, осела на пол и потеряла сознание.

Впоследствии Сидзуко говорила, что мысль любого человека в той или иной степени обладает энергией. И хотя она сама являлась довольно мощным источником энергии, но, по ее словам, «когда сотней человек владеет одна и та же мысль — мысль о твоем провале — то ни я, ни кто другой не в силах противостоять этому напору».

На сцену поднялся возмущенный Икума и гневно заговорил:

— Что я вижу?! Это не собрание ученых, нет — это вся Япония ополчилась на меня и хочет растоптать результат моих трудов! Средства массовой информации сначала подстрекают толпу, направляют ее мысли в нужную им сторону и ждут, довольные собой. Только вот потом, когда дело уже пошло, газетчики почему-то не в силах противостоять мнению толпы. Им ничего не остается, как только идти на поводу у разбушевавшегося большинства! Какой позор!

Этой пламенной речью и закончилось неудачное выступление Сидзуко.

Разумеется, что после столь резкой критики в свой адрес журналисты разнесли скандальную «демонстрацию экстрасенсорных способностей» в пух и прах, а самого Икуму обвинили в некомпетентности.

Редакции газет не могли смириться с тем, что Икума попытался списать провал своего эксперимента исключительно на их счет. Следующим утром все газеты пестрели разоблачающими заголовками: «Откровенная подделка», «С оборотней сорвана их благообразная личина», «Профессор-шарлатан из Т***ского университета», «Неудавшийся эксперимент положил конец пятилетним дебатам», «Торжество современной научной мысли».

И ни одной статьи в защиту Сидзуко и Икумы.

В конце пятьдесят пятого года Икума развелся с женой и уволился из университета. Он твердо решил развить в себе экстрасенсорные способности. К тому времени Сидзуко чувствовала себя совсем плохо: у нее развилась обостренная форма мании преследования. Несмотря на это, Икума оставляет ее и уходит в горы, где в течение некоторого времени практикует «водный массаж» — подолгу стоит под водопадом. Не рассчитав свои силы, он в конце концов заболевает туберкулезом. Его помещают на лечение в туберкулезный санаторий в Южном Хаконэ. Душевное состояние Сидзуко все более ухудшается.

Садако, которой тогда исполнилось восемь лет уговаривает мать вернуться в Сасикидзи, чтобы быть подальше от газетчиков и их сплетен. Они возвращаются в родные края, но проходит несколько месяцев, и Сидзуко, ненадолго оставленная без присмотра, сбегает из дома и бросается в кратер вулкана Михара.

Судьба сыграла над всеми троими злую шутку. Их и без того хрупкий союз был жестоко разрушен до самого основания…

Асакава и Рюдзи дочитали факс одновременно.

— Так значит, ненависть… — пробормотал Рюдзи.

— Ненависть?

— А как ты думаешь, что чувствовала Садако, когда ее мать бросилась в вулкан?

— Ты имеешь в виду ненависть к масс-медиа?

— Не только. Эта ненависть направлена на «толпу», о которой говорил Икума. О тех людях, которые сначала восхищаются тобой, чуть ли не носят на руках, но стоит ветру поменяться, и вот они уже смеются тебе в лицо и распускают про тебя сплетни. Садако жила с родителями с трех до восьми лет. За это время отношение толпы к их семье изменилось на сто восемьдесят градусов — от восхищения до презрения. Неужели ты думаешь, что девочка этого не почувствовала?

— То есть ты считаешь, именно поэтому ненависть Садако теперь направлена на всех?.. Прямо вот так, без разбору? — Асакава произнес последние слова, как бы оправдываясь. Он чувствовал себя отчасти виноватым, потому что, как ни крути, а он тоже один из представителей средств массовой информации.

В эти слова, подспудно надеясь на прощение, он вложил все свои противоречивые чувства. Ведя внутренний разговор с Садако, он словно говорил: «Да, я журналист, но я скептически отношусь к своей профессии. Я помню обо всех ее недостатках».

— Что ты там бормочешь? — с любопытством уставился на него Рюдзи.

— А? — Асакава и не заметил, что, увлекшись своими мыслями, начал рассуждать вслух.

— Ну ладно. То, что мы узнали, в какой-то мере объясняет нам, почему Садако выбрала именно эти образы. Сперва вулкан Михара: ее мать бросилась в кратер этого вулкана, а на следующий год девочка предсказала его извержение. Понятно, что эти события произвели на нее неизгладимое впечатление.

Следующая сцена — иероглиф «гора». Это, судя по всему, первый опыт «ментальной фотографии», который Садако проделала, будучи совсем еще младенцем.

— Почему это «младенцем»? — Асакава не мог понять, почему Рюдзи считает, что этот «ментальный снимок» сделан Садако в столь раннем возрасте.

— Ну не младенцем, — пошел на попятный Рюдзи. — Но все равно совсем маленьким ребенком. Ей года четыре было. Или, может быть, пять… Неважно.

Следующая сцена — игральные кости. Значит, Садако присутствовала в тот день в зале. И, конечно же, она очень волновалась за мать и хотела, чтобы та угадала выпавшие на костях цифры.

— Погоди-ка. Но если так, то получается, что Садако отчетливо «видела», что показывают кости в чугунной чаше! — Сцена с игральными костями была одной из тех, которые Асакава и Рюдзи «видели собственными глазами».

— А какое это имеет значение?

— Ну как же? Ведь ее мать, Сидзуко, не смогла их увидеть!

— Ну и что такого? Мать не смогла, а дочь смогла. Я не вижу в этом ничего странного. Понимаешь, хотя девочке тогда было всего семь лет, она уже обладала экстраординарными способностями, очевидно, превышающими способности ее матери. Поэтому ей и удалось противостоять мысленной атаке сотни человек, находящихся в зале.

Сам посуди, она же смогла спроецировать изображение на электронно-лучевую трубку! Это тебе не негатив засветить. Тут гораздо более сложный процесс, совсем другой механизм действия. Шутка ли — пятьсот двадцать пять линий развертки изображения! А Садако смогла. Вот какая силища!

Но Асакаву было не так-то просто убедить:

— Но если она такая способная, то почему бы ей не изобразить что-нибудь поинтересней на фотопластине профессора Миуры?

— Ох, какой же ты упертый. Ну рассуди сам, вот, например, Сидзуко: люди узнали о ее способностях, и что из этого вышло? Это не помогло ей найти свое счастье. И даже наоборот, можно сказать, что из-за этих своих талантов она стала глубоко несчастной. Разумеется, ей не хотелось, чтобы дочь пошла по ее стопам. Наверняка она не раз говорила Садако, что лучше скрывать свои способности, и тогда можно будет жить спокойно, как обычные люди. Поэтому девочка обуздала свою чудовищную силу и спроецировала на фотопластину ничем не примечательное изображение.

«Ясно, — подумал Асакава. — Это объясняет случай в театральной студии. После репетиции все разошлись, и Садако Ямамура думала, что осталась одна. Телевизоры тогда были еще в новинку, и ей захотелось попробовать свои силы на непривычном устройстве, но так, чтобы никто не узнал, тайком…»

— Хорошо, а старуха из следующей сцены, кто она? — спросил он у Рюдзи.

— Понятия не имею. Может, эта старушка являлась Садако во сне с пророчеством или что-нибудь в этом роде… Она такие словечки употребляет — не разобрать ничего. Между прочим, ты заметил что на острове почти никто уже не говорит на диалекте? Вот то-то и оно. Может, эта старушка еще в эпоху Камакура[14] жила или, может быть, имела какое-нибудь отношение к отшельнику Одзуне… На вид-то ей тысяча лет, не меньше, — Рюдзи ухмыльнулся.

«…нали ште раждаш догодина, то есть сказано тебе: в следующем году родишь…»

— И что, пророчество исполнилось?

— Судя по следующей сцене — да. Помнишь, сразу после старухи начинается сцена с младенцем? Я вначале думал, что, может, Садако между делом сыночка родила, но похоже, что это не так. Если верить факсу, конечно…

— Ты думаешь, это ее младший брат, который умер четырехмесячным?

— Ну, в общем, можно сказать, что я склоняюсь к этой мысли.

— А почему тогда старуха обращается к Садако? Может, Садако все-таки тоже родила кого-нибудь?

— Как знать, может, и родила. Старушка ведь зря не скажет…

— А от кого?

— Ну откуда я знаю, в конце-то концов?! Что ты вообще ко мне привязался? Я же просто строю предположения.

Асакава погрузился в мрачные мысли: «Если Садако действительно родила, то кто отец ребенка? И что этот ребенок делает сейчас? Где живет?»

Неожиданно Рюдзи так резко поднялся с места, что даже стукнулся коленями о столешницу.

— Все. Я сейчас сдохну от голода. Уже вечер скоро, а мы тут сидим. Эй, Асакава, пошли перекусим чего-нибудь. — С этими словами Рюдзи направился к двери, на ходу потирая ушибленное колено.

Есть Асакаве совсем не хотелось, но он решил пойти за компанию и заодно обсудить одну вещь, которая не давала ему покоя. В самом начале Рюдзи попросил у него выяснить кое-что, но Асакава не знал, с чего начать, и постепенно забыл об этой просьбе, а сейчас вдруг вспомнил и разволновался.

Такаяма тогда попросил его узнать, кем является мужчина из последней сцены. Не исключено, что это был Хэйхитиро Икума, отец Садако, хотя вряд ли.

Судя по ощущениям, которые Асакава испытывал, просматривая эту сцену, девушка относилась к мужчине слишком уж враждебно. В первый же момент, когда на экране появилось лицо этого человека, Асакава почувствовал в низу живота тупую, тянущую боль. И в ту же секунду его охватило чувство ненависти и отвращения по отношению к молодому мужчине. Почему?

Асакава ни тогда, ни сейчас не мог ответить на этот вопрос. Лицо мужчины не было уродливым или страшным…

Вряд ли Садако могла испытывать такие чувства к кому-нибудь из родных. Ничто из слов Ёсино и тех сведений, что Асакава сам собрал на острове, не указывало на то, что Садако была в плохих отношениях со своей семьей. Даже наоборот – складывалось впечатление, что Садако очень заботилась о родителях, переживала за них.

С одной стороны, установить личность молодого мужчины казалось Асакаве почти невыполнимой задачей. За те без малого тридцать лет, что прошли с момента встречи Садако с этим человеком, лицо его могло измениться до неузнаваемости. С другой стороны, может быть, все-таки стоит попросить Ёсино разыскать фотографию Хэйхитиро Икумы… И уж конечно, не мешало бы узнать у Рюдзи, что он думает по этому поводу.

С этими мыслями Асакава тоже встал из-за стола и последовал за Такаямой.

На улице бесчинствовал ветер. Доставать зонтик не имело никакого смысла — его бы тут же вырвало из рук и унесло. Сгорбившись, чтобы укрыть лица от ветра, друзья добежали до небольшой закусочной, расположенной прямо напротив морского вокзала.

— Ну что, возьмем пивка, что ли? — спросил Рюдзи и, не дожидаясь ответа, громко крикнул проходившей мимо соседнего столика официантке:

— Девушка, два пива.

— Слышишь, Рюдзи, что ты вообще думаешь по поводу этой пленки? Что это такое? Мысли, или что?

— Откуда мне знать? — неохотно ответил Рюдзи, даже не взглянув на собеседника. Ему уже принесли тарелку, полную дымящегося жареного мяса, и он предпочел еду бессмысленным разговорам.

К пиву подали сосиски. Асакава без энтузиазма насадил одну из них на вилку и глотнул немного пива. Окно закусочной выходило на билетные кассы «Восточного пароходства». У касс никого не было, улица выглядела полностью вымершей. Наверное, все, кого непогода заперла на острове, сидят сейчас в гостинице, прильнув к окнам, и с тревогой смотрят на обложенное тучами небо и потемневшее море.

Рюдзи оторвался от тарелки и взглянул на Асакаву:

— Ты слышал когда-нибудь о «последней минуте», когда человек перед смертью вспоминает самые значимые для него события своей жизни?

Асакава оторвался от пустынной улицы за окном и перевел взгляд на Рюдзи:

— Слышал что-то… Вроде того, что особенно глубоко отпечатавшиеся в сознании человека сцены вдруг как бы высвечиваются моментальной вспышкой… — Асакава читал об этом в книге, написанной человеком, пережившим нечто подобное.

В автобиографии автор рассказывал о случае произошедшем с ним на горной дороге: на одном из поворотов он не сумел справиться с рулем и рухнул с высокого обрыва. В тот самый момент, когда его машина, как по маслу соскользнув с шоссе, оказалась в воздухе и стало ясно, что гибель неминуема, вся жизнь этого человека в самых мельчайших подробностях пронеслась перед его внутренним взором. Каким-то чудом автору удалось выжить, но сильные ощущения, испытанные им, навсегда врезались в память.

— Так ты думаешь, что на кассету записаны те сцены, которые Садако увидела в момент смерти? — спросил Асакава.

Рюдзи подозвал официантку и заказал еще пива.

— Я ничего не думаю, просто рассказываю тебе о том, какие ассоциации вызвала у меня эта запись. Все эти сцены — это как бы конспекты тех моментов, когда

Садако максимально использовала свою мысленную энергию. Почему бы нам не назвать эти моменты «самыми значимыми» в ее жизни?

— Допустим, это так, но тогда выходит, что… — Асакава растерянно замолчал.

— Вполне вероятно, — пожал плечами Рюдзи.

…так значит, Садако умерла и оставила в наследство человечеству видеозапись тех сцен, которые пронеслись у нее в мозгу в последний момент перед самой смертью…

— Да с чего бы она умерла? Она же была совсем молодая. И этот мужик из последней сцены, кто он? Почему это она перед смертью стала о нем вспоминать?

— А что ты от меня-то хочешь? Почем мне знать, что это за мужик? Я и сам ничего толком не понимаю!

Асакава недовольно нахмурился.

— И нечего хмуриться. Думай сам — что, у тебя своей головы нет? Совсем обнаглел, хочешь все разузнать за чужой счет! А если со мной что-нибудь случится, и тебе придется искать «магическую формулу» в одиночку, что ты будешь делать, а?!

…ну, это, положим, невозможно. Скорее уж я умру первым, а Рюдзи будет в одиночку искать «магическую формулу». А вот чтобы наоборот — это сложно себе представить…

Асакава был уверен на сто процентов, что с Рюдзи ничего не может случиться.

После обеда они вернулись к Хаяцу. Тот сразу же сообщил им, что только что звонил Ёсино:

— Вы знаете, он звонил с телефона-автомата, поэтому обещал перезвонить через десять минут.

Асакава уселся около телефона и принялся ждать, молясь в душе о том, чтобы у Ёсино оказались хорошие вести.

Наконец раздался звонок:

— Я тебе уже несколько раз звонил, — недовольно качал Ёсино.

— Извини, мы просто вышли пообедать.

— Ну ладно… Факс вы уже получили? — Голос Ёсино неожиданно смягчился, вместо недовольства в нем послышалось искреннее сочувствие. Асакава внутренне напрягся.

— Да. Огромное тебе спасибо за помощь. — Он переложил трубку в правую руку. — Ты, может, узнал что-нибудь новенькое про Садако Ямамура? — Асакава постарался, чтобы его голос прозвучал бодро.

После недолгой паузы Ёсино ответил:

— Извини, старик. Она не оставила никаких следов.

Услышав это, Асакава чуть не расплакался. Лицо его скривилось, уголки рта задергались.

Рюдзи, почти касаясь ногами балконной двери, развалился на татами и с интересом поглядывал с полу на Асакаву. Видимо, его забавляло то, как быстро выражение надежды на лице приятеля сменилось полным отчаянием.

— Что значит «не оставила следов»? — срывающимся голосом спросил Асакава

— Из тех, кто одновременно с Садако был принят в «Свободный полет», мне удалось разыскать только четверых. Я, разумеется, всем им позвонил, но никто из них не знает ровным счетом ничего о своей бывшей соученице. Все они занятые люди, всем под пятьдесят, все отягощены семейной жизнью. Единственное, что они могли сказать мне про Садако, что сразу же после смерти Сигэмори она ушла из студии. Другой информацией о ней эти люди не располагают. — Только не говори мне, что это все, что ты разузнал.

— Я-то что могу поделать?! Ты совсем уже…

— Ну да, я «совсем уже», потому что завтра в десять часов вечера я подохну, и все тут. И между прочим, не только я, но и мои жена и дочка. Они тоже посмотрели кассету, и жить им осталось до воскресенья!

В этот момент Рюдзи язвительно вставил:

— А про меня ты почему не сказал? Вот мерзавец!

Не обращая на него внимания, Асакава продолжал:

— Я уверен, что ты можешь мне помочь. Должен быть еще кто-то, кроме этих четверых. Кто-нибудь, кто был знаком с Садако и знает, где она теперь… Слышишь? Ведь от этого зависит жизнь моей семьи…

— Ну, может, все еще обойдется…

— Как это?

— Ну, может, завтра наступит десять вечера, но ты не умрешь.

— То есть ты мне не веришь! — У Асакавы даже потемнело в глазах от бешенства.

— Ну, на сто процентов вообще ни в чем нельзя быть уверенным…

— Послушай меня, Ёсино… — Асакава запнулся, подыскивая нужные слова, чтобы убедить приятеля. — Я, конечно, тоже не до конца уверен и чувствую себя довольно глупо. Ношусь как дурак туда-сюда. Ищу, смешно сказать, «магическую формулу». Но сам посуди, ведь даже если вероятность того, что я погибну, всего один к пяти, разве этого мало?! Если у тебя в барабане револьвера всего одна пуля, то есть из шести выстрелов пять дадут осечку, но один — убьет тебя наповал, ты приставишь этот револьвер к виску? А представь теперь, что твоя семья тоже вынуждена участвовать в этой русской рулетке. Ты сможешь нажать на курок или опустишь дуло и забросишь револьвер куда подальше… в море, например, чтоб наверняка?! — Асакава разошелся не на шутку.

В этот момент Рюдзи вдруг закричал:

— Боже мой! Какие мы с тобой идиоты!

— Рюдзи, заткнись! — прикрыв трубку рукой, зарычал Асакава.

— Что там у вас происходит? — упавшим голосом спросил Ёсино.

— Да ничего у нас не происходит. Ёсино, будь другом, вся надежда только на тебя…

Тут Рюдзи схватил Асакаву за руку, не дав ему договорить. Взбешенный Асакава резко обернулся и увидел прямо перед собой неожиданно серьезное лицо Такаямы.

— Мы с тобой такие идиоты, — на этот раз гораздо тише проговорил Рюдзи. — Совсем голову потеряли — и ты, и я.

Попросив Ёсино немного подождать, Асакава прикрыл трубку рукой и вопросительно взглянул на Рюдзи:

— Что случилось?

— Почему же мы с тобой сразу не додумались до такой простой вещи? Нам вовсе незачем отслеживать с самого начала жизнь Садако. Гораздо проще взяться за это дело с конца! Почему все произошло именно в коттедже Б-4? Почему в комплексе «Пасифик Лэнд»? Почему, в конце концов, в Южном Хаконэ, а не где-нибудь еще?

Асакава, выслушав эту тираду, на секунду задумался. Видимо, что-то пришло ему в голову. Гораздо спокойнее, чем раньше, он произнес в трубку:

— Ёсино, ты меня слышишь?

— Угу, — Ёсино терпеливо ждал на проводе.

— Ладно, оставим пока театральную студию и все, что с ней связано. У меня будет к тебе другая просьба. Я, кажется, уже рассказывал тебе о «Пасифик Лэнд»…

— Конечно. Это тот самый туристический комплекс, где…

— Да-да. Тот самый. Если я не ошибаюсь, то вначале, лет десять назад, на месте нынешнего комплекса оборудовали поле для гольфа, а потом постепенно выстроили и сам комплекс. Так вот если тебе не трудно, не мог бы ты узнать, что там было перед тем, как появилось поле для гольфа?

Прижав трубку к уху, Асакава слышал скрип авторучки, бегающей по листу бумаги — Ёсино старательно записывал.

— А ты думаешь, там было что-то, кроме горной долины и рощи?

— Может быть, ничего и не было, а может, что-то и было, — уклончиво ответил Асакава. В этот момент Рюдзи снова дотронулся до его локтя:

— Не забудь у него карту попросить. Если там что-то было до «Пасифик Лэнд», пусть попробует достать план застройки. Давай, скажи ему.

Асакава выполнил просьбу Рюдзи и, попрощавшись с Ёсино, повесил трубку. В голове его крутилась одна и та же мысль: «Должен же быть какой-то выход». А мысли любого человека, как известно, обладают энергией.

С утра небо прояснилось, хотя все еще дул сильный ветер. Куда-то вдаль, гонимые порывами ветра, плыли белые кучевые облака. Тайфун № 21 вчерашней ночью пронесся над полуостровом Босо и ушел на северо-восток. Повсюду, куда ни кинь взгляд, ослепительно сияло голубое море. Но этот погожий день, в котором чувствовалось уже дыхание осени, никак не подходил к мрачному настроению Асакавы. Стоя на палубе как осужденный на месте казни, Асакава глядел на бегущие за кормой волны. Если бы он поднял взгляд, то увидел бы прямо перед собой мягкие очертания Идзуосимской возвышенности, словно парившей между небом и морем.

Вот и наступил его последний день. Срок пришел. Сейчас десять утра, значит, ему осталось всего лишь двенадцать часов. Как ни старайся, а время не остановишь. Еще немного, и пройдет неделя с того момента, как он в первый раз посмотрел кассету Садако в «Пасифик Лэнд». Длинная, мучительная неделя.

За эти семь дней он натерпелся столько страху, сколько обычному человеку не выпадает испытать за всю его жизнь. Наверно, из-за эмоциональной перенасыщенности последних дней Асакаве казалось, что время тянется очень медленно…

Получилось так, что из-за тайфуна они проторчали на острове целые сутки. Вчерашний день был для них потерян, и Асакава сам не знал, какие это повлечет за собой последствия.

Вчера, находясь в расстроенных чувствах, он горько упрекал Ёсино в том, что по его вине расследование задерживается. Но сегодня, успокоившись и придя в себя, он наконец осознал, какую гигантскую работу проделал его коллега, и его захлестнуло чувство благодарности. Асакава даже не был уверен в том, что сам справился бы с этой задачей. Ему казалось, что в отличие от Ёсино он наверняка сбился бы с пути и пошел по ложному следу.

«В целом, все получилось удачно. Можно даже сказать, что тайфун был очень кстати», — Асакава старался думать позитивно. Приближался последний срок, и он гнал от себя невеселые мысли вроде: «Ах, зачем я это сделал? Нужно было поступать совсем по-другому».

Последняя их с Рюдзи надежда заключалась в трех листах бумаги, которые Асакава сейчас держал в руках. После вчерашнего телефонного разговора Ёсино полдня провозился в архиве и прислал им по факсу отчет. Оказалось, что до того, как Тихоокеанский курортный клуб выстроил на горном плато туркомплекс «Пасифик Лэнд», там располагалось довольно-таки необычное заведение. Впрочем, по тем временам в заведениях подобного рода не было ничего необычного. Официально оно именовалось «Туберкулезный санаторий», а в просторечии такие больницы назывались «санаториум».

В наши дни опасность заболеть туберкулезом в общем-то мала. О нем почти забыли. Но возьмите любой роман довоенного времени, и почти наверняка сразу же наткнетесь на упоминание этой болезни.

Туберкулезная палочка сыграла не последнюю роль в появлении на свет романа «Волшебная Гора» Томаса Манна. Благодаря этому виду бактерий состоялся как писатель Мотодзиро Кадзии[15], прославившийся своим декадентством высочайшей пробы. Однако после открытия стрептомицина в сорок четвертом году, а потом гидразидов в пятидесятом туберкулез утратил свой романтический флер и сделался тем, чем всегда был, — серьезным инфекционным заболеванием.

В эпоху Тайсё и в начале эпохи Сева[16] от туберкулеза каждый год умирало около двухсот тысяч человек, но после войны число его жертв заметно уменьшилось. Хотя это вовсе не означает, что сама бактерия была уничтожена. И в наше время люди все так же продолжают умирать от туберкулеза, бывает, до пяти тысяч человек в год.

В прежние времена считалось, что болезнь эта лечится чистым воздухом и спокойным времяпрепровождением. Поэтому туберкулезные санатории строились высоко в горах. Но с развитием медицины туберкулезных больных становилось все меньше. Государственные заведения закрывались, а частным санаториям, чтобы избежать банкротства, приходилось пополнять штат хирургами, урологами, терапевтами и прочими специалистами.

В середине шестидесятых перед туберкулезным санаторием в Южном Хаконэ вопрос о выживании встал особенно остро, но решить его не удалось. Санаторий располагался глубоко в горах, вдалеке от шоссе и дорог.

В свое время пациенты, попав в больницу, не должны были покидать ее стен, поэтому удаленность от главных магистралей была не недостатком, а скорее достоинством. Но для обычной поликлиники такое месторасположение стало катастрофой, и в семьдесят втором году туберкулезный санаторий в Южном Хаконэ прекратил свое существование. Освободившуюся землю приобрел Тихоокеанский курортный клуб, и в семьдесят пятом году на территории бывшего «санаториума» было оборудовано поле для игры в гольф. Год за годом комплекс расширялся: появилась гостиница, бассейн, теннисные корты, тренажерный зал. Самым последним нововведением были отстроенные в апреле — то есть полгода назад — коттеджи для отдыха.

— Что там вообще за место? — спросил Рюдзи с соседнего сиденья.

Погруженный в свои мысли, Асакава вздрогнул от неожиданности: он упустил момент, когда его спутник вернулся с палубы в каюту.

— Какое место?

- Ну, «Пасифик Лэнд». Очнись, я тебя про Южный Хаконэ спрашиваю.

…точно, Рюдзи же там ни разу не был…

— Ночью оттуда очень красивый вид на море.

Вообще-то, услышав вопрос, Асакава сразу вспомнил фонари у главного здания, льющие на землю неживой оранжевый свет, в ушах зазвучал глухой стук мячей, доносившийся со стороны теннисных кортов. Он снова ощутил ту атмосферу безжизненности, которая поразила его в «Пасифик Лэнд» с самого начала.

«Почему это место показалось мне таким неживым? Интересно, сколько людей там умерло за время существования санатория?» — подумал он, и в этот момент в памяти всплыл прекрасный ночной вид на Нумадзу и Мисиму.

Асакава, отложив верхний лист в сторону, разгладил на коленях две оставшиеся страницы. На одной из них был воспроизведен подробный план санатория, а на другой Асакава увидел фотографию трехэтажного фешенебельного здания, в котором раньше находился санаторий, а теперь ресторан и информационный центр «Пасифик Лэнд». Того самого здания, в котором он пытался выяснить у гарсона, где располагаются коттеджи.

Прежде всего Асакава принялся досконально изучать план санатория. Словно пытался вычитать в тонких линиях и пунктирах историю последних тридцати лет. Без такого ориентира, как дуга шоссе, огибающего гору, вообще было очень сложно представить, что где находится. Восстанавливая в памяти расположение строений на территории комплекса, Асакава вглядывался в план в поисках того места, где теперь стояли коттеджи. «Что же там находилось тридцать лет назад?»

Ему так и не удалось точно вспомнить, где именно относительно главного здания располагались коттеджи, но по всем примерным расчетам выходило, что коттеджи были построены на ранее пустовавшем месте. Прямо посреди рощи вдоль пологого горного склона.

Асакава снова взялся за первый лист. Кроме информации о том, что земля, принадлежавшая санаторию, перешла под юрисдикцию клуба, Ёсино на первой же странице сообщал еще одну немаловажную подробность. Речь шла о человеке по имени Сиротаро Нагао.

Господин Нагао заведовал маленькой хирургической клиникой в Атами. В этом году ему исполнилось пятьдесят семь. Но главным было то, что с шестьдесят второго по шестьдесят седьмой, то есть в течение пяти лет, Нагао работал лечащим врачом в Южном Хаконэ. В шестьдесят втором он, молодой специалист, сразу после окончания практики был зачислен в штат туберкулезного санатория.

Из всего медицинского персонала, работавшего в этом заведении, в настоящее время остались в живых только двое: Ёдзо Танака, который живет на попечении своей дочери в Нагасаки, и Сиротаро Нагао. Все остальные уже умерли, в том числе и директор санатория. Поэтому, кроме как на Нагао, рассчитывать не на кого — Танаке под восемьдесят, да и времени на поездку в Нагасаки уже не остается.

Хотя во время их разговора Ёсино еле сдерживался, чтобы не накричать на

Асакаву, заклинавшего его найти хоть какого-нибудь, главное — живого, свидетеля, просьбу приятеля он все-таки исполнил: каким-то чудом ему удалось раскопать имя доктора Нагао. И не только имя — к обычным паспортным данным «имя-фамилия-адрес» Ёсино присовокупил любопытную историю из жизни доктора. Непонятно, почему он решил послать этот анекдот Асакаве. Скорее всего, просто наткнулся на него во время расследования и автоматически «подшил в дело».

Так вот, из написанного Ёсино следовало, что Нагао работал в туберкулезном санатории в общей сложности пять лет, но за это время ему один раз пришлось сменить амплуа и не лечить, а лечиться. Целых две недели он провел в лечебном изоляторе.

Это случилось летом шестьдесят шестого года. Нагао отправился с обследованием в амбулаторию одного из удаленных горных районов. По собственной невнимательности и неаккуратности во время этого обследования Нагао заразился от больного оспой.

К счастью, несколькими годами раньше ему сделали прививку от этого заболевания, поэтому никаких осложнений не случилось: легкая сыпь да поначалу повышенная температура. После первого приступа температура больше не поднималась, так что можно сказать, что он легко отделался. Но для того, чтобы предотвратить распространение вирусу дирекция санатория решила на некоторое время поместить Нагао в карантин.

Самое интересное, что благодаря этой истории имя Нагао попало в медицинские справочники — он был последним человеком, который заразился оспой на территории Японии. Неизвестно, заинтересовалась бы редакция Книги рекордов Гиннесса таким фактом, но внимание Ёсино он, по-видимому, привлек.

Подумать только, оспа. Для поколения Асакавы и Рюдзи это слово — просто пустой звук.

— Слышишь, Рюдзи, ты когда-нибудь оспой болел? — спросил Асакава.

— Ты что, с ума сошел, что ли? Какая оспа? Оспа уничтожена.

— Уничтожена?

— Ну да. Ты разве не слышал о том, что великой силой научного Знания оспа полностью ликвидирована и больше не существует?

Действительно, Всемирная Организация Здравоохранения ежегодно по всему миру проводила вакцинацию, и к семьдесят пятому году вирус оспы исчез почти повсеместно. Естественно, что имя последнего больного было записано. Им оказался молодой сомалиец, который заболел оспой двадцать восьмого октября семьдесят седьмого года.

— Да ну! Разве можно ликвидировать вирус?

Асакава плохо разбирался в вирусах, но почему-то ему казалось, что они являются одной из самых стойких форм жизни. Как вирус ни уничтожай, он все равно потом видоизменится и вылезет где-нибудь в самом неожиданном месте.

— Вирусы — это очень интересная штука. Они блуждают вдоль границы живого и неживого. Существует версия, что вирусы — это мутировавшие внутри человеческого организма гены. Но по-настоящему никто не знает, откуда они взялись, какова их природа. Однако нет сомнений, что они имеют самое прямое отношение к зарождению жизни и эволюции видов, — Рюдзи развел руки в стороны и сладко потянулся. Глаза его возбужденно сверкали: — Скажи, Асакава, разве тебе не кажется любопытным, что ген в какой-то момент вдруг выскакивает из клетки и становится совсем другой жизненной формой? Если рассуждать дальше, то можно дойти до того, что все противоположности в начальный момент были слиты воедино в самом главном первоистоке. Говорят, что свет и тьма крепко дружили до Большого Взрыва. И между ними не было никаких противоречий.

Или, например, ангелы и дьявол. Ну да, был среди ангелов один падший, которого назвали дьяволом, а если посмотреть в корень — тот же ангел ничем от них не отличающийся. Кстати, и мужчина с женщиной тоже изначально были одним телом. Гермафродиты, устроенные как слизняки иди черви, которые обладают и женскими, и мужскими половыми органами одновременно. Тебе не кажется, что гермафродиты олицетворяют идеал мужской силы и женской красоты? — Рюдзи весело засмеялся. — И между прочим, проблема с сексуальным партнером напрочь отпадает.

Асакава в недоумении смотрел на разошедшегося Рюдзи, не понимая, что его так насмешило.

…не знаю, как насчет силы, но идеалом красоты гермафродит точно не является…

— А еще какие-нибудь вирусы, кроме оспы, были уничтожены?

— Ну, если тебе это интересно, то ты можешь заняться специальным расследованием по возвращении в Токио.

— При условии, что я вернусь.

— Хе-хе. Вернешься, будь спокоен.

За время этого разговора скоростной катер успел проделать только половину пути между Идзуосимой и Ито. Если бы Асакава и Рюдзи летели на самолете, они добрались бы до Токио гораздо быстрее, но им нужно было во что бы то ни стало заехать в Атами и разыскать доктора Нагао.

С борта уже было видно колесо обозрения — гордость здешнего парка отдыха. Без десяти одиннадцать. Спустившись по трапу, Асакава побежал на автостоянку за оставленным там позавчера автомобилем.

— Эй, куда ты рванул? — крикнул ему вслед Рюдзи, не спеша передвигая свои короткие ноги. Клиника, которой заведовал Нагао, находилась рядом со станцией «Киномия». Раздраженный Асакава еле дождался, пока Рюдзи влезет в машину, и резко нажал на газ. Машина рванула с места, устремляясь в лабиринт улиц с односторонним движением, которыми славится Атами.

— Слушай, а вдруг в этой истории замешан сам Сатана? — вдруг спросил Рюдзи, серьезно глядя на Асакаву.

У Асакавы не было времени отвечать на вопросы, он пристально смотрел на бесконечные ряды дорожных знаков, тянущихся вдоль дороги. Что ни говори, Атами — сущий ад для водителя.

Рюдзи, нимало не смущаясь молчанием собеседника, продолжал:

— Сатана все время приходит в наш мир в разных обличьях. Слышал когда-нибудь об эпидемии чумы в Европе, в четырнадцатом веке? Половина населения Европы тогда умерла. Веришь? По-ло-ви-на! Ты можешь себе представить, что население Японии за несколько месяцев сократится до шестидесяти миллионов?! Ну и конечно, тогда было принято считать, что чума — это одно из обличий Сатаны. Значит, по аналогии, Сатаной нашего времени можно считать СПИД.

Но не стоит забывать, что Сатана вовсе не стремится уничтожить человеческий род. Почему? Да потому, что если в мире не останется людей, то он не сможет существовать. И с вирусами то же самое. Как только умрут все живые клетки — вирусы исчезнут с лица земли. И между прочим, я вовсе не уверен, что люди искоренили вирус оспы. Иногда я думаю, а возможно ли это вообще?

В наше время никто уже не боится оспы, а ведь раньше эта болезнь была грозой континентов. Страдания, причиняемые оспой, привели к тому, что в Японии появилось так много обрядов и верований, связанных с этой болезнью. Когда-то давно люди верили в то, что оспу насылает на них бог болезней Хосо-гами. Почему же они звали его «богом»? Разве не правильней было бы назвать его «дьяволом»? И если все-таки это бог насылает на нас болезнь, то как могут люди быть такими самоуверенными, чтобы думать, будто в их силах уничтожить бога?

Вот какие мысли были заключены в словах Рюдзи. Но Асакава не слушал приятеля.

Он никак не мог взять в толк, отчего Такаяма вдруг расфилософствовался ни с того ни с сего и мешает ему сосредоточиться на дороге. Все его душевные силы были сейчас направлены на то, чтобы как можно скорее добраться до клиники, которой заведовал Нагао.

Они вышли с платформы и очутились на привокзальной площади. На углу одной из выходящих к станции улочек стоял небольшой одноэтажный дом. Вывеска над входом гласила: «Хирургическая клиника Нагао».

Асакава и Рюдзи в нерешительности остановились у входа. Лица у обоих были невеселые: если им не удастся узнать ничего нового у доктора Нагао, тогда все.

Game over. Игра окончена. Времени на дальнейшее расследование уже не остается. С другой стороны, о чем они могут его спросить? Вряд ли он помнит свою тридцатилетней давности службу в туберкулезном санатории настолько подробно, чтобы хранить в памяти возможную встречу с Садако Ямамура. Кто вообще сказал, что эта встреча когда-нибудь состоялась? Между прочим, у них нет никаких доказательств того, что Садако действительно хоть раз побывала в туберкулезном санатории Южного Хаконэ. Никаких свидетелей, только догадки. Весь старший медперсонал санатория, за исключением Ёдзо Танаки, давно на небесах, а поиски медсестер, работавших тогда, начинать уже поздно.

Асакава взглянул на часы. Одиннадцать тридцать. До истечения срока осталось чуть больше десяти часов, а он никак не мог заставить себя протянуть руку и открыть дверь.

— Что ты встал на пороге? Давай заходи. — Рюдзи подтолкнул Асакаву в спину. На самом-то деле он догадывался, почему Асакава, всю дорогу исступленно жавший на газ, теперь никак не мог решиться войти и топтался у дверей. Асакаве было страшно. Его пугала мысль, что их с Рюдзи ожидания не оправдаются, и тогда он лишится последней надежды на спасение…

Наконец Рюдзи отпихнул его и сам открыл дверь.

В узкой прихожей у стены стояла скамейка, на которой при желании могли разместиться трое. К счастью, в это время посетителей в клинике не было. Рюдзи заглянул в регистратуру через небольшое окошко и, слегка поклонившись, обратился к дежурной медсестре — полной женщине средних лет.

— Добрый день, мы бы хотели поговорить с врачом… с доктором Нагао.

Медсестра, не отрывая глаз от дамского еженедельника, вяло поинтересовалась:

— Вы на прием?

— Нет, мы по личному делу. Если вас не затруднит…

Медсестра отложила журнал и водрузила на нос очки. Строго взглянув на Рюдзи поверх очков, она спросила:

— А по какому именно делу?

— Нам нужно задать господину доктору несколько вопросов.

Асакава в раздражении потеснил Рюдзи — его лицо тоже показалось в окошке регистраторской, убийственно вежливым тоном он произнес:

— Извините, а господин доктор у себя?

С двух сторон легонько нажав на оправу, чтобы очки сели поплотней, медсестра переводила оценивающий взгляд с одного мужчины на другого.

— Сначала я бы попросила вас объяснить, по какому делу вы пришли. — В голосе медсестры слышалось презрительное высокомерие.

С оскорбленным видом друзья отошли на два шага от окна, и Рюдзи нарочито громко произнес:

— С такими медсестрами у них тут скоро пациентов совсем не останется.

— Что вы сказали?! — послышался со стороны регистраторской гневный голос.

Асакава занервничал. Он уже начал было обдумывать возможные пути к примирению, как вдруг открылась дверь кабинета и на пороге показался доктор Нагао, как и полагается врачу, в чистейшем белом халате.

— Что у вас здесь происходит? — недовольно спросил он.

Несмотря на абсолютно лысый череп, Нагао выглядел моложе своих пятидесяти семи лет. Стоя на пороге своего кабинета, он с неприязнью смотрел на двух молодых мужчин, поднявших шум в его приемной.

Одновременно обернувшись на голос заведующего, Асакава и Рюдзи в один голос вскрикнули от удивления. Зря они сомневались, зря неуверенно топтались на входе — судя по всему, Нагао мог рассказать им много чего интересного о Садако Ямамура.

Словно кто-то нажал на потайной выключатель — перед глазами Асакавы кадр за кадром пронеслась последняя сцена с кассеты Садако: сначала шумное, тяжелое дыхание, потом в кадре появляется лицо молодого мужчины, отчетливо виден струящийся по этому лицу пот. Лицо все ближе и ближе. Глаза мужчины налиты кровью. Следующий кадр — обнаженное плечо, на котором зияет глубокая рана. Из раны хлещет кровь, заливая «камеру» — глаза Садако. Изображение становится нечетким, размытым. Потом как будто что-то тяжелое сдавливает грудь. Лицо мужчины, каждая его черта словно говорят: «убью»…

Теперь Асакава видел это лицо наяву. Перед ним в дверях кабинета стоял мужчина из последней сцены — доктор Нагао. Разумеется, он постарел за это время, но ошибиться невозможно — это был именно он, и никто другой.

Асакава с Рюдзи переглянулись. И тут Рюдзи выкинул штуку: ткнув пальцем в сторону Нагао, он начал громогласно смеяться:

— Ха-ха-ха. Вот это да! Все-таки азартные игры — обалденная штука. Ну где-где, а уж в таком месте… Кто бы мог подумать, что именно здесь мы его встретим, а?

Нагао замер. То, что он услышал, ему не понравилось. Слишком уж необычной была реакция двух незнакомых мужчин на его появление. У доктора появилось дурное предчувствие:

— В чем дело?! Кто вы такие? — он почти сорвался на крик.

Рюдзи, не обращая на эти вопросы ни малейшего внимания, бесцеремонно подошел к доктору и схватил его за грудки. Нагао был сантиметров на десять выше, поэтому Рюдзи пришлось с силой потянуть его вниз, чтобы ухо доктора оказалось у рта Рюдзи. Ласковый голос, которым заговорил Такаяма, никак не вязался с предшествовавшими разговору резкими жестами:

— Расскажи-ка нам, дружок, что ты сделал с Садако Ямамура тридцать лет назад в туберкулезном санатории в Южном Хаконэ?

Через несколько секунд смысл вопроса дошел до Нагао. Его глаза беспокойно забегали из стороны в сторону. По лицу было видно, что он вспомнил что-то. Неожиданно ноги у Нагао подкосились, и он чуть было не упал, но Рюдзи успел подхватить его обмякшее тело.

Доктора оттащили к стене. Он со страхом взирал со скамейки на двух молодых мужчин, которые каким-то образом узнали его тайну. Именно этот факт, а вовсе не события тридцатилетней давности, которые он сейчас вспомнил до мельчайших подробностей, наполнял его сердце диким ужасом. Откуда они знают?

— Сэнсэй! — обеспокоенно произнесла давешняя медсестра из регистраторской. Она высунулась из окошка, и стал виден значок с именем, прикрепленный к халату на груди. Медсестру звали Фудзимура.

— Ну что, может, сделаем обеденный перерыв? — Рюдзи подмигнул Асакаве, и тот проворно задернул занавеску на входе, давая понять возможным посетителям, что клиника закрыта на обед.

— Сэнсэй! — Фудзимура не знала, что предпринять, и в замешательстве смотрела то на заведующего, то на опасных гостей. Нагао попытался собраться с мыслями и сообразить, что же делать дальше. Не ровен час, болтливая Фудзимура узнает об этом давнем происшествии, и тогда хлопот не оберешься. Поэтому как можно более спокойным голосом Нагао произнес:

— Милочка, наверное, действительно нам сейчас лучше сделать небольшой перерыв. Не могли бы вы сходить и купить нам что-нибудь перекусить?

— Но, доктор…

— Я же говорю вам, сходите. А насчет меня — не беспокойтесь. Все в полном порядке.

Но от Фудзимуры было не так-то легко отделаться. Она все еще стояла у окошка и, глядя на заведующего, пыталась понять, что происходит. Сначала в клинику заходят двое, потом один бросается на доктора и что-то шепчет ему на ухо, после чего тому делается плохо… В самом деле, что же это такое? Но в этот момент Нагао, не в силах больше сдерживаться, дал волю чувствам:

— Я же сказал — быстро уйдите отсюда! — зарычал он на медсестру. И та в испуге выбежала из клиники.

— Ну вот, теперь можно и поговорить. — Рюдзи деловито прошел в кабинет. Нагао последовал за ним с видом больного, которому только что сообщили, что он болен раком.

Рюдзи начал довольно вежливо:

— Прежде всего я хочу вас предупредить. Лучше нам не врать. Мы с моим приятелем, — Рюдзи кивнул в сторону Асакавы, — видели все своими глазами. Так что не юлите.

— Вы несете вздор!

…нет-нет. Никаких свидетелей. Этого не может быть. Там же никого не было в этой роще. И кроме того, сколько им лет, этим соплякам?.. Они же тогда и не родились еще…

— Ну, ясное дело. Ты нам как будто не веришь. Но мы-то твое рыло хорошо запомнили, — неожиданно для собеседника Рюдзи резко сменил тон. — Ладно, для начала я расскажу тебе о твоих «особых приметах», а уж дальше ты сам продолжишь. Давай, покажи нам, остался ли на твоем правом плечике шрам, или ты уже подсуетился и все следы замел, а?

Нагао от удивления и страха выпучил глаза. Челюсть у него задрожала. Рюдзи некоторое время наслаждался произведенным эффектом, потом сказал:

— Может, я тебе заодно расскажу, откуда этот шрам взялся? — С этими словами он резко подался вперед и приблизил лицо к доктору. — Это ведь Садако тебя укусила, да? Вот так. — И Рюдзи крепко вцепился зубами в белый халат на правом плече Нагао. У заведующего уже зуб на зуб не попадал. Даже если бы он и хотел что-то сказать, то не смог бы.

— Короче, ты меня понял. Расскажешь нам всю правду — мы тебя не тронем, и твой секрет никто не узнает. Слово даю. Но нам важно знать все, что случилось с Садако Ямамура.

Хотя Нагао был не в том состоянии, чтобы здраво рассуждать, он все-таки заметил некоторую непоследовательность в словах Рюдзи. Если молодчики утверждают, что они «видели все своими глазами», то зачем им какие-то подробности от него? Но что же происходит? Откуда они знают? Что они видели?

Как ни силился Нагао объяснить себе происходящее, у него ничего не получалось. В своих размышлениях он то и дело натыкался на противоречия, голова его раскалывалась от боли, и казалось — вот-вот взорвется.

— Хе-хе-хе, — хихикнул Рюдзи и взглянул на Асакаву, всем своим видом говоря: «Доктор-то испугался не на шутку и сейчас расскажет нам всю правду».

И верно. Нагао не выдержал и начал говорить. Он и сам удивился тому, насколько подробно сохранился в его памяти тот случай. Более того, оказалось, что он помнит события того дня даже на физиологическом уровне — только он начал рассказывать, как вдруг всем его органам чувств передалось тогдашнее возбуждение. Он снова увидел ту рощицу, блеск влажной кожи… тело почувствовало соприкосновение с другим телом, нос уловил запах пота и примятой травы, в ушах зазвенело от стрекота цикад… А потом перед глазами возник старый колодец…

— Я не знаю, что произошло со мной в тот день. Может быть, из-за жары или из-за головной боли, но я был в ужасном состоянии и совсем плохо соображал.

Потом оказалось, что именно тогда подходил к концу инкубационный период оспы, но тогда я, конечно, и понятия не имел, что заболел этой гадостью. К счастью, никто из пациентов санатория не заразился от меня. Даже сейчас при мысли о том, что в то лето по моей вине среди больных туберкулезом в любой момент могла вспыхнуть эпидемия оспы, у меня все обрывается внутри…

День выдался очень жаркий. Я беседовал с только что поступившим в санаторий больным. На рентгеновском снимке, приложенном к его карточке, отчетливо была видна каверна легочной ткани размером с йеновую монету. Я предупредил больного, что, по всей вероятности, он должен будет остаться в санатории как минимум на год, и выписал ему необходимую для освобождения от работы справку.

Закончив прием, я вышел подышать свежим воздухом, не в силах больше сидеть в четырех стенах с чудовищной головной болью. Но прохладный ветерок с гор не облегчил моих страданий. Голова продолжала болеть. Тем не менее, прежде чем возвращаться в свой кабинет, я решил еще немного прогуляться и стал спускаться по каменной лестнице, ведущей от лечебного корпуса в тенистый внутренний дворик, где можно было укрыться от палящего солнца. Именно в этот момент я заметил молодую женщину, сидевшую под деревом невдалеке. Женщина, прислонившись к стволу, смотрела на залив. Ее звали Садако Ямамура, и хотя она не была больна туберкулезом, в последнее время ее часто видели в санатории. Садако была дочерью Хэйхитиро Икумы, бывшего профессора Т***ского университета, который поступил на лечение в санаторий задолго до того, как я начал там работать.

Я запомнил фамилию женщины, как ни странно, потому, что у ее отца была совсем другая фамилия. Весь последний месяц Садако в дни посещений регулярно приезжала в Южный Хаконэ, но во время своих визитов почти не виделась с отцом и предпочитала не обсуждать его состояние с врачами. Было такое впечатление, будто она приезжает в санаторий для того, чтобы полюбоваться прекрасными видами, открывавшимися со здешних гор.

Я улыбнулся, присел рядом с ней и заговорил о здоровье ее отца, но этот разговор был ей не интересен, и она этого нисколько не скрывала. Садако не сомневалась в том, что дни ее отца сочтены. Эта страшная уверенность чувствовалась в каждом ее слове. Она даже предсказала точный день его смерти… лучше любого врачебного прогноза. Сидя рядом с Садако и слушая рассказы о ее жизни и семье, я не заметил, как жестокая головная боль отпустила меня. На ее место пришло лихорадочное возбуждение, я весь горел. Мне показалось, что кровь во мне закипает от внутреннего жара. Неутолимая жажда распирала меня изнутри.

Я украдкой взглянул на лицо Садако и почувствовал то щемящее чувство восхищения, смешанного с недоверием, которое всегда испытываешь, глядя на прекрасных женщин: неужели в нашем мире могут быть такие неземной красоты лица? Я не знаю, существует ли идеальная красота, но доктор Танака — а он, между прочим, старше меня лет на двадцать, если не больше, — говорил, что он за всю свою жизнь не видел женщины красивее Садако Ямамура.

С трудом сохраняя спокойствие, задыхаясь от жары изнутри и снаружи, я положил руку ей на плечо и сказал как ни в чем не бывало:

— Давай пойдем в рощу и продолжим наш разговор в тени.

Садако безмятежно взглянула на меня, согласно кивнула и поднялась с земли. В тот самый миг, когда она оттолкнулась спиной от дерева и, слегка округлив спину, нагнулась вперед, перед тем как встать на ноги, мой взгляд помимо воли скользнул под ее белую блузку, и я на долю секунды увидел миниатюрную, безупречной формы грудь. Тонкая молочная кожа на этой маленькой упругой груди окончательно свела меня с ума. Все перед моими глазами окрасилось в белый молочный цвет, в ушах зазвенело, и я утратил способность мыслить разумно.

Садако будто не обратила внимания на охватившее меня возбуждение. Стоя рядом с деревом, она отряхивала со своей длинной юбки прилипшие травинки. Ее неловкие, но в то же время изящные жесты восхитили меня.

Под ломкий стрекот цикад мы вошли в рощу и принялись бесцельно бродить меж деревьев. Пот струился у меня по спине, я снял рубашку и остался в одной майке. Ноги несли нас все дальше от лечебных корпусов. Наконец, пробравшись сквозь заросли какого-то кустарника, мы попали в небольшую долину. На пологом склоне стоял заброшенный дом. Похоже, он пустовал несколько десятков лет. Дощатые стены полностью прогнили, и было непонятно, каким образом на них все еще держится ветхая крыша. Недалеко от дома мы увидели старый колодец. Садако сразу же подбежала к нему и со словами «ах, как хочется пить» заглянула внутрь, перегнувшись через его выщербленную стенку, хотя уже издалека было понятно, что колодец этот уже много лет как заброшен. Я тоже подошел к колодцу, но вовсе не для того, чтобы заглянуть в него. Единственное место, куда я хотел заглянуть, — это под блузку Садако, чтобы еще раз увидеть ее белую грудь. Опершись локтями о края бетонной стенки и сделав вид, что смотрю вместе с ней в колодец, я наблюдал за тем, как играют тени на ее нежной груди. Из колодца на меня повеяло сырым земляным холодом, но он не смог остудить беснующийся во мне жар. Теперь я думаю, что тогда оспа приглушила все человеческое во мне и мной двигали животные инстинкты. Могу поклясться, что никогда больше — ни до этого случая, ни потом — меня не охватывала такая неудержимая похоть.

Поддавшись внезапному порыву, я протянул руку и коснулся соблазнительной плоти. Садако подняла на меня удивленные глаза. Почувствовав ее грудь в своих руках, я потерял рассудок. Будто в моем мозгу что-то взорвалось, и похоть хлынула через край… Дальнейшее я помню с трудом, только отдельные сцены, клочки воспоминаний, жалкие обрывки. В какой-то момент я заметил, что лежу на Садако, крепко придавив ее к земле. Рывком я задрал на ней блузку так, что оголилась грудь, а потом… Потом я ничего не помню до той самой секунды, когда она, изо всех сил сопротивляясь насилию, вцепилась зубами в мое правое плечо и вырвала из него кусок мяса. Дикая боль привела меня в чувство. Я видел, как кровь из моей раны капает ей на лицо, попадает в глаза. Она пыталась увернуться от горячих капель и отчаянно крутила головой. Подстроившись под ритм ее вынужденных движений, я продолжал начатое. «Интересно, — думал я, — какое у меня сейчас лицо? Если бы я взглянул на себя глазами Садако, что бы я увидел? Не иначе как мерзкое чудовище…» Думая так, я ни на секунду не переставал двигаться, и через несколько минут дело подошло к своему концу.

Я слез с нее и отошел в сторону. Садако, вперив в меня взгляд, молча с трудом попыталась подняться. В конце концов ей удалось встать на четвереньки. Двигая одновременно локтями и коленями и все еще не сводя с меня глаз, она начала потихоньку пятиться назад. Я глядел на эту прекрасную молодую женщину и не верил своим глазам: длинная серая юбка, вся измявшись, задралась почти до пояса, и между розовыми бедрами, которые мерно двигались в такт движениям Садако, пока она отползала все дальше и дальше, явственно виднелись два небольших темных отростка. Я перевел взгляд на ее прекрасную грудь — она уже даже не пыталась ее прикрыть — и снова глянул вниз, туда, где среди завитков лобковых волос подрагивали полуразвитые, крохотные яички.

Если бы я не был врачом, я бы, наверное, потерял сознание от этого ужасного зрелища. Но я не раз видел в медицинских учебниках фотографии людей, страдающих этим синдромом, и знал о его существовании. Так называемый тестикулярный синдром феминизации. Очень редкое заболевание, я даже представить себе не мог, что когда-нибудь столкнусь с этим в реальности, да еще и при подобных обстоятельствах. Этот синдром является одной из разновидностей мужского ложного гермафродитизма. Обычно у человека, страдающего этим синдромом, внешность женщины, но генотип и гормональный обмен мужские. Поэтому при наличии хорошо развитых молочных желез и влагалища у больных отсутствуют матка и маточные трубы. Плохо развитые, но заметные тестикулы чаще всего располагаются у выхода из паховых каналов. Неизвестно почему, но при мужском наборе хромосом больные этим синдромом очень красивы и привлекательны как женщины.

Садако все еще смотрела в мою сторону. Наверное, я был первым чужим человеком, узнавшим ее постыдную тайну. Разумеется, что Садако вплоть до этого случая оставалась девственницей. Я пытался оправдаться перед собой — в конце концов, когда-нибудь она должна была пройти через это, чтобы стать женщиной. И в этот момент в мое сознание ворвалось одно слово: «Убью!»

Это слово обладало таким зарядом энергии, что я прочувствовал его каждой клеткой головного мозга. У меня не оставалось никаких сомнений — Садако не врет. Я всем телом ощутил ее телепатическую угрозу, времени на размышления не было. Побеждает сильнейший, если я сейчас не разделаюсь с ней, то она убьет меня при первой же возможности. Мое тело действовало почти автоматически движимое какими-то темными инстинктами. Я снова придавил ее всем своим весом к земле и сомкнул руки на тонкой шее. К моему удивлению, на этот раз она совсем не сопротивлялась. Блаженно прикрыв глаза, будто больше всего на свете хотела умереть, Садако ждала своего смертного часа.

Даже не удостоверившись, дышит она еще или нет, я поднял ее тело на руки и двинулся по направлению к колодцу. Опять инстинктивно, будто не по своей воле. Я вовсе не собирался кидать Садако в колодец, просто взял ее на руки, но ноги сами понесли меня в ту сторону. В какой-то момент, очутившись над черной круглой дырой, я понял, что должен сбросить обмякшее тело вниз. «Вот ведь как все удачно вышло», — подумал я и вдруг почувствовал, что все это было запланировано заранее, будто мы разыграли спектакль по какому-то страшному сценарию… Я начал догадываться, что произойдет дальше, но в моих ушах вдруг зазвучал вкрадчивый голос, убеждавший меня, что все это только сон, только моя больная фантазия.

Сверху не было видно, что творится на темном дне колодца Вероятно, воды в нем было совсем мало, снизу поднимался едкий запах сырой земли. Я опустил руки, тело Садако, с шорохом задевая стенки колодца, полетело в черную дыру и глухо ударилось о дно. Послышался слабый всплеск. Постепенно мои глаза привыкли к темноте, но мне никак не удавалось разглядеть на дне ее тело. Я запаниковал и принялся кидать в колодец камни и песок в надежде засыпать ее, чтобы уже никто никогда не отыскал женский труп на дне старого колодца. Но бросив две полные горсти песка и пять-шесть камней размером с кулак, я понял, что не могу больше оставаться здесь ни секунды. Глухой звук камней, ударяющихся о мертвое тело, был невыносим. Я представлял себе, как ее умопомрачительно красивое лицо превращается под градом ударов в кровавое месиво. Этот образ неотступно преследовал меня, противоречивость собственных желаний сводила с ума. С одной стороны, я хотел уничтожить Садако, а с другой стороны, мне было нестерпимо больно уничтожать такую красоту…

Нагао замолчал, утомленный рассказом. Не дав рассказчику опомниться, Асакава протянул ему план «Пасифик Лэнд».

— Где располагался этот колодец? — нетерпеливо спросил он.

Нагао некоторое время озадаченно смотрел на карту, потом, догадавшись, что раньше на месте главного здания с рестораном располагался лечебный корпус, принялся водить пальцем по карте и наконец ткнул в какое-то место.

— Примерно вот здесь.

— Все сходится. Это как раз там, где теперь стоят коттеджи! — Асакава в возбуждении вскочил и дернул Рюдзи за рукав. — Пошли отсюда!

Но Рюдзи не двинулся с места:

— Чего это ты так возбудился? — насмешливо спросил он. — Погоди, нам надо с дедушкой еще пару вопросиков обсудить. Слышь, дедуля, а этот как-его-там-синдром…

— Тестикулярный синдром феминизации.

— Ага, он самый. Больные этой штукой, они детей могут рожать?

Нагао отрицательно покачал головой:

— Нет, не могут.

— И еще кое-что. Ты, когда Садако насиловал, уже болел оспой, ведь так?

Нагао молча кивнул.

— Значит, она стала последним человеком, который заразился оспой. Ну, среди японцев. Так, что ли?

Вирус оспы во время соития несомненно попал в организм Садако. Но почти сразу же после этого женщина умерла. А если организм умирает, то умирают и болезни, которыми он заражен. И вообще, можно ли в таком случае говорить о заражении? Нагао, не зная что ответить, в замешательстве потупился, чтобы избежать вопросительного взгляда Рюдзи.

— Да что ты тут застрял? Поехали! — заорал Асакава, стоя в дверях.

— Ладно, мы пойдем, а ты тут посиди и хорошенько над моим вопросом подумай. — С этими словами Рюдзи звонко щелкнул Нагао по носу и вышел вслед за Асакавой.

Хотя этому нет никаких разумных объяснений, но из нашего опыта, основанного на чтении романов и просмотре по большей мере глупых телесериалов, следует, что поздно или рано любой сюжет доходит до той точки, в которой он становится банальным повторением общих мест. Просто не стоит забывать, что у каждого сюжета свой темп развития.

Никто не ставил себе целью разыскивать Садако Ямамура, но как-то само собой вдруг выяснилось, какой ужасной смертью она умерла и где покоятся ее останки. Поэтому, когда Рюдзи попросил остановить машину у ближайшего магазина хозтоваров, Асакава с облегчением вздохнул, удостоверившись, что у них на уме одно и то же. Но в тот момент он, конечно, и представить себе не мог, насколько тяжелая работа предстоит им с Рюдзи в Южном Хаконэ. Асакава размышлял приблизительно так: при условии, что колодец не сровняли с землей, отыскать его возле коттеджей будет не так уж сложно. А уж если отыщется колодец, то достать с его дна кости Садако тем более не проблема. Все это представлялось Асакаве довольно простым мероприятием.

Горная дорога, ослепительно сияющая под полуденным солнцем, привела их в маленький городок, известный своими горячими источниками. В обеденное время — часы показывали час дня — городок выглядел особенно умиротворенным, и этот пасторальный покой в сочетании с яркими солнечными лучами, падавшими с неба почти отвесно, начисто лишил Асакаву драматического воображения. Он и думать забыл о том, что всего в четырех-пяти метрах под землей на дне темного узкого колодца существует совсем другой, подземный мир, разительно отличающийся от этого, земного, залитого солнечными лучами.

Слева показалась вывеска «Нисидзаки: скобяные изделия и хозтовары». Асакава резко затормозил. Судя по расставленным у входа стремянкам и газонокосилкам, заведение было основательным. Можно не сомневаться, здесь они отыщут все необходимое.

— Рюдзи, я думаю, что ты и без меня разберешься, что покупать, — сказал

Асакава, когда они вышли из машины, и направился к ближайшему телефону-автомату. Остановившись на секунду перед тем, как войти в будку, он достал из портмоне телефонную карточку.

— Ты что, забыл? У нас нет времени на телефонные звонки, — недовольно произнес Рюдзи, но Асакава пропустил его слова мимо ушей. Рюдзи пробормотал себе под нос что-то негодующее и зашел в магазин, взяв на входе пластиковую корзину. По мере того как он продвигался вдоль длинных полок, корзина наполнялась нужным снаряжением. Сначала в нее полетел моток веревки, потом ведра, совок, подъемный барабан и пара фонариков.

Рюдзи был прав — времени на телефонные разговоры не оставалось, но Асакава понимал, что это его последний шанс услышать голос жены. Приехав в «Пасифик Лэнд», они сразу же приступят к осуществлению своего плана, а потом… кто знает, что будет с ним потом, ведь через девять часов у него выходит срок.

Он засунул карточку в аппарат и набрал домашний номер родителей жены в Асикага. Трубку снял тесть.

— Алло, это я. Позовите, пожалуйста, Сидзуку и Йоко. — Асакава даже не поздоровался толком с отцом Сидзуки. Это было очень невежливо с его стороны, но у Асакавы не было времени на то, чтобы быть обходительным. Тесть хотел что-то сказать, но, видимо, догадался, что дело срочное, и не говоря ни слова передал трубку дочери. Асакава вдруг подумал, что ему очень повезло, что трубку не сняла теща. С тещей бы такое не прошло, и кроме продолжительных приветствий Асакаве пришлось бы выслушивать не менее продолжительную мораль, так что на долгожданный разговор с Сидзукой времени бы точно не осталось…

— Алло?

— Сидзука, это ты? — Он только сейчас понял, как соскучился по ее голосу.

— Конечно, я. Откуда ты звонишь?

— Из Атами. Как вы там?

— Да все нормально. Йоко от дедушки с бабушкой не оттащишь.

— Она у тебя на руках? — Асакава услышал в трубке голос дочки. Прелестное лопотанье, еще не складывающееся в слова. Он представил себе, как она тянется маленькими ручками к трубке, елозит у матери на коленях, пыхтит.

— Йоко, поговори с папой. — Сидзука приложила трубку к уху дочери.

— Па-ппа, па-ппа, — раздалось в трубке. Казалось, что Йоко и впрямь зовет

Асакаву, но на самом деле она просто громко сопела в трубку и чмокала губами. От этих милых детских звуков появилось впечатление, что дочка совсем рядом. Как он мог уехать от нее?! Его охватило непреодолимое желание бросить все, поехать в Асикага и обнять любимых жену и дочку.

— Йоко, солнышко, подожди еще чуть-чуть. Папа скоро приедет. Приедет на «би-би» и заберет вас с мамой домой.

— Правда? — удивленно спросила Сидзука, Асакава и не заметил, как она отобрала у Йоко трубку. — А когда ты приедешь?

— В воскресенье. Я возьму машину напрокат, и мы все вместе поедем сначала в Никко, а потом домой.

— Ты не шутишь? Йоко, малышка, ты слышала, что папа сказал? В воскресенье мы все вместе поедем в Никко!

У Асакавы покраснели уши. Разве мог он давать такие обещания? Даже врачи стараются понапрасну не обнадеживать больных. Чем меньше ожиданий, тем меньше разочарований. А вдруг он поторопился?

— Как продвигается твое дело?

— Неплохо. Совсем немного осталось.

— Не забудь, ты мне обещал все рассказать, когда закончишь.

Да, он обещал все рассказать. А Сидзука в обмен пообещала, пока дело не закончится, не задавать вопросов. И пока что она держала свое слово.

— Эй, сколько можно разговаривать?! — послышался снаружи возмущенный голос Рюдзи. Асакава обернулся и увидел через стеклянные стены, как покупки летят в багажник одна за другой.

— Ну ладно. Я тебе еще позвоню. Наверное, уже завтра — вечером у меня, скорее всего, не будет времени…

Асакава поднес руку к рычагу — если нажать связь прервется. Он и сам не знал, зачем позвонил жене. Просто чтобы услышать ее голос, а может быть, он хотел сообщить ей что-то важное? Но даже если он не повесит трубку и проговорит с ней еще целый час, все равно, когда разговор закончится, его наверняка будет мучить мысль, что он не успел сказать Сидзуке даже половину того, что хотел. Так что разницы никакой, говори не говори… Асакава с силой нажал пальцем на рычаг. Да и вообще, теперь ему все равно, сегодня в десять вечера все закончится.

Сегодня, в десять вечера…

При свете дня «Пасифик Лэнд» выглядел обычным горным курортом. На этот раз атмосфера здесь не произвела на Асакаву такого тягостного впечатления, как неделю назад. Даже звук мяча на теннисных кортах звучал иначе: бодро и звонко. С автостоянки было видно, как мячик стремительно летает над сеткой. Внизу поблескивали рассыпанные там и сям по долине теплицы, и над всем этим ослепительно сияла на солнце белоснежная вершина Фудзи.

В будний день в «Пасифик Лэнд» обычно почти никто не отдыхает. Публика приезжает сюда в основном на выходные или во время летних каникул. Как друзья и предполагали, вилла Б-4 была свободна. Пока Рюдзи говорил с администратором, Асакава занес вещи в коттедж и переоделся в тренировочные брюки и футболку.

Переодевшись, Асакава обвел глазами комнату. Всего неделю назад, поздним вечером, умирая от страха, он удирал из этого «дома с привидениями». Его память сохранила события той ночи в мельчайших подробностях. Он помнил, как несся в уборную, едва справляясь с подступающей к горлу тошнотой. Помнил, как, скорчившись у унитаза, сидел и бессмысленно глядел в стену. На стене красовалась довольно-таки тупая надпись, сделанная кем-то из постояльцев. Асакава запомнил ее от первого до последнего слова.

На всякий случай он открыл дверь туалета и заглянул внутрь. Надпись никуда не исчезла. Она криво пересекала стену в том же месте, что и неделю назад.

В начале третьего Рюдзи с Асакавой устроились на балконе с заранее купленными обеденными наборами и, любуясь близлежащей рощей, приступили к еде. С тех самых пор, как они распрощались с доктором Нагао, все происходило в бешеном темпе, и только теперь друзья смогли хоть ненадолго расслабиться. Бывает такое, что, вдруг устав от бесконечной спешки, ты садишься и ничего не делаешь, просто наслаждаешься свободным течением времени. Не раз во время редакционных авралов когда вот-вот уже нужно было сдавать статью, Асакава уходил в кафе и подолгу сидел у стойки, наблюдая, как кофеварка-эспрессо, пофыркивая, выплевывает обжигающий кофе в подставленную чашку. Потом, правда, он всегда проклинал себя за напрасную трату времени.

— Главное — как следует поесть, — с набитым ртом проговорил Рюдзи, который предусмотрительно купил для себя целых два бэнто. Асакаве, однако, есть совсем не хотелось. Его палочки то и дело застывали в воздухе. Вместо того чтобы наслаждаться трапезой, он разглядывал через балконную дверь обстановку в коттедже, а потом неожиданно спросил у Рюдзи:

— Слушай, я что-то не понимаю. Что мы с тобой собираемся теперь делать?

— А чего тут понимать. Сейчас пообедаем и будем искать Садако.

— А после того как мы ее найдем?

— Отвезем ее останки в Сасикидзи, и там их похоронят как следует, а то в колодце лежать, знаешь ли…

— Значит, ты думаешь, что «магическая формула» заключалась именно в этом? Что Садако просто хотела, чтобы ее вытащили из колодца и похоронили?

Рюдзи молча жевал, уставившись невидящими глазами в одну точку. На его лице было написано, что он и сам не очень-то уверен в правильности своего предположения. Асакаве стало не по себе. Это их последний шанс, и хотелось бы знать наверняка, что они лезут в колодец не просто ради своего удовольствия, а потому, что на это есть веские основания. Времени на исправление ошибок у них уже нет.

— По-моему, это единственное, что нам остается, — с этими словами Рюдзи отшвырнул пустую коробку.

— А ты не подумал, что, может быть, она хотела, чтобы мы отомстили ее убийце?

— В смысле, что если мы прикончим старичка Нагао, то дух Садако успокоится и покинет наш бренный мир, так, что ли?

Асакава пристально посмотрел на Такаяму, пытаясь понять, что тот затевает. Может быть, Рюдзи надеется, что если версия с захоронением останков Садако в Сасикидзи не сработает — и, соответственно, Асакава умрет, — то он успеет убить Нагао и спасется? Вдруг он отвел Асакаве роль подопытного кролика, а сам только и думает, что о спасении собственной шкуры…

— Ладно, Асакава, хорош паниковать, — улыбнулся Рюдзи, словно прочитав его мысли. — Я надеюсь, ты понимаешь, что если бы Садако действительно затаила зло на господина Нагао Сиротаро, то его давным-давно не было бы в живых.

С этим Асакава не мог не согласиться. Садако обладала поистине чудовищной силой. Но все-таки ответ Рюдзи его не удовлетворил:

— А почему тогда она позволила этому доктору с такой легкостью себя убить?

— Я-то откуда знаю?! Может, ей надоело, что вокруг нее постоянно умирают люди и что все ее надежды неизбежно рушатся. Разве историю с театральной студией нельзя считать крушением надежд? Или этот ее визит в туберкулезный санаторий. Представляешь, дочь приезжает навестить отца и узнает, что он со дня на день должен умереть…

— То есть ты считаешь, что человек, разочаровавшийся в жизни, не может ненавидеть своего убийцу.

— Нет, я считаю, что вполне возможно, что Садако сама заставила Нагао сделать то, что он сделал… Понимаешь, о чем я? Она просто совершила самоубийство руками другого человека.

У Садако были все причины для того, чтобы желать смерти: самоубийство матери, смертельная болезнь отца, вынужденный отказ от театральной карьеры, собственная физическая неполноценность и, может быть, многое другое, о чем ни Рюдзи, ни Асакава никогда не узнают…

А если это все-таки не самоубийство? Но тогда как объяснить тот факт, что Нагао до сих пор жив? Ведь случай, о котором разузнал Ёсино, — внезапная смерть от остановки сердца художественного руководителя студии Сигэмори, который накануне с нехорошими намерениями и в пьяном виде отправился в гости к Садако, — доказывает, что девушка обладала страшной способностью. Способностью убивать людей мыслью. Она могла убить человека, и никто бы не сумел доказать, что это сделала она. То есть убить Нагао не составило бы для Садако никакого труда, но он жив. Значит, это было все-таки самоубийство.

— Ну хорошо, пусть это самоубийство, но ведь он ее еще и изнасиловал? Неужели Садако хотела, чтобы перед смертью ее непременно изнасиловали? Только не говори мне, что ей было обидно умереть девственницей, — предостерег Асакава.

Рюдзи озадаченно посмотрел на Асакаву. Было видно, что он как раз собирался ответить именно так.

— А почему бы и нет? — наконец сказал он.

— Что «почему бы и нет»?

— Почему ты считаешь, что вопрос о девственности ее не волновал? — Рюдзи вдруг посерьезнел. — Мне вот, наоборот, кажется… — Он придвинулся к Асакаве поближе: — Нет, я даже уверен, что Садако как раз и не хотела умирать, так и не потеряв невинность!

«Что-то на Рюдзи непохоже», — подумал Асакава. Он не мог толком объяснить, что его смущало в поведении друга, но даже выражение лица Такаямы показалось ему каким-то неестественным.

— Ты что, серьезно? У женщин ведь все по-другому. Особенно если ты имеешь дело с Садако Ямамура.

— Да ладно, я пошутил. Конечно, Садако не хотела, чтобы Нагао ее изнасиловал.

Кому же захочется? Между прочим, она его здорово укусила, прямо до кости! Просто после того как все это произошло, ей уже не хотелось больше жить. Поэтому она послала Нагао мысленный сигнал, а дальше все случилось само собой… ну, ты уже слышал эту историю.

— Слышал-слышал. Только если в планы Садако не входило быть изнасилованной, то тогда она должна ненавидеть Нагао. Ты разве так не считаешь?

— Дался тебе этот Нагао. Ты что, забыл, что ли, что Садако испытывает ненависть не к кому-то одному, а ко всему человечеству? Нагао для нее — червяк. А червякам, даже если их ненавидят, никогда не мстят…

..лютая ненависть… Предположим, что Садако записала свои воспоминания на видеокассету именно потому, что ненавидела людей. Но что же это тогда такое? Война против всех? Вызов всему человечеству? Чего Садако могла хотеть от тех, кто по несчастливой случайности все-таки посмотрел эту запись? Как узнать содержание «магической формулы»?

В этот момент Рюдзи рявкнул:

— Все, хватит прохлаждаться! Вместо того, чтобы тратить время на пустые размышления, давай займемся делом. Начинаем поиски Садако прямо сейчас. В конце концов, она единственный человек, который знает ответы на все наши вопросы. — С этими словами Рюдзи одним глотком допил остатки чая, поднялся на ноги и со всей силы швырнул пустую бутылку в сторону долины.

Стоя на пологом склоне, они оглядывали буйные заросли высокой травы. Рюдзи всучил Асакаве серп и, не говоря ни слова, кивнул в сторону коттеджа Б-4. Асакава вопросительно взглянул на приятеля.

— Заходим слева, — только и сказал Рюдзи.

Похоже, придется скосить всю траву слева от коттеджа. Тогда можно будет осмотреть нужный участок. Асакава, вздохнув, опустился на колени.

Потихоньку дело пошло на лад. Серп плавно выписывал дугу за дугой, трава послушно ложилась под его острым лезвием.

Около тридцати лет назад где-то здесь стоял полуразвалившийся дом. Во дворе дома был колодец. Асакава оторвался от работы и задумался: если бы он решил поселиться здесь, то где бы он выстроил дом? Он еще раз посмотрел вокруг, пытаясь рассуждать с точки зрения человека, который выбирает место для собственного дома.

Во-первых, из окон должен открываться хороший вид, иначе зачем вообще строить дом в такой глуши? Асакава встал на ноги и принялся ходить взад-вперед по склону, то и дело поглядывая вниз туда, где на солнце поблескивали теплицы. Он пытался понять, откуда долина смотрится лучше всего, но она смотрелась отовсюду одинаково.

Во-вторых, нужно выбрать такое место, где удобно строить. Самым удобным местом для постройки дома Асакава счел свободное пространство между коттеджами А-4 и Б-4. Этот участок был относительно плоским и показался Асакаве как раз подходящим. Опустившись на четвереньки, он принялся активно работать серпом. После того как трава между коттеджами была скошена, он начал ощупывать землю руками…

За всю свою жизнь Асакаве ни разу не приходилось сталкиваться с колодцами. Он не знал толком, как выглядит даже обычный колодец. А уж этот, который они ищут, и вовсе построен далеко в горах.

…как эта штука может быть устроена? Почти наверняка где-то поблизости должен быть источник. Между прочим, совсем недалеко отсюда, кажется сразу за рощей, начинается небольшое болото, я его видел со склона… Мысли набегали одна на другую, путались. Асакава загрустил. «О чем бы таком подумать, чтобы не слишком отвлекаться от работы?» Он чувствовал, как кровь приливает к голове. В ушах зашумело. На часах — без нескольких минут три. Ему осталось семь часов. Если он сейчас не соберется, то к сроку точно не поспеть.

От этой мысли Асакаве стало плохо. Он попытался представить себе колодец. Ничего не получалось.

«Ну подумай, — убеждал он сам себя. — Что могло остаться от старого колодца? Наверное, каменная кладка Скорее всего, в форме круга… А если колодец был разрушен, то эта кладка теперь под землей… Ох, нет. Лучше даже не думать об этом. Если колодец засыпало, то дело плохо. Мы же не можем устроить здесь раскопки… У нас и времени-то на это нет».

Асакава снова взглянул на часы. Ровно три пополудни. Вроде бы он совсем недавно, сидя с Рюдзи на балконе, выпил целых пол-литра холодного чая, а в горле уже опять пересохло. Он собрался с силами и, приговаривая: «Давай-давай, копай, работай. Ищи развалины колодца», вонзил лопату в землю. Время шло. Кровь гулко стучала в висках в такт уходящим секундам. Из-за того что нервы у него были напряжены до предела, Асакава не чувствовал усталости. Только болезненное возбуждение.

Всего несколько минут назад он сидел на балконе и не замечал, что время уходит, но стоило ему взяться за лопату, как началась бешеная спешка. Отчего это? В голову лезли неприятные мысли: «Может быть, мы напрасно здесь возимся? Может быть, стоит заняться какими-то более неотложными делами?»

Копать Асакава умел. Однажды, очень давно он даже выкопал маленькую пещеру. Ему тогда было лет десять-одиннадцать. Сейчас, вспомнив об этом случае с пещерой, он беззвучно рассмеялся

— Чем ты тут занимаешься? — послышалось у него за спиной.

Асакава машинально обернулся на голос.

— Чего ты тут ползаешь? Вон сколько времени уже прошло, а ты на одном месте застрял. Давай же, двигайся дальше!

Асакава смотрел на Рюдзи с открытым ртом. Тот, весь перепачканный в земле, высился над Асакавой, подсвеченный со спины яркими лучами солнца. Пот, оставляя светлые дорожки, ручьями стекал по его грязному лицу и с глухим звуком капал на землю.

«И правда, чего я здесь копаюсь?» — подумал Асакава и опустил глаза. Прямо перед ним чернела в земле яма, которую он только что выкопал.

— Ты что, волков ловить собрался? Накопал тут, — тяжело вздохнув, сказал Рюдзи. Асакава скривился и в который раз посмотрел на часы.

— Хорош уже своими часами любоваться! Придурок! — заорал Рюдзи и схватил Асакаву за руку, потом пристально посмотрел ему в глаза и вдруг почти нежно, тихим голосом произнес: — Дружище, ты бы лучше отдохнул немного.

Рюдзи выпустил руку Асакавы из своих лапищ.

— Какой отдых? У нас же времени нет!

— Да ты успокойся. Приди в себя. Если так напрягаться, то ничего у нас не выйдет, поверь мне. — С этими словами Рюдзи легонько толкнул сидевшего на корточках Асакаву в грудь. Асакава потерял равновесие и, высоко задрав ноги, повалился на спину.

— Во-во. Так и оставайся, — удовлетворенно сказал Рюдзи. — Поспи немного. Младенчик мой ненаглядный.

Асакава попытался встать.

— Не двигаться! — заорал Рюдзи. — Я кому сказал, спи! Не трать силы понапрасну, они тебе еще вечером понадобятся.

Рюдзи придавил Асакаву коленом к земле и подождал, пока тот перестанет сопротивляться. Наконец Асакава прикрыл глаза и затих.

Через некоторое время он почувствовал, что его больше никто не держит. Навалившаяся на грудь тяжесть исчезла. Сквозь полуприподнятые веки он разглядел копошащуюся в тени балкона, на котором они недавно обедали, коротконогую фигуру приятеля. Уверенные движения Рюдзи словно говорили: «Все под контролем. Мы у цели. Никуда этот колодец от нас не денется». Вид деловито снующего туда-сюда Такаямы успокаивал. Асакава немного расслабился, нервное напряжение само собой спало.

Несмотря на то что Рюдзи его уже не удерживал, Асакава продолжал неподвижно лежать на траве. Раскинув руки и ноги в стороны наподобие морской звезды, он лежал и смотрел в небо. Вверху ослепительно сияло солнце. Асакаве было обидно, что он так разнюнился. Нервы совсем ни к черту — не то что у Такаямы… Он вздохнул поглубже и попытался посмотреть на ситуацию, в которой оказался, непредвзято, со стороны. Через семь часов его время истекает. Он взвинчен и находится на грани нервного срыва. Самым разумным с его стороны будет во всем слушаться Рюдзи. Усмирить свою гордость, выбросить из головы невеселые мысли и полностью подчиниться человеку с крепкими нервами и здравым рассудком.

…если исчезну я, то исчезнет и мой страх. Надо слиться с природой. Забыть о себе…

Асакава чувствовал, как тяжелеют его веки. Дрема вдруг навалилась на него, завладела его сознанием. За секунду до того, как Асакава провалился в глубокий сон, он увидел лицо дочурки, наблюдающее за ним откуда-то с недосягаемой высоты, а потом ему приснился тот самый случай с пещерой.

На окраине города, где вырос Асакава, была большая спортивная площадка. Одним своим краем площадка выходила на обрыв, спустившись с которого можно было попасть к болоту. В том болоте водились раки. Мальчишкой Асакава обожал ловить раков и частенько отправлялся с приятелями на ловлю.

Стоял погожий весенний день. Красноватого цвета земля на обнаженной внутренности обрыва была красиво освещена нежарким еще солнцем. Устав возиться с рыболовной леской в мутной воде, Асакава выбрался на берег. Побродив вдоль почти вертикального склона, он от нечего делать стал ковырять рыхлую землю обломком доски. Податливая земля с мягким шорохом падала к его ногам. Постепенно к Асакаве присоединились и его приятели. Человека три-четыре, наверное. То есть как раз столько, сколько нужно, чтобы, не мешая друг другу, за короткое время выкопать пещеру. Если бы их было больше — они бы то и дело натыкались друг на друга. Если бы меньше — им пришлось бы изрядно попотеть.

За час они выкопали небольшую пещеру, в которой спокойно мог уместиться любой десятилетний мальчишка. Дело шло к вечеру, и так как они собрались у болота сразу после уроков, то один из приятелей Асакавы предложил разойтись по домам.

Асакава в ответ на это молча продолжал копать. Мальчику стало стыдно, и он еще с большим рвением принялся помогать Асакаве. Когда пещера была готова, уже почти стемнело. Все вместе они забрались внутрь, сели тесным кружком и просто сидели, тихо хихикая. Им нравилось ощущать себя первобытными людьми, которых они недавно проходили на уроке природоведения.

Неожиданно в пещеру заглянула какая-то женщина. На фоне заходящего солнца ее лицо казалось совсем черным, и ребята не знали наверняка, кто она, но судя по голосу это была одна из окрестных вечно обо всех судачащих домохозяек, лет за пятьдесят.

— А ну, марш отсюда. Понарыли здесь ям… Вот засыплет вас заживо, и вы задохнетесь до смерти. Гадость какая! Вам разве самим не противно? — грозно спросила она.

Мальчишки переглянулись. Им показалось смешным, что она беспокоится не столько о том, что они умрут, сколько о своих собственных чувствах: ей, видите ли, будет противно. Асакава засмеялся первым, его друзья дружно захохотали вслед за ним. Лицо женщины казалось абсолютно плоским и маячило в круглом проходе наподобие театральной декорации.

Неожиданно Асакава увидел, что никакая это не домохозяйка. На него в упор смотрела довольная рожа Рюдзи:

— Ну ты, парень, даешь. Да у тебя стальные нервы — надо же, умудрился заснуть в такое время в таком месте! Чего ты хихикал-то во сне, гаденыш?

Рюдзи начал тормошить Асакаву. Смеркалось. Солнце на западе висело над самым горизонтом. Лицо Рюдзи на фоне сумеречного неба было еще чернее, чем лицо женщины из только что увиденного сна.

— Пойдем, я тебе что-то покажу. — Рюдзи помог Асакаве подняться и потащил его за собой.

Они подошли к коттеджу Б-4. Не говоря ни слова, Рюдзи молча полез под балкон. Асакаве ничего не оставалось, кроме как последовать за приятелем. В дощатой стене, соединяющей опорные сваи балкона, не хватало одной доски. Рюдзи просунул руку в зияющую щель, ухватился за крайнюю доску и с силой потянул на себя. Раздался сухой треск. Асакава даже не удивился тому, что наверху такая дорогая современная обстановка, а внизу обычные доски, которые без труда можно сломать одной рукой. Вполне понятное дело — там, где никто не увидит, можно устроить все поскромнее и подешевле. Рюдзи включил фонарик и просунул его в образовавшийся проем, после чего кивнул Асакаве, словно говоря: «Посмотри-ка сюда». Асакава осторожно приблизился к стене и заглянул в пролом. В неярком свете фонарика он увидел слева от себя какой-то темный выступ. Глаза постепенно привыкли к полумраку. Асакава разглядел неровную каменную кладку, идущую по кругу. Сверху лежала бетонная крышка. В трещинах крышки и меж грубо отесанных камней росла чахлая трава. Асакава сориентировался и понял, что колодец находится не просто под полом гостиной, но именно под тем самым местом, где стоит новая видеодвойка. Значит, неделю назад, когда он просматривал злополучную кассету, Садако была совсем рядом и, может быть, даже следила за происходящим со дна старого колодца.

Рюдзи выломал из стены еще одну доску. В образовавшуюся щель вполне мог пролезть взрослый человек. Один за другим приятели протиснулись между досок и, с каждым шагом все больше пригибаясь, подошли к краю колодца — коттедж был выстроен на склоне, поэтому чем дальше они продвигались, тем ниже нависал над ними пол гостиной, словно зажимая их в тиски. Хотя воздуха под домом было предостаточно, Асакава вдруг стал задыхаться. От земли веяло сырым холодом.

Асакава прекрасно знал, что они сейчас будут делать, но страха не испытывал. Доски пола давили сверху все сильнее, дышать становилось все труднее, а ведь ему, наверное, придется спускаться еще глубже, на самое дно колодца… Да какое там «наверное» — вне всяких сомнений, придется лезть в колодец! А как иначе достанешь оттуда останки Садако?

— Помоги-ка мне, — вдруг сказал Рюдзи. Асакава взглянул на приятеля. Тот полулежал на краю колодца и, ухватившись за кусок арматуры, пытался стащить на землю тяжелую бетонную крышку. Но, видимо, из-за того что Рюдзи не мог встать в полный рост и как следует упереться, эта задача была ему не под силу. В таких условиях даже Такаяма, выжимающий из положения лежа сто двадцать килограммов, был бессилен что-либо сделать. Асакава обогнул колодец и пополз вверх по склону, пока не уткнулся головой в доски пола. Перевернувшись на спину и уперевшись плечами в балку, он обеими ногами стал толкать крышку от себя. Скрежеща по камням, бетонная глыба сдвинулась с мертвой точки. Приятели, объединив усилия, дружно взялись задело. Крышка потихоньку сползала с колодца. Сколько же лет этот колодец простоял закрытым? С тех пор как построили коттеджи? Или его закрыли, когда строили туркомплекс? А может быть, еще раньше — со времен санаториума… Об этом можно было только догадываться. Но судя по тому, как плотно прилегала крышка к стенкам колодца, а также по душераздирающему скрежету, с которым бетон медленно двигался по камням, вряд ли речь шла о паре лет, и уж точно не о шести месяцах. С другой стороны, Асакава с Рюдзи знали, что двадцать пять лет назад колодец еще был открыт… Как бы то ни было, сейчас он снова прозреет, выглянет своим единственным глазом из-под крышки.

Рюдзи засунул черенок лопаты в щель между крышкой и стенкой колодца и сказал:

— По моей команде налегай на лопату всем телом.

Асакава сполз к колодцу и приготовился действовать.

— Раз, два, давай! — скомандовал Рюдзи, и в тот момент, когда Асакава всей своей тяжестью навалился на рычаг, Рюдзи обеими руками изо всех сил надавил на свободный край крышки. Та с жалобным стоном обрушилась на землю.

Из открытого колодца потянуло влагой. Вооружившись фонариками, друзья на коленях доползли до края и попытались встать. Но между каменной кладкой и досками нависшего сверху пола было всего полметра, поэтому им пришлось свеситься через покрытую мелкими капельками стенку и застыть в этой неудобной позе, уцепившись руками за крупные камни. Со дна поднимался гнилой запах. Казалось, что если сейчас отпустить руки, то колодец сразу же всосет их в свое прохладное нутро.

У Асакавы не было сомнений — она там, внизу. Эта невероятная, сверхмогущественная, больная тестикулярным синдромом феминизации женщина… Хотя разве можно назвать ее женщиной? Пол любого живого существа определяется по строению половых желез. А Садако, несмотря на прекрасное женское тело, была обладательницей двух аккуратных тестикул. Но значит ли это, что она была мужчиной? Асакава не знал, как ответить на этот вопрос. Впрочем, судя по имени, родители решили воспитывать ее как девочку.

Сегодня утром, когда они подплывали на катере к Атами, Рюдзи сказал, что «гермафродиты олицетворяют идеал мужской силы и женской красоты». Это напомнило Асакаве один случай. Как-то раз он просматривал альбом с фотоиллюстрациями, каталог какой-то выставки, и глазам своим не поверил, наткнувшись на фотографию классической древнеримской статуи. Статуя изображала прекрасную полногрудую женщину, возлегающую на камне, но между ног у нее красовался огромный фаллос…

— Ты что-нибудь видишь? — спросил Рюдзи.

Внизу в свете фонариков тускло поблескивала вода. До ее поверхности было около четырех-пяти метров, но о глубине колодца оставалось только догадываться.

— Там вода на дне, — со значением произнес Рюдзи и принялся привязывать веревку к опорной балке.

— Повесь-ка с краю фонарь. Только постарайся, чтобы он ни в коем случае вниз не свалился!

…так. Рюдзи, похоже, серьезно намерен спускаться в эту черную дыру.

У Асакавы подкосились ноги. Он со всеми подробностями представил себе, что ожидает его на дне колодца… Нет уж, пусть Рюдзи сам лезет, если хочет, а Асакава останется тут, сверху. Ему совершенно не хочется погружаться в черную вонючую жижу и шарить по склизкому дну в поисках костей Садако Ямамура. Так ведь и свихнуться недолго. Какая гадость…

Очнувшись от этих мыслей, Асакава увидел, что Рюдзи уже медленно спускается по канату вниз, то и дело отталкиваясь от колодезных стенок. Чувство благодарности захлестнуло Асакаву, но на всякий случай он помолился о том, чтобы до него очередь не дошла…

Глаза постепенно привыкали к темноте. Уже можно было разглядеть мох на внутренних стенках колодца. В оранжевом подрагивающем свете фонаря среди камней Асакава замечал то глаз, то нос, то кривую ухмылку — если долго смотреть в одну точку, то на месте камня возникало искаженное безмолвным криком лицо мертвеца. Ему казалось, что сотни умерших тянут со дна колодца свои тонкие руки, которые колышутся, словно морская трава. Асакава понимал, что все это игра его воображения, но никак не мог отделаться от этой картины: набившиеся в узкое горло колодца мертвецы ловили ртами и проглатывали мелкие камушки, скатывающиеся по замшелым стенкам.

Рюдзи, перебирая руками по веревке, продолжал спускаться вниз и уже почти добрался до воды. Наконец послышался негромкий всплеск. Рюдзи стоял по колено в воде и смотрел вверх. Колодец оказался не таким уж глубоким.

— Эй! Асакава! Спусти-ка мне ведро. Там есть еще одна веревка, потоньше.

Ведро они оставили на балконе. Асакава начал пробираться к выходу из подпола. На улице уже стемнело, но все равно снаружи было светлее, чем у колодца. Или, может быть, Асакаве просто так показалось? У него появилось чувство, будто он вырвался на свободу из многолетнего заточения. Асакава вздохнул полной грудью чистый горный воздух. Какое блаженство! Он взглянул в сторону коттеджей и увидел, что окна соседнего А-4 освещены. Все остальные домики, похоже, пустовали.

Асакава изо всех сил сдерживался, чтобы не смотреть на часы. Смех, громкие голоса и яркий свет, лившийся из окон соседнего коттеджа, рождали свой особенный прекрасный мир, от которого Асакава был теперь очень и очень далеко. Праздничный шум вечеринки красноречиво говорил о том, сколько сейчас времени. Так что смотреть на часы не было никакой нужды.

Асакава вернулся к колодцу, привязал ведро к веревке и аккуратно спустил его вниз. Рюдзи принялся наполнять ведро землей, которую доставал лопатой со дна. Время от времени он опускался на колени и шарил руками в жидкой грязи, но безуспешно.

— Полное! Поднимай! — раздался снизу его громкий крик.

Асакава оперся животом о край колодца и энергично принялся тащить ведро вверх. Вытащив, он перевернул его, и вся та жидкая грязь и камни, которые были внутри, вывалились ему прямо под ноги. Пустое ведро Асакава опять спустил на веревке вниз. Так повторилось несколько раз.

Перед тем как колодец задвинули крышкой, в него, похоже, накидали кучу камней и песка, так что неизвестно, сколько им придется копаться в грязи, пока удастся обнаружить останки Садако.

— Асакава! — Рюдзи прервался и озабоченно взглянул наверх. — Асакава! Ты меня слышишь? Что ты там затих?

«Я в полном порядке, не волнуйся», — хотел ответить Асакава.

— Ты чего молчишь?! Сказал бы что-нибудь. Эй, я же волнуюсь. Где ты там?

Никакого ответа.

— Ну или песню пой, что ли. Только не молчи!

Тишина.

— Эй! Асакава! Ты где? Ты в обморок, что ли, упал?

— Н-нет… — наконец-то выдавил из себя Асакава.

— Вот ведь тупица. На секунду нельзя тебя оставить. Как дитя малое! — с облегчением заорал Рюдзи и снова принялся копать.

Сколько же это будет продолжаться? Они уже столько грязи перетаскали со дна колодца. Воды тоже как будто стало меньше, но ничего похожего на останки Садако так и не обнаружилось.

Ведро поднималось наверх все медленней. Вот оно зависло на середине колодца, покачалось немного, а потом Асакава безвольно опустил руки, и, наполненное грязью, оно обрушилось вниз.

Рюдзи чудом удалось избежать смертельного удара. Он стоял на дне колодца, залитый грязной водой с ног до головы, и орал:

— Идиот! Ты что, убить меня хочешь?!

В бешенстве он схватился за веревку и начал быстро взбираться наверх.

— Все! Меняемся.

…меняемся?!!

Асакава от испуга резко вскочил на ноги и здорово ударился головой о доски пола.

— Рюдзи! Стой, не надо меняться. Я в полном порядке. Вот увидишь… — Асакава говорил быстро, короткими фразами, чтобы Рюдзи успел его услышать и остался там, на дне… Но голова Такаямы уже показалась над краем колодца:

— Я уже все увидел, что нужно было. Давай, лезь вниз без лишних разговоров!

— Погоди. Давай передохнем чуть-чуть. Освежимся…

— Пока ты освежишься, дружище, утро настанет.

Рюдзи посветил фонариком прямо в лицо Асакаве. В глазах у того блеснуло безумие…

…похоже, он совсем рехнулся от страха. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, какая работа легче. Одно дело ковыряться на дне совочком и наполнять грязью ведро, и совсем другое — поднимать полное ведро со дна колодца на пятиметровую высоту…

— Так! Быстро вниз! — Рюдзи подтолкнул Асакаву к колодцу.

— Нет! Стой. Я не могу… ох…

— Что такое?

— У меня клаустрофобия.

— Что ты говоришь? Клаустрофобия? Расскажи это кому-нибудь другому!

Асакава молча затих, прижавшись к влажной шершавой стенке. Внизу по воде пробежала рябь. Асакава вздрогнул:

— Нет! Я не могу!

Рюдзи схватил Асакаву одной рукой за грудки и, притянув к себе поближе, другой рукой отвесил ему две звонкие оплеухи.

— Возьми себя в руки! Что значит «не могу»? Ты что, сдурел, что ли?! Ему дают последний шанс спасти свою жалкую жизнь, а он нос воротит. Урод! Кто сегодня по телефону полчаса разговаривал? Ты, я вижу, уже успел забыть, что у тебя есть жена и дочка, о которых тоже не мешало бы позаботиться. Или тебе не жалко своих девчушек? А? Хочешь, чтобы их поглотила вечная тьма?

Вспомнив о жене и дочке, Асакава вздрогнул. Как он мог так струсить? Какой позор. Он же за них отвечает. Он обязан их спасти!.. Обязан-то обязан, но эта мысль не прибавила ему храбрости.

— Слушай, а ты уверен, что в том, что мы делаем, есть какой-то смысл? — спросил он у Рюдзи, понимая, что этот вопрос едва ли не бессмысленней, чем поиски костей Садако на дне колодца.

Рюдзи ослабил хватку и задумчиво сказал:

— Наверное, мне стоит рассказать тебе поподробней о теории профессора Миуры.

Асакава непонимающе уставился на него. Рюдзи продолжал:

— Профессор считал, что человек, умирая, может оставить после себя мощный «заряд ненависти». Для этого необходимы три условия: закрытое пространство, вода и некоторый промежуток времени до смерти.

Другими словами, когда человек медленно умирает в закрытом помещении, где есть вода, место его смерти становится сильнейшим источником ментальной энергии. Образуется «заряд ненависти». Теперь подумай, что такое, по-твоему, колодец? Закрытое пространство — раз. Кругом вода — два. Помнишь, кстати, что старуха с кассеты вещала?

…с водой играть только чертей раззадоривать…

Играть с водой… Игры в воде… ну конечно! Страшная игра, которую двадцать пять лет назад затеяла Садако, продолжается до сих пор, и чем закончится эта смертельная забава, абсолютно неизвестно.

— Когда Садако упала на дно колодца, она еще была жива. За то время, что она лежала в колодезной воде в ожидании смерти, воздух вокруг нее пропитался ненавистью. В нашем случае все три условия были выполнены.

— И что теперь?

— Теперь… По мнению Миуры, чтобы уничтожить заряд и избавиться от «проклятия», нужно всего-навсего найти останки того человека, который это «проклятие» наложил, отвезти их к нему на родину и похоронить по религиозному обряду, принятому в тех местах. Собственно говоря, вернуть человека в тот мир, которому он принадлежит.

Асакава сразу же вспомнил то волшебное чувство, которое он пережил совсем недавно, выбравшись из подпола на свежий воздух за ведром, забытым на балконе. То есть нужно, чтобы душа Садако испытала то же самое. Нужно ее освободить. Остается только надеяться, что Садако хотела от них именно этого…

— То есть ты думаешь, что именно это и было написано в «магической формуле»? — на всякий случай спросил он у Рюдзи.

— Может, и это, а может, и что-то другое.

— Замечательно. У тебя всегда все так однозначно, — с горечью произнес Асакава.

Рюдзи в бешенстве снова схватил его за грудки:

— Асакава, когда ты наконец начнешь башкой своей работать?! Где ты видел однозначность? Жизнь вообще штука неоднозначная. Сегодня ты живой, завтра умер. Никто не может быть уверенным на сто процентов в своем будущем. Но ты ведь все равно продолжаешь жить, правда? Ты ведь не умираешь только потому, что у тебя нет уверенности в завтрашнем дне? Речь всегда идет только о вероятности! А насчет этой «формулы»… Может, Садако и хотела чего-то другого, но тем не менее вполне возможно, что имелось в виду именно это. Кто знает, если мы достанем ее кости со дна колодца и захороним в Сасикидзи, то, может быть, «проклятие» спадет…

Асакава скривил рот в беззвучном крике.

…закрытое пространство, вода и промежуток времени до смерти? Если все эти три условия выполняются, то образуется исключительно сильный заряд энергии? А кто сказал, что это не очередная псевдонаучная чушь вконец свихнувшегося ученого? На чем вообще основывал свою распрекрасную теорию этот Миура?!

— Ну ладно, Асакава. Я вижу, что ты меня понял. Давай, полезай вниз.

…ничего я не понял!!! Этот бред вообще у меня в голове не укладывается!

— У нас нет времени на нытье. Ты помнишь, что у тебя срок вот-вот выйдет? — голос Рюдзи неожиданно потеплел. — Дружище, для того чтобы жить, нужно бороться.

…ублюдок, что ты привязался ко мне со своими теориями?!

Несмотря на внутреннее сопротивление, Асакаве удалось пересилить себя. Он взгромоздился на край колодца.

— Ну вот и ладно, — радостно сказал Рюдзи.

Крепко вцепившись в веревку, Асакава завис над бездной. Его лицо оказалось как раз напротив улыбающейся физиономии Такаямы.

— Все в порядке, — подбодрил он его. — Там внизу нет ничего страшного. Твой самый главный враг — это твое убогое воображение.

Асакава начал осторожно перебирать руками. Вначале фонарик, закрепленный на краю колодца, слепил ему глаза, но по мере погружения этот свет становился все слабее. В какой-то момент Асакава решил передохнуть и, упершись обеими ногами в каменные выступы, откинулся назад. Его спина коснулась прохладной стены, но тут ноги соскользнули с замшелых камней, и он, больно обжегши руки о веревку, за секунду пролетел вниз целый метр.

Несколько долгих минут он болтался над самой поверхностью, никак не решаясь спрыгнуть в воду. Наконец Асакава собрался с духом и попробовал ее кончиками пальцев. От холодного прикосновения он мигом покрылся гусиной кожей от щиколоток до самого затылка. Силы покидали его. Под собственной тяжестью он медленно сползал по веревке в воду, пока его ноги не достигли дна. В ту же секунду он почувствовал, как мягкая грязь обволакивает его босые ступни.

В ужасе Асакава попытался снова залезть на висящую прямо перед его носом веревку. Ему казалось, что сотни рук тянутся к нему из влажной земли, хотят утащить его на дно, похоронить его заживо в этой грязи. Стены давили на него со всех сторон. Он запаниковал. Между камней ему чудились кривые усмешки мертвецов, словно говоривших ему: «Теперь тебе некуда бежать!»

«Рю-юдзи!» — хотел закричать он, но крик застрял в горле. Он задыхался. Хрипел. Из последних сил, как утопающий ребенок, он вытянул шею и взглянул наверх. По внутренней стороне бедра потекла теплая струйка.

— Асакава! Быстро вдохни!!! Вдох-выдох, вдох-выдох! — откуда-то сверху долетел до него голос Рюдзи, и Асакава вдруг осознал, что уже какое-то время не дышит.

— Я тут, не бойся ничего! — орал Рюдзи.

Асакава вышел из оцепенения и сделал судорожный вдох.

Сердце бешено колотилось. Копать в таком состоянии он не мог. Сначала нужно было успокоиться. Подумать о чем-нибудь другом, не о мертвецах. О чем-нибудь светлом, радостном… Если бы только этот колодец находился под открытым небом. Тогда бы из него можно было увидеть звезды. Тогда бы Асакава не задыхался так, стоя по колено в грязи на самом дне. А все из-за этого дурацкого коттеджа. Чертов Б-4 заслонил собою все небо. Конечно, отсюда никуда не убежишь. Даже когда бетонная крышка валяется на земле, колодец все равно остается закрытым — куда ни посмотри, натыкаешься взглядом на покрытые снизу паутиной доски пола.

…а Садако обитает здесь уже двадцать пять лет… прямо здесь, под моими ногами. Это же могила. Могила, в которой лежит мертвец. И ни о чем другом, кроме как о мертвеце, здесь и нельзя думать…

Мысль о смерти заперта здесь вместе с тем, кто ее создал и наделил энергией. В течение двадцати пяти лет сцены и образы, увиденные Садако перед смертью, превратившись в «заряд ненависти», не могли вырваться отсюда. Они созревали, наливались соком, они дышали, как дышит море: за отливом всегда приходит прилив… И в один из дней их дрожащее дыхание совпало с нужной частотой вибраций… Все эти образы были запечатлены на кассете, находившейся в видеомагнитофоне, который стоит прямо над колодцем, в гостиной виллы Б-4. Ненависть нашла дорогу на поверхность.

Асакаве вдруг показалось, что он слышит дыхание Садако. Он чувствовал кожей легкие дуновения. Его передернуло. «Садако-Садако-Садако», — в такт ударам сердца гремело у него в ушах. Перед глазами всплыло, как живое, ее прекрасное лицо, и Асакава понял — она здесь, совсем рядом.

Опустившись на колени, он принялся в исступлении шарить по дну руками. Он искал Садако изо всех сил, все время удерживая в своем истончающемся сознании ее образ — неземной красоты лицо, безупречную фигуру… Руки Асакавы пытались нащупать в грязи останки прекрасной женщины, окропленные его мочой…

Оставив попытки копать руками, Асакава наконец взялся за лопату. Он уже не обращал внимания на время. Часы остались наверху. Лихорадочное возбуждение уступило место непреодолимой усталости. Он забыл о своем сроке, забыл обо всем. Как смертельно пьяный человек, он, чуть не падая с ног, действовал «на автомате». Единственное, что сейчас существовало для него, — это пластиковое ведро, которое он наполнял раз за разом, и громкий стук собственного сердца…

Но вот Асакава почувствовал, что лопата наткнулась на что-то твердое. Засунув руки под воду, он нащупал довольно крупный округлый предмет. На гладкой поверхности обнаружились два отверстия. Вынув находку из воды, Асакава вытряхнул накопившуюся в отверстиях грязь и, положив свои ладони на те места, где у Садако должны были быть уши, заглянул черепу в пустые глазницы.

Воображение заработало — череп молниеносно обрастал плотью. Из глазниц взглянули на Асакаву темные зрачки. Из темной пустоты возник точеный, прекрасной формы нос. Заструились вниз черные влажные косы. Звонко закапала с них вода: кап-кап-кап! Садако несколько раз взмахнула своими длинными ресницами, стряхивая с них капли воды, и мягкий огонек затеплился в ее глазах. Но вдруг ее лицо, зажатое в ладонях Асакавы, исказилось, оставшись, впрочем, таким же прекрасным. Рот сложился в подобие улыбки, глаза превратились в узенькие щелочки и…

— Я так скучала по тебе… — услышал Асакава тихий мелодичный голос и без чувств упал в воду.

— Асакава!!! Ты говорил, что у тебя срок выходит в десять ноль четыре? — послышался сверху голос Рюдзи. — Так вот, можешь радоваться, уже десять десять! Асакава? Ты меня слышишь? Ты жив еще или как? Мы с тобой сняли «проклятие»! Теперь все в порядке. Эй, Асакава! Не повторяй ошибку Садако! Не умирай в этом дурацком колодце! А если ты все-таки умер, то, пожалуйста, не вздумай никого проклинать! Лежи себе спокойненько, как в могилке, и не рыпайся. Обещаешь?

Да ответь же мне, наконец! Ты там живой?

Асакава слышал долетающий сверху голос Рюдзи, но никакой радости от этого не испытывал. Словно в каком-то ином измерении, он лежал в грязной воде, крепко прижимая к груди череп Садако.