"Илы атакуют" - читать интересную книгу автора (Бегельдинов Талгат Якубекович)

Злата Прага

Поверженная в прах, лежит у наших ног гитлеровская Германия. Ни выстрела, ни сигнала тревоги. Тишина. На рейхстаге, поднятое ценой крови наших солдат и офицеров, реет знамя Победы.

Победа! К ней мы шли через болота, леса, поля, через руины наших городов и сел. По пути к ней мы хоронили боевых друзей. Сколько безвестных могил было на нашем пути вперед, на запад? Много. Не одна семья, получив похоронную, проклинала врагов, принесших огонь и стоны на нашу священную землю.

...Аэродром неподалеку от Берлина. Наш полк обосновался здесь прочно. Стоят на бетонированной стоянке самолеты. Механики – вечные труженики боевой службы – могут сейчас отдохнуть. Чехлами затянуты моторы «ильюшиных», но каждый из них готов к полету, каждый снабжен полным боекомплектом.

Как и в дни суровых испытаний, несут дежурства пилоты и стрелки. Знамя победы реет над обуглившимся рейхстагом, но враг еще огрызается, он еще сеет смерть. Рано, рано праздновать окончательную гибель фашизма!

Тихо в Берлине, прошли встречи на Эльбе, но еще не все кончено.

Рано утром восьмого мая меня вызвал командир корпуса генерал Рязанов. Его штаб стоял неподалеку от Фюнстервальде, и вскоре я уже вошел в уцелевший двухэтажный особняк.

Несмотря на прекращение огня по всему фронту, здесь, в штабе, кипела работа. Прохожу по комнатам, здороваюсь с офицерами и останавливаюсь перед массивной дубовой дверью.

– По вызову? – спрашивает дежурный.

– Да.

– Сейчас доложу.

Через несколько минут вхожу в кабинет, вижу своего генерала, рядом с ним еще несколько крупных военачальников. Доложив о прибытии, отхожу в сторону.

– Предстоит полет, – говорит генерал Рязанов. – Тяжелый, но необходимый. Подойдите к карте.

Подхожу.

– Смотрите, – командир корпуса отдернул шторы на карте, взял карандаш. – Сюда, к Праге, идут наши танковые армии. С Чехословакией у нас заключен договор о дружбе и взаимопомощи. В районе Праги еще живы немецкие войска, а в самой столице восстал народ. Нужно слетать в Прагу, разведать обстановку. Воздух чист, но на всякий случай даю прикрытие.

Через полчаса мой «Ил» с номером тринадцать на стабилизаторе поднялся в воздух. Все летчики, механики и стрелки провожали меня в этот полет. На земле остался и стрелок моего самолета.

Помахав по традиции крыльями, я взял курс на Прагу.

Прошло не больше пятнадцати минут, и с соседнего аэродрома поднялась восьмерка «Яковлевых» во главе со старшим лейтенантом Михаилом Токаренко. Истребители, разделившись на группу непосредственного прикрытия и ударную группу, пошли со мной одним курсом. По радио я все время поддерживаю связь с их ведущим.

Нужно сказать, что Михаил Токаренко выручил меня однажды из большой беды, еще во время Яссо-Кишиневской операции.

Дело было так.

Я вел эскадрилью на штурмовку под прикрытием шестерки истребителей Токаренко. Атаковали, сбросили бомбы, реактивные снаряды и начали разворот для второго захода. В это время зенитный снаряд разорвался в нескольких метрах от моего самолета. Удар воздушной волны был так силен, что машину подбросило вверх метров на сорок. Видно, пробило баки, и масло снизу струей ударило мне в лицо. Как на грех, я летел без очков, и глаза залепило.

Кричу в микрофон:

– Ничего не вижу, передаю командование левому ведомому.

В эфире тишина. В эскадрилье было много молодых летчиков. Они пошли в атаку за новым ведущим, и никто не ответил мне.

Лечу вслепую, выполняю команду воздушного стрелка, стараюсь держать самолет горизонтально и в это время слышу вдруг в шлемофоне незнакомый голос:

– Ручку на себя. Тринадцатый, ручку на себя.

Исполнил команду. И вновь тот же голос:

– Тринадцатый, держи так. Проходит несколько минут, лечу, исполняя команду неведомого летчика.

– Вышли на свою территорию, – слышу его голос. Только тут вынул платок, кое-как протер глаза, осмотрелся.

Оказалось, что командир эскадрильи прикрытия старший лейтенант Токаренко понял, что я попал в беду. Он передал командование истребителями (благо, воздух был чист) и пошел мне на выручку. Он встал рядом с моим самолетом и, командуя по радио, вел меня, как слепца.

В тот день вся моя эскадрилья без потерь вернулась на аэродром. Молодые штурмовики даже растерялись, когда узнали, что их командиру грозила опасность врезаться в землю. А действительно, много ли нужно, чтобы машина, управляемая слепым пилотом, вошла в штопор!..

Лечу на Прагу. Сверху восьмерка Михаила Токаренко. Все время держу связь с КП, докладываю генералу об обстановке.

Пока ничего страшного нет. Вижу внизу наши войска, вижу населенные пункты, дороги между ними. По дорогам идут автомашины, танки.

Под крылом появляются горы, набираю высоту. Эти горы – граница двух государств. За ними Чехословакия.

Вновь опускаю самолет. Истребители кружат где-то вверху. Иду на Прагу. Непрерывно докладываю на командный пункт о состоянии дорог, обо всем, что вижу.

Наконец в серой дымке показался город. Прага! Делаем широкий вираж над пригородами. Внизу кажущееся спокойствие. Под крылом аэродром – центральный аэропорт столицы Чехословакии. Слышу голос Токаренко: «Все ясно. Пошли домой».

Нет, думаю, ясно далеко еще не все. Снижаюсь, выпускаю шасси и захожу на посадку. Вдруг навстречу поднимаются белые ракеты. Вижу людей, которые бегут к взлетно-посадочной полосе и машут руками.

– Сумасшедший, что ты делаешь? – кричит Токаренко. – Смерти ищешь?

И тут раздался залп. Это еще что за сюрприз? Даю газ. Ухожу на второй круг.

– Пошли домой, – настойчиво твердит Токаренко. – На аэродроме немцы.

Нет, думаю, что-то здесь не так. Не похожи на гитлеровцев люди, бегущие к самолету. Вторично захожу на посадку. Колеса уже касаются полосы, скорость машины все ниже и ниже. Наконец «Ил» останавливается. Откидываю фонарь, но мотор не выключаю. Мало ли что может случиться!

Сверху, построившись в круг, ходит восьмерка истребителей. Они не дадут в обиду.

К самолету бегут люди. Они в штатском, но все вооружены. Высовываюсь из кабины и показываю пальцами, чтобы подошел только один человек. Держу наготове пистолет. Люди бегут и что-то кричат, но рев мотора заглушает их голоса. Стреляю в воздух. Бегущие останавливаются. Они, наконец, поняли меня, и от толпы отделяется один человек. Вот это хорошо. Один на один я беседовать согласен.

Высокий худощавый мужчина подходит к самолету и, улыбаясь, показывает на мотор: дескать, выключай, а то ничего не слышно. Нет, этого делать я не собираюсь.

Знакомимся. Он оказывается командиром соединения национального сопротивления. Его отряд своими силами разбил гитлеровцев и очистил аэродром. Это он дал две ракеты, а стреляли по самолету остатки немецкой охраны – несколько солдат спрятались в развалинах ангара и оттуда вели огонь.

– Их уже нет, – уверяет командир. Что же, теперь все ясно. Нужно лететь обратно. Командир не хочет отпускать: девять советских самолетов – это сила. Обещаю ему, что скоро здесь будет не девять, а больше.

Снова в воздухе. Вижу, как по нескольким шоссе на предельной скорости идут к Праге наши танки.

По прибытии докладываю обстановку.

– Хочется к партизанам? – спрашивает генерал.

– Очень!

– Что ж, добро. В двенадцать часов нынче перебазируйтесь всей эскадрильей.

В два часа дня эскадрилья приземляется на уже знакомом аэродроме. Нас встречают, как самых дорогих гостей.

– Немедленно обедать и отдыхать! – распоряжается командир отряда.

У самолетов он устанавливает охрану.

Появляется повар – розовощекий, высокий, в белом колпаке. Черноволосая девушка, которая должна развести нас по квартирам, рядом с ним кажется ребенком.

Повар оказался мастером. При виде обилия блюд у наших ребят загорелись глаза. Я тоже невольно проглотил слюну – ведь утром выпил лишь стакан чаю, а уж вечер. Обед оказался вкусным.

И девушка была внимательной и нежной. Нам трудно было говорить – мешало незнание языка. Но я понял, что родом она из Братиславы, что в сопротивлении участвует с первого дня, что все они очень ждали прихода советских войск, а теперь она мечтает побывать в России.

С тех пор прошло больше двадцати лет. Я не помню, как звали девушку. Может быть, Влада, а может быть, Божена. Но я знаю: тогда майским вечером она говорила о любви к советским людям, которые принесли освобождение ее стране.

Недавно по делам службы мне пришлось быть в одном из наших авиаотрядов. Вечером в красном уголке демонстрировался чешско-советский фильм «Майские звезды». Нельзя сказать, чтобы этот фильм был шедевром киноискусства, но ради него я на несколько часов отсрочил вылет в Алма-Ату. Хотелось еще взглянуть на красавицу Прагу, услышать полюбившуюся песню. «Майские звезды» напомнили мне о днях, проведенных на чешской земле, о последнем дне войны и первом дне мира. А Злата Прага показалась мне именно такой, какой она была в то время и навсегда осталась в моей памяти. Где ты сейчас, милая Влада-Божена? Мы верим, что ты помнишь летчиков, первыми прибывших в осажденный город.

Ночь на девятое прошла спокойно, если не считать небольшой перестрелки неподалеку от аэродрома. Мы хотели было бежать к самолетам, но командир повстанческого отряда сказал, что в этом нет надобности.

Мы досыпали спокойно. А тем временем Третья и Четвертая гвардейские танковые армии, пройдя за ночь больше ста километров, на рассвете вступили в столицу Чехословакии. Утром мы все отправились в город. Хотелось взглянуть на его прекрасные улицы и площади, к которым вновь пришла весна и свобода.

Прага ликовала. Люди принарядились и вышли на улицы. И мы от души радовались за них и гордились тем, что имеем прямое отношение к их счастью. Незнакомые люди, видя на наших пилотках алые звездочки, бросались нас обнимать и целовать. Каждый считал за честь пригласить к себе в гости, уговаривал выпить хотя бы стакан вина.

На площадях шли концерты, гремела музыка. Но, к сожалению, пора было возвращаться на аэродром. Здесь нас ждал сюрприз: командир повстанческого отряда устроил банкет. На него пришло множество людей. До позднего вечера мы сидели в тесном кругу друзей, поднимали тосты за братство советского и чешского народов.

Утром пришел приказ вылетать. На аэродром одно за другим приземлялись другие подразделения. Наши самолеты набрали высоту, и каждый из летчиков посчитал своим долгом на прощание приветливо качнуть крылом красавице Праге.

Вновь мы в Фюнстервальде.

Непривычно после непрерывных полетов все время находиться на земле. Чего-то не хватает, хочется подняться в воздух.

Моя эскадрилья находилась в первой готовности. В этот день к нам в гости приехали истребители. Обидно, конечно, сидеть в кабине, когда друзья сидят за столами.

Уже вечерело, до захода солнца оставалось совсем немного. «Скоро домой, – подумал я. – И сегодня полета не будет». В это время к самолету подошел мой механик.

– Товарищ командир, – обратился он, – все равно никуда не полетите. У меня есть бутылка рома, давно ее с собой вожу, да никак случай не представится выпить. Давайте за победу? Ведь сколько вместе продали.

– Нельзя. После отбоя – пожалуйста.

– Да все равно полета не будет. Я подумал, подумал и сдался:

– Черт с ним, давай.

Механик вытащил из кармана бутылку и стакан. Налил, протянул мне. Я выпил.

Выпил и он. Вновь налили, но едва я поднес стакан к губам, как увидел, что с КП бежит посыльный. Тревога!

Через пятнадцать минут эскадрилья летела в район Мельники, где танковая дивизия немцев не сложила оружия, несмотря на то, что акт капитуляции был подписан и огонь прекратился по всему фронту.

Одновременно с нами к Мельникам вылетело еще несколько подразделений, туда же двинулись танки. Общими усилиями мы раздавили врага и повернули домой. В пылу боя я чувствовал себя вполне нормально, но на обратном пути ром дал о себе знать. Мучительно захотелось спать.

С трудом посадил машину на аэродроме, но сил, чтобы выбраться из кабины, уже не было. Я заснул. Подбежали летчики, откинули фонарь и стали вытаскивать меня из самолета. Подошла санитарная машина. В ней приехал и командир полка. Он подошел ко мне и немедленно понял все.

– Уведите его, – резко бросил подполковник. – Завтра разберемся.

Назавтра мне влетело по первое число.

– Твое счастье, что кончилась война, – отчитывал командир. – Иначе всыпали бы тебе не так.

Этим неприятным эпизодом, который я запомнил на всю жизнь, закончилась для меня война. Полет в район Мельники был последним. Служба шла своим чередом, но наступили уже мирные дни. Одного за другим мы провожали домой боевых друзей.