"На землях рассвета" - читать интересную книгу автора (Ефимов Алексей Иванович)Глава 12 Зеркало страхаХониар, Джангр, 201-й год Зеркала Мира, реальность Лэйми помотал головой, опустив книгу. Ему стало неловко, словно он подглядывал за друзьями. Но теперь он хорошо знал, с какой именно целью создали Зеркало Хониара. В доставшихся им тайных архивах Империи все это было описано с пугающей откровенностью. Суть «Возрождения» была жестока и проста — спасти то, что еще можно спасти, ценой того, что спасти невозможно. Но что происходило Снаружи потом, чем кончилось вторжение — уже никто не знал. Аниу должна была упасть, конечно, далеко от Хониара, но по чьей-то ошибке — или злой воле — промахнулась мимо него всего километров на триста. Силовое поле города не могло отразить плазменной волны такого взрыва и его обитателям пришлось включить полное Зеркало — на минуты, как они полагали, но оцепенение подкрадывалось незаметно и быстро. Поначалу, возле Генератора, его жертвы просто не успевали понять, что с ними происходит, — а потом к нему уже нельзя было подойти… Взрослые исчезли почти добровольно. Оцепенение распространялось достаточно медленно и, когда стало ясно, что отключить Зеркало невозможно, они успели сойти в подземелья, в которых их дети обнаружили их уже много позднее. Во всяком случае, они успели подготовить им большие запасы игрушек, одежды и постелей. К их счастью, здесь было очень много еды — ненужной для поддержания жизни, но совершенно необходимой для роста. Лэйми и его товарищи обнаружили исчезновение родителей утром — тогда еще сохранялся суточный счет времени. Это событие вызвало у них тогда только бурную радость. Весь первый день они играли, лишь вечером их начал охватывать страх. Ночью почти все они собрались в одном из освещенных помещений и почти не разговаривали, пока не заснули. Поначалу одиночество стало для них чуть ли не кошмаром, но потом… Первые его годы были, в общем, нетрудными. Они беспрепятственно обследовали здания и всю территорию четырехмиллионного города; тогда он казался им огромным, как Вселенная, и это затянувшееся на много лет изучение все новых комнат и закоулков родного мира было едва ли не главным их удовольствием. Лэйми помнил, какую радость испытывал, планируя: завтра я пойду в тот дом, в котором не бывал еще никто… Как это обычно бывает, вслед за раем в мире появился и ад. Первые трудности возникли с поддержанием чистоты — дети не любят этим заниматься. Поначалу они еще пытались сохранять любезный их родителям порядок, но всё это быстро забылось и вскоре все их комнаты оказались чудовищно захламлены. Немного позже все они перестали носить одежду. Конечно, под Зеркалом Мира никогда не было особенно холодно, да и сама необходимость одеваться была для невинных детей непонятной… Но были и драки, поджоги, ломание машин и мебели, — особенно в первые дни, когда дети осознали свою полную бесконтрольность. Их игры могли бы привести в ужас любого воспитателя. Они редко обходились без ссадин и других мелких травм — в то время Зеркало еще приспосабливало их к себе и такие вещи были возможны. Один из них так и не смог приспособиться и впал в оцепенение через несколько дней — из живого существа он превратился в статую в позе отчаяния. Остальные дети были испуганы случившимся — так сильно, как пугает только непонятное — и долго обходили стороной его комнату, вполне логично решив, что виновато нехорошее место. Потом началось настоящее паломничество к этому окаменевшему телу с тем бескорыстным любопытством, на которое способны только четырехлетние дети. Их первое столкновение со смертью оказало на них огромное влияние. Лэйми помнил, что следующие несколько дней они все были необычайно молчаливы и сдержаны, но потом начали играть с удвоенной энергией. Именно с этого началось самое интересное. Практически с первого дня среди них выделились лидеры, но они, и все дети вскоре разделилсь на две группы — тех, кого интересовало только собственное удовольствие и тех, кто интересовался всем. Теперь Лэйми был поражен тем, как рано проявилось это отличие. Еще более удивительным был их язык. Детям Хониара повезло хотя бы с возрастом — по крайней мере некоторые из них успели овладеть зачатками человеческой речи, потому что без нее они остались бы просто животными. И, в то же время, они были достаточно маленькими, чтобы тоска о недоступном мире, оставшемся за Зеркалом, не изъела их до костей… Их некому было учить, но они сами придумывали по сотне слов в день. Все маленькие дети изобретают новые слова, но это было нечто совершенно особенное — рождение языка, более простого, и, в то же время, гораздо более удобного, чем Но самым интересным было их необычайно рано развившееся мифотворчество. Уже через семь лет они имели законченную и стройную систему мифов, объясняющих все явления окружающего их мира. Их прежняя жизнь среди взрослых в значительной степени забылась и сама стала мифом о золотом веке, потерянном, как это обычно бывает, за грехи. Идея была привлекательная, поскольку именно тогда в Хониаре начались первые серьезные аварии — врезались в стены автоматические автобусы, лопались трубы водопровода. Дети не могли перекрыть воду, так как просто не знали еще, как это делается. В итоге, она затопила подвалы многих зданий, вызывая короткие замыкания. Многие районы города остались без электрического освещения. Вода разлилась и по улицам, образовав ручьи. Они стекали в реку, перерезанную Зеркалом; ее течение поддерживали мощные насосы, качавшие воду к истоку от устья, где образовалось небольшое озеро. Растения в полумраке Зеркала Мира не завяли, наверное, только потому, что оно превращало любой живой организм в нечто неистребимое. Любой лист, любая травинка обратились в неразрушимый алмаз… Познав свою неуязвимость, дети вовсю пользовались ей. Они прыгали с крыш, гуляли по дну единственного в их мире озера. Смерть исчезла из круга их понятий. Потом едва не произошла катастрофа — едва достигнув двенадцати лет, они открыли любовь и почти сразу же поняли необходимость одежды, хотя это почти не помогло. Их некому было остановить, объяснить, что хорошо, а что — нет. Но Лэйми каждый раз улыбался, вспоминая этот период своей юности. Тогда он занимался любовью чуть ли не сутки напролет и постоянно пребывал в предвкушении удовольствия — это было удивительным ощущением… и это был настоящий провал в бездну животных инстинктов. Он занял, пожалуй, несколько лет. К тому же, у любви обнаружились малоприятные спутники — ревность, зависть, насилие… Насилие едва не вызвало войну — до убийств не дошло лишь потому, что под Зеркалом они были физически невозможны. Но раскол между теми, кто хотел насиловать и теми, кто хотел любить, был очень резким. Те, насильники, оказались в меньшинстве, отверженные всеми — а на огражденном неприступной стеной Зеркала клочке земли просто не было места для двух враждующих сторон. Естественное для детей стремление к справедливости не позволяло им терпеть даже малые проявления насилия и подонки были, в конце концов, лишены возможности творить зло, но цена этого избавления оказалась ужасна. В мире, где не было смерти, было возможно еще погребение заживо. Тысячи тех, кто насиловал и унижал, сейчас покоились, связанные, глубоко под толщей мокрой глины — не способные более двигаться и дышать, однако все сознающие. По сравнению с ЭТИМ любые муки внешнего мира казались Лэйми надуманными. Про тех же, кому удавалось освободиться из могил, в которые их повергла ненависть товарищей к их гнусным страстям, ходило множество страшных историй. Как говорили, несколько этих существ все еще укрывались в пустынных районах мира. Какого-то серьезного вреда, хвала Зеркалу, они причинить не могли, но люди постоянно исчезали — по пять, по десять каждый год, — и оставшиеся понимали, что ТЕ их похитили и скрыли в земле… Страшней всего для жителя его мира было подвергнуться подобной участи, ибо, если не удавалось разыскать могилу и освободить страдальца, тому оставалось дожидаться лишь отключения Зеркала — которое принесет ему кошмарное освобождение смерти. Конечно, беглых чудовищ ловили. Некоторые даже попадались. Зеркало не допускало физических мук, но ведь казалось бы безобидные вещи — вроде яркого света, громкого звука, обычного лишения сна могут терзать сильнее любой боли. Лэйми видел несколько бетонных мешков, в которых сидели эти… существа. Один Бог знал, во что обратились их сознания после многолетней обработки мерзкими звуками — вроде тех, какие издает эмалированный таз, если волочить его по кафельному полу — стробоскопическими вспышками и иными, более гнусными придумками. Это были не люди, и при одной мысли, что одно из этих дважды осужденных существ однажды получит свободу, его охватывал невыразимый ужас… Но, как бы то ни было, эра разврата и сопутствующих ему беспорядков отошла в прошлое по очень прозаической причине — разнообразие интимных удовольствий, в общем, невелико, и любой мало-мальски пытливый ум рано или поздно задает себе вопрос — а что еще есть в этом мире? Так началась эра познания — уже не на детском уровне. Обитателям мира пришлось изобрести идею письменности, чтобы понять назначение доставшихся им книг. Расшифровка их стала одной из труднейших задач и оказалась лишь частично успешной — слишком далеко успели разойтись их языки… До сих пор из наследия прошлого понято было не все. Кое-кто — и Лэйми был в их числе — свободно владел Эпоха осознания и усвоения созданного не ими заняла едва ли не столетие. Потом, когда прежний мир был исчерпан, настала пора Вторичного Мира, который рос и сейчас — но не только. Многие — и в их числе лучшие из обитателей мира — посвятили свои жизни созданию совершенно нового не в мире фантазий, а в реальности. Вначале они лишь восстанавливали то, что разрушило их собственное неразумие и время. Но теперь… новые вещи… новое оружие (его делали особенно усердно, зная, что Зеркало однажды рухнет и им придется, как предкам, сражаться за свои жизни), новые законы природы, которые едва ли удалось бы открыть тем, чьи жизни не продлило Зеркало… Вот только движение это постепенно замедлялось. Оно не прекращалось, совсем нет, но становилось как бы сонным. Неспешность, неторопливость стали основными чертами обитателей мира. Холодная апатия все больше овладевала ими, и, в то же время — странное, тревожное томление. Им хотелось изменять себя и свой мир — но порой мотивы и результаты этих изменений становились странны… Порой Лэйми встречал вещи, которые казались ему совершенно бессмысленными и даже пугающими. Ему казалось, что некоторые из его собратьев за века размышлений заглянули в такие глубины, в которые не должен прозревать человек, и то, что они там увидели, теперь прорывалось на поверхность, превращая его мир в то, чего он не хотел видеть. Лэйми недовольно помотал головой. Ему не нравилось направление, в котором развивался Хониар, но все его попытки представить нечто другое, в конечном счете, ни к чему не вели. Не имело смысла придумывать все новые и новые миры, если не было возможности их воплотить. К тому же, его уже не первый день преследовала мысль, что он может сделать что-то очень важное, вот только что — он никак не мог вспомнить. Это начало уже его раздражать — как и бесполезное, в общем-то бдение над обломками мертвого прошлого. Лэйми опустил ресницы и постарался изгнать из головы все, до единой, мысли. В тот миг, когда это ему удалось, он распахнул глаза — это, пусть и немного, походило на второе рождение. Такой старый детский трюк не раз выручал его, когда он совершенно запутывался в своих побуждениях — он позволял отбросить их все и действовать инстинктивно, совершенно бездумно — так, словно его телом распоряжается кто-то еще, а сам он смотрит на это со стороны. Помог он и сейчас — твердо решив отправиться в путь и совершенно не зная, где он закончится, Лэйми словно сбросил с себя все двести прожитых им лет. Не замеченный никем, он вышел из Библиотеки, сел в скутер — не в тот, на котором прилетел к ней, потому что никто не обращал на это внимания — и помчался обратно. Достигнув набережной, он повернул к Генератору — по-прежнему подчиняясь невидимым побуждениям подсознания. Проспект, по которому он мчался, вел к сердцу их мира от несуществующих уже Врат Хониара. Раньше он носил имя Императора Охэйо IV, сейчас его не называли никак. Говорили просто «дорога» — и все. Когда-то на месте Генератора — а его, естественно, пришлось разместить в геометрическом центре городской застройки — стоял правительственный дворец, тех еще времен, когда Хониар был столицей Директории Джулии, одной из небольших стран, поглощенных Империей Джангра. Когда в планетную систему вторглись Мроо, дворец и прилегающие кварталы срыли, чтобы освободить место для самого дорогого и сложного сооружения на планете. Проспект обрывался неожиданно, уступая место неприглядного вида пустырю. Еще в самом начале стройку окружили пятью линиями проволочных заграждений. Проволока давно проржавела, опорные столбы покосились и только стальные боевые башни — наподобие тех, что прикрывали когда-то подступы к Вратам Хониара — угрюмо возвышались между заграждениями, над морем дико разросшегося бурьяна. Пройти пешком здесь было бы, пожалуй, трудновато и даже на скутере пришлось проявить известную ловкость, лавируя между бетонными опорами и верхушками несокрушимых кустов. Возле самой пирамиды Генератора земля была мощена бетонными плитами, осевшими и занесенными пылью, но мертвыми, словно бы выжженными. Темная стальная стена вздымалась над Лэйми, словно склон горы. Вблизи от нее становилось кисло во рту, а мускулы сводила неприятная дрожь — ощутимые и без приборов признаки сильнейшего магнитного поля. Тем не менее, Лэйми подвел скутер вплотную и коснулся стены. Не верилось, что такая громадина имеет такую ровную поверхность, к тому же, теплую, словно живая кожа. Генератор имел еще одну общую с живыми организмами черту — это было монолитное сооружение, скорее выращенное, чем построенное и в него нельзя было войти. Вломиться внутрь него силой нечего было и думать — здесь, возле центра Зеркала, его защитная мощь так возрастала, что даже мертвый металл почти уравнивался по прочности с неразрушимой живой материей. Конечно, это было хорошо — это значило, что для механизмов внутри Генератора и подавно почти не будет сноса… но то, что любая машина рано или поздно ломается, понимали все. Генератор мог протянуть еще тысячи лет — но, рано или поздно, Зеркало Мира исчезнет. Его природа до сих пор оставалась загадкой, хотя устройство Генератора Лэйми знал хорошо — его строительные чертежи были давным-давно найдены и выставлены в Библиотеке. Под исполинскими плитами броневой облицовки пирамиды, достигавшими в толщину метров шести, скрывался колоссальный тороид термоядерного реактора. Оплетенный множеством труб и кабелей, он заполнял ее почти целиком, питая энергией второй колоссальный тороид — Ускорителя, создающий над городом силовое поле. В пустой сердцевине тора, под центральной четверкой шпилей помещался Проектор Зеркала — именно излучаемые ими волны — или нечто другое — придавали Зеркалу и всем, кого оно скрывало, неразрушимую прочность. Под пирамидой находился обширный подземный ярус со вспомогательными машинами. В самом его центре, под Проектором, было хранилище термоядерного топлива — как хвалились проектировщики, его должно было хватить на десять тысяч лет, — но большую часть подвала занимали насосы и теплообменники. Реактор излучал мало тепла, — в сравнении с его мощностью, — но его приходилось сбрасывать в реку по подземным туннелям. В неизменном круговороте воды тепло переходило в воздух, а потом ускользало за Зеркало. В этом заключалось одно из самых удивительных его свойств — абсолютно непроницаемое снаружи, изнутри оно было прозрачно — хотя бы частично. Впрочем, за то, что тепло, уходящее из их мира, попадает в мир внешний, а не во что-то, что лежит вне обычных измерений, ручатся бы никто не стал… Лэйми остановил скутер у начала широкой стальной лестницы, ведущей на плоскую крышу Генератора — там, под таинственным солнцем их мира, помещался Круг Снов. Там, в мягких удобнейших ложах, сейчас спали сновидцы, вбирая в себя неисчислимые видения Вторичного Мира. Они, конечно же, являлись во сне в любом месте Хониара — но в Круге Снов этот процесс неизмеримо ускорялся. Лэйми тоже отдал дань этому увлечению — и оттолкнуло его, как ни странно, то, что Вторичный Мир виделся ему яснее, чем у остальных. Он словно проваливался куда-то — настолько крепким становился сон — а проснувшись долго не мог понять, по какую сторону Реальности оказался. Его сны в Круге становились удивительно сложными, нездешними, — но сам он чувствовал себя совершенно выжатым, словно комок мокрой ваты, и проснувшись еле мог двигаться. Под Зеркалом вполне можно было сойти с ума и Лэйми оставил сомнительную затею. Менее восприимчивым сновидцам, впрочем, ничего не делалось. Он никогда больше не бывал в Круге, но здесь, у его подножия, бывал множество раз — сначала одержимый сомнениями, потом — по ставшему его личной религией ритуалу поклонения сердцу их мира — но, с какими бы чувствами он не приходил сюда, уходил он с одним — с облегчением. Нерушимая громада Генератора давала ему уверенность в незыблемости его маленькой Вселенной. Убедившись, что здесь ничто не изменилось, Лэйми вернулся на проспект. Древние заграждения опоясывала подковой широкая улица, упиравшаяся торцами в берега реки. Промчавшись по ней, он увидел кое-что гораздо более интересное, чем безответный монолит Генератора — Арсенальную Гору, второй, после Библиотеки, центр жизни мира. Когда-то ее построили как центр управления Зеркалом, но от тех пультов давно ничего не осталось — их частью разбили, частью разобрали из любопытства еще в первые годы изоляции. Когда их значение поняли, было уже поздно… Теперь здесь трудились те, кто Вторичному и прочим мирам Библиотеки предпочитал работу с мертвой материей. Их было меньше, но их труды были гораздо более важны. Когда ресурс Генератора иссякнет, именно от Арсенальной Горы будет зависеть — быть ли их миру и его обитатели хорошо это понимали… По форме Арсенальная Гора, скрытая в вечной тени Генератора, была его точной копией — такая же плоская, срезанная пирамида, только в четыре раза меньше. Стены ее были мраморно-бледными, глухими, без малейших признаков окон. Вдоль кромки ее крыши выстроились восемь тонких стальных башен-труб, увенчанных многогранниками лазерных пушек. Лэйми знал, что эти пушки до сих пор могли стрелять… Вход в Арсенальную Гору ничем не был закрыт, но толстенная плита террасы, нависавшая над ним громадным балконом, в любой момент могла повернуться на поперечной оси, наглухо перекрыв и его, и громадное окно над ней. Дальше, во всю длину Горы, тянулся исполинский коридор, или, точнее сказать, каньон с отклоненными внутрь стенами. Вдоль них шли в несколько ярусов террасы, соединенные поперечными мостами. На плоском потолке ослепительно ярко светились белые панели. Здесь было пусто — конечно, Арсенальная Гора и раньше не могла похвастать оживленностью, но такое Лэйми замечал впервые. Впрочем, он уже, наверное, несколько месяцев не посещал ее, слишком занятый своим Вторичным Миром… Вход неизменно стерегли боевые звери Императора — безглазые, шестиногие, все словно бы из матового гибкого серебра. Убить здесь они никого не могли, а вот проглотить и пленить в своей утробе — пожалуйста. Лэйми пропуск не требовался — эти твари его знали. Как знали — хотя бы по описаниям — и ТЕХ, которых не удалось изловить. Иные их собратья стерегли Кладбище — оно было совсем близко от Арсенальной Горы, — иные бродили по окраинам мира в поисках ТЕХ, — но ТЕ необъяснимым образом ускользали от чудовищных стражей и время от времени устраивали дерзкие вылазки в обитаемые районы мира… Опустив скутер на пол, Лэйми свернул в просторный поперечный коридор. Тот вел в главную лабораторию Арсенальной Горы — где, едва ли ни с самого начала их мира, жил и работал Аннит Охэйо. Лэйми без зазрения совести вставил друзей в придуманную им историю — если он сам там есть, то почему бы не быть и друзьям? — и именно поэтому никому не решался показать свой первый труд. В мире не было ни власти, ни вождя. Его обитатели делали, что хотели, и гуляли, где хотели. Объединить их могли только общие интересы. Но если бы вождь все же потребовался, Аннит Охэйо, несомненно, стал бы им — по способностям, а не потому, что был четвертым, младшим сыном Императора. Право рождения ничего не значило под Зеркалом, где рождений не было вообще. Лэйми считал его лучшим из своих друзей, хотя виделись они редко — слишком уж не совпадали их наклонности. Охэйо не выносил болтовни о Вторичном Мире, считая его глупой тратой времени. Но они знали друг друга с самого начала и одно это перечеркивало любые возможные разногласия. Вход в лабораторию — она же и дом наследника Империи Джангра — заграждала монолитная стальная плита толщиной дюймов в восемь. Стучать по ней было бы занятием бесполезным, но, к счастью, поблизости имелся звонок. Лэйми пришлось давить на него всего какую-то минуту — потом броневая плита сдвинулась и Охэйо появился на пороге — босой, в черно-сером полосатом халате. Судя по растрепанным волосам принца и его разинутому в широком зевке рту Лэйми имел глупость его разбудить. Аннит казался ловким и гибким юношей с красивым лицом полукровки. Его отец был родом из ледяных пустынь Севера, мать — из Южной Ламайа и сочетание получилось необычное. Сочетание чувственной внешности с талантом математика также было странным и возбуждало бессознательную зависть. Волосы у Охэйо были черные, густые и блестящие, южные, кожа — молочно-белой, отливающей тусклым серебром, настолько гладкой, что его лицо казалось маской — в те, довольно редкие, мгновения, когда на нем не отражалось никаких эмоций. Длинные зеленые глаза Охэйо удивили бы всех его предков. Но главное, что отличало Аннита от остальных обитателей мира — его увлеченность. Он постоянно что-то делал и именно поэтому успевал сделать больше, чем остальные могли представить. Именно он был создателем — А, привет, Лэйми, — сказал Охэйо, отбросив назад волосы — из-под них не было видно его глаз. — Ты оторвал меня от работы. Очень важной. — Да? По-моему, ты спал. Охэйо улыбнулся. — Я математик, моя работа — размышления, а думать я могу где угодно. Лучше всего мне думается именно во сне, но иногда это утомляет — я ведь не могу думать все время. Когда меня не будят, я не запоминаю, что снится, и потому не устаю. А когда будят… — он снова широко зевнул и Лэйми усмехнулся: Аннит создал целую науку сна. Он первым догадался спать на крыше Генератора — прямо под его кристаллическим солнцем — и обнаружил, что сны от этого становятся удивительно подробными. Лэйми тоже попробовал это — из любопытства — и так на свет появился Вторичный Мир. Закрыв, наконец (с отчетливым стуком) рот, Охэйо молча провел Лэйми в свое жилище — очень просторное, но загроможденное машинами и приборами, нужными ему для работы — он предпочитал все необходимое держать под руками, привычными не только к умственному труду. — Как ведут себя наши интеллектронные программы? — спросил Лэйми. Он заметил в комнате по меньшей мере восемь новых компьютеров. Охэйо ответил с удовольствием и быстро. Судя по всему, гости посещали его нечасто. — Сейчас? Нам удалось, наконец, привести в порядок те, что достались нам от Империи, и даже создать кое-что новое. Их пробуют приспособить к сочинению историй Вторичного Мира — у них получается даже лучше, чем у нас, потому что машины всегда и в точности соблюдают все правила. Единственная трудность — они очень вольно обращаются с языком. Произвольно составляют слова из частей и даже создают совершенно новые: для изложения их смысла нужна целая статья в энциклопедии, и чем дальше — тем больше. Меня попросили помочь, и я согласился, как ни странно, но разобраться сложно. Все чаще они выдают вещи, которых им никто никогда не заказывал. Я полагаю, что они научились думать. Лэйми промолчал. Разумные машины были именно тем, что меньше всего нравилось ему в Хониаре — не сам факт их разумности, а их творения. Большей частью это была ахинея, но последние их работы действительно содержали описания таких вещей, до которых ни один человек не додумался бы. Невесть почему, они питали пристрастие к проектам иных реальностей — более удобных, чем эта… или менее. Им было все равно, что творить — ад или рай. Самым неприятным стало то, что машины прилагали к своим планам производственные рецепты — и некоторые казались вполне осуществимыми. Поскольку именно интеллектронные машины управляли боевыми зверями и большей частью промышленности Хониара, Лэйми не поручился бы, что все эти планы останутся только планами. Рассуждая о худших и лучших мирах, он заметил на столе Охэйо блестящий ртутным зеркалом предмет длиной дюймов в семь. Его форму он был не в силах определить — в голову лезли лишь мысли о каком-то топологическом парадоксе, о фигуре, не имеющей объема. С виду «Она, в каком-то роде, живое существо, — объяснял ему Охэйо когда-то. — Во всяком случае, она понимает мои намерения — то есть, мои мысли. Достаточно лишь захотеть уничтожить врага — точно представить, что именно ты хотел бы уничтожить — и — Почему? — спросил тогда Лэйми. — Заряд одной Теперь Лэйми знал, как она работает — но не почему. Охэйо мог объяснить ему и это — исписав сотню-другую листов бумаги формулами — но Лэйми испытывал необъяснимое отвращение к математике. Не то, чтобы у него совсем не было к ней способностей, но, стоило ему только попробовать углубиться в дебри алгебры, что-то в его голове яростно упиралось, уверяя, что в мире есть множество гораздо более интересных занятий. Вначале Лэйми пытался с этим бороться, но в конце концов понял, что себя не переделаешь. Он понимал, что Охэйо не был таким, как все. Родись он в те, мирные времена до Зеркала, его имя заучивали бы в школах, а его портреты висели бы в каждом кабинете физики. Зеркало дало ему внешность мальчишки — и время, достаточное для того, чтобы не только найти свой путь, но и пройти по нему до конца. Сейчас крупнейший физик Джангра и, по совместительству, наследник императорского престола, непринужденно сидел на краю стола, бесстыдно зевая и скрестив свисающие вниз босые ноги. Аннит выглядел несколько не от мира сего — казалось, он всегда находился где-то и когда-то, а здесь и сейчас пребывает лишь малая его часть. Разговаривал он, скорее, с собой, чем с кем-то, раскрывая перед ошеломленным собеседником широкий спектр тем, заранее совершенно непредсказуемых — и при этом часто смотрел сквозь него или мимо, что, впрочем, вовсе не говорило о невнимании. В голове у Лэйми что-то щелкнуло — он понял, наконец, что так долго собирался сделать: всего лишь задать Охэйо давно его мучивший, но в общем-то глупый вопрос. — Аннит… — смущенно начал он, — ты никогда не пытался понять, как действует Зеркало Хониара? Вопрос получился рискованный: Охэйо был «путешественник во времени», он изменял их мир сообразно своему представлению о прошлом и будущем: больше ученый, чем художник, скорее прагматик, чем поэт. В его понимании даже красота должна была быть функциональна. Источником раздражения для него служило бесплодное теоретизирование — чужое или собственное — а вопрос о сущности Зеркала был в Хониаре сродни вопросу о сущности бытия. Думали о нем все, но обсуждать его вслух считалось занятием бесполезным. Лэйми ожидал, что ответом послужит недоуменный взгляд — в лучшем случае или смех — в худшем — но Охэйо ответил спокойно и бездумно: как всегда, он думал о чем-то совершенно другом. — О, разумеется. Только давно. Год назад или больше. Если бы Зеркало было абсолютно непроницаемым — сила тяжести тоже исчезла бы, верно? Однако, для гравитации оно прозрачно. Это дало мне ключ. Все дело в волновых свойствах материи. Два электрона не могут находиться в одном месте — так устроен наш мир. Один атом не может войти в другой. Одна вещь — в другую. Но ведь на самом деле электрон — это и волна и частица, устойчивое возбуждение в электронном поле. Именно оно создает потенциальный барьер на пути другого электрона. Представим теперь, что электрона нет, а есть только возбуждение в поле — барьер будет существовать точно так же! Силовые заграждения действуют именно по этому принципу. Сверхчастотный генератор создает колебания в электронном виртуальном поле, на определенном расстоянии от проекционной матрицы они складываются — и возникает потенциальный барьер для электронов и, значит, для материи вообще. А Зеркало Мира — это набор потенциальных барьеров вообще для всех стабильных частиц — кроме гравитации, конечно, потому что она — свойство пространства, а не полей в нем. — А как же объяснить тогда наше бессмертие? — спросил Лэйми. Пока он не услышал ничего нового. — Это труднее. Резонанс Зеркала ограничивает подвижность всех связанных частиц друг относительно друга — причем, чем этих связей больше, тем сильнее. Можно представить каждый «узел сложности» крючком, а резонанс, порождающий Зеркало — эластичными нитями, которые цепляются за эти крючки, причем, не только за ближайшие, а за все сразу. Если сложность чего-то возрастает в два раза — то прочность в четыре. Живые организмы самые сложные — и, соответственно, самые неразрушимые. — Тогда почему же мы все не окаменели? — Именно потому, что это резонанс, а не статичное поле. Подвижность молекул сохраняется, но в ограниченных пределах. Эти сдерживающие силы возрастают с расстоянием. Как та же резинка — сначала она тянется легко, потом все труднее. Это понятно? — Нет. Я знаю, как устроено мое тело. Если бы Зеркало действовало так просто — в нем возникли бы… противоречия, из-за которых я бы не смог вырасти. Ведь с точки зрения физики обмен веществ и удар ножом в сердце — одно и то же. — Именно. — Охэйо удивленно посмотрел на него, как человек, услышавший от другого эхо собственных мыслей. — Этого я и сам долго не мог понять. Единственная возможность — гармоники Зеркала на определенном уровне как бы обретают сознание и начинают подлаживаться под потребности живого организма. Нет, не так. Что-то в самом пространстве накладывается на Зеркало и делает его… сознательным. А это уже не имеет к физике никакого отношения. Это чья-то работа, причем, очень сложная. Если ты спросишь меня, как можно изменить физические законы, я отвечу — не знаю! Даже представления не имею, как это может быть. Чтобы представить такое, нужно быть умнее скажем… в миллион раз. — Но кто это может быть? Бог? — Нет. При сотворении Вселенной этого не было. — Откуда ты знаешь? — Потому, что эта… сознательность пространства возрастает. Совсем по чуть-чуть, но с помощью точнейших приборов это можно заметить. Так вот: чтобы дойти от нуля до ее нынешнего уровня нужны миллиарды лет. Два-три, примерно. Зеркало просто усилило то, что уже было заложено в свойства пространства и это не случайно. Если у тебя есть возможность жить вечно, ты вряд ли захочешь, чтобы ей обладали все без разбору — потому что тогда среди них окажутся и ТЕ. Поэтому ОНИ сделали так, чтобы плоды их трудов были доступны только тем, кто уже достаточно развит. Очень просто. Ключ и замок. Или как книга. Неграмотный ее не прочтет. — Так значит, ОНИ тоже живут за Зеркалом? — Да. Только ИХ Зеркало, я полагаю, не в пример больше нашего. — Но… но… — Лэйми был ошеломлен, но это не лишило его ум остроты. — Но это все же как-то… отказаться от целой Вселенной ради… — Ради жизни, Лэйми. Просто ради жизни. В этом мире все просто — ты жив, пока живо твое тело. Души не существует. Как физик — и не самый плохой, как надеюсь — я не вижу никакой возможности к тому, чтобы сознание существовало отдельно от тела. Хотел бы — но не могу. А поскольку выбора между бытием и небытием у нас все равно нет, приходится продолжать свою жизнь здесь, в этом мире. — Как-то глупо все получается, — сказал Лэйми. — То есть, умирать я, разумеется, не хочу, но ведь под Зеркалом нельзя жить вечно. Мир в нем рано или поздно исчерпается и мы все сдохнем от скуки. — Тут ты неправ, — Охэйо поджал ноги, обхватив руками колени. — Вторичный Мир можно выращивать бесконечно. Чем больше он становится — тем больше открывается возможностей. — Но это же не дело, а одна видимость! — Естественно. Но ты хотя бы раз думал, что многообразие материи тоже неисчерпаемо? Можно изучать ее целую вечность, открывать один закон за другим — и никогда не дойти до конца. — Но зачем? Если все эти знания нельзя использовать? Ведь для этого надо выйти за Зеркало! То есть, отключить его и потерять все преимущества… — Необязательно. Миллиардов через пять лет вся Вселенная станет такой же, как здесь. Да и само Зеркало вовсе не является непреодолимой преградой. Через него не может пройти ничего, верно? Кроме ДРУГОГО Зеркала. Положим, у нас есть второй Генератор, поменьше. Если мы его включим где-нибудь на границе, в него попадет часть внешнего мира. А большое Зеркало будет обтекать это, маленькое. Если перейти на ту его часть, которая выступает за большое, а потом выключить — ты окажешься вне Зеркала вообще. — Хорошо. А вернуться? — Это сложнее. Тут надо условиться с тем, кто управляет малым Генератором, чтобы он включил его в определенное время. Ничего иного не придумаешь. — А можно построить второй Генератор? — Конечно. Он проще, чем — И ты смог бы его сделать? — Зачем? Он уже готов. — А? — Лэйми был, мягко говоря, ошарашен. Охэйо вообще не выглядел особенно умным — он был очень образован и начитан, но никогда не демонстрировал этого. Он был совершенно чужд декларативности, предпочитая любой рекламе работу и ее результаты. — С нашей нанотехнологией это было несложно. Радиус его действия — всего метров десять. — И ты уже был… ТАМ? Охэйо вдруг смутился, как мальчик. — Нет. То есть, я включал его, но вот выключить… перейдя на ТУ сторону, не смог. Руки тряслись. Я здорово перетрусил. Вдруг мы так приспособились к Зеркалу, что вне его уже не сможем жить? Такое, знаешь, очень даже вероятно. Мы двигаемся, но не едим, а откуда поступает энергия? От резонанса Зеркала. Вот и… — И ты никому не сказал? — Как? «Я вот нашел выход за Зеркало, но не смог его открыть, потому что боюсь до смерти»? Так? — Ну, я бы смог… — В самом деле? — Охэйо внимательно посмотрел на него. — Хочешь попробовать? Начав что-нибудь делать, Охэйо действовал быстро. Поскольку вылазка к границе Зеркала в любом случае оставалась опасной, он решил, что должен идти и третий их общий друг — Анту Камайа. Камайа был восьмым, младшим сыном наместника Хониара. Под Зеркалом Мира не велось войн — вот уже почти двести лет — но военные игры были и он стал лучшим специалистом в них. После пары минут расспросов выяснилось, что сейчас он сидит в Малой Библиотеке — в библиотеке Арсенальной Горы. Вслед за Охэйо Лэйми прошел в это низкое, просторное помещение, расположенное сразу под её крышей. С его потолка, облицованного матовым стеклом, на коричневый навощеный паркет и золотистые изразцы стен падал неяркий свет словно бы зимнего, негреющего солнца. В центре зала стояли окруженные креслами столы, а вдоль стен — шкафы с книгами. Лэйми очень редко бывал здесь — тут хранилась лишь техническая литература, по большей части, изданная ещё до Зеркала. Камайа, должно быть, узнал их шаги. Он вышел из-за стола, широко улыбаясь — Лэйми уже давно его не навещал. Он не прочь был бы поболтать с другом, но Аннит сразу перешел к делу. Под многочисленные клятвы молчать до окончания вылазки, он объяснил, что они собираются сделать. Глаза Анту загорелись и он стал вдруг очень серьезен. Разговор сразу пошел об возможных опасностях вылазки и о том, как их уменьшить. Проще всего было воспользоваться Арсенал Хониара был громадным помещением. Он занимал всю верхнюю половину пирамиды Горы, располагаясь сразу над главным коридором. Здесь царствовал холодный синеватый полусвет. Лэйми казалось, что этот зал вообще не имеет границ — проходы между бесконечными стальными стеллажами суживались в точку, уходя в неразличимый сумрак, полы и потолки здесь были решетчатые и под ногами — как и над головой — он видел десятки других ярусов. Невольно возникало ощущение, что он тут парит в воздухе… На стеллажах, тускло отблескивая, лежали бесчисленные орудия смерти — изгнанной из этого мира, но, если он утратит свою уединенность — они вновь обретут убийственное могущество… Лэйми медленно шел вперед, разглядывая то, что плотными рядами лежало на полках. Вот древние энергетические призмы — силовые и лазерные, не очень мощные, однако вполне способные распороть человеку живот — где-нибудь вне Зеркала, конечно. Вот фокаторы — новейшее оружие Империи, уже успевшее безнадежно устареть. Оружия, созданного под Зеркалом Мира, тут было гораздо больше — оно-то, собственно, и заполняло этот бесконечный зал. Вот разделители, на вид такие же удобные ручки, как и фокаторы, только при включении из них выдвигался острый, как игла, сердечник — и на его острие загорался маленький злой огонек. Это оружие стреляло силовым жгутом толщиной в одну молекулу — оно могло рассечь любой непроводящий материал, тихо, беззвучно, на расстоянии метров до пятидесяти. В воде луч разделителя, правда, терял убойную силу уже через полметра. Вот темные, массивные устройства длиной всего в двенадцать дюймов, которые крепились на руке с помощью двух браслетов — у локтя и запястья. Не было забыто и оружие в стиле Императора — самодействующие, само находящее и распознающее врага. Ястребы — на самом деле это были стрекозы из стали с шестью крыльями размахом в двадцать дюймов. Там, где у настоящей стрекозы помещается рот, у Ястреба был небольшой, но способный убить лазер. Он мог всюду следовать за своим владельцем, порхая в воздухе. Ястребы могли и сторожить, и атаковать самостоятельно, обрушиваясь на врага разящей тучей. Лишенные инстинкта самосохранения, они были еще и самонаводящимися летающими минами, способными уничтожить при взрыве небольшой космический корабль или танк. Стеллажи тянулись, насколько хватал глаз — и везде прохладным, влажным блеском отливали металлические стрекозы… — Это всё не больше, чем игрушки, — сказал Камайа. — По крайней мере, здесь. А вот здесь — кое-что настоящее. Он подошел к ограждавшей арсенал стальной стене, коснулся ладонью врезанного в нее гладкого, шелковистого на вид квадрата. Один из сегментов стены, толщиной в полметра, плавно ушел вниз. Вдоль стен небольшой комнаты тянулись узкие полки. На них лежали толстые пластины со скругленными краями — как раз такого размера, чтобы поместиться в ладони. К каждой крепилась прочная серебристая цепочка — такую вещь было очень удобно носить на запястье. — Это сделал Охэйо, — сказал Камайа, — и я до сих пор не знаю, как. Здесь никакое оружие не может причинить нам вреда. Это тоже. Но если нажать вот на эти сегменты на боках… — Камайа сжал пальцы. Пластина раскрылась, словно цветок. Лэйми увидел в самой его сердцевине обсидиановый глаз. Он ослепительно вспыхнул… и Лэйми пришел в себя, лежа на полу. Голова гудела, словно от хорошего удара. Уже очень, очень давно он не испытывал этого ощущения… — Это блик, — сказал Камайа. — Он лишает сознания на пару минут, не больше — но за это время можно связать противника, или просто убежать. Неважно, смотрит он на него, или нет. Блик бьет метров на пять — чем дальше, тем слабее, но это здесь. Там, за Зеркалом, он, наверное, может убить. Ты понимаешь, что это значит? Лэйми понимал. В мире, где любое оружие было не опаснее игрушки, блик давал почти абсолютную власть. Даже представить страшно, что будет, завладей им один из ТЕХ. Право, есть вещи, которых не стоило создавать. Но все же, он понимал, что придумать блик было непросто и чувствовал невольное уважение к такому труду. Выбрав то, что было им больше по вкусу, они спустились вниз, к стоянке скутеров. Охэйо шел последним. На его левом запястье удобно висел блик. Сооружение, которое лучшие инженеры Империи строили больше тридцати лет, Охэйо повторил всего за год. Его Генератор был, правда, не в пример меньше — черная ребристая пирамида со срезанным верхом высотой едва по пояс создателю и шириной у основания метра в три. Она покоилась на земле возле самой границы Зеркала, недалеко от места, где размещались когда-то Врата Хониара. Вблизи Зеркало теряло всю свою величественность — Лэйми оно казалось просто удивительно ровной стеной тускло светящегося, мутного, коричневатного тумана, только упругой — казалось, он, держа в руке магнит, старается прижать его к одноименному полюсу другого магнита. Он оглянулся. Камайа бродил вокруг пирамиды Ключа, как Охэйо назвал свое творение. Сам Аннит колдовал над плоской коробкой ноутбука, с помощью которого Ключ управлялся. — Готово, — сказал он. — Сейчас. — Он насмешливо начал считать. — Десять. Девять. Восемь… Когда Ключ включился, Лэйми словно бы ударили по голове — на какой-то миг в глазах потемнело и он перестал сознавать окружающий мир. Когда зрение прояснилось, он понял, что оказался в темноте — проектора-планетария у Ключа не было. Мрак рассеивал лишь замерший между восьми его шпилей кристаллический шар темно-фиолетового света. Казалось, они попали в купол, обитый изнутри черным бархатом. Ничего больше не изменилось, только… Там, где двести лет проходило неразрушимое Зеркало, теперь тянулся невысокий обрыв — за два прошедших века земля на той стороне стала на полметра ниже… Лэйми осторожно подошел к краю. Ничего необычного там не было — тот же бурьян и кочки. Вот только запах от травы исходил незнакомый… — Я проделывал это уже раз двадцать, — сказал Охэйо. Он сидел, свесив ноги, на тихо гудящей пирамиде Ключа. — И всякий раз было одно и то же. Так что все россказни об огненном море, или об море живой протоплазмы, которые вы так любите сочинять — просто-напросто врань. — А как же тогда толчки? Откуда все эти землетрясения? Охэйо усмехнулся. — Частота Генератора иногда сбивается. Зеркало начинает колебатся, — а вместе с ним колеблется и земля. — И ты никому не сказал об этом? — Меня кто-то спрашивал? И потом, стоило мне сказать, что я МОГУ выйти за Зеркало, мне запретили бы работать над этим. Мы все стали ужасными трусами… Лэйми опустил глаза. Больше всего в Охэйо ему нравилась откровенность — тот не пытался скрывать свои мысли и всегда говорил то, что думал. Только, как оказалось, не всё. И — не всегда. — Давай попробуем сейчас? — предложил Лэйми. — Давай, — бездумно согласился Охэйо. — Только давай ты. Я не смогу. Каждый раз, приходя сюда, я говорил себе: уж в этот раз я не побоюсь… и всякий раз не решался. В итоге, мне стало просто стыдно говорить, что я создал выход — и не решился его открыть! — Он протянул ноутбук Лэйми. — Зеркало отключится всего на секунду. За это время с тобой вряд ли что-то успеет случится… Лэйми молча кивнул и сделал несколько шагов вперед. Осторожно спрыгнул с обрыва на чужую землю. Метра через три она упиралась в черный бархат Зеркала. Друзья почему-то последовали за ним, как привязанные. — Вместе, оказывается, не так страшно, — криво улыбаясь пояснил Охэйо. — Надо было сразу взять кого-нибудь… Ну, давай… Лэйми осторожно нажал на «ввод команды». Ничего особенного не произошло — они ведь не двинулись с места. В глазах у Лэйми потемнело… потом вспыхнул яркий свет… потом — снова тьма. Но за этот миг он увидел… Облака. Небо. Солнце. Поросшую травой равнину, полого поднимавшуюся к холмам. Деревья вдали. И больше — ничего. Казалось, он на миг оказался в мире своего детства. Но он приготовился увидеть что-то совершенно невообразимое и потому невольно ощутил разочарование. Охэйо с облегчением вздохнул. — Даже не верится… Знаете, сейчас мы отправили в макулатуру весь зал Внешнего Мира в Библиотеке — хотя и такие предположения там есть, конечно. С войной, по крайней мере, все ясно. Люди её выиграли. Иначе за Зеркалом не было бы привычной нам жизни. Вот только их самих тоже почему-то не видно… Лэйми ощутил вдруг острейший приступ любопытства. После двухсот лет, прожитых в замкнутом и неизменном городе, ему нестерпимо захотелось увидеть новые земли. — Давай выйдем туда, — предложил он. — Нам надо изучить этот мир. А я не заметил там ничего страшного. — Давай, — согласился Охэйо. — Только не сразу. Было бы глупо идти ТУДА не подготовившись. Мы ведь не знаем, кого можем там встретить. Лэйми открыл было рот, чтобы возразить, — но, по зрелом размышлении, согласился с другом. Сборы заняли не больше пяти минут. За это время Лэйми успел понять, почему Охэйо никому не сказал о своем открытии — одна мысль об обладании чем-то, чего нет больше ни у кого, приводила его в сумасшедший восторг, хотя он и понимал, что это неправильно. К тому же, у него просто не было терпения откладывать вылазку, о которой он, честно сказать, мечтал всю жизнь — даже для того, чтобы сообщить о ней кому-нибудь. После возвращения — другое дело. А пока… Экспедиция должна была занять сутки — вполне достаточно на первый раз. Предусмотрительный Охэйо вызвал двух боевых зверей, которые патрулировали поблизости, чтобы они охраняли ноутбук — его надо было оставить возле Ключа. Ровно через двадцать четыре часа он откроет проход — всего на пять секунд. А если они не вернутся к назначенному сроку — то через сутки откроет его вновь, тоже на пять секунд. И ещё через сутки. И ещё — до бесконечности. Впрочем, Охэйо поставил и вторую страховку — если экспедиция не вернется в срок, компьютер передаст сообщение в Хониарскую Сеть и их друзья наверняка организуют поиски. Не очень быстро, быть может, но в том, что желающие выйти за Зеркало рано или поздно найдутся, сомнений не было… Они решили полететь на тех же скутерах, на каких прибыли сюда — с их помощью можно было осмотреть сразу большую площадь. Неплохо было бы взять с собой боевых зверей или Ястребов, но за ними пришлось бы возвращаться к Арсенальной Горе и тогда с трудом удалось бы избежать расспросов. Оставалось надеяться на оружие, которое они взяли с собой. У Охэйо на запястье висел блик. Камайа, собираясь сюда, прицепил к поясу разделитель, взял Три скутера нетерпеливо приплясывали перед самой границей Зеркала. Лэйми оглянулся. Позади равнодушно замерли боевые звери, вытянув свои длинные шеи. Между ними, на крыше Ключа, лежал ноутбук, автоматически отсчитывая последние секунды. Теперь, когда пути к отступлению уже не было, ему вдруг нестерпимо захотелось отказаться, но его удержал стыд. Мрак Зеркала перед ними исчез, открывая простор по-летнему жаркой равнины. И их скутера в едином порыве рванулись вперед. Лэйми смог пролететь всего несколько метров. Потом скутер вдруг резко пошел вниз. На миг он ощутил невесомость, — и днище машины ударилось о траву с такой силой, что у него едва не вылетели зубы. Окажись между ними язык — он немедленно и навсегда стал бы немым. Скутер заскользил, словно санки, врезался в какую-то кочку и опрокинулся. Лэйми проволокло по земле, потом он понял, что лежит на ней, распластанный на животе. Неловно подвернутая правая рука мучительно ныла. Он сел. — Все живы? — спросил Охэйо, осторожно поднимаясь на ноги. Он выглядел изрядно ошалевшим. Длинные волосы полукровки растрепались, в них почему-то оказались сухие стебли бурьяна. — Все, все, — Камайа с трудом встал. На его лбу виднелась длинная кровоточащая ссадина. Он коснулся её и недоуменно замер, глядя на свою кровь. — Что случилось? — наконец спросил Лэйми. Ему тоже удалось встать, но все движения получались какими-то слишком легкими — стоило взмахнуть рукой, как её начинало куда-то вести и останавливалась она гораздо позже, чем он хотел. — Двигатель скутера тоже использует резонанс Зеркала, — Охэйо выплюнул попавшую в рот травину и начал отряхиваться. — Ведь мы придумали их уже в Хониаре, когда были ещё почти детьми. Об этом я благополучно забыл. И… вы заметили, что стало с нашими телами? Зеркало нас больше не сдерживает, так что вся координация движений нарушена. Придется привыкать. И… мне кажется, что движемся мы теперь гораздо быстрее, чем думаем. — А наше оружие? Камайа снял с пояса разделитель. Едва он включил его, шестидюймовая зеркальная игла сердечника выстрелила вперед и на невидимом её острие зажглась злая лиловая звездочка. Одно прикосновение к спуску — и трава с негромким свистом полегла, словно от взмаха огромной косы. — Работает, как видишь. Он использует энергию холодного ядерного распада. Я сам конструировал этот силовой блок. Его хватит на пять часов такой стрельбы. А вот твоя энергетическая призма, Лэйми, питается от конденсатора. Его хватит всего на десять секунд непрерывного действия. Запасные есть? Лэйми покраснел. — Ну… нет. Я не подумал, что они могут пригодиться… — Раз не думал, то ты просто дурак, — Охэйо шагнул, осматривая свой помятый скутер, вскрикнул и замер на одной ноге, рассматривая подогнутую подошву второй. Под Зеркалом он привык ходить босиком; это было удобно, благо поранить ногу там было нельзя. — И я, кажется, тоже. Он открыл багажник, изучая лежавшие там вещи. В корпусе инфракрасного спектрометра лопнул дьюар с жидким азотом и он исходил ледяным паром. Стекло фонаря тоже было разбито, но лампочка вроде бы цела. Однако, когда Охэйо для пробы включил его, она немедля взорвалась, выпустив облачко белого дыма. Бинокль и — Здесь всё не такое прочное, как под Зеркалом, — заключил он, закидывая сумку с тем, что осталось, на плечо. — И мы в том числе. А как ваши вещи? Лэйми ничего не взял — то есть, если бы он собирался в этот поход заранее, то счел бы необходимым множество вещей, но времени на сборы у него не было. Камайа рассуждал аналогично. Убедившись, что серьезных потерь удалось избежать, они осмотрелись. Зеркало возвышалось за ними отвесной дымчато-серой стеной, занимавшей полмира. Напротив, на востоке, виднелись поросшие лесом холмы. На севере, гораздо ближе, лес темнел сплошной, неприветливой стеной. На юге равнина полого скатывалась вниз и там блестела река. Было хорошо видно, что она проложила в обход Зеркала глубокую долину. И — нигде никаких следов городских окраин, но после лунокрушения это не было удивительно. — С другой стороны Зеркала наверняка образовалось огромное озеро, — заключил Охэйо. — Если Генератор сдохнет — весь Хониар просто смоет. Об этом тоже никто не подумал. Знаете, хорошо, что мы выбрались сюда… Когда вернемся — я немедленно займусь строительством нового Генератора. А пока — пошли. — Куда? — немедленно спросил Камайа. Охэйо подумал. — К реке. Камайа задержался лишь затем, чтобы надеть Они шли гуськом, друг за другом — Камайа впереди, Лэйми со своей энергетической призмой за ним. Охэйо, внимательно смотревший под свои босые ноги, шел последним. Голова у Лэйми кружилась и он чувствовал себя, словно во сне — мир вокруг казался ему совершенно нереальным, словно он вернулся в свое, уже мифическое детство… Выпуклый изгиб склона не давал им увидеть само побережье реки. Миновав его, они замерли. Там, у самого стыка Зеркала и воды, виднелись крыши селения. Они все по очереди рассматривали его в бинокль. Расстояние было внушительным — полмили, может, и больше — но бинокль сокращал его метров до ста. Тем не менее, разглядеть селение толком было нельзя — дома окружал земляной вал, из-за которого виднелись только деревянные крыши. Как решил Лэйми, место было подобрано очень удачно — с одной стороны селение прикрывала река, с другой — неразрушимое Зеркало. Но вот чего они так боялись? — Похоже, победа далась нелегко, — заключил Охэйо, опуская бинокль. — Так строили тысячи две лет назад. Ничего больше я сказать не могу. Надо подойти поближе… Они быстро двинулись вперед. Лэйми вдруг с удивлением заметил, что идет по хорошо различимой тропе. Люди здесь были. Только вот где они?.. Казалось, на этой равнине невозможно спрятаться — разве что в редких купах кустов. Поэтому, когда навстречу им, казалось, из-под земли, выскочили трое парней, Лэйми едва не вскрикнул от неожиданности. Потом они замерли, удивленно разглядывая друг друга. Почему-то чужаки сразу не понравились Лэйми. Все они были в комбинезонах, цвет которых являл собой хаотическую мешанину зеленых, желтых и бурых пятен. На поясах — какие-то кожаные карманы, чехлы и сумочки совершенно непонятного назначения. В руках — очевидно оружие, однако очень примитивное на вид — из дерева и шершавого, грубого металла. Волосы рыжеватые, коротко и очень аккуратно подстриженные. Лица скуластые, костистые, бледные. Губы тонкие, растянутые в горизонтальную линию. Глаза темные, глубоко сидящие, какие-то масляные, наглые. Совсем как у… Реакция Охэйо оказалась быстрее. Он вскинул руку. Лэйми увидел на его ладони блик, потом его сознание потряс ослепляющий, беззвучный удар. В глазах все расплылось. Когда зрение сфокусировалось, он увидел, что чужаки навзничь лежат на земле. Глаза у них побелели, словно у сваренных рыб. Ни один из них не шевелился. Охэйо медленно опустил руку. Его всего трясло. — Это ТЕ, — наконец сказал он, немного успокоившись. — ТЕ твари. ТЕХ ни с кем не спутаешь… — он осторожно подошел к ближайшему телу и потыкал его босой ногой. — Похоже, они все подохли. Лэйми огляделся. Как ни странно, теперь, когда обнаружилась несомненная и серьезная опасность, он неожиданно успокоился. Может быть, потому, что она была более чем знакомой. И этот мир сразу перестал казаться ему совершенно чужим… — Теперь понятно, чего они боятся, — Охэйо мотнул головой в сторону селения. Осторожно, двумя пальцами, словно дохлую рыбу, он поднял за дуло странное оружие, рассматривая его. — Это какой-то примитивный механизм, — сказал он через минуту. — Должно быть, огнестрельный. Я читал про них в Библиотеке. Такими пользовались лет пятьсот назад. Надо будет на обратном пути захватить, — он бросил автомат и повернулся к селению. Там по-прежнему ничего не двигалось. — Ладно, пошли. Наверняка, там кто-нибудь есть, иначе ТЕ не вынюхивали бы поблизости… Осторожное путешествие возобновилось. Воздух порывами налетал на их лица, словно совсем рядом двигалось что-то очень большое. Лэйми не сразу вспомнил, что это ветер — под Зеркалом ветра не было. Как не было и солнца. Наверное, поэтому здесь было гораздо теплее. Лэйми скоро сделалось жарко и он расстегнул куртку. Охэйо поступил так же. Камайа в своей нелепой броне мог только утирать пот со лба. В животе у него явственно урчало. Лэйми невольно прислушался к своему животу — и вдруг с удивлением понял, что голоден. ОЧЕНЬ голоден. Он даже почувствовал слабость и остановился. Ему стало страшновато. Под Зеркалом он ничего не ел — собственно, там и есть-то уже было нечего. Все запасы еды давным-давно вышли, а готовить новую было не из чего. А вот здесь… здесь не было видно ничего, что можно было бы съесть. — В селении должна быть еда, — сказал Охэйо, невольно ускоряя шаг. — Если там, конечно, есть люди. До вала оставалось всего метров двести. Лэйми показалось, что на его гребне что-то копошится. В тот же миг раздались выстрелы. Лэйми увидел целую цепочку ярких вспышек. Мгновением позже над его головой что-то мелодично свистнуло. И ещё раз. И ещё, но уже гораздо ближе — он даже почувствовал ветерок… Камайа, большой знаток военных игр, понял все первым. — Ложись, идиот! — он схватил Лэйми за шиворот и грубо швырнул на землю. — Ложись! — заорал он, бросаясь к удивленно замершему Охэйо. — Ложись! Ло… На валу вновь сверкнула цепочка рыжих огоньков… и Лэйми увидел, как панцирь на спине Камайи распустился острыми лепестками вывороченного металла. Из темного отверстия толчком выплеснулась кровь, дрожащими каплями стекая по глянцевитым пластинам. Камайа вздрогнул, вдруг рывком повернулся, словно увидев в стороне что-то необычное — и молча упал лицом вниз. Тяжелое в бесполезной броне тело безжизненно перекатилось на спину и замерло. На этом более чем двухсотлетняя жизнь Анту Камайи, непобедимого спорщика и одного из лучших воинов в Хониаре, закончилась. Вторая пуля попала ему прямо между глаз. Лэйми не успел осознать, что именно произошло. Охэйо бросился к упавшему другу и принялся трясти его, словно куклу. — Камайа! Камайа, что с тобой? Кам… Что-то сочно щелкнуло. Охэйо взвыл от боли, хватаясь за левый бок. Между пальцами немедля потекла кровь. Аннит взглянул на нее… тут же его глаза закатились и он безвольно откинулся на спину. Рана, с которой сползла его обмякшая ладонь, не была видна под курткой, вот только сама она была залита кровью, а остановившиеся глаза Охэйо смотрели куда-то мимо этого мира… На несколько мгновений Лэйми растерялся. Его охватил постыдный, жалкий страх. Проход в Зеркале откроется только через сутки… он остался один… убьют… Именно страх заставил его потянуться за оружием. Бросив бесполезную на таком расстоянии энергопризму, он пополз к Камайе, непослушными пальцами расстегнул браслеты и надел его Казалось, в развороченном, затянутом дымом селении не могло остаться уже ничего живого, но, когда Лэйми подошел к нему метров на сто, навстречу ему снова сверкнули выстрелы. Что-то сильно ткнуло его под ребра… он инстинктивно попытался прикрыться рукой — и в тот же миг по ней словно ударили палкой. По животу потекло что-то теплое. Просунув руку под куртку, он увидел, что ладонь вся в ярко-алой крови. Больно почему-то не было, он только ощущал, как слабеет. В голове все поплыло. Лэйми упал. Ему стало легко, он словно уплывал куда-то… Сжав зубы, он приподнялся на локте. И тут же опрокинулся назад, в траву. Но то, что он увидел… Там, возле вала… пять фигурок, шагавших явно в его сторону. ТЕ, зеленовато-пятнистые. Сейчас они подойдут к нему… свяжут… и зароют в землю. Вот только никаких мук погребения заживо, о которых ему столько доводилось читать (отнюдь не придуманных; это писали люди, проведшие под землей иногда лет по двадцать) он не почувствует. При этой мысли он ощутил почти радость. Но ТЕ не получат его так вот легко. Он очнулся, когда его пнули. ТЕ стояли над ним, их было пять. Один из них поднял автомат — увидев, что враг ещё жив, он решил без долгих размышлений разнести ему голову. Молодые лица… совсем молодые… в глазах — ни капли любопытства, одна только злоба… и страх. Сил Лэйми в самый раз хватило, чтобы нажать на спуск и провести разделителем справа налево. Оружие издало тихий, печальный свист. Пять фигур беззвучно переломились пополам и рухнули на землю. В нос Лэйми ударила теплая вонь распоротых внутренностей и резкий, металлический запах крови. Потом он смог уже окончательно погрузиться в блаженную темноту. …Боль. Такая, что хотелось умереть. В нем словно развели костер и Лэйми пришел в себя от этой боли. Темнота… багровый полумрак… перед глазами плавают черно-радужные разводы, и чьи-то руки, кажется, сдирают с него кожу… он тщетно пытается сопротивляться и вдруг понимает, что кто-то просто пробует снять присохший к ране бинт… вовсе не стараясь причинить ему боли… …Чьи-то руки — теплые, ласковые. Лэйми удается приподнять голову — и тут же в его рот льется что-то горячее, терпкое. Он пытается выплюнуть эту гадость, но его держат крепко и вливают всю чашку. Ему становится очень тепло… даже боль постепенно стихает… потом он, кажется, спит… …Ему очень жарко, он лежит на постели, укрытый целым ворохом одеял. Здесь почти темно, свет дает только сложенный из камня очаг. Пол из земли, стены и потолок из бревен. А вот задняя стена очень знакомая — туманно-серая поверхность Зеркала. Лэйми понимает, где оказался, ему хочется подойти к этой стене, нырнуть в нее и оказаться дома… он пытается встать… но он ещё слишком слаб… …Девушка. У нее большие, темно-карие глаза и милое, красивыми дугами сбегающее к подбородку лицо. Она, кажется, расчесывает ему волосы, потом гладит по обнаженной груди. Он как-то вдруг понимает, что на нем ничего нет и инстинктивно старается натянуть одеяло повыше. Она смеется и вдруг, нагнувшись, касается губами его губ… И Лэйми вдруг понял, что ему совсем не больно. Ее звали Лиханга. Имя Лэйми запомнил сразу, но вот разговаривать они могли с трудом. Язык за это время неузнаваемо изменился — он, скорее, догадывался, что она хотела сказать, чем понимал, но все равно, слушать её голос ему было приятно. Вдруг рядом с ней показалось ещё чье-то, очень хорошо знакомое лицо… — Охэйо? Ты жив? — Не-а, я умер, — Аннит выглядел хмурым. Он был в грубой местной рубахе с короткими рукавами, расстегнутой до пупка, перевязанный под ней поперек ребер. Ноги его по-прежнему были босыми и уже довольно-таки грязными. — Как они говорят, ты будешь жить. Внутренности не задеты… как ни странно. — А где Камайа? — помедлив, спросил Лэйми. — Его нет, — Охэйо опустил голову. — Они хотели зарыть его в землю… то, что от него осталось, но я попросил их сжечь тело, — в его голосе не было ничего, похожего на скорбь. Скорее, злость на друга, который позволил убить себя так глупо. Или на внешний мир, в котором возможно такое. — А как ты… и я оказались здесь? — спросил Лэйми. — И что с тобой было? — Грохнулся без чувств от вида крови, вот что, — Охэйо осторожно почесал бок, скрытый витками не первой свежести ткани. — Рана пустяковая, как они говорят, но болит здорово. Вообще-то они сказали, что у меня был голодный обморок. Наверное. Я пришел в себя, когда они стали поить меня какой-то дрянью. Они меня чуть на руках не носили… — Почему? — Здесь правит Братство Силы — орден головорезов, который владеет всем побережьем. Они превратили жителей этого селения в рабов — пока ты и я не перебили всех Братьев, какие здесь были. Теперь здешние хотят срочно уходить, пока ТЕ не узнали о том, что здесь случилось. За своих убитых Братство мстит страшно. Если в каком-либо селении убивают хотя бы одного из Братьев, его жителей вырезают. Всех. Поголовно. Но я убедил их не уходить от Зеркала. Сказал, что дня через три подойдет помощь… — Через три дня? А… сколько мы здесь? — Двое суток. Видишь ли… даже не знаю, как сказать… У нас, под Зеркалом, прошло двести лет. А здесь, снаружи — больше. — Сколько? — Примерно… тысяча. — Но… как такое может быть? Неужели Зеркало… замедляет время? — Нет. Только скорость физических процессов. Наши сутки — это пять дней здесь. Я мог бы и сам догадаться, а вот поди ж ты… Надо будет оставить нашим записку с объяснением ситуации… чтобы они не тянули. — Какой ситуации? Что вообще здесь происходит? Охэйо усмехнулся. — Я вижу, что тебе и впрямь значительно лучше. Происходит… Ну, можно сказать, что «Возрождение» сработало — по крайней мере Мроо тут нет. Должно быть, они с Найларом уничтожили друг друга в космосе — а те Мроо, что высадились на поверхность, все вымерли тут. Знаешь, они не выносят холода — а после лунокрушения и магнетронных взрывов температура упала градусов на сто и это продлилось… долго. Основные виды мы сохранили в подземных убежищах и природа потихоньку восстановилась, а вот люди… Поначалу все шло более-менее хорошо, а потом… появилось Братство. Лозунг у них простой: «Слабых — в рабы, гордых — в гробы». В средствах они не стесняются. Те места, где начала восстанавливаться более-менее цивилизованная жизнь, они разгромили. Осталось одно независимое от них государство — Хлаэр, да и оно, говорят, долго не протянет… А здешние, кстати, хотят тебя видеть. Лэйми переложили на носилки и вытащили на улицу. Здесь было много людей — никак не меньше сотни. Мужчины и женщины, молодые и старые. Дети. Все худые, одежду их любой из жителей Хониара не думая выбросил бы. Но все они смотрели на Лэйми как… как… да, верно. Как на героя. А он понимал, что в случившемся нет его заслуги — с таким оружием с ТЕМИ справился бы кто угодно… И, в то же время, он чувствовал непонятную гордость. Все эти люди жили под властью ТЕХ. Он боялся даже представить, какой может быть подобная жизнь. И вот, благодаря ему (и Охэйо, конечно), они свободны. Стоило ли жить ради одного этого момента? Да, вполне. В толпе выделялось десятка полтора молодых парней с такими же чехлами и кармашками на поясе и с таким же железно-деревянным оружием, как у ТЕХ. То есть, с тем же самым. По их лицам было видно, что любому, кто полезет в их дома (только дома ли это? Так, сараи), не поздоровиться. Один из этих парней протянул ему разделитель. Лэйми был так слаб, что едва мог поднять руку… но и этого было достаточно. Более чем. Это было ЕГО оружие и других жестов, чтобы показать их отношение к нему, Лэйми не требовалось. Подробностей осады Лэйми не запомнил. Его рана воспалилась и он чувствовал себя очень плохо, не всегда в силах понять, что — реальность, а что — просто причудливый бред. Но он отчаянно старался не показать этим людям, как он страдает. Это было очень важно, но вот почему — он не смог бы объяснить… Братство действовало по испытанной тактике — оно погнало на штурм жителей соседних селений, мобилизованных под страхом смерти — не только штурмующих, но и их семей. Избиение обезумевшей от страха за своих близких, плохо вооруженной толпы было почти невыносимым делом — но только не для сына создателя «Возрождения». Атакующих подпустили к самому валу — а затем Охэйо пустил в ход разделитель. Уцелевших не было. В рядах Братства наступило некоторое замешательство — наверное, впервые им довелось столкнуться с противником, не уступавшим в жестокости им самим. Очевидно, они увидели в Охэйо родственную душу и на этом основании решили вступить в переговоры, но решение это оказалось роковое — Аннит не пожелал разговаривать ни с кем, кроме главарей, а когда те появились — спокойно убил их. Обезумев от ярости, Братья Силы сами пошли в атаку… из которой так и не вернулись. Но и эта победа не изменила ничего. Место Братьев заняли сами рабы, которые сражались за своих господ с фанатической яростью. Охэйо не мог понять, почему уже свободные люди не повернут оружие против тех, кто пленил их семьи. В конце концов он заявил, что нет ничего унизительнее для человеческой природы, чем верный раб, но это не могло объяснить ситуацию. Невозможно было понять животной ненависти тех, кто не осмелился восстать, к тем, кто осмелился. А им противостояли люди, твердо решившие умереть, но не сдаться. Не щадить своей жизни ради свободы — это, конечно, хорошо. А вот не щадить ради своей свододы ничьих жизней вообще?.. Осада начала приобретать явственный привкус безумия. Братство знало, что делало — так оно превращало всякого, посмевшего восстать, в предателя, в братоубийцу, ненавидимого всеми и самого себя ненавидящего. Теперь причина его головокружительных успехов в покорении чужих земель была понятна… Так не могло продолжаться долго. К рассвету четвертого дня восемь защитников селения выбыли из строя — трое были убиты, остальные оказались рядом с Лэйми в этом госпитальном блиндаже. Собственно, если бы не Охэйо, все уже давно бы кончилось. Он был, казалось, везде сразу, воодушевлял, советовал, угрожал… даже помогал ухаживать за ранеными. Ему как-то удавалось угадывать очередные хитрости Братства, — хитрости, которые могли убить их всех, — а во время самого первого боя, когда несколько Братьев перебрались ночью через вал и дело дошло до рукопашной, Охэйо какое-то время сдерживал их в одиночку — пока остальные не опомнились и не опрокинули их. Босой, растрепанный, грязный, в расстегнутой рубахе, он походил скорее на уличного мальчишку, чем на наследника Империи. Тем не менее, его слушались беспрекословно. Почему? Лэйми не мог объяснить. Порой он переставал узнавать друга. В той рукопашной Аннит — ещё пару дней назад упавший в обморок при виде крови — ударом ножа распорол одному из Братьев живот, после чего ТЕ стали просто шарахаться от него. Теперь Лэйми начал понимать, в чем состояла сила династии Хилайа — они очень быстро учились, приспосабливались к любому окружению, сливались с ним. Казалось, все происходящее доставляет Охэйо удовольствие и он очень рад, что оказался в таком тяжелом положении. Всегда оживленный, веселый и злой, с блестящими глазами, он постоянно что-то делал, делал, делал… никакие ужасы этой маленькой войны не могли вывести его из себя, потрясти, даже просто испортить ему настроение. Порой Лэйми начинал ненавидеть его. И всех остальных. Теперь ему казалось, что если в этом и состоит борьба за свободу, то лучше уж пусть все будут рабами. Еще больше ему хотелось, чтобы всё это кончилось. И его желание довольно быстро сбылось. Вначале Лэйми не понял, почему поднялась такая суматоха, почему его вытащили из землянки и потащили на вал. Но когда он увидел, что происходит снаружи, он понял. Рабы в лагере Братства начали вдруг бестолково метаться, а сами Братья Силы бросились вперед, навстречу неожиданной опасности… и тоже почему-то попятились. Такое могло напугать кого угодно. Ломая заросли, на гребень приречного склона вышло несколько бледных, тускло блестевших шестиногих громадин. Их длинные шеи поднимались вверх метров на пять. Вместо голов распускались белесые щипастые цветки — и в их сердцевине мерцало жгущее глаза пламя. Лэйми с облегчением перевел дух. Вид боевых зверей Хониара всегда ассоциировался у него с одним — с безопасностью. Его все же нашли. Нашли. Горячая благодарность переполнила Лэйми, он попробовал встать — но не смог… Похоже, друзья Охэйо прочли его записку и сделали надлежащие выводы. Во всяком случае, церемониться с Братьями они не стали. Шесть молний, одна за другой, раскололи прозрачный утренний воздух и разорвались в самой гуще бандитов, взметнув столбы земли и пара высотой метров в тридцать. Отстрелявшись, боевые звери опустили головы и начали один за другим поднимать их, набирая новый заряд. Опомнившись, уцелевшие Братья Силы тоже начали стрелять. Лэйми видел, как от ударов пуль по серебристым тушам боевых зверей пошли круги — как по воде от дождя — но ничего больше не происходило. Такая мелочь не могла им повредить. Боевые звери вновь двинулись вперед, плюясь во все стороны огнем — теперь они перешли на уменьшенные заряды — достаточные, однако, чтобы разорвать человека на куски — и потому могли вести огонь почти непрерывно. Братья Силы немедля обратились в бегство. Звери не преследовали уцелевших, стараясь прежде всего расчистить дорогу к селению. За их спинами показался скутер — большая, полтора на три метра платформа, какими прежде почти не пользовались. Её двигательный отсек носил следы спешной, но радикальной переделки. На ней стояли Алина и Ксетрайа — спасательный отряд состоял из их подруг. Потом Лэйми опустил взгляд. При виде окрестностей селения, заваленных гниющими, аккуратно рассеченными трупами ему сделалось дурно. Кажется, он хотел отрезать себе голову, но чьи-то жесткие руки отняли у него разделитель. Он пытался сопротивляться… его куда-то несли… он плыл в пустоту на твердой, тошнотворно качавшейся платформе… Все изменилось совершенно внезапно. Только что Лэйми страдал, чувствуя себя почти умирающим — и вдруг у него в голове словно потянуло холодным ветром. Там, где его терзала боль, его плоть вскипела, в одно мгновение становясь целой. Он рывком сел и осмотрелся. Холодный фиолетовый свет заполнял чернильный купол Зеркала Ключа. Его приземистая пирамида тихо жужжала. Друзья — и Охэйо в их числе — внимательно смотрели на него. Лэйми очень хотелось поверить, что ничего не было, что он вообще не покидал пределы Хониара… но он не мог. — Я не хочу больше выходить наружу, — вдруг тихо сказал Охэйо, глядя в сторону. — Пять сотен людей умерли из-за нашего любопытства. И ничего поделать с ЭТИМ нельзя. Только жить дальше. Как там? «Стремясь к добру, вершим одно лишь зло…» А я не хочу… так. А как ты? — Так же. Лэйми нечего было добавить. Охэйо сказал всё, о чем он думал. — Значит, быть по сему. Охэйо коснулся панели ноутбука. Зеркало Ключа исчезло, открывая сумрачный мир Хониара — мир, который они двое больше не посмеют покинуть. |
|
|